| Anais |
2001-05-07 |
20 |
5.00 |
4 |
| |
|
| |
"Известность, слава, что они? - а есть
У них над мною власть; и мне они
Велят себе на жертву все принесть,
И я влачу мучительные дни
Без цели, оклеветан, одинок;
Но верю им! - Неведомый пророк
Мне обещал бессмертье, и живой
Я смерти отдал все, что дар земной".
(М.Ю. Лермонтов)
Неудачи преследовали Ласницкого с самого утра. Прежде всего, собравшись идти на работу, он не обнаружил в кармане ключей от входной двери и потратил добрые четверть часа на то, чтобы отыскать их. Когда же ключи наконец обнаружились, ни малейших шансов успеть вовремя уже не осталось. Когда же с получасовым опозданием Ласницкий все-таки появился на рабочем месте, то немедленно попал под горячую руку исполнительному директору, у которого, как на грех, только что сорвалась выгодная сделка. Расстроенный Ласницкий пришел к выводу, что после таких неприятностей необходимо расслабиться, и вместо базы данных загрузил на своем компьютере порнографический сайт. Естественно, именно в этот момент в отдел зашел еще кто-то из начальства, и через минуту Ласницкому закрыли доступ в Интернет. Когда же к вечеру еще и сгорел монитор, Ласницкий окончательно понял, что сегодня не его день. Поэтому направляясь после работы в сторону улицы Рубинштейна, в издательство, где оставил вчера свою рукопись - объемистую папку с полусотней фантастических рассказов - он отнюдь не был полон радужных надежд, и напротив, заранее злился, представляя себе, как в очередной раз услышит: "Извините, но в настоящее время мы не планируем издавать фантастические рассказы. Вот если бы Вы написали руководство для садоводов и огородников, тогда..."
В издательство он обращался не впервые, и поэтому о сложностях с публикацией молодых авторов знал уже не только понаслышке. Но неудачи его не останавливали, потому что он ждал их, как неизбежного зла на пути к успеху. Двое его давних приятелей, как и он, увлекавшихся фантастикой и фэнтэзи, и порой грешивших написанием собственных произведений в этих же популярных жанрах, обивали пороги не один месяц, но в конце концов опубликовались оба, а Ласницкий был убежден, что не уступает ни тому, ни другому. А в чем-то, возможно, даже и превосходит их. Но хотя следующие один за другим отказы его не смущали, слышать их было крайне неприятно. Как правило, редакторы отводили глаза и говорили о чем угодно - о недостатке средств, о чрезмерном количестве поступивших произведений, о падении спроса на фантастику, - только не о содержимом рукописи. Иногда Ласницкий сомневался, читали ли они ее вообще. И с трудом удерживался от резкости.
Он свернул под арку и сразу увидел слева тусклый старинный фонарь. Вход в издательство, занимавшее просторное полуподвальное помещение, снаружи был окружен витой решеткой, возможно, имевшей, как и само здание, художественную ценность. Справа от двери на стене красовалась плита, чем-то напоминающая мемориальную, и на ней замысловатой вязью были выгравированы слова:
Издательство "Слава"
Часы работы: с 11 до 18,
кроме выходных
Спускаясь к двери, Ласницкий поскользнулся на обледеневших ступеньках; не ухватись он вовремя за решетку, пришлось бы ему скатиться к порогу издательства кубарем. Вполголоса выругавшись и продолжая спускаться, на сей раз внимательно глядя под ноги, Ласницкий окончательно уверился в том, что рукопись ему возвратят. Поскользнуться у входа - плохая примета. "Ну и ладно, будь что будет", - подумал он и толкнул дверь. Та бесшумно открылась, и Ласницкий оказался в длинном плохо освещенном коридоре. На мгновение молодому писателю показалось, что он шагнул в другой мир, мир тяжелого непроницаемого безмолвия. После серебристого звона капели, влажного шороха ветра и шума машин, разбрызгивающих лужи, полное отсутствие звуков было неожиданным и потому пугающим. На какое-то мгновение у Ласницкого возникла мысль немедленно повернуться и уйти, но он с досадой отогнал ее. Что за глупости! Ведь вчера он здесь уже был и ничего особенного не заметил. "Вчера, - шепнул ему внутренний голос, - ты приходил сюда только отдать рукопись, а сегодня - получить ее обратно вместе с немотивированным отказом. Тем более, что сегодня - не твой день". "Это мы еще посмотрим, - отмахнулся Ласницкий. - Даже если это и так, было бы смешно бояться того, что мне вернут рукопись. Ее возвращали уже раз двадцать, но хуже она от этого не стала".
И все-таки он не мог отделаться от какого-то смутного беспокойства. Ему непонятно было, что именно это беспокойство вызвало, - не тишина же в самом деле. Может быть, так угнетающе действовали необыкновенно высокие сводчатые потолки, которых во время первого визита он почему-то не заметил, или мягкий, заглушающий шаги ковролин густого винно-красного цвета? А может, мрачное впечатление усиливали стены, обшитые однообразными панелями темного дерева, вероятно, очень дорогими, точнее, даже не сами стены, а весь этот полутемный коридор, в конце которого смутно маячила дверь в кабинет редактора? Сам он вчера туда не заходил, он просто передал рукопись сидящей у входа девушке и...
Здравствуйте, - услышал он низкий женский голос. - Вы по поводу рукописи? Одну минутку...
Войдя, Ласницкий не сразу заметил ее, - и в тот раз, и сейчас. Стол, за которым сидела девушка, - вероятно, секретарь, - стоял слева от двери и был почти полностью скрыт тяжелой бархатной портьерой. Портьера свисала с потолка до самого пола и походила на средневековый балдахин. Не в меньшей степени о седой старине напоминали и бронзовые подобия канделябров на стенах. Однако сделав несколько шагов в направлении прозвучавшего голоса, Ласницкий увидел вполне современную картину: строгий рабочий стол, наполовину занятый сканером, и рядом с ним - монитор, никак не меньше девятнадцати дюймов в диагонали, предмет давних мечтаний Ласницкого - сам он до сих пор работал за пятнадцатидюймовым LG, у которого ко всему прочему не работала кнопка, регулирующая ширину экрана. Что же до сидящей за монитором девушки, то она не произвела на писателя ни малейшего впечатления. Ласницкого всегда неудержимо влекло лишь к женщинам сильным духом и телом - высоким, ярким, экзотическим; возможно, потому, что сам он был телосложения довольно хрупкого и характера нерешительного. А эта была начисто лишена всякой экзотики - худая и малорослая, с почти плоской грудью, жидкими пепельными волосами, собранными в какую-то нелепую прическу, и совершенно неопределенными чертами лица. "Н-да, девушке не повезло, - сочувственно подумал Ласницкий. - Она совсем лишена представительности, и вряд ли ей было легко получить эту работу". Девушка между тем поднесла к уху изящную трубку с блестящей антенной и что-то сказав, обернулась к Ласницкому с дежурной секретарской улыбкой:
- Проходите прямо по коридору, самый последний кабинет.
Ласницкий кивнул и зашагал к кабинету редактора. Секретарша могла бы и не говорить, куда он должен идти - ведь вчера он прекрасно видел, куда она отнесла принятую у него рукопись. Понятное дело, она должна была положить ее именно на стол редактору, а не на туалетный бачок в дамской комнате. Хотя кто ее знает. Впрочем, все-таки ни одно издательство, насколько ему было известно, не доходило до такой степени пренебрежения к автору. Даже если автор того и стоил.
Остановившись у двери, Ласницкий постучал. Не получив ответа, постоял секунду, набираясь решимости, чтобы с полной невозмутимостью встретить отказ, однако промедление, напротив, лишь усилило то беспокойство, которое возникло у него, едва он перешагнул порог издательства. Было во всей окружающей обстановке что-то не то, и это "не то" становилось все более отчетливым. Во-первых, странное обволакивающее тепло, неизвестно откуда берущееся - никаких отопительных приборов, даже обычных батарей, Ласницкий не заметил. И во-вторых, эта странная, чем-то напоминающая затаившегося врага, тишина, которой, казалось, пропитался каждый квадратный сантиметр помещения, словно ковролин под ногами поглощал не только звук шагов, но и все остальные. В других издательствах, в которых ему случилось побывать, всегда было прохладно и шумно - шелестела бумага, щелкали выключатели, выбивали дробь клавиши клавиатур. Здесь же безмолвие не нарушалось ничем, как будто в издательстве не было ни одного человека. Невольно молодой писатель оглянулся, чтобы проверить, не исчезла ли невзрачная секретарша, но та по-прежнему сидела в своем вертящемся кресле, спиной к нему, и рассматривала какую-то сложную картинку на экране. "Тьфу, дурак", - мысленно сказал себе Ласницкий и решительно перешагнул порог редакторского кабинета.
Он ожидал увидеть солидного полноватого мужчину лет под пятьдесят, возможно, лысого, в строгом черном костюме, и конечно, в очках; и был крайне удивлен, когда из-за широкого стола навстречу ему поднялся молодой человек, которому на вид можно было дать не больше тридцати пяти - тридцати шести; высокий, худощавый, с резкими, определенными чертами лица. И никаких очков у него не было, и даже строгий черный костюм, единственное, что Ласницкий представил себе вполне верно, смотрелся на редакторе скорее щегольски, нежели солидно.
С первого же взгляда Ласницкий почувствовал к редактору неприязнь. И даже не потому, что такие типы, по его мнению, обычно только и умели, что кружить голову женщинам (поскольку в этом отношении у Ласницкого и самого был достаточно богатый опыт), и не потому, что у него вообще вызывали раздражение личности, подобные преуспевающим бизнесменам (а редактор показался ему именно такой личностью). Дело было и не в том, что в общении писателя с издателем для первого всегда есть что-то унизительное; нет, здесь было что-то другое. Прежде всего, писателю не понравился ускользающий взгляд темных глубоко посаженных глаз - он никак не мог уловить их выражения. У самого Ласницкого всегда была очень богатая мимика, и ему с большим трудом удавалось скрывать от других свои чувства - в особенности если чувства эти были достаточно сильны. Сейчас же перед ним стоял человек с лицом абсолютно бесстрастным, больше похожим на тщательно выполненную гипсовую маску, чем на живое лицо живого человека. Ласницкому стало совсем не по себе, и одновременно он почувствовал глухое раздражение. Мало того, что прямо с порога вместо стандартного секретарского стола посетителя встречают бархатная портьера, похожая на обивку стен в малом тронном зале Эрмитажа, бесшумные клавиатуры и бронзовые канделябры, - нет, теперь на фоне всего этого еще и возникает каменное лицо с непроницаемыми глазами, в которых не видно ни одобрения, ни осуждения. Неплохое начало для какой-нибудь дьяволиады, но уж никак не для обычного посещения какого-то малоизвестного издательства.
- Вы, вероятно, Ласницкий? - осведомился между тем редактор, жестом приглашая посетителя сесть. - Я прочел ваши рассказы и хотел бы задать вам по их поводу несколько вопросов. Вы готовы ответить?
Как ни странно, у редактора оказался приятный, мелодичный и абсолютно живой голос. Его звучание разом вернуло происходящему реальность. Тревожное ощущение исчезло, и Ласницкий, опустившись в мягкое кресло, мысленно посетовал на свои расшатанные нервы. Впрочем, он где-то слышал, что таков удел всех писателей.
Вопрос редактора был ему неприятен. К такому повороту событий Ласницкий был совершенно не готов. Отвечать на вопросы? С какой стати? Если собирается вернуть рукопись, пусть возвращает без предисловий. Но редактор, казалось, прочел его мысли, и тонкие губы его тронула мимолетная улыбка.
- Скажу сразу же, - произнес он, доставая из ящика стола рукопись Ласницкого и дискету с ее электронной копией, - я считаю, что эти рассказы можно издать и они будут иметь успех у читающей публики. При соответствующей рекламе, конечно, но это уже дело издателей, а не авторов.
В первый момент Ласницкий не поверил своим ушам, но в тотчас вспомнил, что автор не должен слишком откровенно выказывать свою радость. Ведь редактору только этого и надо - чтобы он, Ласницкий, согласился на любые условия. А вдруг эти условия окажутся неприемлемыми?
Все это мгновенно пронеслось в голове молодого писателя, после чего он усилием воли попытался принять вид равнодушный и уверенный.
- Могу ли я, - спросил он, тщательно подбирая слова, - ознакомиться с вашими предложениями... э-э... более детально?
- Разумеется, - спокойно кивнул редактор. - Кстати, как ваше имя-отчество?
- Юрий Андреевич, - отозвался Ласницкий, пытаясь не выдать своего нетерпения. - Можно просто - Юрий.
- Клемешев Евгений Алексеевич, - представился редактор. - Итак, Юрий, условия я вам предлагаю приблизительно следующие. Тираж - миллион экземпляров, оплата стандартная. Выпустим ваши рассказы отдельной книгой формата А5 в твердом переплете. Десять экземпляров вам, остальные на реализацию. Если разойдется хорошо, сделаем еще один тираж. Оригинал-макетом займемся с сегодняшнего дня, кроме того, я был бы не против заказать вам еще несколько вещей подобного рода. Вас устраивает?
Тут Ласницкий уже не мог сдержаться - его глаза заблестели, а губы против воли растянулись в довольной улыбке. Миллион экземпляров! Да ведь это фантастика! Его знакомым такая удача и не снилась. То-то они удивятся... Ласницкий забыл все свои страхи, все неприятности сегодняшнего дня. Антипатия к редактору моментально исчезла. Теперь писатель готов был броситься ему на шею, - ведь такой шанс представляется раз в столетие! И его рукопись даже не будет пылиться в издательстве, как его предупреждали друзья (книга, мол, должна "отстояться"), подготовка оригинал-макета будет начата прямо сегодня! Невероятно! Такое бывает только во сне...
- Ласницкий смущенно потупился, и чувствуя, что краснеет, констатировал свое полное согласие неловким и невежливым кивком. Однако Клемешев как будто и не заметил этого вполне естественного в данной ситуации промаха.
- Думаю, теперь вы можете со спокойной душой ответить на мои вопросы, - продолжал он. - Этот материал может понадобиться для предисловия к вашей книге, а кроме того, для рекламы.
- Да, пожалуйста, спрашивайте, - с готовностью откликнулся Ласницкий. В этот момент он готов был исполнить все, о чем бы не попросил его редактор, пусть даже этому редактору тридцать пять лет и у него внешность удачливого дельца. Зато он намерен издать рассказы - издать, и к тому же не в сборнике, а сразу отдельной книгой... И тиражом миллион экземпляров. Да на таких редакторов авторы молиться должны.
Между тем Клемешев слегка отодвинул от себя рукопись, откинулся в кресле и внимательно посмотрел на взволнованного Ласницкого.
- Для начала я хотел бы получить от вас честный ответ вот на какой вопрос, - сказал он. - Вы пишете фантастические рассказы, и судя по тому, что в этой рукописи их около пятидесяти, пишете давно. Скажите откровенно, Юрий, что вы сами о них думаете?
Ласницкий помедлил, пытаясь сообразить, как лучше всего ответить. Собственно, он никогда особенно не задумывался над тем, зачем пишет...
- Ну... Я думаю, что мне, наверное, пока не хватает профессионализма, - ответил он наконец. - Но в остальном... Мне кажется... Мои рассказы не хуже других... Во всяком случае, не хуже многих из тех, которые мне приходилось видеть в продаже, - торопливо добавил он. - Я...
- Хотите ли вы, чтобы с вашим творчеством познакомилось как можно большее количество читателей? - прервал его редактор.
- Да, конечно, - тут Ласницкий согласился без колебаний.
- Почему? - вопрос прозвучал как-то по-особенному жестко, и Ласницкому это не понравилось, но надо было отвечать, и он решил отбросить осторожность. В конце концов издание, видимо, можно считать делом решенным, а значит, говорить можно все, что угодно. Хотя зачем Клемешеву понадобились эти вопросы? Для рекламы? Да ведь как редактор, он обязан знать ответы и так - по опыту общения с авторами. Зачем спрашивать? У всех, кто подвизается на писательском поприще, практически одинаковые цели. Выходит, Клемешев этого еще не понял? Ну что ж, почему бы в таком случае и не объяснить...
- Видите ли, - Ласницкий поудобнее устроился в кресле, готовясь к долгому монологу - монологи на самом деле были его слабостью. - Для чего писатель пишет? Прежде всего, это, конечно, желание самовыражения...
- А цель этого самовыражения? - снова прервал его Клемешев, и Ласницкий недовольно передернул плечами - он не любил, когда его перебивали.
- У него нет цели, - терпеливо пояснил он. - Просто есть такое желание, вот и все. Например, прочел я недавно книгу о зомби, и мне захотелось рассказать о своем видении этих... этой проблемы. И я написал "Воскресший из мертвых", - Ласницкий кивнул в сторону рукописи. - Или, скажем, "Белое облако"...
- Хорошо, я вас понял, - сказал редактор, не обращая внимания на то, что Ласницкий так и не успел поведать историю создания "Белого облака". - Тогда еще один вопрос: что означает, по-вашему, известность, популярность писателя? Нужна ли она вам и если да, то для чего?
- Прямо сеанс психоанализа, - усмехнулся Ласницкий, но Клемешев никак не отреагировал на эту жалкую попытку иронии, за которой писатель явно пытался скрыть замешательство. - Странный вопрос. Вы же знаете, каждый автор мечтает быть известным, хочет признания, понимания со стороны читателей... По-моему, иначе и быть не может.
- Да, но зачем ему это признание и понимание? - настаивал редактор, и Ласницкого удивило первое выражение, которое ему удалось наконец уловить в этих загадочных глазах - в них был напряженный, пристальный интерес. Очень странный, если учесть банальность заданного вопроса.
- Как зачем? - не понял Ласницкий. - Да ведь это же приятно - когда тебя понимают и ценят!
- А если произведения не имеют никакой действительной ценности?
- Если читатели их ценят, значит, ценность есть, - убежденно ответил Ласницкий. - Плохое произведение отклика не вызовет. Но если хоть у кого-то в результате прочтения возникли какие-то чувства или мысли... Значит, вещь уже была написана не зря.
- Ясно, - интерес в глазах Клемешева явно начал угасать. - И последний вопрос: вам никогда не приходило в голову, что слава, популярность... Может преследовать?
Лицо редактора, когда он произносил последние слова, по-прежнему ничего не выражало, но что-то в его интонациях вызвало у Ласницкого очередной приступ внезапной тревоги - той самой, которую он ощутил при входе в издательство, но на сей раз он даже не представлял, чему ее можно было бы приписать - полуосвещенный коридор остался позади, да и Клемешев больше не казался ему таким уж бесстрастным. Но от сознания этого тревога не прошла, а наоборот, лишь усилилась. Ласницкий заерзал в кресле и взглянул на редактора в полной растерянности - он решительно не представлял себе, что тут можно ответить.
- Хорошо, - сказал Клемешев, вставая, - на этот вопрос можете не отвечать сразу. Подумайте. Я пока передам вашу рукопись и дискету Юлии, чтобы она начала подготавливать оригинал-макет, с которым вы должны будете ознакомиться. Правка будет незначительной, но без окончательного согласования с автором мы, естественно, ничего не публикуем. Так что подождите здесь, а я через несколько минут вернусь.
"Значит, секретаршу зовут Юлия, - подумал Ласницкий. - Красивое имя при такой заурядной внешности. Однако, надо ответить на этот дурацкий вопрос... Как он там звучал? Не считаю ли я, что слава может преследовать? Ну понятное дело, может. Только разве это так уж неприятно?"
Он улыбнулся этой мысли - да неужели в мире есть люди, которые бы добровольно отказались от возможности прославиться? Абсурд. Именно абсурд. Так он и скажет...
Редактор не возвращался, и Ласницкий от нечего делать начал осматриваться. Кабинет представлял собой небольшое прямоугольное помещение без окон. Почти все пространство занимал стол, совершенно пустой, если не считать монитора, телефона и небольшой стопки бумаг рядом с ним. По-видимому, Клемешев был аккуратен до педантизма, раз прятал куда-то поступающие рукописи, а потом извлекал их по одной, как сейчас - рукопись Ласницкого. Это производило приятное впечатление - тот хаос, который Ласницкий неоднократно наблюдал на столах редакторов, в чьих кабинетах бывал, всегда его коробил, поскольку это лишний раз давало ему повод усомниться в том, что редактор действительно внимательно изучил его рукопись, а не просто пробежал ее глазами, выхватив из общей, как попало наваленной кучи. В редакторском деле должна соблюдаться методичность - ведь без этого по-настоящему объективно оценить произведение невозможно. Читатель должен стремиться понять автора - в противном случае его мнение будет искаженным. Взгляд Ласницкого рассеянно скользнул по гладкой полировке, в которой отражалась висящая под потолком старинная люстра (похоже, Клемешев всерьез неравнодушен к старине, неодобрительно подумал Ласницкий, - раз обставил свой офис в таком специфическом стиле - прямо музей какой-то), и остановился на небрежно скомканном листке бумаги возле монитора - это была, пожалуй, единственная деталь во всем кабинете, нарушающая его практически идеальный порядок; только это и заставило Ласницкого ее заметить. Заинтересованный, писатель встал, перегнулся через стол, достал листок и расправив его, удивленно поднял брови.
Это был набросок тушью, выполненный с заметным профессионализмом. Он изображал стройную женщину в длинном платье старинного покроя, молодую женщину с большими удлиненными глазами, ясным открытым лбом, пожалуй, весьма красивую, но...
Но у этой женщины не было рта.
Тревожное ощущение, не дававшего Ласницкому покоя, достигло своего пика. Он вздрогнул и выронил листок.
За спиной скрипнула дверь, и Ласницкий резко обернулся. Клемешев стоял на пороге - видимо, уже несколько секунд, - и с нескрываемым интересом наблюдал за ним.
- Что скажете о моем рисунке? - спросил он, глядя на побледневшее лицо Ласницкого с нескрываемой, как тому показалось, насмешкой.
Несколько секунд писатель не мог произнести ни слова, лишь молча смотрел, как редактор аккуратно притворил за собой дверь и прошел на свое место, попутно подобрав упавший набросок. Опустившись в кресло, Клемешев расправил листок и взглянул на него с расстояния вытянутой руки.
- Кто это такая? - выдавил наконец Ласницкий, чувствуя себя крайне глупо, но будучи не в состоянии ничего с собой поделать. При взгляде на рисунок его тревога на мгновение сменилась самым настоящим ужасом - насколько реальной и живой выглядела изображенная женщина, настолько же пугающим было ее безротое лицо. Ласницкий никогда не думал, как отсутствие всего одной небольшой детали в нормальном облике человека способно так обезобразить его.
- В легендах некоторых древних племен центральной Азии, - ответил Клемешев, не сводя глаз с рисунка, - слава описывалась как красивая и оригинально одетая женщина, непременная спутница вождей и знаменитых личностей. Ее изображали лишенной рта - я не могу точно объяснить вам происхождение этой действительно странной символики, но насколько я понимаю, этим создатели легенды хотели подчеркнуть преходящий характер и двойственность славы как таковой. Обратите внимание, - он повернул набросок к Ласницкому, - на шее у нее лента с надписью на древнем языке, означающая что-то вроде "поцелуй смерти", как раз это и навело меня на такую мысль. Кроме того, в легендах этих племен славу относили к злобным, разрушительным божествам, препятствующим проявлению добрых начал в человеке. Иногда ей даже приносились человеческие жертвы - дикари надеялись, что это избавит их от ее присутствия. Я попытался представить себе, как должна была выглядеть слава в их представлении, и вижу, она испугала даже вас. Но вернемся к нашему разговору, - Клемешев скомкал рисунок, убрал его в ящик стола и положив перед собой небольшой черный блокнот, сделал в нем несколько пометок серебристым "паркером". - Мы, кажется, говорили с вами о популярности и о том, что ей присущи некоторые негативные стороны. Итак, они вас не смущают?
Ласницкому казалось, что первоначально вопрос был поставлен иначе, но он уже забыл, как именно. Поэтому сделав над собой усилие и подавив смятение, которое все же ослабело под воздействием спокойного мелодичного голоса Клемешева, он попытался вернуться мыслями к предстоящему изданию книги. Это ему удалось.
- Во-первых, одна публикация вовсе не гарантирует широкой популярности, - сказал он. - Во-вторых, даже если мне предстоит действительно стать известным, то я не думаю, что при этом у меня под окнами день и ночь будут собираться толпы поклонников. Ведь писательская слава - это не то, что слава артиста. Кроме того, поймите, ведь до сих пор все, что я написал, почти ни для кого, кроме меня, ничего не значило. Если же мои книги будут читать, значит, то, что я говорю, действительно нужно людям, приносит им какую-то пользу. Значит, я не зря трачу время на занятия литературой. Мне не кажется, что слава может как-то повредить автору - вы знаете, писатели не любят суровости критиков, но они все чувствительны к похвалам. И не в том смысле, что это может вызвать у писателя "звездную болезнь" (да я уверен, что мне такое и не грозит), а в том, что популярность может быть стимулом... Понимаете? Писатель видит, что сумел создать хорошее произведение, и он хочет писать еще лучше, видя, что его ценят. К тому же одобрение читателей придает ему уверенности в своих возможностях. Вы не согласны?
- Меня интересует только ваше мнение, - уклончиво ответил Клемешев, рассеянно вертя в пальцах "паркер". - Продолжайте.
- Эти легенды, о которых вы мне рассказали, - сказал Ласницкий, воодушевленный собственной речью, - показывают, что у людей, которые выдумали их, были крайне странные представления о славе. Вам лучше знать, с какими жизненными обстоятельствами это было связано, но в наше время и в нашей стране такие взгляды неактуальны. У нас человек известный обладает гораздо большими возможностями, чем тот, о котором никто никогда не слышал. Может быть, в древности чрезмерная известность приносила ее обладателю какой-либо вред, но сейчас все не так. Покажите мне хоть одного писателя, который хотя бы втайне не мечтал прославиться - и зачем ему это, как вы думаете? Именно затем, что это открывает перед ним новые возможности, новые перспективы, поднимает его над толпой, дает ему ощущение собственной необходимости. Без этого всякому человеку нелегко. Нет, что вы, - я не боюсь славы. Я обычный человек, пока ничем не примечательный, кроме того, что я писатель, - и я мечтаю об известности, о возможностях, которые она мне даст. Мне хочется, чтобы меня оценили. Мне хочется приносить людям радость, хочется, чтобы мои книги хоть немного облегчали им жизнь, чтобы заставляли задуматься о чем-то, не связанном с их повседневностью, отвлечься от неприятностей, которых у каждого хватает. И я хочу, чтобы мне дали такой шанс. Я имею на него право, пусть даже мои рассказы сейчас несовершенны, - слава только поможет мне, заставит писать лучше. Но пока о ней, вероятно, все-таки рано говорить, - немного смущенно закончил он и робко взглянул на редактора, желая узнать, произвело ли сказанное им то впечатление, на которое он рассчитывал. Но Клемешев не смотрел на Ласницкого, и лицо его было так же бесстрастно, как и в первый момент.
- Ну что же, я так и думал, - сказал он, захлопывая блокнот. - Я записал кое-что из того, что вы сказали, и попробую на основании этого сконструировать тот ваш облик, который мы будем предлагать читателям. От обаяния автора тоже многое зависит, - он оценивающе взглянул на Ласницкого. - Но имейте в виду - в вашем случае речь идет не о локальной известности в рамках, скажем, этого города. Вы будете действительно прославленным писателем, авторитетом в глазах всего общества. Вы будете выступать по телевидению, встречаться с другими известными людьми. И вы действительно готовы к этому?
Ласницкий засмеялся.
- Мне бы вашу уверенность. С чего вы взяли, что мне и правда выпадет такая удача? Неужели мои рассказы показались вам настолько хорошими?
- Нет. - лицо Клемешева было замкнуто и серьезно. - Ваши рассказы действительно не представляют из себя ничего особенного. Но вы именно тот тип писателя, который мне нужен. Я хорошо знаю рынок и не один год проработал в рекламе. Впрочем, для вас все это неважно. Через несколько месяцев вы увидите результат, вот тогда...
Он встал и протянул руку Ласницкому, давая понять, что разговор окончен.
- Юлия позвонит вам, когда завершит подготовку книги, - сказал он. - Ориентировочно через пару недель. Продолжайте писать, ведь этот ваш сборник не будет последним. Успехов.
- Спасибо! - от души сказал Ласницкий, направляясь к двери. У самого порога он обернулся, и ему показалось, что в непроницаемых глазах Клемешева промелькнуло странное выражение - это было не пренебрежение и не насмешка, но что-то... Что-то близкое к тому и в то же время совсем не то. Неужели жалость?
"Да какое мне дело! - подумал Ласницкий. - Пусть думает обо мне что угодно, лишь бы издал".
Он вышел на улицу и вздохнул полной грудью - привычная прохлада вечернего города приятно освежала лицо, и все тревоги, преследовавшие его во время пребывания в издательстве, разом испарились, словно их и не было.
"Я стану известен! - подумал Ласницкий. - Почему бы и нет? Я стану известен! Я стану настоящим писателем. Неужели это наконец произойдет?"
"Вы будете действительно прославленным писателем, авторитетом в глазах всего общества". Ласницкий на мгновение прикрыл глаза, упиваясь нахлынувшей волной радости, гордости и надежды.
"Но ведь это надо отметить!" - осенила его резонная мысль.
И он быстрым шагом направился в сторону метро, про себя прикидывая, дома ли его друзья-писатели и смогут ли они сегодня вечером заглянуть к нему "на огонек". Такую удачу необходимо отпраздновать, и немедленно! Миллион экземпляров тираж! Как же они удивятся!
Когда за Ласницким закрылась дверь, Клемешев взглянул на наручные часы. Они показывали без четверти шесть. Значит, посетителей сегодня уже не будет. Юлия сказала, что ей понадобится около часа для беглого ознакомления с рассказами, потом надо будет обсудить, как лучше всего построить рекламную кампанию. Да, пожалуй, это будет непросто - убедить общественность в том, что Ласницкий - восходящая звезда отечественной литературы. Непросто, но вполне возможно.
Клемешев закрыл глаза, наслаждаясь тишиной. Звуконепроницаемые стены - это действительно великолепное изобретение. Никакие посторонние шумы не проникают в кабинет, и кажется, что за его стенами нет ни грохочущих машин, ни людей, которые так любят вести долгие и по большей части бессмысленные разговоры друг с другом.
Молодой автор ушел, окрыленный, - это Клемешев хорошо понимал. Миллион экземпляров - на такое начинающие никогда и не рассчитывают, несмотря на весь свой апломб. Впрочем, как правило, под всем этим апломбом скрыта жгучая неуверенность - действительно ли у меня есть талант? Даже странно, насколько легко доказать такому автору, что талант у него, конечно же, есть, - достаточно просто дать ему возможность опубликоваться и выплатить приличный гонорар. "Если произведение вызывает отклик, значит, оно было написано не зря". Этот Ласницкий ведь даже не понимает, как просто вызывается этот "отклик". И вовсе не нужно быть литератором, чтобы научиться управлять общественным мнением. Хотя писатель, конечно, не "управляет". Он формирует само мнение читателя, а не поворачивает течение его мыслей в нужное русло. Хотя сейчас над этим никто не задумывается.
Вдруг Клемешева что-то насторожило. Казалось, легкое дуновение ледяного ветра пробежало по кабинету, и чуть слышно зашуршали бумаги на столе. Сразу же вслед за этим кабинет начал медленно наполняться звуками - сначала они были едва слышны, но постепенно их интенсивность нарастала. Через несколько секунд в общем шуршании и шелесте стала различаться человеческая речь, хотя слов было не разобрать. Приглушенно звучали мужские, женские и детские голоса; все более явными становились их интонации, и все убыстрялся темп.
Руки Клемешева непроизвольно стиснули подлокотники кресла. Не поднимая век, он сквозь опущенные ресницы посмотрел в сторону двери. Там, на фоне белого прямоугольника, четко обрисовался хорошо знакомый ему темный силуэт. Она была здесь. Снова. Как всегда.
Он с трудом подавил возглас отчаяния. С каждым месяцем она появляется все чаще и чаще, и с каждым новым появлением все больше сокращается расстояние между ним и ею. И если действительно настанет день, когда явившись однажды, она уже не исчезнет, а напротив, приблизится вплотную, он... Он этого не вынесет. Ни один человек не в состоянии вынести даже самого по себе ее присутствия, мерного звучания ее шелестящего многоголосья. Это хуже сумасшествия и хуже смерти. Это бесконечная, бессмысленная, чудовищная по своей жестокости пытка. И нет никакой возможности прекратить ее, - разве что трусливо отказаться вместе с нею продолжать и саму жизнь.
- Как ты нашла меня? - спросил он, не открывая глаз и с трудом узнавая собственный голос.
- Звезда не может скрыть от людей своего блеска, - фраза прозвучала глухо и неразборчиво, словно ее шепотом произнесли несколько десятков человек, причем каждый начинал говорить на долю секунды раньше или позже остальных. Поэтому последнее слово затихло не сразу, повторившись несколько раз невнятным эхом.
- Уходи. - Клемешев открыл глаза и заставил себя твердо встретить направленный на него взгляд. Высокая фигура в развевающейся одежде отделилась от двери и сделала шаг вперед.
- Нет, - прошелестели голоса. - Я люблю тебя. Я всегда буду с тобой рядом. Я всегда буду говорить тебе, как ты гениален. И ты не будешь больше чувствовать, как мучительно твое одиночество.
- Вот как? - Клемешев иронически усмехнулся. - Ну что же, раз ты здесь, то скажи, кто выдал меня на этот раз?
- Ты можешь сменить имя, внешность и место жительства, - прошептали голоса, - но это не сможет лишить тебя того статуса, который достался тебе по праву. Твое исчезновение лишь увеличило интерес к тебе. В литературных кругах тебя называют новым Лавкрафтом. Общественность заинтригована как никогда, и спрос на твои произведения стремительно растет. Россия давно не знала феномена, подобного твоему. Тебя читают все - мужчины, женщины, дети. Твое имя у всех на устах, и некоторым предприимчивым репортерам уже удалось узнать приблизительные координаты твоего теперешнего пребывания. Меньше чем через неделю они будут дожидаться тебя у дверей твоей квартиры. Скромность и тайна - это то, что всегда привлекало твоих поклонников, а теперь, когда ты пытаешься так активно избегать их - в особенности.
- Что ж, я учту это на будущее. - Клемешев резко встал, и оттолкнув кресло, отступил к стене. - Я удивлен одним обстоятельством - почему ты предпочитаешь меня, а не какого-нибудь известного эстрадного певца? Мне кажется, в этой сфере человек имеет куда больше шансов оказаться у всех на устах. Разве не портреты артистов украшают почти все иллюстрированные издания?
- Артист всегда носит маску, - прозвучало в ответ. - Он не человек, он только образ, созданный даже не самим артистом, а режиссером. Артист вкладывает в роль только малую часть самого себя, он вынужден подчиняться указаниям другого человека. Писатель же творит самостоятельно. Он не играет. Его герои - это всегда он сам, и никто, кроме него самого, не может спровоцировать это перевоплощение. И когда такой писатель оказывается способным влиять на умы подавляющего большинства окружающих его людей, его называют гением.
- Влияние на умы далеко не всегда зависит от того, насколько в действительности ценен писатель, - возразил Клемешев. - Общественное мнение можно изменить практически в любую сторону, если знать, как это сделать.
- Это не имеет значения, - теперь фигура приблизилась почти вплотную к столу. - Поклонники не рассуждают о вечности. Они любят писателя сегодня, сейчас, в независимости даже от того, жив он или мертв. Они считают его бессмертным, даже если через сто или двести лет о нем никто не вспомнит. Ведь к тому времени не будет и их самих. Ты - бессмертен.
Узкие и белые как мрамор ладони легли на гладкую полировку, и Клемешев быстро шагнул в сторону, мысленно прикидывая разделяющее их расстояние. Ему казалось, что если одна из этих изящных рук дотронется до него, он сойдет с ума в ту же минуту. Хуже всего, что ей ничего не стоит пройти сквозь любую стену. Для нее нет преград. И только для него она вполне материальна - и в любой момент ее ледяные пальцы могут сомкнуться на его запястье, как металлический браслет, - однажды это уже произошло, и от одного воспоминания он содрогнулся. Потом свободной рукой она размотает газовый шарф, который скрывает нижнюю часть ее лица, и легким движением отбросит его в сторону. Потом эта же рука ляжет ему на плечо, и он прямо перед собой он увидит ее раскосые глаза, полные любви и мрака, точеный нос с раздувающимися ноздрями; и все ее лицо будет перекошено в уродливой попытке улыбнуться - улыбнуться, не имея губ. Призрак двинулся навстречу, и Клемешев прижался к стене, похолодев от ужаса. Темная фигура, словно перерезанная напополам столешницей, медленно приближалась, и ее глаза, сверкающие безумным фанатическим блеском, разгорались все ярче.
Вдруг призрак остановился. Украшенная высокой прической голова неторопливо повернулась на гибкой шее.
- Она еще не знает? - насмешливо прошелестел голос. - Ты не сказал ей своего настоящего имени? Ну что ж - скоро твое инкогнито растает само собой...
Она исчезла так же внезапно, как появилась, и одновременно оборвались наполнявшие кабинет приглушенные голоса. Вновь оказавшись в привычной, ничем не нарушаемой тишине, Клемешев понял, что на этот раз он спасен. Но так скоро! Он надеялся, что по крайней мере еще месяц она не будет преследовать его, а если и появится, то не сумеет подойти так близко. И просчитался.
- Почти упав в кресло, он опустил голову на скрещенные руки и попытался спокойно обдумать создавшуюся ситуацию, но мысли истерически наскакивали одна на другую, путаясь и не давая связать концы с концами. Получается, что времени у него нет. Нужно немедленно что-то предпринять, но что? Если она не солгала, то уже через неделю весь город будет знать, что он здесь. За неделю ему не успеть. Будь он даже талантливейшим рекламистом в мире, такой срок слишком мал для того, чтобы сделать другого человека известнее себя. Тем более когда этот человек - серая посредственность, писатель-дилетант, каких миллионы. Клемешев все еще пытался не поддаваться отчаянию, но понимал, что силы его на исходе. Он давно - с тех самых пор, как впервые увидел эту мрачную призрачную фигуру, - вынужден был скрывать от окружающих переполняющие его страх, отвращение, ужас. Он ни у кого не просил помощи, потому что привык всего добиваться сам; но в лице своей преследовательницы он обрел слишком серьезного противника. Этому древнему божеству, неизвестно кем и как вызванному к жизни, несколько тысяч лет, - и хотя Клемешев перерыл множество исторических архивов, ни в одном из них он не нашел того, что было ему нужнее всего, - хоть какой-то зацепки, хотя бы косвенного указания на способ, которым можно было бы раз и навсегда избавиться от этого непрерывного кошмара. По-видимому, никому из его предшественников это тоже не удалось.
И все же он нашел выход, но нашел его слишком поздно - нет сомнения, что он погибнет раньше, чем сможет без страха бросить в ее безротое лицо одно короткое слово - "вон!" - и она вынуждена будет подчиниться, потому что вместо прежней, ускользнувшей от нее цели, он даст ей новую; его талант и его воля заставят ее сделать так, как он захочет, и ей не останется ничего другого. А потом весь этот кошмар закончится; она умрет, и это будет его окончательным освобождением. Но теперь все пропало. Что же остается?
Снаружи послышался легкий стук, но Клемешев, целиком поглощенный бесплодными попытками справиться с обрушившимся на него отчаянием и предчувствием неминуемой катастрофы, не обратил на это никакого внимания. Лишь когда дверь приоткрылась с едва слышным шорохом, он вздрогнул, поднял голову и увидел вошедшую Юлию. Что-то изменилось в ее лице, когда она встретилась с ним глазами, но девушка быстро опустила ресницы и бесшумно приблизилась к столу.
- Я просмотрела текст, - сказала она, и положив перед Клемешевым рукопись Ласницкого, села напротив. - Евгений? - она вопросительно взглянула на него, и голос ее показался ему взволнованным. - Что-то случилось?
Несколько долгих секунд он смотрел на нее, словно не видя. В голубых глазах Юлии светилась обеспокоенность, но Клемешев заметил и что-то еще - какое-то выражение, которого давно уже не встречал; оно напомнило ему что-то неизмеримо далекое, почти забытое, и ему было приятно, что девушка так смотрит на него. Этот внимательный взгляд, полный сочувствия и нежности, в эту минуту как никогда был ему необходим. И когда он попытался проникнуть в самую глубину этих ясных глаз, его беспорядочно скачущие мысли вдруг замедлились, а их движение начало обретать прежнюю стройность и последовательность; и сразу же вслед за этим он понял с полной отчетливостью, что не безразличен Юлии - далеко не безразличен...
- Юлия... - машинально он взял ее за руку, еще ни о чем не думая, просто повинуясь естественному желанию физически ощутить чью-то поддержку; но уже в следующий миг, увидев, что девушка ловит каждое его слово, внезапно понял, как должен действовать, если все еще рассчитывает спастись. - Этот проект... Для меня очень важен. Важен... жизненно, - отрывисто произнес он. - Вы понимаете? Мы должны - я не знаю, как! - но мы должны в течение недели сделать из этого человека звезду, - слово "мы" он попытался подчеркнуть с особенной силой. - Через неделю он должен стать известен на всю страну - и его книги должны обсуждать в каждом доме. Если бы у меня был еще хоть один месяц... Даже полмесяца... Я сделал бы все сам. Но у меня нет времени, я только сейчас узнал об этом, и понимаю, что одному мне просто не справиться... Скажите, Юлия, ведь Вы поможете? Я знаю, что вдвоем нам по силам и это... и может быть, даже больше!
Он попытался вложить в свой взгляд все отчаяние, одиночество и боль. Но в то же время разум его, вернувший себе прежнюю способность к холодному и строгому анализу, как бы со стороны наблюдал за происходящим, просчитывал возможные варианты, строил предположительные схемы дальнейших действий, предлагал новые способы того, как уговорить ее в случае, если первая попытка не увенчается успехом. Но тут Юлия согласно кивнула головой, и Клемешев, на мгновение ослабив контроль над собой, почувствовал, как по телу его прокатилась легкая нервная дрожь, добежав до кончиков пальцев; вероятно, остаточное явление после пережитого ужаса. Короткого кивка девушки Клемешеву было достаточно, чтобы понять - Юлия обязательно постарается сделать для него все, что от нее зависит. А от нее теперь зависело очень и очень многое. И главное было не упустить момент, не совершить неверного движения, которое могло бы все испортить. Клемешев подошел к креслу Юлии, и девушка порывисто вскочила, шагнула навстречу; секунда - и она уже была в его объятиях, такая хрупкая, доверчивая и казалось, испуганная собственной смелостью; он чувствовал прикосновение ее душистых волос, сладковатый вкус мягких теплых губ и робкую ласку прохладных ладоней; ему было приятно, но даже целуя ее, он не мог перестать думать; и разум с возмутительным безразличием твердил ему, что женщины, склонные к активному сочувствию,- не такая уж редкостная удача; что он совершил бы непростительную глупость, если бы не воспользовался тем, что само плывет ему в руки; что нет никакого смысла сейчас беспокоиться о том, что Юлия может оказаться натурой слишком впечатлительной и способной не на шутку увлечься им, тогда как он вовсе не нуждается и никогда не нуждался ни в семье, ни даже в постоянной любовнице. Как бы там оно ни было, Клемешев привычно внял доводам разума.
- Ну, Ласницкий, не томи, - сказал Фомичев, по профессии инженер, по совместительству писатель, мужчина с внешностью боксера и вполне соответствующим этой внешности сочным басом. - Еле уговорил жену, чтобы отпустила на часок; она-то думала, я буду помогать ей в генеральной уборке. Но когда ты позвонил, мне по твоему тону показалось, что либо ты выиграл в лотерею, либо у тебя умер любимый дядюшка. Так что признавайся, по какому поводу банкет.
- Ты разлей сначала, - покраснев, отозвался Ласницкий. - А потом я скажу.
- Кстати, верно, - присоединился к Фомичеву сидящий напротив него Макаров, молодой человек с длинным унылым лицом и длинными светлыми волосами, придававшими ему удивительное сходство с Дворжецким в роли Мордаунта, каковую упомянутый актер с блеском исполнил в не особенно удачной работе Эльдара Рязанова "Двадцать лет спустя". Макаров работал штатным журналистом в одной из газет, где главным редактором был его родственник; как и Фомичев, он тоже понемногу издавался, специализируясь главным образом на рассказах для детей; несколько его романов и пространных очерков до сих пор лежали мертвым грузом в ящике стола, единодушно отвергнутые несколькими десятками издательств. - Ты, Ласницкий, что-то не в меру загадочен. Это на тебя не похоже. Говори, что у тебя стряслось. Может быть, женишься?
- Ну что ты, - смущенно возразил Ласницкий, протягивая свой бокал Фомичеву, разливающему пенящееся шампанское. - Даже и не думал...
- Ну так за что мы пьем? - Фомичев поставил бутылку на стол и повернулся к Ласницкому. - Твое слово.
- Ребята... - Ласницкий перевел взгляд Макарова на Фомичева. Оба приятеля прочли в этом взгляде еле сдерживаемую радость и многозначительно переглянувшись между собой, вновь выжидательно уставились на говорящего. - Ребята... Я был сегодня в одном издательстве, и мои рассказы согласились опубликовать!
- За это надо выпить! - с готовностью воскликнул Фомичев. - Молодец, Ласницкий! Я всегда в тебя верил!
- Молодец, что говорить, - подхватил Макаров, улыбаясь, хотя и немного криво, и тоже поднимая свой бокал. - Ну, значит, теперь и ты в наших рядах... Поздравляем!
Бокалы зазвенели. Ласницкий отхлебнул шампанского и окинул друзей полным признательности взглядом. Вот люди, способные как положено разделить его радость. Им-то хорошо известно, что такое быть писателем. Но они ведь еще не знают самого главного...
- А знаете, - прерывающимся от волнения голосом сказал Ласницкий, - ведь редактор мне сказал, что тираж будет... Миллион экземпляров. Вы представляете? Миллион!
Возникла пауза, в течение которой Фомичев с Макаровым не произносили ни слова и лишь во все глаза смотрели на Ласницкого. Наконец Макаров осторожно отодвинул от себя бокал и нерешительно спросил:
- А он тебя не надувает?..
- А ты не перепутал? - немедленно вышел из стопора и Фомичев.
- Нет, ребята! - довольный произведенным эффектом, воскликнул Ласницкий. - Конечно, теоретически он еще может передумать, но сказано мне было в точности так. И даже оригинал-макет, наверно, уже подготавливается. Редактор сказал, что намерен сделать меня известным человеком!
Друзья переглянулись.
- Гм, - нарушил вновь наступившее было молчание Макаров. - Интересно, а зачем ему это надо?
- Я сам не знаю, - развел руками Ласницкий. - Думаете, я меньше вас удивился? Да я был просто в шоке! Я даже спросил его - он что, действительно считает, что мои рассказы настолько хороши? И он ответил, что нет. Просто я, мол, "тот тип автора", который ему нужен...
- Однако! - расхохотался Фомичев, окончательно оправившись от потрясения и делая большой глоток из своего бокала. - Слушай, Ласницкий, а про мой "тип автора" он ничего не говорил? Может, и я ему подойду?
- Может быть! В самом деле! - Ласницкий вскочил с места. - Слушай, ты непременно сходи туда! Может, это какой-нибудь меценат-миллионер, как считаешь?
- Очень похоже, - задумчиво произнес Макаров. Где-то в глубине его небольших светлых глаз промелькнуло странное неприязненное выражение, когда он поднял их на взволнованного Ласницкого. - Где находится это издательство?
- На улице Рубинштейна, - с готовностью отозвался тот. - Она пересекает Невский недалеко от метро Маяковская. Заходишь там под арку и прямо слева - решетка и полуподвал. "Слава" называется. Работают до шести, а номер дома... номер дома я не запомнил. Я ведь случайно на него наткнулся.
- Серьезно? Ну и везение, - улыбнулся Фомичев. - Как же это у тебя получилось?
- Мне как раз вернули рукопись в "Вакарисе", - объяснил Ласницкий, сев на место и селав маленький глоток. - Я шел на работу, ругая их на чем свет стоит - на редкость неприятный был разговор. Ну, вы сами знаете, как обычно отмазываются редакторы. Придумывают какие-то левые причины, которые, понятное дело, никакого отношения к качеству рукописи не имеют. И совершенно случайно увидел вывеску. Зашел на минутку, только отдать секретарше рукопись. А сегодня после работы забежал туда - думал, заберу свои рассказы обратно, а завтра посмотрю по справочнику, в каких издательствах еще не был. И вдруг такая удача. Я сам не ожидал, честное слово!
- Интересно, - покачал головой Макаров. - Очень интересно. И совершенно непонятно. Нет ли здесь какого-то подвоха?
- Да какой подвох! - Фомичев засмеялся и подойдя к Ласницкому, одобрительно похлопал его по плечу. - Ты, Макаров, как я погляжу, просто завидуешь успеху нашего коллеги. А я вот не завидую и желаю, чтобы все у него получилось! Ты только не возгордись, Ласницкий! А то глядишь, здороваться с нами перестанешь.
- Ну что ты несешь, - отмахнулся Ласницкий. - Глупость какая. Если бы не вы, я может, и вовсе бы рассказов не писал. Как же я не буду здороваться?
- Ну и прекрасно, - Фомичев плюхнулся на свое место и взял полупустую бутылку. - Кому еще налить? Выпьем за успех нашего товарища!
- Выпьем, - без особой радости поддержал его Макаров, подставляя бокал. - И все-таки мне кажется, что-то здесь нечисто.
- Подумай сам - что мне грозит? - горячо возразил ему Ласницкий. - Рукопись я не потеряю - у меня есть дома копия и на винчестере, и на бумаге. Гонорар не заплатит? Да и бог с ним, с гонораром. Ведь главное, рассказы прочитают, у меня будет имя! А уж после этого я смогу в любое другое издательство обратиться, и мне будут платить. Да и на это издательство, если что, можно будет в суд подать...
- Ты прав, - поддержал его Фомичев. - Брось, Макаров. Не наводи панику. "Нечисто, нечисто". Просто повезло человеку. Вот нам с тобой так не повезло. Но может повезет еще. Пожалуй, загляну я в понедельник в это издательство. Может, меня сразу пятимиллионным тиражом издадут - кто знает? - он подмигнул Ласницкому. - Ну да ладно, я бы еще с вами посидел, да жена мне этого не простит, - он взглянул на часы и поднялся с явным сожалением. - Завтра, Ласницкий, отпразднуем это событие по-людски. Я звякну девицам, скажу, чтобы испекли чего-нибудь, - вот тогда и поздравлю тебя как следует. А пока придется оставить тебя почивать на лаврах.
- Я наверно тоже пойду, - сказал Макаров, вставая и направляясь следом за Фомичевым в прихожую. - Ты извини, Ласницкий, понимаю твою радость, но у меня еще куча дел на сегодня.
- Ничего страшного, - махнул рукой Ласницкий. - Спасибо, что вообще пришли. Мне так хотелось кому-нибудь рассказать... В общем, вы сами представляете.
- Что верно, то верно, - согласился Фомичев, натягивая куртку. - Я и сам просто обалдел от радости, когда меня собрались издавать. Теперь-то уже не то - ну да ведь мои повестушки и не миллионными тиражами выпускали.
- Тираж тиражом, - заметил Макаров, надевая ботинки и принимаясь завязывать шнурки, - а все-таки нам всем троим куда как далеко до того же Карышева.
- Ну-у, Карышев. Это уж ты загнул, - вздохнул Фомичев. - Я вот сам сейчас его читаю. "Молния отчаяния" - одна из ранних его вещей. Говорят, последние он запретил издавать - представляете? Ну так это что-то. Над некоторыми его страницами хохочешь до слез. А прочитаешь до конца - так впору повеситься. Честное слово, не вру.
- Почти верно, - кивнул Макаров. - Не то чтобы повеситься. Но когда я лично его читаю, у меня все время такое ощущение, что это он обо мне написал. Кстати, про "Молнию отчаяния" я слышал, но так и не достал. Дашь, когда закончишь?
- Пожалуйста, - согласился Фомичев и обернувшись к Ласницкому, протянул ему руку. - Спасибо за шампанское, хозяин, и до завтра.
- Не за что, тебе спасибо, - отозвался Ласницкий, и с чувством ответив на рукопожатие, взглянул на Макарова. - Карышева я могу тебе сейчас дать. Хочешь?
- Так у тебя есть? Давай, конечно, - обрадовался Макаров.
- У меня почти полное собрание его сочинений, - с гордостью сказал Ласницкий. - Только пары последних книг недостает. Не успел купить, - он зашел в комнату и вернулся, держа в руках небольшую книгу в черной матовой обложке. - Держи.
- Спасибо огромное.
Макаров взял книгу и пожав руку Ласницкому, вышел на лестничную площадку, где его поджидал Фомичев.
- Ну, до завтра! - Ласницкий улыбнулся друзьям и заперев дверь, вернулся в комнату. Надо было помыть бокалы и поставить их обратно в сервант, но заниматься этим ему не хотелось. Подойдя к окну, Ласницкий распахнул занавески и посмотрел вниз, на искрящийся огнями вечерний город; порывисто вздохнул, захваченный красотой неба, любуясь неожиданно загадочными, слегка расплывчатыми силуэтами домов и деревьев на его темно-фиолетовом фоне. Этот город, вместе со всеми своими зданиями, памятниками и спешащими куда-то людьми, казалось, раскинулся у самых его ног, подобно широкой океанской волне, спешащей к сонному неподвижному берегу, волне, доверчиво преподносящей в каждом новом накате свою чарующую покорность и свои непроницаемые тайны. И глядя на него сверху вниз, Ласницкий почувствовал жгучую радость, смешанную со слезами; и у него смутно промелькнула мысль, что чувство это, переполняющее его, наверное, и есть то, что называют счастьем.
Юлия немного отстранилась, глядя на Клемешева блестящими глазами, преобразившими все ее невыразительное лицо и сделавшими его почти привлекательным. Он медленно, словно с неохотой, отпустил ее, и нежно проведя рукой по растрепавшимся волосам девушки, улыбнулся.
- У нас все получится, правда? - сказал он.
- Да! - Юлия на мгновение зажмурилась и посмотрела на него с такой глубокой нежностью, что Клемешев почувствовал легкое беспокойство. Все-таки он не хотел, чтобы девушка увлекалась им всерьез. Может быть, в настоящее время это и имело для него смысл, но потом... Потом это может создать немалые трудности. Впрочем, разве так уж важно, что будет потом? Сейчас самое главное - не ошибиться и суметь извлечь из создавшейся ситуации все, что она может дать. Только не торопиться. Только не переборщить.
- Как вы считаете, Юлия, - осторожно сказал Клемешев, пытаясь сохранить на лице выражение нежного внимания, - с чего лучше всего начать?
Больше всего он боялся, что она захочет говорить о любви. Каждая минута была дорога - дороже, чем она могла себе представить. А ведь он не собирался посвящать ее в детали. Ему важно было, чтобы Юлия помогла сделать Ласницкого звездой, не зная, для чего это нужно. Ведь если она узнает... Еще неизвестно, сумеет ли он после этого убедить ее помогать ему.
Но опасения его не оправдались. Юлия резко тряхнула волосами, и вновь стала такой, какой он привык видеть ее ежедневно - обычная, ничем не примечательная девушка, о выдающихся способностях которой никто, даже он, при всем желании не смог бы догадаться. У Клемешева перед ней было то преимущество, что он-то хорошо знал, кто она такая. Зато Юлия понятия не имела, кто он.
Клемешев предложил Юлии работать у него, не слишком рассчитывая, что она на это согласится, - ведь она была ведущим специалистом крупнейшей полиграфической фирмы, к тому же происходила из влиятельной семьи, близкой к президентским кругам. Впрочем, свое происхождение она тщательно скрывала от сотрудников, и Клемешев счел за благо довольствоваться общей информацией, не выясняя деталей. Тогда он не думал, что связи Юлии когда-либо могут ему понадобиться - в конце концов, у него было, как он считал, достаточно и своих собственных. Его гораздо больше интересовала Юлия как художник-дизайнер. Специалисты очень высоко оценивали качество ее работы, впрочем, точно так же, как никому не известны авторы большинства логотипов и товарных знаков, так широкой общественности не было известно и имя Юлии. Но Клемешеву оно было хорошо знакомо; поэтому он был искренне удивлен, когда его предложение девушка приняла почти без колебаний. К тому же тогда он и сам не знал, насколько ему повезло с сотрудницей. Профессиональные знания Юлии далеко не исчерпывались одной рекламой - она прекрасно разбиралась в компьютерных технологиях, знала делопроизводство, могла вести бухгалтерию или в кратчайшие сроки отснять самый качественный видеоклип. Кроме того, ею было опубликовано две или три весьма интересные работы в области социологии и психологии, - этими вещами она, по ее словам, "немного увлекалась в студенческие годы", поскольку, на ее взгляд, "настоящий рекламист обязан знать и то, и другое". И в этом Клемешев был полностью с ней согласен.
- Прежде всего, - сказала Юлия, усаживаясь в кресло и беря со стола рукопись Ласницкого, - мы должны подумать, какого рода будет реклама. Времени у нас мало, а результат нужен максимальный. Поэтому прежде всего нас интересует...
- Конечно, телевидение, - сказал Клемешев. - Даже вопросов нет. И пресса, прежде всего бесплатные издания.
- Хорошо, - кивнула Юлия. - Кроме того, не помешало бы решить вопрос адресности. Эти рассказы по своему уровню сгодятся в лучшем случае... - она почти неуловимо улыбнулась и вопросительно взглянула на Клемешева.
- Для детсада, - согласился он. - Так что сами видите, задача не самая простая.
- Ладно, неважно. - Юлия встала и прошлась по кабинету, рассеянно перелистывая распечатку. - Самое простое - построить рекламу на обращении к двум человеческим инстинктам - сексуальному инстинкту и страху смерти. Но лобовой вариант здесь, конечно, не подойдет.
- Мне тоже так кажется, - подтвердил Клемешев. - В последнее время люди стараются защищаться от подобного прямого воздействия. К примеру, фильм "В объятиях смерти" почти не имел успеха. Если бы его выпустили на экраны несколько лет назад, эффект был бы совсем другой. С "Гибельной страстью" было еще хуже...
- Верно. Итак, название сборника... - задумчиво произнесла Юлия. - Что тут у него за рассказы? "Воскресший из мертвых"... Где-то я уже это слышала... "Перстень колдуньи"... "Золотое озеро"... "Белое облако"... Нет, это все совершенно не подходит. И ведь свое название сборника придумывать нельзя... А что если вот это - "Змеиный нож"? Нет, банально... Ни одного удачного названия...
- Давайте попробуем продумать концепцию видеоклипа, - предложил Клемешев. - Не все сразу. Обложка книги, название - потом. Телевидение для нас важнее.
- Вы правы, - Юлия села в кресло и обескураженно покачала головой. - Все равно ничего пока не могу придумать с этим названием. С клипом проще. Тут у меня много идей и много заготовок. В частности, знаете что? Я думаю, что в наших интересах было бы найти какого-нибудь авторитетного человека в литературном мире. Хорошо бы лауреата премии. Если бы он выступил на телевидении и заявил, что произведения Ласницкого потрясли его своей глубиной и психологичностью, то... - она невольно рассмеялась. Клемешев улыбнулся.
- Глубина и психологичность - это уж точно, - он выдвинул ящик стола, достал оттуда пачку сигарет и протянул Юлии. - Люди ведь будут шокированы, когда при всем желании не смогут обнаружить там ничего подобного. Я бы сделал упор на легкость изложения.
- Спасибо, - Юлия взяла сигарету и прикурив от зажигалки Клемешева, глубоко затянулась и прикрыла глаза. - Откуда вы знаете, что я курю?
- Я просто предположил, - Клемешев тоже закурил и достав из-за монитора стеклянную пепельницу, поставил ее на середину стола. - Вы слишком нервничаете и торопитесь.
- Ну, мне есть от чего нервничать, - заметила Юлия. - Задачку вы поставили не из простых.
- Простые не так интересно решать, - пожал плечами Клемешев. - В принципе, ваша идея мне нравится. Авторитет - это неплохой ход. Кого бы вы предложили?
- Карышева, - без колебаний ответила Юлия. - Это человек настолько же известный, насколько загадочный. А произведения его... Ну, впрочем, вы и сами знаете. Это настоящий гений нашего времени. Когда я читаю его книги, то в некоторых местах просто не могу удержаться от слез... А вот его сатирические рассказы, напротив, заставляют смеяться до упаду. А потом весь день думать о них... И я еще не видела практически никого, кто бы со мной не согласился. Как вы считаете, мы сможем связаться с ним и уговорить его пойти нам навстречу?
Клемешев сдержанно улыбнулся.
- Если приложить некоторые усилия, думаю, сможем, - сказал он.
- Отлично! - Юлия стряхнула пепел и выпустила к потолку струйку дыма. - Как бы я хотела его увидеть! Говорят, мало кто может этим похвастаться. Ну да ладно. Не будем отвлекаться. Помимо выступления Карышева нам понадобится еще и какой-то образ, который воздействовал бы на чувства людей, на те два основных инстинкта. Конечно же, обнаженная модель с великолепной фигурой и антураж, внушающий ужас или что-то близкое. Монстры устарели, так что правильнее будет использовать для устрашения закадровый звук и что-то еще...
- Что бы вы сказали на это? - Клемешев пошарил в ящике и протянул Юлии листок с рисунком, который так напугал Ласницкого.
- Несколько секунд Юлия рассматривала набросок. Ее рука, держащая сигарету, застыла на полпути к пепельнице, а глаза расширились. Когда она подняла их на Клемешева, в них был ужас, смешанный с восхищением.
- Это ваше? - спросила она, вспомнив наконец о сигарете и торопливо затушив окурок.
Клемешев кивнул.
- Блестяще, - прошептала Юлия. - Это то, что надо. Конечно, одежды не будет, но вот эта деталь... То, что у нее нет рта... Никогда бы не подумала, что это может быть настолько ужасно. Как вы добились такого эффекта? Поразительно. Послушайте, - она вскочила, не выпуская из рук рисунка. - Я сейчас сделаю приблизительный вариант клипа - пока только для размещения в интернете. Вы посмотрите... И если это не заставит все население страны отшатнуться от телеэкранов и броситься к книжным лоткам, то я... То я перестану уважать себя как рекламиста! Если мой вариант вам понравится, я завтра же поеду в Москву на телевидение и попытаюсь договориться о съемках. Там есть люди, которые могут все устроить.
Она выскользнула за дверь, и Клемешев облегченно вздохнул. Однако, нет времени расслабляться и наслаждаться тишиной - времени по-прежнему в обрез. О телевидении можно не беспокоиться - Юлия своя в этих кругах, она сумеет все сделать и обо всем договориться. На его долю остается подготовка речи Карышева и заметки в газетах. Он убрал со стола пепельницу и включил компьютер.
|
|
| Старая, добрая знакомая Снарка |
2001-02-15 |
10 |
5.00 |
2 |
|
|
Тетрадь (ещё одно неоригинальное и неостроумное) |
|
|
|
|
| |
Где-то там, где кончается "далеко" и начинается "никогда", жила незаконная дочь короля. Быть может, и законная дочь, а может, и не короля вовсе. Но это не имело никакого значения в нашей истории.
Что же имеет значение? - спросите Вы. И не получите ответа на этот вопрос. Потому что бывают вопросы, как раз ответы на которые имеют еще меньше значения, чем сами вопросы.
Но некоторая история все же существовала, иначе не были бы написаны и эти строки.
Итак, далее речь пойдет о вещах, самых обыкновенных вещах, которые время от времени проходят через ваши руки, независимо от того королевские они или нет.
А еще точнее - об одной такой вещи.
Это была простая тетрадь. Почти совсем простая.
Тетрадь была очень увесиста, со множеством белоснежных лепестков, хранящих свой тонкий аромат в тканом переплете сказочного цвета "маренго".
Долгие годы хранилась тетрадь у девочки, девушки, женщины, которую называем мы сейчас дочерью короля. Иногда тетрадь доставалась из пыльных глубин стола, где хранились многочисленные мелочи, милые девичьему сердцу и девичьей памяти. Бесконечные письма и записочки, потрепанные романы, страницы которых были заложены то увядшей маргариткой, то перламутрово-серым птичьим пером; несколько рисунков, сделанные чьей-то легкой рукой; пустой флакон ее духов, робко удерживающий последние следы былого своего очарования… Чего только не было в таинственных недрах многочисленных ящиков. Но мы не станем сейчас рассматривать весь этот ценный хлам, хоть и говорит он о своей владелице больше, чем все убранство ее покоев, и остановим свой взгляд на одной только тетради.
Сколько часов провела дочь короля, положив эту самую тетрадь перед собой, опустившись в задумчивости щекой на ладонь? Кто знает… Кто знает, где бродили ее мысли, в каких краях, кого надеялись там отыскать глаза с сомкнутыми ресницами.
Бывало так, что ей хотелось открыть первый лист тетради, обмакнуть перо в бледно-фиолетовые чернила и….
И красивым почерком вывести какие-то слова, полные тайн, слова, которые она приносила с собой из мысленных путешествий.
Что это были за слова?
Этого уже никто не помнит. Даже она сама.
Впрочем, рассказ должен быть продолжен.
Однажды… О, сколько рассказов, повестей и романов расставляло ловушку "однажды" своим читателям.
В нашей же истории не ждите сложных интриг и удивительных поворотов сюжета.
Просто однажды утром у входа во дворцовый парк объявился некто, кто и сам , похоже, не понимал, каким образом он оказался в этом странном, необычном месте.
Случилось так (и это еще одна ловушка), что дочь короля заметила его из окна. И не просто заметила, а почувствовала, что сердце в ее груди забилось сильнее, дышать стало труднее, а глаза никак не хотели променять незнакомца на что-либо другое.
Она бегом спустилась из своих комнат по широкой лестнице вниз…
Он был все еще в парке.
Еще наверху, в своих комнатах, бросив один только взгляд на пришельца, принцесса почувствовала горячее желание быть понятой ИМЕННО ИМ. Она жаждала этого вероятного, как никогда, понимания, как робкий весенний цветок, пробившись сквозь последние козни умирающей зимы, жаждет лучей нежного солнца.
Она была простодушна, эта принцесса. Год за годом проходила ее жизнь в пыльных мирах дворцовой библиотеки и в радужном сиянии парковых фонтанов. Год за годом она уходила в себя все дальше и дальше…
Смущенно принцесса стояла перед незнакомцем и пыталась припомнить те слова, что так часто мысленно видела в своей тетради.
Это никак не удавалось ей. И, отчаявшись, она заставила себя сделать шаг назад, развернулась и бросилась ко дворцу, заклиная шепотом на бегу незнакомца остаться и дождаться ее возвращения.
Еще… Еще она кляла себя за внезапную немоту, лишившую ее языка.
Ворвавшись в свою спальню, принцесса кинулась к изголовью кровати, и дрожащей рукой вытащила из-под подушки ТЕТРАДЬ. Накануне вечером принцесса так и уснула, перелистывая чистые страницы… Тетрадь была теплой и казалось, то было тепло ее снов, бережно собранных и сохраненных невидимыми, но осязаемыми каким-то сверхъестественным чувством.
Прижав тетрадь к груди, дочь короля уже мчалась вниз, перепрыгивая через ступени и забыв о том, что такая поспешность не к лицу особе ее крови. Впрочем, в начале нашей истории мы уже ставили под сомнение безупречность ее происхождения, а значит, волнение ее было вполне простительно и даже более того!
Издалека она заметила, что незнакомец по-прежнему сидит на той самой скамье, где она оставила его.
Принцесса все так же молча остановилась перед ним. Но теперь в ее руках было то, что она не могла высказать словами…. Протянув тетрадь незнакомцу, девушка в последний раз взглянула в его глаза и вернулась во дворец. Стоит ли говорить, она была вынуждена это сделать.
Да, она вернулась во дворец… И… Более уже не отходила от окна, выходящего в парк.
С высоты ей было хорошо видно юношу. На его лице не было следов недоумения.
Он полистал тетрадь, затем убрал ее в заплечную сумку и твердым шагом направился к выходу. Вскоре густая листва скрыла его удалявшуюся фигуру от глаз принцессы.
Что же она? Нет, не думала о том, что ее прекрасная тетрадь исчезла вместе с тем, кого она увидела сегодня впервые…. Конечно, не жалела об этом! Ее разум был полон призрачных видений… Тени населяли ее воображение, протягивая чаши со сладким ядом и нежными голосами пели ей песни, в которых принцесса слышала все слова, что она не могла вспомнить еще так недавно. И эти слова, и многие другие, никогда не слышанные ею….
День проходил за днем, но незнакомец больше не появился в стенах дворцового сада.
Каждое утро, каждый день и каждый вечер принцесса гуляла там, сначала пытаясь напустить на себя безразличный вид, затем, уже не скрывая своих истинных чувств, металась меж деревьями в тщетной надежде снова увидеть того, кто унес ее тетрадь вместе с покоем и радостью.
Но, увы, ее ожидание было напрасным.
Выйти за ворота принцесса не решилась. И, откроем Вам маленькую тайну, она не нашла бы незнакомца даже обойдя все свое королевство.
Ибо, исчезнув в их первую и последнюю встречу, он оказался именно там, откуда появился. Там, откуда приходят и куда возвращаются все незнакомцы и незнакомки. Они приходят в мир с пустыми руками, горящими глазами, полными вечной жажды. Их души терзает голод, а тела их кажутся крылатыми…
Они ищут.
И находят.
И где-то там горит вечный костер невиданной силы, языки пламени которого лижут облака…
И тени, вечные тени, следят за тем, как страстно целуют огненные губы неисчислимое множество страниц неисчислимого множества тетрадей.
И не знают ни усталости, ни жалости принимающие вечную жертву искрящиеся ладони.
***
А что же стало с принцессой? - спросите Вы.
И не получите ответа на этот вопрос. Потому что бывают вопросы, как раз ответы на которые имеют еще меньше значения, чем сами вопросы.
Но некоторая история все же существовала, иначе не были бы написаны эти строки.
|
|
| Knopka |
2001-02-15 |
15 |
5.00 |
3 |
| |
|
| |
Я встала на подоконник…уже в который раз….Какой он все-таки узкий…Лучше сесть или стоя?
Знакомая на ощупь оконная рама… сколько раз я ее мыла. Сколько раз я смотрела на узкую полоску асфальта там, внизу. Сколько раз представляла, что будет, когда эта полоска окажется совсем рядом…Я приучала себя к этому виду, кажется, я уже знаю наизусть каждую ветку деревьев под окном…Падение уже снилось мне по ночам.
Пора, сегодня пора…Я долго выбирала день, но это казалось невозможным, странно и смешно, что даже для смерти надо вдохновение.
Не надо никакой музыки, ни солнца, ни дождя, это не поможет передумать, все должно быть так, как есть, все равно ничего уже нельзя изменить.
Никогда не думала, что все-таки смогу отпустить эту раму…почему надо обязательно лететь вниз? Там наверху такое пустое, свободное небо. Серое, как ЕГО глаза…Но я полетела именно вниз. Неужели я такая тяжелая? Боже мой, какой твердый асфальт…
А дальше было то, чего я так хотела избежать. Я не хотела ничего видеть, но увидела и услышала все: испуганные лица людей, скорую, морг, лицо мамы, ее крик.
Мама, прости…
Я ждала темноты и тишины, но были только крики и суета.
Что ты почувствовал, когда я упала? Неужели ты и правда что-то почувствовал? Почему ты позвонил? Я же отпустила тебя…Я не просила никому звонить, не просила ничего передавать, но ты позвонил…
Ты любил меня, я чувствовала, я знала это наверняка. Иногда меня это связывало, но все что ты делал для меня, было самым замечательным в моей жизни. Почему же ОН с такой легкостью заменил тебя в моих мыслях?
Ты мог все. Почему ты не смог ничего сделать, чтобы меня удержать?
Ваше легкое внешнее сходство решило все…
Когда ты целовал меня, я закрывала глаза и представляла ЕГО. Ты никогда этого не узнаешь. А может ты сразу это понял?
Уходя от тебя, я подумала, что на всю жизнь останусь одна…и я прыгнула…от тебя, от себя, от НЕГО…
Я думала, что права, но теперь…
Твои глаза…твои зеленые глаза, слезы…не плачь, я все равно не была бы с тобой…
Почему ты попросил именно моего игрушечного кота? Почему именно кота? Я столько плакала, обняв его….плакала не о тебе.
Я долго не могла понять, почему я не исчезла, почему закрывала глаза, но не могла пропасть.
Что я? Скопление пылинок в луче света? Твои воспоминания?
Ты велел мне не плакать, но почему плакал сам?
Теперь я всегда рядом, я с тобой, но я не стала тем, чем ты хотел меня видеть, я все та же. Чувствуешь ли ты это?
Я не хотела видеть твоих друзей, не хотела видеть, чем ты занимаешься, но теперь я твоя тень, меня влечет за тобой незримый поток воздуха….почему ты не хочешь меня отпустить?
Я вижу все, о чем ты думаешь, каждая твоя мысль оживает для меня и с укором проплывает мимо…я все помню, а так хотела забыть…
Я не знаю, сколько буду закрывать глаза и думать о НЕМ, но повсюду следовать за тобой.
Нежность к тебе все еще живет во мне, она, как и я, не смогла удариться настолько сильно, чтобы исчезнуть. Когда я смогу уйти? Когда ты снимешь мою фотографию со стены? Или когда ты приведешь в эту комнату другую?
Ты лежишь рядом с моим котом, твой взгляд застыл на потолке. Я вижу, что ты вспоминаешь мои стихи…строчки дымкой вьются над твоей головой…
Я бесконечно люблю тебя, но и тогда, соприкасаясь с твердой, душащей дыхание землей, и сейчас, смотря как ты неподвижно лежишь на кровати, я думаю о другом. |
|
| Денис Фирсов |
2001-03-12 |
5 |
5.00 |
1 |
| |
|
| |
Изменить сознание… Размножить душу…
Представить, что я башня…
Они строили меня, складывая одну стенку за другой…
На один метр я ухожу в землю…
На сто метров я ухожу в небо…
Около моих ступней живут кроты и черви…
На моей голове вьют гнезда птицы…
В моем желудке обитают люди…
Когда мой желудок их переварит…
Мясо – к червям,
Души – к птицам…
Птица подхватила душу и понеслась к хозяину.
Хозяин добрый.
Хозяин нежно похвалит, поцелует и отправит за следующей партией.
Однажды все изменилось…
Меня стала мучить тошнота.
Содержимое желудка медленно, медленно приближается к горлу…
В какой-то момент выбивает зубы…
Цепляясь пальцами за нос, ресницы, брови, волосы, забирается на голову.
Люди начинают жить вместе с птицами. Засыпают вместе, просыпаются вместе. Вместе едят, пьют, поют песни.
Люди состарились…
Мой гладкий череп больше не может служить опорой для их немощных тел…
Люди падают вниз…
Мясо – к червям,
Души – к птицам…
|
|
| Виталий Литвин |
2002-09-06 |
5 |
5.00 |
1 |
|
|
однажды старуха-старость... |
|
|
|
|
| |
Однажды старуха-старость подойдет к тебе и скажет: "Я вся ваша".- "Черт с тобой". - согласишься ты.
И изменишь ей с первой же хорошенькой девчонкой.
|
|
| Олег Козырев |
2001-04-21 |
5 |
5.00 |
1 |
|
|
ХОРОШИЙ ПЕСИК БАСЕЧКА (рассказ, юмор) |
|
|
|
|
| |
У меня есть песик, такой хороший, такой умничка, такой ласковый, такой маленький… ротвейлер Басечка. Никого зря не укусит.
Конечно, всякое бывает. Ну игривый он, ну попроказничает немного. Но так с кем не бывает?
И вообще тот милиционер первый пистолет вытащил. Видите ли, ему не понравилось, что мой Басечка хотел поиграться с его шеей. А песик то и испугался. Загнал с испугу милиционера на дерево. Милиционера приехали пожарные снимать. Басечка и пожарных туда же загнал. Когда водолазы в глубоководных костюмах приехали, только тогда и выручили милиционера с пожарниками. Мой песик, к сожалению, пока глубоководные костюмы не прокусывает.
Маленький он еще.
Я вообще заметил, что в нашей стране животных не любят.
Вот у моего знакомого был крокодил. Так что вы думаете - когда сосед выводил его погулять - никто во дворе так и не решался его погладить. Точнее один все же решился, но этот человек уже не в счет.
Да какое животное ни возьми, любое люди не любят. Вот возьму некоторых первых попавшихся: лягушек, змей и комаров. Вот кто их любит? Лягушек только французы любят. А комаров - только лягушки.
Нет, нашему народу еще надо любовь к животным прививать. Вот однажды мы с соседом одним в лифте застряли, с песиком моим вместе. Так сосед спустя несколько часов таким другом Басенки сделался, что просто не разлей вода. Когда лифт все-таки заработал, сосед все от ротвейлера моего не мог никак отойти. Только когда Басечка челюсти разжал - только тогда и ушел сосед. Зато теперь когда сосед тот Басечку моего увидит, так сразу и улыбается, и мяска подкидывает. Зажили мы короче с тем соседом душа в душу.
А остальные - это кошмар какой-то.
Одному типу не понравилось, что мой четвероногий малыш съел колесо с его джипа. А ведь Бася съел запасное колесо. Другие четыре колеса он в этом месяце даже не трогал. Итак, взял этот тип и заказал киллеру моего песика. Убить его захотели.
Киллер продумал все. Он заминировал миску Басечки, он отравил еду в миске Басечки, он даже в коврик Басечки положил шприц с ядом.
Не знал только тот киллер, что Басечка вот уже второй месяц не ест ничего из миски. Он довольствуется киллерами.
Другой сосед придумал способ еще изощреннее. Он знает, что мой песик кошек не любит. Кстати говоря, я тоже. Так вот, он напоил кошку снотворным в надежде на то, что Басечка укусит кошку и тоже уснет. Не знаю, что уж там он хотел с Басей сделать, но со снотворным он не рассчитал. Бася кошку, разумеется, укусил. Но после этого он успел укусить еще немало народу. В том числе и того соседа.
Картина была - супер. Тихий дворик и тела.
Иеговистка с первого этажа подумала, что наконец-то наступил конец света и на радостях напоследок решила отомстить и подожгла квартиру адвентистки с верхнего этажа. А адвентистка в этот момент поджигала ее квартиру.
Напоследок же они обе пошли поджигать меня.
Хорошо хоть Басечка проснулся и объяснил им, кто в доме хозяин.
Пожар тушили мы сами, так как пожарные по нашему адресу больше не выезжают. Впрочем, как и милиционеры.
А и зачем им приезжать? Преступников у нас нет. Везде тишина и порядок.
И все это благодаря моему песику.
Я люблю своего песика. Люблю прогуляться с ним по ночной Москве, хулиганов погонять. Это наша любимая игра.
А потом, вдоволь наигравшись с хулиганами, мы с моим песиком возвращаемся назад, усталые и довольные.
Песик привычно кусает кого-нибудь перед сном и мы отправляемся на покой.
Басечка съедает свое ведро "Вискаса" и засыпает. А я еще несколько минут сижу рядом с ним и смотрю на него. Ведь он такой лопочка, такой хороший. Если и укусит кого, то ненадолго же. В глубине своих челюстей он очень добрый.
И в такие моменты я думаю, почему люди не любят доброе?
19/06/2000
|
|
| Олег Козырев |
2001-04-21 |
5 |
5.00 |
1 |
|
|
ВЛЮБЛЕННЫЙ ПОД ОКНОМ (рассказ, юмор) |
|
|
|
|
| |
Вон, видите? Это горит окно моей любимой... Нет, не то, которое тушат пожарные... Окно моей любимой с другой стороны дома. Да-да... Вон там.
Ну как же вам не видно?! Видите два человека в масках приставили лестницу к окну? Они поднимаются и залезают внутрь, это вам видно? Так вот окно моей возлюбленной на два этажа выше. Теперь разобрались?... Да вы про грабителей не беспокойтесь. Я тут часто стою, уже во многом разобрался. Эту квартиру каждый месяц кто-нибудь грабит. И все через окно. Хозяин уже настолько привык к этому, что все самое ценное заранее складывает поближе к форточке, чтоб грабителям поудобней было... Так что никуда звонить не надо.
Я ж тут каждую ночь стою... Да... Допоздна, часов до шести-семи утра... Чего я только не насмотрелся! Однажды пьянчужка один самоубийством хотел покончить. Вот это был кошмар! Всю ночь он из окна выбрасывался. Я уж не выдержал, говорю - кто ж с первого этажа прыгает? Только тараканы... Не послушал меня пьянчужка, еще пару раз выбросился. К утру затих. Потом его жена с ночной смены пришла - мужик еще раз из окна вылетел.
Ну это еще что. Это хоть нормальная история, бытовая. А тут еще и почище вещи случаются. Паранормальные! Вот взгляните на десятый этаж. Видно форточку незакрытую? В той квартире один йог проживал. Да-да самый настоящий. Русский, конечно, но йог. Это из тех, у кого дома на кровати не посидишь - вся в гвоздях. Так вот, медитировал этот йог, медитировал, а потом взял - и слевитировал, поднялся, значит, в воздух. А форточку-то он открытой оставил! Вот этого йога и унесло. С тех пор йога никто никогда не видел. Хотя был слух, что его где-то над Пакистаном сбили - приняли за индийский спутник-шпион. Я с тех пор зарекся - никаких там медитаций. А то улетишь так, и не найдут...
Моя любимая....
Никогда не забуду, как мы познакомились... И никогда не смогу простить себе этого дня. Представляете, ведь в тот день я ее сбил... Я несся на огромной скорости, и передо мной как сейчас ее глаза... Она ехала на рейсовом автобусе... Зачем я разогнал свой велосипед так быстро, зачем? На полной скорости я врезался в тот автобус... Я помню ее глаза. Этот полный задумчивого недоумения взгляд моей возлюбленной. Он как бы говорил "неужели таким идиотам выдают права".
Она не знала, что в ГАИ мне права на велосипед не выдали, поэтому езжу я на нем в основном только в метро.
Хотя с велосипедом нынче суета. Замаешься. Две напасти - грабители и парковка.
Раньше просто было. Привязал велосипед к колышку - пасется. Не беспокоишься за него, не волнуешься. А как в прошлые годы мы любимых наших на велосипедах катали, на рамах, на багажниках... Эх!... А теперь разве привяжешь к чему-нибудь велосипед? Угонят. Не успеешь в милицию позвонить, как велосипед пересечет три границы, будет четыре раза перекрашен и продан таджикскому дехканину для использования в качестве водокачки вместо уставшего ишака.
Дехканин на велосипеде ездит по кругу, воду качает, а вы без колес. Ничего картинка? Я тут телепрограмму "Перехват" посмотрел. Это очень хорошая такая передача, - рассказывает, как машину угнать и приз за это получить. Там какую-то систему противоугонную рекламируют. Так вот - поставил я ее себе. Угнали велосипед. Звоню в милицию. Противоугонную систему нашли, велосипед - нет. Хорошо, что я знал адрес таджикского дехканина, которому уже который год под видом ишаков угнанные велосипеды толкают.
А о стоянке и говорить нечего. Я тут ракушку для велосипеда хотел купить. Посмотрел я на эту ракушку - как туда велосипед влезть может? Улитка еле протискивается, и то - частями. Так что велосипед приходиться дома держать. Рядом с тещей.
Ох и теща у меня... Стерва! А вот жены у меня нет, и не было никогда. А теща всегда была. Я уж и не помню, когда она ко мне в дверь постучалась и сказала: "здравствуйте, я ваша теща"! Через минуту постучался зять, свекор со свекровью и троюродные друзья. Так и живут. И я живу. Хоть и с ними, но один... А так хочется, чтоб кто-нибудь был рядом (я не о велосипеде). Как я завидую всем счастливым влюбленным. Любят друг друга, живут счастливо.
Я ведь с детства мечтал найти свою Дездемону. И я был бы ей, как Отелло! Как прекрасна любовь!
Ах, моя любимая. Вот, погасло ее окно. Погасло окно, которое тушили пожарные... Загорелось окно повыше. Пожарные перешли к нему... Наступает ночь.
Наверное для кого-то покажется странным, что я стою у окна моей возлюбленной, ночами стою, а она даже не знает моего имени. Хотя, впрочем, она знает мое имя. Я его достаточно крупно написал на стенках лифта. Но вы правы, она не знает, что это имя принадлежит именно мне.
И дворничиха тоже этого не знает. Если бы знала - давно бы меня убила за то, что я лифт расписал.
В этот район часто сейсмологов вызывают. Но эпицентр землетрясений пока установить не смогли. Сейсмологи не знали, что дворничиха по утрам любит делать зарядку...
Я люблю утро. Утром выходит моя любимая... и ее собака. Собака уже знает меня, привычно кусает пару раз, метит свою территорию, в которую, как я понял, я вхожу в первую очередь, потом вредный пес с радостью бросается на поиски кошки. Любимая игра собаки моей возлюбленной называется "загони кота на дерево". Впрочем, кроме котов она иногда заодно загоняет на дерево и старичков-пенсионеров, которые с утра собираются у подъезда. Но пенсионеров достаточно быстро снимают с веток пожарные, которые тушат то окно, которое горит.
Убедившись, что собака навеселилась, моя любимая загоняет ее домой, а потом уходит на работу. С дерева слезают пенсионеры, расходятся по домам. Ухожу и я.
Но сегодня вечером я опять буду стоять под ее окном. Буду стоять и в стужу, и в жару, и в дождь, и в снег. Чем я занимаюсь? А разве это важно? Я люблю - вот главное мое занятие! Разве может быть в этом мире что либо лучше, чем любовь? Ну, разве что только чашечка горячего чаю после ночи под окном. И то - не уверен.
|
|
| Олег Козырев |
2001-04-27 |
25 |
5.00 |
5 |
|
|
КАК ГРЕКИ УКРАЛИ РУССКИЙ АЛФАВИТ, А ПОТОМ НАЗАД ВОЗВРАЩАЛИ. |
|
|
|
|
| |
Около пятисот лет до нашей эры на территории Крыма проживало славянское племя Колхвы.
Колхвы, которых во многих странах называли волхвы, были мудрым и древним народом. Именно эти волхвы принесли дары родившемуся младенцу Христу.
Однако, к этому времени с Крыма колхвов уже вытеснили вражеские племена. Часть колхвов поселилась на Днепре и основала город Колхв (в современной транскрипции - Киев). Другая часть поселилась на территории современного Кавказа и основали Колхидское царство.
Впрочем, сегодня мы хотим вам рассказать о русском алфавите, поэтому надо сразу перенестись в форпост Колхиды - в город Трою.
Здесь и проживала та самая Елена, из-за которой и началась троянская война. Мало кто сейчас знает, что именно она придумала алфавит, и именно из-за алфавита началась война. Греки хотели получить изобретательницу алфавита. На Руси все знали Елену, о ней сложили много сказок: Елена Премудрая, Елена Прекрасная - так звали ее в народе.
Но грекам никак не удавалось взять Трою.
И если бы не страсть троянцев - грекам никогда бы не войти в Трою. Дело в том, что троянцы очень любили лошадей, как и все славяне. Именно в Трое изобрели колесницу, которую и назвали в честь этого города - тройка, русская тройка.
Грек - Одиссей - с помощью деревянного коня проник в Трою. Троя пала, Елену взяли в плен. Но русская красавица не выдала секрета алфавита.
Тогда грекам пришлось посылать диверсантов. Лучшие воины Греции отправились в путь за золотыми рунами - или, как называли весь алфавит - за золотым руном. Да, это были аргонавты.
Нет нужды повторять их успешное путешествие - вы о нем много слышали. Но есть смысл прояснить некоторые детали. На овечьей шкуре находились золотые руны - образцы букв русского алфавита. Они охранялись строго, так как уже в древности понимали важность системы мер и стандартов.
В Колхидском царстве вообще было принято писать друг другу послания на шкурах овец. Именно поэтому в странах Кавказа так развито скотоводство. Овец остригали. Цари писали друг другу послания. Овцы зарастали шерстью, чтоб никто не мог прочитать письмо. И пастухи перегоняли эти живые письма. Из-за шерсти никто чужой не мог прочитать эту переписку. Однако, чтобы прочитать - надо было остригать овец.
Обычай писать на животных сохранился до сих пор. Эти письма иногда ошибочно называют клеймами. Клеймо, в действительности - это краткое послание, письмо.
Но вернемся к грекам. Им удалось похитить наш алфавит. Многие великие русские полководцы ходили на Византию - возвращать руны. Это удалось только Святополку. Однако, при возвращении его окружили греческие войска. Святополку пришлось принять мир. Однако, ему удалось спрятать руны. Действие происходило на территории древней Болгарии.
Много лет спустя два странствующих болгарских монаха Кирилл и Мефодий случайно нашли алфавит. Мефодий сомневался, стоит ли его отдавать русским, но Кирилл настоял. В честь него благодарные славяне именуют алфавит кириллицей. Вот так мы вернули себе наш алфавит, который до сих пор ошибочно называют греческим.
КОНЕЦ
|
|
| Олег Козырев |
2001-04-26 |
5 |
5.00 |
1 |
|
|
Серия ПИРАТЫ. История 1: Заправка. |
|
|
|
|
| |
У заправки, как всегда, выстроилась очередь. Смуглый грейскопфт возмущался по поводу столь медленного отпуска, бегал между конторой и кораблями и, булькая от негодования, совал каждому свою путевку и сетовал на гниющий на Селте проктофель.
Наш «Сфинктус» был в середине, поэтому команда разбрелась по местным кабачкам. Все знали, что у торговцев есть соглашение с заправщиками, так что мы на пару гасов засели в этой дыре.
Я не представился.
Карл Сон Чи, землянин, уроженец Веги 2, мужчина, рост средний, здоровый (заключение комиссии Организации Режимных Заболеваний (ОРЗ)), трижды разведен, пять детей (все - мальчики), разыскиваюсь Всеобщей Организацией Алиментонеполучателей, гроблами, дролями, си, Межполом и Обществом Защиты Животных, пятнадцать гет от роду. К тому же (о чем мало кто из живых знает) я – Черный Пир – глава шайки самых известных за всю историю пиратов.
Ничто не предвещало тревоги. Службу несли сфериги, которые плохо улавливали различия между индивидуумами и полагались на опознаватель. Но опознаватель был нами еще гесяц назад подкорректирован.
Планетка была безжизненной, я ходил по пустырю, пиная консервные банки, камни и клоплендов.
Я отошел довольно далеко, когда увидел огоньки приближающегося корабля. С первого взгляда я определил, что это полы. Быстро нажав «тревогу», я бросился к «Сфинктусу». Когда я прибежал, досмотр уже начался. Полы подали сигнал приготовить документы. Наши фальшивки они бы распознали как нечего делать, поэтому выход был, наверно, один.
- К бою!
Корабль полов был раза в два мощнее нашего, но выбирать было не из чего. Внезапно мне в голову пришла замечательная мысль. Убрав клопленда с пульта, я вызвал к себе Спида. Спид был смышленый малый, он мою мысль ловил на лету.
Спид вошел.
- Вызывал, Пир?
- Да, у меня небольшая идейка насчет заложников…
- Гниги? – Усмехнулся Спид.
- Да, - мне была приятна его смекалистость. – Ты там устрой все незаметно, без шума.
Не было во вселенной удивительней существ, чем гниги. Дело в том, что их нельзя было долго держать в заключении. Если их держали больше двух гасов, они начинали взрываться. Причем взрывы были ядерными (самим гнигам ничего не было, т.к. это один из путей их размножения, гниги почкуются молекулами).
А пока я вызвал шерифа. На экране появилось пухлое лицо смердлянина (такой удачи я не ожидал).
- Черный Пир?
- Да! А ты кто такой?
- Шериф данного куба. Вы, надеюсь, понимаете, что сопротивление бесполезно?
- Да, понимаю, и поэтому я решил погибнуть вместе со всеми! – Я с интересом ожидал реакции смердлянина (смердляне очень любят жизнь – это предмет их культа).
- В смысле? – Чешуи за большим клыком смердлянина беспокойно пожелтели.
- В прямом, - в этот момент зашел Спид, неся в щупальцах дергавшегося гнига. – Вы узнаете это существо?
Смердлянин сверкнул искоркой.
- Узнаю, но вы же не хотите умереть? Вы же, ведь, тоже погибнете?
- Ошибаетесь, хочу. А если не верите – посидите пол гога в Кроссинской тюрьме.
- Пожалуй… - смердлянин задумался.
- Подумайте о жизнях сотен граждан, - добавил весомо я и толкнул Спида. Спид, улыбаясь, поднес к экрану желтеющего гнига. – Осталось пол спектра. Скоро красный, а потом….
Шериф стукнул чешуей по столу. Клопленд упал с потолка.
- Убирайтесь, но я вас достану, Пир!
- Заправимся только, - я вопросительно посмотрел на Спида.
Спид кивнул и включил внешний экран.
Заправщик стоял у корабля, накачивая энергию.
Гниг перешел в красную область спектра. Как говорил мой дедушка, дело пахнет слимазином. Когда, наконец, мы заправились, гниг начал теплеть.
Ни секунды не задерживаясь, мы рванули вверх.
Спид вытолкнул упиравшегося гнига из шлюза. Гниг скрылся внизу. Спид с трудом закрыл двери.
- Может, всегда будем так заправляться? – Спид насмешливо взглянул на меня.
- Нет уж, Спид, - я вытер пот со лба. – Как-нибудь без гнигов обойдемся…. Впереди у нас Зета….
Спид прихлопнул зазевавшегося клопленда.
Конец.
1989, Москва, студенческое общежитие
|
|
| Олег Козырев |
2001-04-26 |
5 |
5.00 |
1 |
|
|
Серия ПИРАТЫ. История 2: Контакт. |
|
|
|
|
| |
Я отдыхал в Мицуре после операции (потерял голову в одной из схваток с головняками). Пронце ярко синело надо мной. На лужайке резвились клопленды.
Решив немного прогуляться, я забрел в отдаленный уголок заповедного леса. Щупальца одурманчиков нежно тянулись к дролику, пфслейсенджеры порхали над камнями в поисках молибдена, вдали размеренно рычал диброкос.
Вдруг я увидел, как что-то невидимое опускается на куст припоя. Кустик жалобно зарычал и отодвинулся в сторону, придавив урагу. Это невидимое имело вид шара, трех слехтров в диграметре.
Я спрятался за пихтру.
Шар открылся, из него вышли два куба: пластмассовый и дюралевый. Они мне сразу не понравились. Дюралевый сверкнул боковой поверхностью, луч из отверстия на ней ударил в пфслейсенджера. Клопленд замертво упал на траву. Пфслейсенджеры затихли.
Пихтра убежала, и я очутился на краю поляны, которую отодвигавшиеся деревья делали все больше и больше.
Кубы подошли ко мне.
- Твоя раса примитивна! Мы пришли забрать у вас свободу! Нам нужны рабочие! Ты будешь работать на нас!
- Вы разве не подписывали Конвенцию о правах вселенцев?
- Мы писать не умеем. Мы плохо учились в школе. Нам нужны рабочие руки.
Как назло я не взял с собой оружия. На помощь было звать бесполезно.
- Хорошо. Что вы мне обещаете за работу?
- Пять баксов в гог.
- Кем работать?
- Правителем у нас!
- Не понял….
- Дело в том, что мы – кубинги плохо учимся в школе, но нам нужно развиваться, как и всем высшим расам. Поэтому мы берем себе специалистов из низших рас, и они работают на нас, двигают, как говорила наша бабушка, науку вперед.
- А что с ними потом происходит? – Заинтересовался я.
- Кубеют.
- Что?
- Кубеют, а если не кубеют, мы их кубируем.
- А без кубирования нельзя?
- Нет, - куб решительно указал мне дорогу в шар.
- Постойте, постойте, - кубы выжидательно встали на ребро. – Я дома чипсбурлер забыл. Заберу и вернусь.
- Хорошо, возвращайся быстро, иначе хуже будет. Мы тебя везде найдем, и тогда….
Я бросился собирать необходимые вещи. Быстро упаковывая чипсбурлер, я лихорадочно думал, как избежать кубации. Я, как никогда, чувствовал, что от кубов мне не уйти.
И тут (случится же такое) мне приспичило в санитаз. По большому.
Просидел долго. Вышел пулей, схватив чипсбурлер, бросился к двери, сбил инвалида, санитарку и клопленда, побежал вниз.
Я подбегал к лесу, когда передо мной возник шар. Из него вышли хмурые кубы.
- Ты не успел!
Я понял, что жить мне осталось гекунды.
- Теперь тебя ожидает самое худшее!
Я побледнел.
- Мы тебя лишаем кубации!
Шар улетел.
Я обессилено сел на клопленда.
Конец.
1989, Москва, студенческое общежитие
|
|
| Anais |
2001-05-07 |
5 |
5.00 |
1 |
|
|
Писательская слава (окончание) |
|
|
|
|
| |
- Значит, он не звонил? - Клемешев нахмурился. - Это очень странно. Прошло уже пять дней с тех пор, как он сообщил, что повесть почти закончена и обещал в ближайшее время принести распечатку и дискету. Может быть, с ним что-то случилось?
- Понятия не имею, - пожала плечами Юлия. - Без его текста непонятно, куда двигаться дальше. Все-таки не так просто рекламировать то, чего еще нет в природе. Все, что было можно сделать без этого, я, кажется, уже сделала...
- Боюсь, вам придется его навестить, поскольку на звонки он не отвечает, а на его работе сказали, что он на больничном, - Клемешев улыбнулся Юлии и ласково взглянул на нее - от этого взгляда по спине девушки пробежала легкая приятная дрожь, вынуждая застенчиво опустить ресницы, чтобы скрыть радостный блеск глаз. В последние дни Клемешев почти не выходил из кабинета и лишь изредка перебрасывался с ней несколькими короткими фразами. Юлия понятия не имела, чем он занимался, и ей в голову не раз приходила крамольная мысль как-нибудь в отсутствие Клемешева изучить содержимое винчестера на его компьютере; однажды она специально с этой целью пришла в издательство на час раньше. Но ей пришлось отказаться от своих планов, поскольку включив компьютер, она увидела знакомую светлую рамочку на черном фоне - Клемешев поставил себе пароль на загрузку. Конечно, можно было разобрать компьютер и переставить джампера на материнской плате, чтобы снять пароль, - Юлия знала, как это сделать, - но она понимала, что в результате это выдаст ее; ведь вернуть обратно прежний пароль она уже не сможет. Поэтому ей пришлось отказаться от своей затеи и продолжить заниматься только тем, что ей поручалось.
- Навестить? - Юлия с готовностью встала и накинула куртку. - Хорошо. Он живет близко отсюда, думаю, что вернусь очень скоро. Вы будете здесь?
- Да, - Клемешев махнул ей рукой и направился в сторону кабинета. Юлия на мгновение застыла на месте - на этот раз он даже забыл поцеловать ее, хотя они уже, как ей казалось, привыкли прощаться именно так! Впрочем, он, вероятно, беспокоится из-за Ласницкого, утешила она себя. Еще бы - столько сил и нервов вложено в эту рекламную кампанию - было бы крайне неприятно, если бы из-за каких-нибудь капризов или лени их протеже вся проделанная работа пошла бы насмарку. Итак, надо идти и поторопить незадачливого писателя с этой несчастной повестью. Неужели так сложно написать вовремя сотню страниц?
Юлия вышла на улицу. Светило неяркое апрельское солнце, вокруг весело чирикали воробьи. Отличный день! Неудивительно, если Ласницкого не окажется дома. В такую погоду он наверняка предпочтет прогуливаться по парку с красивой девушкой, чем сидеть дома и корпеть над повестью. Однако надо все же проверить.
Войдя в подъезд, Юлия поднялась по старым разбитым ступенькам и остановилась у знакомой обитой дерматином двери. Ей показалось, что из квартиры доносятся голоса, но как только она нажала кнопку звонка и зазвучал его заливистый колокольчик, внутри все стихло. Юлия помедлила, потом позвонила снова - на сей раз послышались торопливые шаги, замок щелкнул и дверь распахнулась.
В первый момент она не узнала Ласницкого в этом бледном, насмерть перепуганном человеке с глазами, в которых плескался ужас; но узнав, вскрикнула и отступила. В ту же минуту он схватил ее за руку и почти насильно втащив в квартиру, захлопнул дверь.
- Вы! - ужас в его взгляде сменился такой неприкрытой ненавистью, что Юлия вздрогнула. - Что вам от меня нужно?
Юлия быстро овладела собой и спокойно выдержала его взгляд.
- А вы разве не в курсе? - холодно поинтересовалась она. - Разве между нами не существует договоренности насчет ваших произведений? Я хотела бы взглянуть, как продвигается ваша повесть.
- Вам незачем это знать! - Ласницкий на мгновение отвернулся, и Юлия подметила, что руки его дрожат. Неужели он запил или... Употребляет наркотики? Девушка всмотрелась пристальнее в его глаза - нет, зрачки, слава богу, нормальные.
- Почему же? - Юлия окончательно успокоилась и сразу же почувствовала себя хозяйкой положения. Что-то вывело молодого писателя из равновесия - но с кем из творческих личностей - или тех, которые считают себя таковыми - периодически не случается чего-либо подобного? К тому же этот Ласницкий еще так молод - ему, вероятно, нет и двадцати трех.
- Я отказываюсь сотрудничать с издательством, - неожиданно четко и раздельно произнес Ласницкий. - И я требую, чтобы мою книгу немедленно изъяли из продажи.
- Но почему?! - искренне удивилась Юлия. - По крайней мере... Объясните, что произошло? Вы больше не хотите быть прославленным писателем?
Ее последние слова хлестнули Ласницкого, словно бич. Он непроизвольно дернулся, и Юлия прочла в его глазах такое отчаяние и страх, что ей стало его жаль. Она шагнула навстречу и взяла Ласницкого за руку.
- Послушайте, - произнесла она, изо всех сил стараясь говорить с ним мягко и ободряюще, - пойдемте на кухню, поставим чайник и вы мне все расскажете. А тогда мы и решим, стоит вам издаваться или нет. Мы слишком часто принимаем опрометчивые, скоропалительные решения, о которых потом нам приходится жалеть. Может быть, я чем-то смогу вам помочь?
- Думаю, это невозможно, - Ласницкий вздохнул, но как ей показалось, немного расслабился. - Так вы действительно ничего не знаете? - он посмотрел на нее с немым вопросом, и Юлия отрицательно покачала головой.
- Я даже не понимаю, о чем вы говорите, - ответила она, слегка сжав его пальцы. - Но надеюсь, что скоро узнаю. У вас какие-то проблемы?
- Можно сказать и так. - Ласницкий высвободил свою руку и жестом указал Юлии в сторону кухни. - Проходите. Я поставлю кофе.
Девушка прошла в тесное кухонное помещение, где было практически не развернуться, и села на старый, расшатанный стул. Вся обстановка, за исключением разве что дорогой импортной кофеварки, говорила о том, что писатель не избалован богатством; выплаченный ему гонорар должен был быть для него очень значительной суммой. И он отказывается издаваться? Что же произошло?
- Курите? - Ласницкий бросил на стол полупустую пачку дешевых сигарет и снял с сушилки пару маленьких кофейных чашек.
- Спасибо, у меня свои, - Юлия достала из кармана пачку "Парламента" и щелкнула изящной дорогой зажигалкой. - Так что же с вами случилось?
Ласницкий пододвинул ей чашку с горячим напитком и тяжело опустился на свободный стул. Несколько секунд он смотрел на нее, будто сомневаясь, потом взял книгу, лежащую перед ним на столе и передал ее Юлии. Девушка сразу же узнала обложку - это была книга рассказов Ласницкого, украшенная великолепным изображением безротой богини; Юлия по праву считала теперь, что эта ее работа - одна из лучших. Нельзя было пройти мимо прилавка, не задержавшись взглядом на каменном, лишенном рта лице с яркими черными глазами, которые, казалось, преследуют проходящего мимо потенциального покупателя. Девушка даже сама не могла сказать точно, как ей удалось достичь подобного эффекта; но судя по тому ажиотажу, который в результате был создан, эффект превзошел самые смелые ее ожидания.
- Это ваша книга, - улыбнулась Юлия. - Но в чем дело? Вам что-то не понравилось в ней? Наверно, обложка. Простите, это была моя идея, ведь я рекламист, и моя задача - сделать так, чтобы продукцию лучше покупали. И вы сами знаете, что успех налицо...
- Откройте, - хрипло оборвал ее Ласницкий.
- Но я... - Юлия непонимающе взглянула на него.
- Откройте, - писатель повторил это звенящим от напряжения голосом, и девушка поспешно раскрыла книгу на середине. Ее растерянному взору представились только пустые белые листы; качественные, гладкие листы великолепной бумаги - и ни одного абзаца, ни одной печатной строчки.
- Видите? - упавший голос Ласницкого заставил ее немедленно поднять на него удивленные глаза.
- Что это значит? Ничего не понимаю, - Юлия вновь посмотрела на книгу, перевернула несколько страниц - то же самое. Чистые, нетронутые листы в прекрасно знакомом ей переплете.
- Это авторский экземпляр, - проговорил Ласницкий, кивая на книгу. - Каждый день... Исчезало по нескольку страниц... Сегодня - последние...
- Но это же бред! - воскликнула Юлия. - Что значит - "исчезало"? Вы хотите сказать, что печать со временем начала стираться? Что это была не обычная офсетная печать, а какой-то непонятный состав, который... - она осеклась, сообразив, что несет чушь, и встретила грустную улыбку Ласницкого.
- Печать тут не при чем, - сказал он, вставая. - Пойдемте.
Юлия поднялась и машинально последовала за ним в комнату, где стоял компьютер с видавшим виды монитором. Казалось, его не протирали уже несколько месяцев; на экране скопилась пыль, но Ласницкий, не обратив на это никакого внимания, сделал ей знак подойти ближе.
- Вот моя повесть, - сказал Ласницкий, дважды щелкнув на какой-то пиктограмме, и через несколько секунд на экране появились строчки. Юлия узнала Word и машинально взглянула на нижнюю панель - текст занимал всего десять страниц. Ласницкий, словно перехватив ее взгляд, указал пальцем на цифру. - Десять. Еще вчера их было тридцать. Позавчера - шестьдесят, - он говорил, будто во сне, и Юлию не на шутку испугало выражение его лица и пустые, померкшие глаза. - Все, что я пишу, исчезает. Как и страницы уже изданной вами книги. Вы не знали об этом?
Юлия вздрогнула и невольно отступила. "Он сумасшедший, - мелькнула паническая мысль, и девушка начала торопливо оглядываться в поисках телефона. - Надо немедленно вызвать "скорую"...
Ласницкий отошел от монитора и тихо рассмеялся.
- Вы решили, что я сумасшедший? - он покачал головой и указал Юлии на диван в углу комнаты. - Садитесь. Я вижу, что вы действительно ничего не понимаете. Я тоже не понимал. Но теперь, кажется, понимаю.
Юлия молча подчинилась. В голове у нее все перемешалось. Ласницкий сошел с ума... Значит, повестей и рассказов от него можно не ждать... Что скажет на это Клемешев? Ведь для него так важна была слава Ласницкого! Непонятно почему, но он придавал этому проекту огромное значение... Он был для него жизненно важен, и... И что будет с ним, когда он узнает, что Ласницкий больше не писатель, а просто пациент одной из многочисленных клиник для душевнобольных? Но может быть... Может быть, все еще не так плохо? Он устал, расстроен и явно переутомлен. Быть может, если дать ему возможность как следует отдохнуть, повременить с повестью, продолжая при этом периодически давать рекламу, он еще вернется в нормальное состояние? Она внимательно посмотрела на Ласницкого, и у нее появилась слабая надежда; его взгляд уже не был диким, как в первый момент, и руки больше не тряслись; да и на лице больше не было этого страшного, пустого выражения.
Ласницкий пододвинул кресло и сел напротив Юлии, так, что между ними оказался только низкий журнальный столик с металлической пепельницей.
- Можете курить и здесь, если хотите, - писатель откинулся в кресле, положив руки на подлокотники, и некоторое время молчал, словно собираясь с силами. Затем он твердо посмотрел в глаза Юлии и заговорил.
- Я не сумасшедший, если вы все еще так думаете, - сказал он, и голос его звучал чисто и ясно. - Я могу объяснить то, что происходит или по крайней мере часть происходящего, - он на мгновение замешкался, глубоко вздохнул и продолжал. - Это началось на следующий день после того, как я позвонил Клемешеву и договорился с ним, что в ближайшее время принесу ему первую повесть законченной. Она и была почти закончена, - пояснил он, кивнув в сторону компьютера, - там я ее сохранил, оставалось только немного откорректировать текст, распечатать его и скопировать на дискету. Я намеревался сделать это, вернувшись с работы, - можете себе представить мое удивление, когда я увидел, что половина текста бесследно исчезла! Конечно, я подумал, что это вирус, да мне так и сказали - предположили, что у меня на винчестере поселилась Мелисса или...
- Макровирусы Word'a не уничтожают тексты, - возразила Юлия. - По крайней мере те, которые мне известны...
- Теперь это уже неважно, - махнул рукой Ласницкий. - Так вот, я думал, это вирус, проверил винчестер и действительно нашел там много всякой дряни. Но я уничтожил вирусы все до единого и восстановил файл. Попросту написал конец повести заново... Конечно, на это у меня ушли несколько лишних часов, но я не хотел подводить издательство. И тогда... Тогда я и увидел ее...
- Кого? - Юлия недоуменно всматривалась в разом побледневшее лицо Ласницкого. - Подождите, не говорите ничего! Хотите, я принесу воды? - она вскочила.
- Не надо, - Ласницкий мягко коснулся ее руки, и по лицу его скользнула нежная, почти детская улыбка, от которой у Юлии на глаза навернулись слезы. - Я должен успеть хотя бы рассказать, что произошло.
Девушка покорно села на место - в конце концов, если он сумасшедший, неважно - часом раньше или часом позже его увезут в больницу. В любом случае, ему придется провести там достаточно времени, а психиатрические клиники славятся наплевательским отношением к пациентам...
- Клемешев рассказывал мне, - продолжал Ласницкий, и тон его был сравнительно спокойным, - о древней богине славы, почитаемой какими-то азиатскими племенами. Он показал мне ее изображение, рисунок тушью, а потом вы использовали этот образ на обложке книги моих рассказов. Это и правда была отличная реклама...
- Клемешев не рассказывал мне ни о какой богине, - вставила Юлия. - Для меня это был просто образ, просто удачная идея... Не более!
- Возможно, это так и было, - согласился Ласницкий. - Но так было только для вас, а вот для Клемешева все представлялось несколько иначе. Это и понятно, ведь он был хорошо знаком с ней - знаком лично, и по-видимому, не один год...
- Но никаких богов и богинь не существует! - воскликнула Юлия. - Что вы говорите?
- Может быть, - пожал плечами Ласницкий. - Но эту я видел собственными глазами, как же я могу не верить собственным глазам? К тому же она разговаривала со мной, и мне остается только радоваться, что мне удалось продержаться неделю, не допустив, чтобы она прикоснулась ко мне...
- Я не понимаю, - Юлия вздохнула, сочувственно глядя на Ласницкого. - Не понимаю. Какая богиня? Почему она должна прикасаться к вам? Да и разве боги во всех легендах не бесплотны? Господи, что за чушь я говорю! - девушка с упреком посмотрела на Ласницкого. - Вот видите, сумасшествие заразно, - она попыталась улыбнуться, но писатель, казалось, не расслышал ее.
- В первый момент я тоже счел себя сумасшедшим, - продолжал он ровным, невыразительным голосом. - Она стояла у входа в кухню - высокая женщина, в черной одежде. Лицо закрыто шарфом, закрыто, потому что там, где у нормальных людей расположен рот, у нее просто ничего нет. И она сказала мне, что как спутница всех великих писателей, намерена до конца жизни быть рядом со мной. Это было слишком реально, а на следующий день повторилось то же самое, только на этот раз она попыталсь взять меня за руку... Не знаю, каким чудом мне удалось увернуться от ее прикосновения... От нее тянет холодом и гнилью; мне кажется, что внутри она вся разложилась, как самый обыкновенный труп... Труп, который почему-то ходит, разговаривает и даже делает вид, что способен испытывать какие-то чувства... - голос Ласницкого дрогнул, и Юлия, подчиняясь естественному порыву, встала с места и присела на корточки рядом с его креслом.
- Пожалуйста, - она ласково заглянула в его измученное лицо. - Этого не могло быть в реальности. Подумайте сами. Это невозможно. Никаких богов нет. Вероятно, вам следует на какое-то время бросить писательство... Что ж, повести подождут, это не так страшно. Я уверена, что вы даже не сумасшедший, просто слишком устали за последние несколько дней.
Он слабо улыбнулся и слегка сжал ее руку.
- Вы живая и теплая, - тихо сказал он, и в голосе его прозвучала робкая признательность, - и как бы я хотел вам верить! Вы даже не можете себе представить! Тем не менее, я должен дорассказать, - он отстранил ее и продолжал, глядя куда-то вдаль. - На следующий день, сразу же после ее первого появления, я пошел в библиотеку и до самого вечера провел в читальном зале, пытаясь найти хоть какую-то информацию об этом азиатском божестве. И я нашел ее. Клемешев успел рассказать мне совсем немного и только о том, что касалось ее происхождения, но самого главного он не сказал... Эта богиня преследует всех, кто способен непосредственно влиять на умы людей. В доисторических племенах с этим успешно справлялся вождь - ему не нужно было управлять большими массами, а группа из нескольких десятков человек легко подчинялась влиянию одного, способного убедить остальных в своем превосходстве. В наше время все изменилось. Страной управляет не один человек, а целый госаппарат; и лишь одна категория людей способна еще оказывать непосредственное влияние на умы и сердца людей - это писатели. Не артисты, которые сами подчиняются воле режиссера и по сути лишь выполняют его указания, не говоря уж о том, что они обязаны действовать только в рамках сценария, написанного совершенно другим человеком, и не политики, которые никогда не демонстрируют толпе своего настоящего облика. Только писатель общается с людьми напрямую - между ним и читателем не может встать ни один человек. Именно писатель формирует сознание людей; именно его избирает своей жертвой древнее божество; избирает, как человека, обладающего возможностью непосредственно влиять на массы, передавать им свои и только свои чувства и мысли. Но среди писателей она всегда выбирает того, кому лучше всего это удается; и зная это, можно не удивляться тому, что многие прославленные писатели, которых сегодня мы считаем гениями, рано погибали - одни по собственной оплошности, другие - от какой-нибудь неведомой болезни, и я бы не удивился, если бы выяснил, что болезнь их сопровождалась чем-нибудь вроде помешательства.
- Ну хорошо, хорошо, - сказала Юлия; ее блуждающий взгляд неожиданно упал на телефонную трубку, лежащую на полу; девушка вытянула шею и увидела за диваном, на низкой скамеечке, и сам аппарат; при входе в комнату его нельзя было заметить. Надо выслушать его, а потом подобрать трубку и позвонить. Она с беспокойством посмотрела на Ласницкого, и тот неожиданно понимающе улыбнулся.
- Обещаю, как только я расскажу вам все, вы сразу же позвоните, куда хотели, - сказал он. - Я буду только рад, если вы окажетесь правы и выяснится, что я просто сошел с ума.
- Хорошо, - кивнула Юлия. - Но может быть вы расскажете позже?
- Нет, - Ласницкий решительно преградил ей дорогу к телефону; солнечный свет пробился сквозь тонкие занавески и упал ему на лицо, на мгновение отразившись в глазах в точности так же, как прожекторы во время съемок интервью; словно несколько кадров промелькнули перед Юлией, и ее охватила внезапная тоска - именно эти кадры, сразу отмеченные Клемешевым, позволили им показать Ласницкого зрителям в самом выгодном ракурсе; лучшего освещения нельзя было подобрать, а эти тонкие искорки, мгновенно вспыхнувшие и погасшие в глубине глаз, производили просто неотразимое впечатление.
- Я слушаю, - Юлия отодвинулась в сторону, предлагая Ласницкому сесть рядом и давая ему понять, что не намерена вскакивать и бежать к телефону. Писатель сел на краешек, и теперь девушка видела только его профиль; из-за бьющего ей в глаза солнца черты Ласницкого стали практически неразличимы.
- Клемешев не сказал одного, - продолжал Ласницкий тихим голосом, в котором Юлии послышалась с трудом сдерживаемая дрожь. - Эта богиня будет преследовать писателя с одной-единственной целью - завладеть им полностью, что для всякого человека означает смерть; для нее же - это лишь выражение любви и восхищения. У ее жертвы есть только одна возможность удерживать ее на расстоянии - сама литература, само по себе литературное творчество. Каждая гениальная или даже просто талантливая строка не дает божеству приблизиться; но каждая неудачная или недостаточно глубокая мысль, напротив, толкает писателя навстречу гибели. И такой поединок может продолжаться долгие годы - все зависит только от того, насколько в действительности одаренной оказывается та личность, которую преследует по пятам древняя богиня... Если же писатель теряет талант, божество в одно мгновение преодолевает расстояние, и человек погибает от одного ее поцелуя, и он уже ничем не в состоянии помешать.
- Тогда, если вы стали жертвой этой... богини, - сказала Юлия, стараясь говорить мягко, как говорят с больными, - получается, что вам, напротив, нельзя бросать писательство?
- Писательство! - отчаяние в голосе Ласницкого заставило девушку вздрогнуть. - Но ведь писатель должен быть талантлив! А у меня нет таланта, Юлия, - он впервые назвал ее по имени, и в голосе его, как ей показалось, зазвенели слезы. - Я абсолютно бездарен в литературе. Вот почему все строчки, которые я набиваю на компьютере, исчезают; по той же самой причине уже изданная книга превратилась просто в гору бесполезной бумаги! Но я получил славу - славу, которой не заслуживал, славу, о цене которой даже не думал! И теперь, когда я понимаю, что обречен умереть, я понимаю еще и другое - что несмотря на свою фантастическую известность, известность, в которую я до сих пор не могу полностью поверить, настолько она невероятна, я еще и не смогу ничего оставить после себя, ни одной стоящей строчки, ни одного верного, вовремя произнесенного слова. Но скажите, Юлия, - он порывисто повернулся к девушке и схватил ее за плечи, - неужели я виноват в этом? Ведь я ничего, ничего не знал!
- Конечно, нет, - Юлия мягко отвела его руки и с ласковой улыбкой заглянула в глаза, - я уверена, что все это - просто какой-то бред, весьма последовательный, вы правы, но не более, чем бред! Я уверена, что вам нечего бояться, и если всему причиной какое-то чувство вины, попытайтесь не обращать внимания на это чувство! Конечно же вы не можете быть виноваты в том, что хотели славы - ее хотят почти все - просто вам повезло чуть больше, чем другим, вы стали известны, а они нет...
- И все же есть человек, который действительно виновен, - Ласницкий встал с дивана и прошел по комнате; лучи вечернего солнца постепенно тускнели на паркетном полу. - Человек действительно гениальный; тот, кто не один год мог удерживать на расстоянии эту ужасную богиню, тот, который в конце концов сумел не только вынудить ее долгое время отступать перед силой своего таланта, но и вовсе избавиться от нее!
- О чем вы, - неуверенно прошептала Юлия. - О ком вы говорите?
- Карышев, - Ласницкий не произнес, а скорее выплюнул это имя, и лицо его вновь исказила такая ненависть, что Юлия затрепетала. - Карышев, гениальный писатель, скрывающийся от общественности... Я понимаю... Сначала он пытался просто убежать от своей славы, но видимо, это ему не удалось, и тогда он решил поступить проще - переложить ее бремя на плечи другого... Неважно, кого, - первого встречного, дилетанта, дурака, мечтающего о писательской славе... И так получилось, что на эту роль он выбрал меня.
- Но послушайте! - Юлия невольно вскочила с места. - При чем тут Карышев? Ведь вы, как и большинство остальных, никогда его не видели. Только недавно по телевизору - а до этого - как он мог до этого воспользоваться вами в своих целях? Это же невозможно!
- По телевизору показывали не Карышева, - усмехнулся Ласницкий. - Это же было ясно как день! Карышеву нет сорока, а по ОРТ показали какого-то грязного старикашку. Хотя мне еще тогда показалось, что где-то я видел его... Только не мог вспомнить, где... До последних событий - уж тут-то мне пришлось вспомнить все, что я когда-либо помнил!
- Но... О ком же тогда идет речь? - Юлия почувствовала слабость в ногах и вынуждена была опереться о спинку дивана; по выражению глаз Ласницкого она уже угадала ответ, и перед ее мысленным взором замелькали десятки подробностей, говоря невероятное - возможно, очень возможно, что Ласницкий прав... По крайней мере частично.
- Вы же сами знаете! - растягивая слова, бросил ей в лицо Ласницкий. - Евгений Клемешев и Виктор Карышев - это одно и то же лицо!
- Нет, - беспомощно возразила Юлия. - Нет... Скажите, - она быстро повернулась к Ласницкому, - почему вы сами не попытались просто бежать от своей славы?
- Куда мне, по-вашему, бежать? - писатель безнадежно пожал плечами. - Это и Клемешеву не удалось. А уж пытаться действовать его методами мне просто не по карману.
- Что же вы собирались делать? - спросила Юлия.
- Вы же видите, выбор у меня не очень богатый, - Ласницкий подошел к окну и остановился, опершись о подоконник. - Вероятно, достойно умереть, - он засмеялся тихим, нехорошим смехом, который оборвался так же внезапно, как начался. Ласницкий обернулся, и Юлия увидела на его лице неприкрытый ужас, словно прямо перед собой он увидел некое чудовище. Девушка хотела было подойти к писателю, но неожиданно на нее повеяло ледяным холодом, и это словно парализовало ее. Она застыла на месте, не в силах отвести взгляда от искаженного лица Ласницкого, на которое медленно и неумолимо надвигалась какая-то черная, зловещая тень. Сначала Юлии показалось, что это просто облако ненадолго заслонило вечернее солнце, но тут же она отчетливо вспомнила, каким ясным было сегодня небо и каким безветреным день; к тому же солнечные лучи, не изменяясь, так и лежали на паркете.
- Нет! Не трогай меня! Не трогай! - панически выкрикнул Ласницкий, шарахаясь в сторону; Юлия видела, как он метнулся вдоль стены, но видимо поскользнулся, или же что-то невидимое толкнуло его; девушка невольно зажмурилась, а когда открыла глаза, то вначале ей показалась, что в комнате никого, кроме нее, нет. Вновь обретя способность двигаться, Юлия поднялась на ноги и прямо перед собой, на теплом, согретом солнцем полу, увидела Ласницкого. Глаза писателя были широко раскрыты, лицо перекошено ужасом; едва взглянув на него, Юлия поняла, что он мертв.
Она опустилась на колени рядом с ним; его отчаянные крики все еще звенели в ее ушах. Несмотря на то, что в комнате было тепло, у Юлии застучали зубы. Трясущейся рукой она пододвинула к себе телефонный аппарат, но вместо номера скорой помощи, который собиралась набрать, автоматически набрала номер издательства.
Клемешев отложил отвертку и сняв крышку компьютерного корпуса, поставил ее на пол. Выпрямившись, он хотел начать отвинчивать винчестер, но в этот момен зазвонил телефон на другом конце стола. Клемешев проворно обогнул крышку, снял трубку и услышал прерывистый, рыдающий голос Юлии.
- Он умер, Евгений! У меня на глазах! - ясно было, что девушка потрясена и совершенно не владеет собой. - Он был как невменяемый... Говорил мне какие-то безумные вещи... А потом вдруг что-то произошло... Что я должна делать?
- Ласницкий умер? - лицо Клемешева просветлело; он знал, что никто не может его видеть, и потому у него не было нужды скрывать от самого себя охватившую его радость. Ласницкий умер, значит, вместе с ним навсегда исчезло и его проклятие. Чудовищный призрак погиб, канул в небытие, покорен, растоптан, уничтожен...
- Он обвинял вас! - продолжала Юлия дрожащим голосом. - Говорил о какой-то азиатской богине, о том, что все вновь написанные им строки исчезают, что у него нет выбора и что это вы все подстроили... Я ничего не понимаю...
- Юлия, успокойтесь, - сказал Клемешев. - Вызовите скорую и позвоните по ноль два. Никуда не уходите, дождитесь их.
- Но что я им скажу? - испуганно вскрикнула Юлия. - А если подумают, что это я убила его?
- Юлия, - Клемешев еле удержался от смешка - ее наивность его позабавила. - Мы же с вами не герои мексиканского сериала. Здесь, слава богу, не принято с ходу обвинять в убийстве человека, случайно оказавшегося рядом с трупом. Расскажите им все, как есть, хотя думаю, что если он говорил вам о какой-то богине, эта информация мало кого заинтересует. Звоните и дожидайтесь меня. Не волнуйтесь, я скоро буду.
Он аккуратно опустил трубку на рычаг и снова взялся за отвертку. Движения его были быстрыми и точными. Через несколько секунд освобожденный винчестер был у него в руках, и Клемешев, положив его в полиэтиленовый пакет, поднял крышку компьютера и надел ее на разобранный корпус. Окинув взглядом помещение и убедившись, что кабинет как обычно находится идеальном порядке, Клемешев удовлетворенно улыбнулся и вновь подойдя к телефону, набрал несколько цифр.
- Алло, Макаров, вы? - спросил он, мельком взглянув на наручные часы. - У меня мало времени, я лишь хочу сообщить вам о сенсации. Сегодня среди бела дня трагически погиб известный вам писатель Юрий Ласницкий. Вашей газете это интересно? - выслушав ответ, он пожал плечами. - Да какая вам разница? Это уж ваше дело, как ее подать. Можете хоть чеченский след приплести, мне-то какое дело. Главное, чтобы материал подхватили по возможности все крупные газеты, так что возьмитесь-ка получше за вашего родственника. А гонорар вы знаете - за каждую удачную статью в центральном издании вам на счет будет положена та же сумма. Согласны? Отлично, тогда действуйте. Я сам с вами свяжусь.
Положив трубку на место и прихватив с собой снятый винчестер, Клемешев вышел из кабинета и захлопнул дверь. Ненадолго он задержался в коридоре, с легким сожалением полюбовался на бронзовые канделябры, поблескивающие в неверном свете матовых лампочек, и вышел на улицу. Теплый весенний ветерок ерошил ему волосы, склоняющееся к закату солнце оранжевыми отблесками играло в оконных стеклах. И впереди не было ничего, кроме свободы, новых мыслей, новых знаний, новых возможностей и нового творчества. Позади же оставались мучительный страх, постоянное балансирование на грани, неотвратимые мысли о скорой смерти и трагическая неуверенность в своих силах. Все это осталось позади, сгинуло, умерло вместе с ней...
...Юлия почти не помнила, кому и что говорила, как объясняла произошедшее. Ей все еще слышался голос Ласницкого, представлялось его искаженное лицо. Ее о чем-то спрашивали, она машинально отвечала. Потом она поняла, что ей можно идти и вопросов больше не будет; она растерянно огляделась, ища глазами Клемешева, но вокруг были только незнакомые лица. Как в тумане, Юлия вышла на улицу. Уже стемнело, и зажженные фонари отражались в поблескивающем влажном асфальте. Она шла, не разбирая дороги, и ей снова и снова вспоминались слова Ласницкого, его сумбурный, сбивчивый рассказ, в котором она ничего не поняла, за исключением того, что Клемешев, человек, которого она любила, которому она помогала, не кто иной, как Карышев, блестящий писатель, произведениями которого она так восхищалась. Она хотела увидеть его; она была уверена, что достаточно будет ему произнести несколько слов, и все для нее прояснится, мир снова обретет свои четкие, простые очертания, и исчезнут все сомнения и колебания, которые неотступно ее терзают.
Она увидела прямо перед собой вход в издательство и спустившись по ступенькам, толкнула знакомую дверь; но та была заперта. Юлия застыла на месте, пораженная; ведь если Клемешев не пришел, как обещал, то где же еще он мог ждать ее, если не здесь, в издательстве? Быть может, он просто ненадолго ушел? Тогда лучше всего будет оставить ему записку - пусть он перезвонит ей домой, и она ему скажет - приезжайте ко мне, приезжайте и объясните...
В поисках ручки и блокнота она пошарила в карманах и неожиданно рука ее нащупала какой-то маленький предмет, на ощупь холодный и гладкий; она извлекла его из кармана, и латунный ключ тускло блеснул в свете фонаря.
Девушка перевела взгляд с ключа на запертую дверь и медленно, все еще не веря, поднесла ключ к замку, вставила и повернула. Раздался тихий щелчок и дверь открылась.
Юлия включила свет, сняла куртку и повесила ее на крючок у входа. Прошла по коридору к кабинету Клемешева; мягкий ковролин заглушал ее шаги. Несколько секунд она стояла у двери, почему-то не решаясь войти, но наконец повернула фигурную ручку, и перед ней открылся темный кабинет со смутно белевшим на столе монитором. Юлия щелкнула выключателем и подойдя к компьютеру, механически провела рукой по белой крышке; та ответила легким дребезжанием. Юлия вскрикнула от неожиданности, и только сейчас увидела на столе несколько винтов. Взявшись руками за крышку, она легко сняла ее и поставив рядом, наклонилась к компьютеру. Место над дисководом пустовало. Клемешев снял винчестер и унес его с собой, сообразила она. Вместе с тем, что было там записано. Вместе с... последними произведениями Карышева? Но зачем? И зачем положил ей в карман ключ?
Почти ни на что не надеясь, она нажала кнопку дисковода, и из него с тихим щелчком выскочила дискета. Юлия повертела ее в руках, потом пожала плечами и положила в сумочку. Конечно, маловероятно, чтобы на дискете осталась какая-нибудь интересная информация - но кто знает... Раз уж дискета оказалась в дисководе, надо думать, на ней по крайней мере было что-то записано... Что-то, имеющее отношение к тому, чем занимался Клемешев в те часы, когда находился один в своем кабинете. Можно будет проверить...
Однако в издательстве ей было нечего делать, она понимала это. Самое разумное, конечно, пойти домой. Вероятно, Клемешев позвонит ей - сегодня или завтра, и тогда она получит от него исчерпывающие объяснения. Опустив голову, девушка вышла на улицу, заперла издательство и двинулась прочь по темным улицам. Начал накрапывать мелкий дождь, осыпая искрами ее волосы, а перед глазами у нее по-прежнему стояло лицо Ласницкого, белое, мертвое, перекошенное ужасом.
Когда она вошла в квартиру, было уже около одиннадцати вечера. Едва девушка успела переступить порог, как на улице начался ливень, и крупные капли громко застучали по стеклам. Юлия сбросила туфли и прошла в комнату. Переодевшись, она включила компьютер и вставила принесенную дискету. Как она и ожидала, дискета была пуста.
"Старый добрый Unerase?" - подумала Юлия и хотя сама усмехнулась предположению, что Клемешев, если действительно хотел уничтожить какую-то информацию, мог оказаться настолько наивен, все же запустила программу. Как она и ожидала, никаких удаленных папок и файлов на дискете не обнаружилось. "Отформатирована. Конечно", - Юлия хотела было оставить свои попытки, но что-то настойчиво твердило ей, что на дискете есть, должно быть что-то важное. Вздохнув, девушка запустила Disk editor и погрузилась в изучение букв, цифр и символов.
Она не заметила, как пролетело время, и оторвалась от экрана лишь когда ей удалось наконец восстановить несколько текстовых файлов - все, что было когда-то записано на дискету. Юлия сходила в ванную и ополоснув лицо, вернулась к компьютеру и открыла один из восстановленных файлов. И с первых же прочитанных фраз поняла, что перед ней то, что она, собственно, и надеялась найти.
Конечно же, это был стиль Карышева - стиль, который никто не мог бы подделать и который был знаком ей до мелочей. Юлия читала все его произведения, которые когда-либо выпускались в печатном виде - но сейчас перед ней были тексты, которых кроме нее и самого их автора никто, вероятно, не видел. Она хотела взглянуть на датировку файла и тут же забыла об этом, поглощенная стремительным развертыванием сюжета. Настало утро, а она, совершенно измотанная, все еще читала и не могла оторваться.
Она дочитывала последний рассказ, когда тихонько пискнул почтовый клиент; но Юлия не спешила выяснять, что за письма ей пришли. Закончив чтение, она сходила на кухню, выпила чашку кофе и выкурила сигарету, все еще находясь под впечатлением прочитанного. Нет, ни о какой деградации и речи не шло. Талант Карышева нисколько не ослабел за время его молчания; напротив, он лишь обрел дополнительную яркость. На дискете было четыре коротких рассказа и повесть; пожалуй, этого вполне хватило бы для того, чтобы выпустить небольшую книгу; и нет сомнений, она, как и предыдущие книги Карышева, имела бы бешеный успех. Впрочем, теперь это уже неизвестно...
Юлия очень устала, к тому же ее постоянно знобило. Вернувшись в комнату, она сняла со спинки стула теплую вязаную шаль и набросив ее на плечи, снова устроилась перед компьютером. Список вновь пришедших электронных сообщений оказался коротким; два письма относились к обычной регулярной рассылке для специалистов в области рекламы и маркетинга; а третье... Третье было от Клемешева.
Она поняла это сразу, по одному только обращению в начале письма, и горькое предчувствие кольнуло ее ледяной иглой. Девушка развернула сообщение на весь экран и плотно закутавшись в шаль, начала читать.
"Милая Юлия!
Прежде всего должен попросить у вас прощения за то, что не выполнил своего обещания и не поддержал вас в трудную минуту; возможно, я виноват вдвойне еще и тем, что понимая, насколько огорчит вас известие об окончании нашего с вами сотрудничества, все же говорю вам об этом; и говорю, вероятно, не в самый подходящий момент. Впрочем, не буду утомлять вас бесполезными попытками оправдаться, - зная вас, я уверен, что вам этого не нужно. Да и после разговора с Ласницким вы, вероятно, хотите от меня объяснений, а вовсе не оправданий.
Постараюсь быть кратким. Все, что он успел рассказать вам, по всей видимости, правда. Лишенный рта монстр, обожествляемый древними азиатскими племенами, слава, преследующая великих людей прошлого и дожившая до нашего времени, действительно существует; впрочем, могущество его уже далеко не так велико, как прежде. Вы знаете, Юлия, что я всегда был последовательным атеистом; возможно, это помогло мне и в данном случае; ибо только не веря в божественную природу своего врага, можно отважиться на сражение с ним. В противном случае моя участь была бы не более завидна, чем та, что постигла Ласницкого. Поверьте, его гибели я не хотел; если бы существовал другой выход, я избрал бы его. Зная вашу чувствительную натуру, легко догадаться, какое тягостное впечатление произвела на вас смерть ни в чем не повинного человека; но жизнь устроена так, что нам всегда приходится выбирать что-то одно, жертвуя другим; мы можем лишь сравнить, какой из двух объектов для нас предпочтительнее. Менее ценное уничтожается; то, что действительно значимо - живет.
Вы знаете, какой выбор стоял передо мной. Я мог умереть в свои тридцать семь лет, находясь на вершине славы и в расцвете своего литературного таланта, который так вас восхищал. А Ласницкий мог бы жить - писать средние, никому по большому счету не нужные рассказы, жениться, родить детей и наконец мирно скончаться в кругу семьи, как это делает большинство наших обывателей. Из двух возможных вариантов я выбрал свою жизнь и пренебрег той, которая могла быть у Ласницкого, - вы осудите меня за это, вы, так тонко воспринимающая настоящее искусство, так остро сопереживающая героям моих романов, даже ранних и несовершенных, подобных "Молнии отчаяния"? Осудите за то, что я хотел успеть сказать больше, чем уже сказал? Пусть даже мои произведения пока не будут никому известны; после моей смерти они все же займут то место в русской литературе, которого заслуживают; пусть даже это и произойдет не сейчас, а лишь на полвека позже.
Я глубоко благодарен вам за вашу помощь; без нее невозможна была бы моя теперешняя свобода; хотя признаюсь вам - сейчас, когда все эти события позади, я даже удивлен тем фактом, что одержать победу над грозным призраком из потустороннего мира оказалось не сложнее, чем воспользоваться лазейкой в современном законе...
Ну вот и все, что я должен был сказать вам; вероятно, больше мы с вами не увидимся. Я знаю, что эти слова вас опечалят, но вы сильный и независимый человек, и я уверен, что вы быстро найдете себе занятие, которое отвлечет вас от грустных мыслей. Я от всей души желаю вам счастья, которого вы, с вашим умом и талантом, безусловно, заслуживаете.
Всегда признательный вам,
Виктор Карышев".
"Он никогда меня не любил". Юлия не знала, как долго она просидела перед монитором, вновь и вновь перечитывая письмо. Механически она нажала "reply", но обратного адреса не было, и девушка молча застыла в кресле, утратив всякую способность думать; только одна мысль стучала в висках: "Он никогда меня не любил. Он с самого начала плевал на меня". Потом постепенно она стала вновь воспринимать окружающее, и к горлу подступил комок. Словно со стороны, она с удивлением услышала собственное сдавленное рыдание и в первый момент даже не поверила, что способна издавать такие звуки. Она попыталась встать, но не удержалась на затекших ногах и упала на колени возле кресла. И тут плечи ее затряслись; возле самого своего лица она увидела начищенный квадрат паркета, потертый край кресла, ящики письменного стола; она заслонилась рукой, чтобы не видеть их, и рыдала, рыдала без слез, чего никогда еще с ней не бывало; рыдала, пока последние силы не оставили ее и она не провалилась в черную пустоту, где не было ни чувств, ни переживаний.
Когда она очнулась, за окном уже рассвело. Юлия приподнялась и с удивлением поняла, что лежит на полу, возле кресла; а на экране включенного монитора монотонно мигают белые звездочки screen saver'а. И тут она разом вспомнила все, что произошло - вечер в издательстве, последние слова Ласницкого, письмо Клемешева - и из глаз ее потоком хлынули слезы; дрожащей рукой она схватилась за поручень кресла и уткнулась лицом в его жесткую обивку.
Часа через полтора ей удалось успокоиться; Юлия встала, подошла к зеркалу и провела щеткой по растрепавшимся волосам. Отразившееся в зеркале красное, распухшее от слез собственное лицо показалось ей отвратительным. Она сбросила халат и встала под прохладный душ.
Через некоторое время, с волосами, обмотанными махровым полотенцем, девушка вновь подошла к зеркалу. Густо припудрившись и накрасив ресницы, она наложила голубоватые тени на покрасневшие веки; под ними следы слез стали практически незаметны; это придало ей уверенности.
Она подошла к компьютеру и еще раз внимательно перечитала рассказы, найденные на дискете, и письмо; затем встала и несколько раз прошлась взад-вперед по комнате, собираясь с мыслями. Клемешев... Она сдвинула брови; наконец, словно приняв некое окончательное решение, девушка подошла к телефонному аппарату и набрала номер.
- Привет! - сказала она, услышав на том конце провода знакомый голос. - Да, это я. У меня тут есть кое-какая интересная информация и пара неплохих идей. Ласницкий? Оставь Ласницкого. Все гораздо интереснее, чем ты себе представляешь. Да, это с ним связано. Еще как связано, - Юлия присела на ручку кресла, положив ногу на ногу, и коротко рассмеялась. - Ты даже не представляешь себе - никакого Ласницкого никогда не существовало в природе! Это был просто хитроумный рекламный трюк. С целью? А вот как раз в цели-то все и дело. Как ты думаешь, у кого я работала последние месяцы? У самого Карышева... Да-да, только имя у него теперь другое, а внешность... Короче, так, когда мне лучше приехать? Сейчас? Отлично. Что значит "непопулярен"? У меня тут целая кипа его последних произведений. Точно. Никто их еще не видел, но ни малейших сомнений - это он... Привезти с собой? Пожалуйста. И почем там нынче эфирное время? Так дешево? Ну что ж, отлично, скоро приеду.
Она бросила трубку, достала фен и наскоро обсушила волосы. Затем распахнула створки шкафа, полного разнообразной одежды - в чем-в чем, а уж в этом она никогда не испытывала недостатка. Юлия надела длинное светлое платье, открывающее шею и плечи; это было немного вызывающе, но безусловно красиво. Посмотревшись в зеркало и оставшись довольна своим видом, Юлия картинно улыбнулась своему отражению. Улыбка получилась жесткой и презрительной; возможно, ярко-алая помада усиливала это впечатление; и в какой-то момент Юлии показалось, что там, где прежде у нее билось сердце, отныне звенит железо.
"Стареете, господин Карышев, - насмешливо подумала она, спускаясь по лестнице. - Хуже разбираетесь в людях. Я не тот человек, за которого вы меня принимаете, но в одном вы правы - я найду себе занятие, которое отвлечет меня "от грустных мыслей". Интересно, что вы скажете, когда я обрушу вам, как снег на голову, всю вашу былую известность, но на сей раз удвоенную превосходно сделанной рекламой? О, вы будете довольны и получите свою порцию "счастья, которого вы, с вашим умом и талантом, безусловно, заслуживаете". Вдруг она вспомнила, как он впервые обнял ее, и жгучие слезы подступили к глазам. "Может потечь тушь!" - резко одернула себя Юлия и легкой уверенной походкой двинулась прямиком к ожидающей ее машине местного телевидения.
|
|
| Mandarinoff-Barabas |
2001-06-06 |
5 |
5.00 |
1 |
|
|
Повесть о волшебном подворотничке. |
|
|
|
|
| |
Молодому солдату Сергею Кирзовкину,из N-ского подраздедения,очень повезло в службе,хотя сперва он этого не осозновал - дело-то больно необычное вышло.
А всё поначалу было как обычно - крики старослужащих,шуршание веников,в сушилке кого-то учат службу любить.В общем - обычные армейские будни.
Но когда пришёл старший прапорщик Теодор Хомутэнко - вот тут-то всё и началось - какой-то волшебный ветер распахнул окна в казарме и все почувствовали запах чего-то таинственного и необычного,только подзадержавшийся на службе дембель испортил всеобщий праздник словами: "Когда наконец у нас сортир прочистят". (Дорогой читатель,ты конечно догадываешся что данная реплика приведена в литературной обработке - дабы не засорять богатств русского языка.) Но всё-же странное ощущение чего-то необычного не исчезало.Однако всё жило своим чередом
- старший прапорщик Теодор Хомутэнко,расщедрившись, выдавал подшивки отрывая их от куска старой простыни.
И надо-же было такому случится что один кусочек материи оказался волшебным и именно он попал в руки молодому солдату Сергею Кирзовкину,который поначалу,как мы уже говорили выше,этого не осознавал.
Но вот просыпается он на следующее утро и что за чудо? Подворотничок-то как новенький! И так - на следующее утро и на следующее... Ему бы,дурику,рас-
сказать о своём открытии товарищам по казарме,ведь солдаты,как известно - одна семья.А он затаился - решил всю волшебную силу подворотничка на себя истратить.Вообще-то он был парень честный и сознательный к тому-же недавно вступивший в ряды ВЛКСМ.Но вот столкнувшись с необычным явлением не выдержал простейшего испытания подворотничком.Потом он стал зазнаваться своим новым положением - его друзья стирали и подшивали подворотнички по ночам когда черпаки и деды спали.Спал,не зная мук совести,и
наш герой.И даже дошёл в своём зазнайстве до того что ставил себя несколько выше своего призыва - где-то так между молодым и черпаком.Вот к какому моральному подрыву личности могут привести милости природы,нами не заслуженные.
Однако продолжим наш рассказ - что может долго оставаться в тайне в казарме где все узнают друг друга даже по шагам,даже если какой-нибудь начинающий онанист занимается втихомолку своим делом в предрассветный час,когда особенно крепко спится,и то это скоро станет достоянием гласности.Узнали и о подворотничке нашего героя.Ну что-ж - так ему и надо.
А подворотничок вскоре куда-то затерялся.Злые языки потом твердили что видели его у старшего прапорщика Теодора Хомутэнко,но это надо ещё доказать.
Вообще-то эта былина о том что надо быть честным и правдивым,не зазнаваться когда тебе случайно повезло.А вы как считаете ребята? |
|
| Виталий Иванов |
2001-06-19 |
10 |
5.00 |
2 |
| |
|
| |
Посвящается tear
По залитой ярким весенним солнцем стене полз небольшой плотный жучок. “Мне туда, - думал жучок, - туда!.. туда!..” Шесть его маленьких ножек бежали быстро-быстро, с радостью неся красивое оранжевое тельце. “Как хорошо я бегу! – думал жучок. – Какая ровная, замечательная стена! Хорошо бежать! Хорошо! Сколько сил! Пожалуй, это и есть настоящее счастье.”
Льющееся из окна ласковое солнце грело и нежило его блестящую спинку. “Как хорошо шевелить усиками!” – думал жучок в то время, когда большая корявая тень неожиданно поползла по стене. “Что это за тень?” – подумал жучок и снова пошевелил усиками. Вот тут-то его и прихлопнуло, и чей-то неприятный голос сказал: “Фу, какая гадость!” |
|
| Кудрявченко Наталья |
2001-11-01 |
10 |
5.00 |
2 |
| |
|
| |
Апельсины.
Аська обожала апельсины. Она могла есть их килограммами. Когда ей было пять лет, папа привез из Марокко ящик апельсинов. Аська зачарованно бродила вокруг заморского чуда, и глаза ее при этом светились таким счастьем, что родители были готовы привезти хоть тонну апельсинов своему ненаглядному чаду.
Ася росла болезненным ребенком. В то время, когда зимой ее ровесники катались на горке, Ася лежала с ангиной. Летом, когда все купались в речке, она сидела на веранде своей дачи и пила чай с медом и липовым отваром.
Отец Аси, сотрудник крупного торгового предприятия, всегда старался из своих многочисленных поездок привезти что-то особенное, удивительное, чтобы порадовать свою девочку, устроить ей маленький праздник. Аська же всегда так искренне и безгранично радовалась подаркам отца, что у него при виде этой детской радости начинало щипать в глазах.
Страсть к апельсинам осталась на всю жизнь. Маленькие оранжевые солнышки нравились Асе и вкусом, и цветом. Где бы Аська ни была, у нее всегда в сумке оказывался апельсин. Если она шла в какой-нибудь ресторан, то она обязательно заказывала фруктовый салат и апельсиновый сок. Друзья, зная ее пристрастие к этим фруктам, дарили ей все, что хотя бы отдаленно напоминало апельсин. Вся Асина квартира была заставлена разнообразными «апельсиновыми» сувенирами. Пластиковые, фарфоровые, стеклянные апельсины стояли на каждой полке ее однокомнатной квартиры. Ее бывший друг привозил из Франции забавные мягкие игрушки в форме апельсина, с глазками, ручками и ножками.
Ася очень любила солнце. Коренная москвичка, она была на море всего один раз, да и то в раннем детстве. Ей навсегда запомнилось яркое ласковое солнце, раскаленный песок и синее-синее море. А еще запомнилось ощущение чуда, когда из дождливой и ветреной Москвы они, буквально за несколько часов, перенеслись в жаркий и гостеприимный Сочи.
Этим летом Ася пообещала себе, во что бы это ни стало поехать и отдохнуть на море. Бешеный темп работы изматывал, не оставлял свободного времени. Ася привыкла все делать на совесть, если уж браться за работу, так надо ее делать честно, как бы не было тяжело. Она работала в туристической фирме, и в свои двадцать четыре занимала вполне приличную должность, причем в последнее время начальство весьма благосклонно смотрела на некоторые ее самостоятельные нововведения. На работе ее ценили за исполнительность и отзывчивость. Сотрудникам нравился ее негромкий голос, нравилась ее манера общаться с клиентами, нравилась ее манера одеваться. Ася поддерживала со всеми ровные отношения, никого особо не выделяя. Близкие отношения с мужчинами-сотрудниками она сразу пресекла. Отлично понимая, что ее внешность привлекает внимание, Ася абсолютно не обращала никого внимания на заигрывания мужчин, тем самым, давая понять им, что ее это ни коим образом не интересует. Мужчины это постепенно понимали и между ними и Асей воцарились чисто дружеские отношения.
Ася очень любила животных. В детстве у нее был эрдельтерьер. Родители купили его уже годовалого у хороших знакомых, когда Асе было два года. Собака быстро привязалась к ребенку, почти ни на шаг не оставляя малышку. Родители уходили по делам, смело оставляя Асю на попечение ее четвероногого друга. Когда Асе исполнилось двенадцать лет, ее любимец умер. Ветеринар сказал потом, что у него было больное сердце. Ася проплакала неделю, а потом поехала на Птичий рынок, благо они жили недалеко от него, и на свои сбережения купила щенка колли. Маленький пушистый комочек доверчиво перебрался ей на руки. Родители приняли его без возражений, только мама обняла Асю за плечи и сказала: «Смотри, Асенька, потом опять больно будет». Ася серьезно посмотрела маме в глаза и совсем по-взрослому сказала: «Да, я знаю. Но я переживу. А разве бывает по-другому?»
Два года назад собака умерла от старости. Ася уже жила отдельно от родителей и пережила ее смерть более спокойно. Она приехала вечером к родителям, и они втроем спокойно посидели, рассматривая семейные альбомы, и вспоминая забавные моменты из жизни их четвероногих любимцев. Ася решила завести новую собаку, но прошло уже два года, а она все еще не могла решить какой породы купить щенка, да и, честно говоря, у нее совсем не было свободного времени. А ведь за собакой нужен уход, ее нужно воспитывать, заниматься с ней, гулять, наконец. Подбросить щенка на время к родителем она не могла. Мама последнее время неважно себя чувствует, а папа увлекся садоводством и теперь все время проводил с рассадой, высаживая и рассаживая разнообразные семена.
Ася с детства была самостоятельной девочкой. Родители привыкли к ее безудержной потребности все делать самой, и поэтому ее решение жить отдельно не вызвало у них протеста. После одного особо долгого и бурного романа Ася неделю не выходила из дома, что называется "зализывала раны". Чувство обреченности, подавленности не оставляло ее. Жизнь на время потеряла смысл. Ну и что, что есть работа, ну и что, что есть друзья, нет самого главного – нет любви. Вернее любовь есть, только любить некого. Его теперь другая любит. Родители пытались помочь. Звонили, приезжали, но Ася могла только полчаса спокойно общаться с ними, потом замыкалась в себе, на вопросы отвечала односложно, и родителям ничего не оставалось делать, как уезжать домой.
Сейчас Ася полностью погрузилась в работу. Она старалась не думать о предательстве, старалась забыть его глаза, руки, голос. Она часто бывала в гостях, ездила в командировки, оставалась после рабочего дня в офисе поработать за компьютером. Постепенно она смогла изгнать его образ из своей памяти, но по ночам ей отчаянно не хватало его дыхания рядом с собой, его разметавшихся по подушке во сне темных волос.
У них были общие друзья, и они иногда сталкивались. Ася сдержанно кивала и старалась не замечать ни его, ни его новой подруги. Вернее она не была новой, он встречался с ней три года назад. «Ну и черт с вами. Я это переживу», - думала Ася, с трудом сдерживая слезы. Начинать новые отношения с кем-либо она пока не хотела. Показуха типа «посмотри мне на тебя наплевать, я, вон какого себе мужика отхватила» ее не устраивала, а серьезные отношения ее сейчас пугали.
Приближались новогодние праздники, и на работе наступала горячая пора. Многие хотели отметить праздники за границей, и Ася без устали общалась с клиентами, в глубине души завидуя предстоящим поездкам и веселью. Где будет отмечать Новый год Ася не знала. Были предложения от друзей, но Ася боялась встретить у кого-нибудь из них своего бывшего, а, следовательно, весь праздник будет испорчен. Скорее всего, она будет отмечать Новый год с родителями. Обещали прийти старые знакомые, с которыми они очень давно не виделись. И праздник обещал быть спокойным и по-настоящему домашним.
На работе шеф попросил поработать в последний день уходящего года, и Ася не могла отказать ему, тем более шеф поздравил всех сотрудников с праздником посредством значительной премии.
Ася закончила работу часов в пять. Настроение было праздничным и действительно новогодним. По пути домой к родителям Ася решила заскочить в магазин и купить чего-нибудь вкусного к празднику.
Зайдя в супермаркет, Ася направилась к стеллажам с фруктами. Выбрав несколько апельсинов, Ася отошла, чтобы купить конфеты, через несколько минут она вернулась, взяла еще несколько апельсинов. Продавщица,взвещивающая фрукты, приветливо улыбнулась и протянула ей пакет. У кассы была небольшая очередь. За Асей стоял высокий молодой человек в дорогой кожаной куртке. Он дружелюбно улыбнулся Асе и спросил: «Любите апельсины?» Ася улыбнулась в ответ: « Жить без них не могу».
Расплатившись за покупки и сгрузив их в пакет, Ася направилась к выходу. За спиной она услышала: «Ну что, знакомиться будем?» Обернулась и увидела молодого человека из супермаркета.
- Будем, - неожиданно для себя сказала она.
- Сергей, - просто сказал он.
- Ася, - ответила она.
- А если я совсем обнаглею и попрошу телефон? – спросил Сергей.
- Я его Вам оставлю, - смеясь, сказала Ася. Вообще-то я никогда не знакомлюсь на улице, но сегодня Новый год и у меня замечательное настроение.
- Вас подвезти? – спросил Сергей.
- Нет, спасибо мне нужно еще к подруге забежать. Это рядом.
- Ну, тогда счастливого Нового года.
- Спасибо, Вам тоже, - ответила Ася.
- Я позвоню в двенадцать поздравлю Вас, - сказал он.
- Буду ждать. Счастливо, - ответила Ася. Улыбнулась на прощание.
Сергей некоторое время смотрел ей в след. Видел как скользко и неудобно шагать ей по обледенелому асфальту на тонких высоких каблуках, видел, как ветер безжалостно трепет ее длинные густые рыжие волосы, как свирепо распахивает полы длинного пальто. Что-то дрогнуло внутри него, какое-то предчувствие коснулось сердца. Сергей пожал плечами и направился к машине.
Ася шагала, сосредоточенно глядя под ноги. Погода выдалась ужасная. С утра шел не то снег, не то дождь, температура была плюс два, хотя сегодня было тридцать первое декабря. Под ногами был обледенелый асфальт, покрытый сверху небольшим слоем воды. Было очень скользко, и каждую минуту возникала вероятность упасть и что-нибудь себе сломать или вывихнуть. Несмотря на все эти превратности судьбы или скорее погоды, у Аси было просто расчудесное настроение. Она вспоминала недавнее знакомство в магазине и улыбалась. Давно уже она не испытывала такого теплого чувства, а тем более к незнакомому человеку.
Зайдя к подруге поздравить ее с наступающим праздником, Ася выпила традиционную и такую привычную чашку зеленого чая, без которого не обходился не один визит, выложила все последние новости и успела повозиться с красавцем далматинцем. Через час она запрыгнула в маршрутку, а еще через несколько минут она уже шагала по направлению к родительскому дому.
Сергей ехал домой в отличном настроении. В салоне тихо звучала музыка, и он насвистывал знакомую мелодию. На пути домой он заехал к родителям, поздравил их с Новым годом и теперь ехал домой, чтобы успеть переодеться, перед тем как ехать к друзьям. Дорога была скользкая, и Сергей ехал предельно осторожно. Из головы не выходила встреча с Асей. Он вспоминал ее замечательные, как бы лучистые, светло-зеленые глаза, нежный голос и на душе становилось как-то легче, радостней.
Ася уже почти дошла до дома родителей, когда в неровном свете уличного фонаря прямо на дороге увидела щенка. Он безуспешно пытался взобраться на тротуар. Короткие лапки срывались, скользили по обледенелому бордюру. Ася ускорила шаг, подошла к щенку, наклонилась, подняла его на руки. Щенок посмотрел ей прямо в глаза, и в его взгляде Ася увидела страх. Страх перед холодом, перед голодом, перед наступившей темнотой.
Сергей чувствовал, что управлять машиной становится все трудней. Когда он ехал к родителям, то обратил внимание, что дорога очень скользкая. Он еще подумал тогда, что хорошо бы обратно поехать другой дорогой. Пускай по времени дольше, зато безопасней. Но закрутился, быстро поздравил родителей, глянул на часы, расцеловался со всеми, завел машину и вспомнил о своем намеренье, когда возвращаться было уже поздно. Машину в очередной раз повело в сторону. Сергей чертыхнулся, выворачивая руль влево.
Ася ласково гладила щенка, мягко прижимая его к себе. Внезапно из-за угла послышался шум быстро приближающейся машины. Ася шагнула к тротуару, поскользнулась, уронила сумочку, висевшую на плече. Нагнулась поднять, а когда выпрямилась, увидела прямо на нее несущуюся машину. Она ничего не успела сделать. Не успела даже закричать.
Сергей, повернув за угол, вдруг совсем рядом увидел женскую фигурку. Изо всех сил он надавил на тормоза, но непослушная машина продолжала двигаться вперед. Он услышал глухой удар. В глазах стало темно. С трудом вышел из машины. Увидел распростертую на земле женскую фигуру, рыжие волосы, рассыпавшиеся по мокрому снегу и апельсины, оранжевые маленькие шарики на грязном снегу…
Несколько секунд Сергей стоял в оцепенении. Что-то в девушке показалось ему знакомым. Подошел поближе, ахнул, схватился за голову. Он опустился на колени, взял ее руку, стал искать пульс. Несколько мучительно долгих секунд вслушивался, ловил еле слышные удары. Руки судорожно дернулись к куртке, схватили телефон. Сергей набрал номер, что-то прокричал, да так и остался сидеть рядом с Асей на талом снегу, держа ее за руку.
Сначала было больно, потом страшно, а потом она открыла глаза. Первое, что она увидела, были апельсины. Везде. На подоконнике, на столе, на кровати. С трудом переведя взгляд, Ася увидела Сергея. Он опустился перед ней на колени и тихо промолвил: «Ты же сказала, что жить не можешь без апельсинов».
|
|
| Денис Дидушок |
2001-06-27 |
5 |
5.00 |
1 |
| |
|
| |
Сон
Денис Дидушок
2000 г. Одесса
Одному моему знакомому - назовем его, ну скажем-Коля-приснился сон. По большом счету ничего необычного в этом факте не было-сны снятся всем. Однако содержание сна было настолько занятным, что я не удержался и постарался придать ему законченную литературную форму. Так и получился этот рассказ…
…Коля медленно и с чувством собственного достоинства потянул на себя тяжелую дубовую дверь, на которой горделиво красовалась несколько крикливая вывеска-Сумасшедший Дом. В том, что столь важный и умный человек как Коля шел в столь неважное и совершенно неумное место не было ничего странного-Коля направлялся в приют душевнобольных для того, чтобы получить справку о том, что он сам душевнобольным не является. Зачем, Вопрос достаточно сложный- спроси Вы об этом Колю-и он затруднился бы Вам ответить. Он знал, что вышеупомянутая справка ему необходима и ни на секунду не сомневался , что он ее получит.
Степенно закрыв за собой дверь, Коля очутился в темном и душном холле. Признаться архитектура заведения его несколько смутила. Во все стороны от него расходились сумрачные коридоры и лестницы, которые встречались и прощались друг с другом, словно в причудливом танце. В глубине холла светилось крошечное окошко с надписью «Регистратура»
Ни на йоту не сомневаясь в своей значимости, Коля направился к окошечку.
Подойдя вплотную к «Регистратуре» Коля набрал полные легкие воздуха и приняв наиболее соответствующий своему положению вид-грудь колесом, живот втянут-выпалил:
-Добрый день мне бы справку получить о том что я не псих вот. –и блаженно улыбнулся окошечку, всем своим видом доказывая, что он не псих.
Окошечко промолчало, что привело Колю в некоторое замешательство. Раздраженный затянувшейся паузой, Коля принялся бубнить себе под нос бессмысленную песенку, которую сам же им сочинил. Простояв перед плохо освещенным окошечком минут эдак с десять, Коля улыбнулся наимудрейшей улыбкой и снова выпалил:
-ЗдрастеменязовутКоляяхочу
-Заткнитесь, больной,-ответило окошко и Коля заткнулся
За стеклянной перегородкой появилось круглое миловидное личико, обрамленное черным коротким каре. Личико явно принадлежало девушке лет двадцати. На шее ее болтался непонятный медальон, в мускулистых руках был зажат солиднейший талмуд с несколько непонятным названием «Нейролингвистика Шахназарова в творчестве душевнобольных». Не глядя на Колю, девушка продолжила:
-Заткни пасть, говорят тебе. Много Вас тут ходит, но Будда охраняет только учеников школы! Ты че слепой совсем? Не видишь, я медитирую!
Коля присмотрелся и впрямь разглядел рядом с девушкой черно-белый портрет какого-то толстого бородатого мужика, судя по обилию темных тонов на портрете то ли умершего, то ли умирающего. Взгляд у мужика был недоброжелательный, и, неприятный такой, в общем, взгляд. Под портретом было написано: «Учитель»
«Школьный учитель» -догадался Коля,- наверное по математике или по физике. А жаль, хороший видно был человек, если она по нему так убивается». Смахнув невольно набежавшую слезу, Коля снова обратил светлый взор в сторону девчонки.
-Мне бы…-начал было он…
-Вот оно что,-вскипела девушка,-ты наверняка думаешь, что я фанатичка? Естественно, у всех у вас одно на уме! Нет, дружок, не выйдет! Учитель «Черного Кактуса» еще проявит себя. А ну давай разберемся! Проорав весь этот бред, девчонка вскочила на ноги и на глазах у изумленного Коли проделала несколько танцевальных па, выбрасывая вперед кулачки и истерически вопя: Школа, Учитель, Самара!
-Сансара,- вежливо поправил ее Коля, находясь в относительной безопасности по другую сторону конторки. На девушку это не произвело никакого впечатления. Продолжая скакать на месте, она внезапно ловко перекувыркнулась через голову и уселась обратно на стул. Пригладив волосы, она устремила свой нежный взор на Колю и промурлыкала:
-Вот, завтра за тренировку надо бы заплатить…. И совершенно ни к селу ни к городу- Я тебя люблю, а он так, ничтожество с мобильным телефоном.
«Бамс!»-пронеслось в голове у Коли. Все еще продолжая улыбаться, он начал осторожно отступать в сторону ближайшего коридора. Девчонка за конторкой, казалось этого не замечала. Достав здоровенную бухгалтерскую книгу, она углубилась в сложные арифметические расчеты, время от времени бормоча себе под нос бессвязные фразы: «белье –восемьдесят, джинсы да юбка-еще двести, на проезд-до хрена выходит. Не отрываясь от книги бухучета, она недовольно скосила один глаз на Колю и пробурчала
-Так не дашь, на тренировку, то? И на белье нижнее надо полагать тоже. Значит, у нас с тобой ничего не получиться. Тебе важнее друзья, развлечения, а я! Я так больше не могу! Приходи через год, когда деньги будут. Глядишь-станешь новым человеком. Все, - и внезапно менторским тоном с еврейскими нотками,-Рот Фронт! А справку на втором этаже в отделе справок получишь, малыш.
Радуясь, что он так легко отделался, Коля устремился вверх по одной из лестниц, что, предположительно вела на второй этаж.
Подниматься по лестнице было довольно тяжело, учитывая то, что ступеньки совершенно не соответствовали друг другу ни по размеру, ни по форме. «Изюминка архитектурного дизайна»-догадался Коля с трудом передвигая ноги.
Добравшись до верха, Коля вытер вспотевший лоб и осмотрелся. Он находился в конце широкого и довольно хорошо освещенного коридора со множеством дверей на любой вкус. Были тут двери большие и маленькие, покрашенные и вскрытые лаком; на одной Коля даже заметил увесистый амбарный замок. Вдоль стен по коридору стояли низкие зеленые скамеечки, на каждой из которых сидело по два-три человека. О том, что это были душевнобольные, Коля догадался почти сразу. Многие из них сидели спокойно и не привлекали к себе внимания, однако считать их людьми нормальными было бы абсолютным безумием. Коля же причислял себя к людям уравновешенным и разумным, а потому твердо решил не заговаривать ни с кем. Проходя вдоль скамеечек, он всем своим видом старался показать, что он не принадлежит к сидящим на них несчастным безумцам, что он человек занятой и пришел по делу, а не просто так, послоняться. В конце коридора находилась стеклянная будочка, вполне возможно являющаяся отделом справок. Туда и держал свой путь наш герой, глядя прямо перед собой и стараясь не смотреть под ноги, чтобы окружающие ни дай господь не возомнили себе, что у него дикий блуждающий взгляд.
«Вот бы плюнуть!»-внезапно прозвучало у него в голове. Мысль была абсолютно бессмысленной и даже чуть- чуть идиотской, но появившись, она не отпускала Колю ни на секунду. Желание плюнуть становилось все более и более настойчивым, рот наполнился вязкой, жгучей слюной, губы сами собой сложились в трубочку и… «Нет, я не плюну!» мысленно процедил Коля, но не удержался и немножко плюнул. Плевок попал на лысину какого-то несчастного старичка, сидящего на скамеечке. Старичок рассеянно достал из кармана кружевной платочек и вытер слюну. После чего тихо расплакался.
«Вот ведь блин»-подумалось Коле. Ему хотелось наклониться к дедушке и извиниться перед ним за содеянное, успокоить его, потрепать по плечу и возможно снискать прощение, но взглянув еще раз в направлении деда, он с удивлением обнаружил, что старикашка уже весело смеется и приветливо машет ему рукой.
Коля решил не обращать внимания на подобные мелочи и всецело посвятить себя своей цели. По какой-то странной причине коридор все не кончался, окошко справок как-бы и не приближалось, а идти становилось все труднее и труднее. Коля, было, присел отдохнуть на скамеечку, но тут же вскочил-из под скамейки на него хитро зыркнули озорные глаза давешнего старика. Как он забрался под скамейку и что он там делал Коля не знал и знать не хотел. С испуганным криком он вскочил на ноги и припустил бежать по коридору. Двое молодых широкоплечих людей в белых-правда отнюдь не первой свежести халатах, бесцельно слонявшихся по коридору весело перемигнулись и побежали следом за Колей, время от времени прикрикивая: «Но,но!, Веселей!»,- и, почему-то: «Не горюй!» На ходу один из них достал из-за пазухи резиновую дубинку и с воплем: «Что, музыкант, весело живется?» –огрел ею Колю промеж лопаток. Коля незамедлительно упал и покатился по полу. Молодые люди, сразу же потеряв к нему интерес, вернулись к своему прежнему занятию-то бишь, принялись бесцельно слоняться. Полежав минут с десять, Коля осторожно приподнялся на локте и, заметив, что его видимо никто не собирается бить, неуверенно встал на одно колено, а потом и вовсе на обе ноги. Единственным светлым пятном в давешнем приключении было то, что падая он каким-то образом пролетел недостающее расстояние до белой будочки и теперь практически упирался носом в окошко с надписью: «Выдача справок». За окошком сидела сморщенная старушонка с лисьим лицом. Она была настолько мала, что ее смешная мордашка еле выглядывала из-за заваленной бумагами конторки. В одной руке она держала точилку, а в другой шариковую ручку и с ожесточением пыталась просунуть кончик ручки в отверстие точилки. Увидев Колю она оживилась и принялась бешено пропихивать ручку в точилку, бормоча себе при этом под нос. Коля же, в свою очередь оценил ситуацию здраво как и подобает нормальному человеку. Ведь, чем бы не занималась эта старушенция, вполне возможно, что сейчас для Коли она персона номер один. Посему он постарался обратиться к бабушке с должным почтением.
-Хелло!- заявил он и улыбнулся. Такое начало разговора должно было произвести на старуху должное впечатление о начитанности и интеллигентности говорящего.
-Хуе дах, -вежливо ответила старушка и посмотрела на Колю поверх очков. Коля замолчал, старательно переваривая ее слова. Что она имела в виду? Если она просто ответила на его приветствие по-голландски то это одно, но кто ее знает, что у этой бабке на уме. Поэтому он решил быть краток.
-Мне бы справку получить,-начал было он.
-Ишь ты,-съязвила старуха,- справку ему получить. А ты пашпорт имеешь? А билет военный? А то, енто такие шкеты как ты ходють, ни тебе пашпорта, ни билета, опять же, и денЕг ни хрена. Пострелята!
-Паспорт у меня есть,-обиделся Коля,- а что касается военного билета, так его у меня отродясь не было, вот только приписной, потому как я,-с гордостью расправив плечи,- учитель английского языка.
-Вот те на!,- удивилась старушка, совершенно игнорируя все вышесказанное,- тебе годков то сколько? Ишь, шкет, а туда же. Смотри у меня! Тебе уж давно нужно было ожениться и отслужить, а не то ты не мужик а так, Тьфу! Видимость одна,-и она в сердцах плюнула прямо на Колин паспорт, который он ей протягивал. Схватив паспорт скрюченными пальцами, старуха бегло просмотрела его, совершенно не интересуясь содержимым. Та же участь постигла и приписное свидетельство. Свернув документы трубочкой, она с неожиданной для ее возраста прытью выскочила из-за конторки и скрылась в глубине будки. Прошло несколько минут. От безделья Коля принялся отчаянно ковырять в носу, вдыхая и выдыхая через рот.Внезапно старуха появилась снова. В руках она торжественно несла подозрительного вида бумажку, грязную и порванную в нескольких местах.
-Дык,-потянулся Коля к справке.
-Не дыкай, милок,-сказала как отрубила старуха. Бабки гони!
-А… -в душу Коле полезли самые что ни на есть черные подозрения а если к примеру, у меня денег… нет?
Старуха мрачно уставилась на Колю. Поправив слезшие на нос очки, она мудро улыбнулась и выпалила:
-При отсутствии финансовых средств, государство не сможет произвести психоневрологический осмотр, необходимый для выдачи справки о вменяемости, что в свою очередь приведет к приобретению справкой фиктивного характера. Выдача фиктивных справок является преступлением и наказывается соответственно. Справка о психоневралогической вменяемости является важным звеном в жизни каждого индивида, тогда как отсутствие оной свидетельствует о асоциальности, социопатии, разрушенном мировосприятии и отсутствии причинно-следственых связей. Таким образом, член любой социальной группы, замеченный в отсутствии справки о психоневралогической вменяемости, равно как и в приобретении фиктивной справки, считается невменяемым до выяснения обстоятельств и обязан быть задержан и помещен в соответствующее его положению-прямо скажем, незавидному положению, заведение,- старуха выразительно кивнула в сторону молодых людей в белых несвежих халатах, которые вытянув шеи и обнявшись с любопытством прислушивались к беседе. Коля потупился. К такому повороту событий он не был готов.
-Дык,-снова начал он, стараясь побороть все нарастающую панику,- выходит, что ежели я денег не дам, то значить я, того, псих..?
-Типа того,-миролюбиво согласилась старушка.
-Ну, а ежели дам, то тогда не псих?
-Типа того,-снова ответствовала карга.
-Ну а если, например, я осмотр пройду и окажется, что я не псих, а я при этом не заплачу, то тогда, что выходит, что?
-Типа того,-устало кивнула бабка,- Ты, енто милок, иль деньги давай или сам знаешь чаво будет.
Коля бросил испуганный взгляд на веселых молодых людей и выбрав из двух зол меньшее достал из кармана смятые пять рублей. Бабка немедленно протянула костлявые руки сквозь окошко и выхватила деньги у Коли из пальцев, после чего недовольно поморщившись, протянула ему исчирканный листок.
-Пойдешь, значить в пятый кабинет, пущай доктор на тя посмотрит. Не нравишься ты мне. У него поставишь печать на справку, а то без печати она,-бабка выразительно нацелила на Колю указательный палец,-как корове пятый хвост. Иди давай, крайняя дверь налево. Ну, топай!
Совершенно обалдевший от словесного поноса, Коля крепко схватился за грязный листок и устремился вниз по коридору.
Заветная дверь, та, что крайняя налево, не выделялась практически ничем. Не была она ни маленькой, ни большой, ни крашеной, ни ободранной, ну словом никакой. Обычная серая дверь, мимо которой так легко пройти не заметив. Перед дверью стояла низкая зеленая скамеечка, на которой сидело несколько человек. Не спрашивая, Коля примостился на самый краешек скамейки, заняв, таким образом, молчаливую крайнюю позицию в очереди. Усевшись поудобнее, он наконец получил возможность вблизи рассмотреть своих соседей. А посмотреть было на что. Коля очутился в презанятной компании, ядром которой, несомненно, являлся его ближайший сосед справа. Это был мужчина совершенно невероятных размеров, с ногами настолько длинными, что в сидячем положении костлявые колени его почти касались лба. Однако самое странное впечатление оставляла его голова. Она была необычайно мала, даже для человека нормального роста, что и говорить о таком гиганте, и сужалась к макушке, подобно верхушке причудливой пирамиды. На лице его, вытянутом и грустном, полное отсутствие лба вполне компенсировалось чудовищно длинным и подвижным носом, который то вытягивался по ветру, словно хоботок, то нелепо повисал, словно хвост бешеной собаки. Постоянно находясь в движении, нос придавал лицу его владельца несколько двусмысленное выражение. Порывшись в памяти, Коля сообразил, что перед ним, скорее всего олигофрен с признаками гигантизма и акромегалии. Занятно было и то, что человек был одет в солидный деловой костюм, а в руке держал тяжелую кожаную папку с золотой застежкой.
Рядом с олигофреном важно восседала тучная, безвкусно одетая дама лет сорока. Присмотревшись к ней повнимательней, Коля заметил, что она скорее всего, моложе, однако объемистый бюст и чудовищное количество подбородков несколько старили ее. В руках у нее ничего не было, однако рядом с нею на полу стояла кадка с мутной водой, в которой что-то вяло плескалось.
Последним членом компании был малыш лет пяти, одинокий и несчастный, не весть что делающий в столь взрослом месте. Затравленно оглядываясь, он то и дело шмыгал носом и вытирал сопли маленьким кружевным платочком. Выглядел он заброшенным и потерявшимся, однако ни хлюпающий нос, ни слезинки то и дело капающие из его невинных голубых глаз не привлекали внимания окружающих. Увидев, что Коля на него смотрит с жалостью, мальчуган принялся усиленно шмыгать носом и пускать слюни, а потом и вовсе заревел в голос. Вид плачущего ребенка затронул ранее неведомые струны в Колиной душе. Он нежно улыбнулся и потянул к мальчику руки.
-Вот чего делать не следует,- раздраженно прозвучал голос у него над ухом. Опешив, Коля поднял глаза и встретился с холодным взглядом олигофрена.
-Не следует, говорю делать этого, молодой человек. Не трепите себе нервы, а нам мозги. Вы тут видно в первый раз, зеленый еще совсем. Тут все налажено и без вас. Разберутся.
-Но я,- начал было Коля, путаясь и глотая слова, он не был уверен в том как следует разговаривать с олигофренами, но суровый акромегал не дал ему закончить
-Я, я,я!… Ты пословицу знаешь? Э-эх, сказал бы, да при дамах,-он покосился на сидящую рядом женщину с явным неодобрением,-при дамах не хочется. Вот ты думаешь, возьмешь ты его на руки и все, дело с концом? Ан нет, дружок, не выйдет! Этот с виду наиневиннейший младенец на поверку может оказаться кем угодно. Вот к примеру, че он орет в общественном месте? Не иначе как у него истерия, сосание пальцев, грызение ногтей, нарушения речи и тик. Тик, говорю тебе! А знаешь ли ты дружок, что такое тик?
-Но-о,- начал было Коля
-Не знаешь,-торжествующие закончил за него олигофрен,- А я тебе расскажу. Тик есть непроизвольно возникающее, стереотипное, повторяющееся движение одной и той же группы мышц. При акцентировании внимания, в состоянии волнения, тик усиливается, во сне прекращается. Проявляется в самых различных формах: в наморщивании лба, мигании, подергивании плечом, покашливании, повторяющихся вздохах. Психологические причины тика обнаружить нелегко. Слышишь, не-лег-ко!
-Но у меня нету тика!-прокричал вконец обалдевший Коля, забыв о чем идет речь
-А у него есть!-торжествующе ответствовал микроцефал,- Я сам видел как он только что дернул плечом. И ногти он грызет, это точно. И говорить толком не может. Эй, ты,-обратился он к хныкающему малышу,- Ты говорить можешь?
-Пошел на хер,-неожиданно звучным басом заявил ребенок,- И вообще, блин, обиделся я на вас на всех. Нету в вас сострадания к ближнему. Я бы тут подыхал так и тогда никто бы не почесался. В вас добродетели ни на грош. Милосердия – вообще ни хрена. Вы че блин, тут совсем с ума посходили?
-Ну да,- важно ответствовал микроцефал,- У меня, например, отсутствие сильвиевой борозды головного мозга безусловно говорит о том, что задержка произошла на пятом месяце внутриутробного развития. Следовательно, ни о каком возврате к ранним этапам филогенеза не может быть и речи. У меня, мальчишечка, выраженная инертность нервных процессов в коре. Меня и в армию не взяли. Пришлось в управленческие структуры податься. Неплохой пост, кстати занимаю. Оказываю, понимаешь эффективную информационную и консалтинговую поддержку малому и среднему бизнесу региона. Секешь?
-Да, да,- подхватила толстуха,- а я домохозяйка. Всего в жизни, кстати добилась сама. Мужа хорошего, деньжат, а то правда не работаю, необученная я, но муж на двоих зарабатывает. Квартирка у нас, неплохая, прямо скажем, телевизор там, центр музыкальный, все как у людей. Вот, на художественную гимнастику записалась, похудела даже на три килограмма. Кошку купила, вот рыбку ей несу,- она погрузила руку в бадью с грязной водой, что стояла подле нее и повозившись немного достала оттуда здоровенную щуку. Воздух немедленно наполнился запахом несвежей рыбы.
-Снулая рыбка бобчит,-филосовски изрек малыш. Толстуха лишь махнула на него щукой, продолжая гнуть свою линию:
- Да, рыбку несу! А муж меня любит, он хороший и понимающий. Ценности духовные имеет, в ресторан там женщину отвести, в кино, опять же. А здесь я по ошибке,- она вызывающе осмотрелась вокруг, размахивая рыбой,-нету у меня психопатии. Еще этот, Кречер, рассматривал психопатии как состояния врожденные, а людей всех делил, на там, шизиков и.., ну, других в общем
- Кречмер,-поправил ребенок.
- Ну, я и говорю, Кречер. Я вообще на психологию буду поступать в этом году, ну или в следующем, максимум. А ты со своим милосердием, добродетелью и состраданием так и будешь в жопе сидеть. Оболтус малолетний.
- Э-эх,- махнул ребенок,-отсутствует у вас эмоциональная лабильность. То бишь,- поправился он,- мудаки вы все. А ты, Коля, че тут делаешь?
- Я?-Коля изумленно поднял на малыша глаза,- я-а, а я очереди своей жду.
- Дык, это ж не к твоему доктору очередь,- улыбнулся малыш,- это на процедуры. А там,- он указал крошечным пальчиком на дверь,- и нету вовсе никого. Ты бы зашел, Коля, а то времени немного осталось. И не вдаваясь в подробности, он встал, или скорее, учитывая крошечный рост, сполз со скамейки и поплелся вниз по коридору. Проходя мимо Коли, он по-дружески потрепал его по плечу. Коля рассеянно улыбнулся и провожал маленькую фигурку взглядом, пока она не скрылась в глубине коридора.
- Шкет,-проворчал олигофрен.
- И сукин сын,-подхватила толстуха.
- Тварь неумытая,-процедил сквозь зубы олигофрен, обращаясь неизвестно к кому.
- А ты говно, скотина, подонок, какашка полевая,-заявила толстуха.
Вздохнув, Коля встал со скамеечки и побрел к двери. Он понимал, что произошло что-то важное, но что именно осознать не мог. Оставалось одно, не раздумывая зайти в кабинет, поставить печать на справку и идти домой. Все еще слегка оглушенный, Коля взялся за ручку двери, потянул ее на себя…
…и очутился в крошечной, пыльной комнатушке, заставленной старой, отслужившей свое мебелью и инструментами непонятного назначения. Свет проникал в комнату через забавные отверстия в стенах, скорее напоминающие зарешеченные амбразуры, нежели окна. Учитывая полумрак и пыль, Коля не сразу сообразил, что находится в комнате не один.
-Нутес, нутес,-проскрипел откуда-то из-за шкафа ворчливый голос. Изумленный, Коля присмотрелся и с удивлением увидел, что в самом уголке комнаты, как раз между старинным шкафом и стеной примостился некий субъект. Субъект явно был франтом, о чем свидетельствовал берет, кокетливо напяленный на длинную, чем то напоминающую лошадиную башку и галстук с изображением то-ли Гуффи, то ли Плуто, небрежно повязанный поверх замусоленного белого халата. На длинном носу субъекта красовались видавшие виды очки в роговой оправе. Словом, вид он имел достаточно внушительный.
-Так,-заявил Коля, обращаясь неизвестно к кому. Судя по всему, он, наконец, достиг цели своего путешествия. Несмотря на странность всего происходящего, Коля постарался придать своему голосу решительность и твердость, как и подобает человеку нормальному во всех отношениях.
-Не прикидывайся нормальным!-внезапно взвизгнул доктор и по обезьяньи ловко скакнул прямо в центр комнаты. Плюхнувшись прямиком на пыльный диван, он поправил очки, и зло посмотрел на Колю
-Не прикидывайся нормальным,-снова заявил он, на сей раз с язвительной ноткой в голосе,- Стой прямо, когда разговариваешь с Богом!
-Ты… Бог,-Коля недоверчиво сощурился.
-Бог, а кто же еще? Господь всемогущий и тому подобное.
-Бог не такой,-неуверенно сказал Коля. Он…ну…
-Бог может быть всяким. Как тебе нравится мой галстук?-внезапно переменил тему Бог,- Не правда ли, авангардно смотрится?
-Да уж,- промямлил Коля. Неизвестно почему, но это высказывание привело Бога в полнейшее бешенство. Вскочив с дивана, он принялся нелепо скакать по комнате, вскидывая руки и театрально закатывая глаза. Через некоторое время, угомонившись, бог тяжело опустился на свое место и скрестив руки на груди принялся зыркать на Колю из под кустистых бровей.
-Ну и ну,- внезапно заявил он,- И ты пришел ко мне, чтобы я подписал твою справку о нормальности! Да ты же полный дебил!
-А знаешь ли ты что такое дебил?-просвистел кто-то у Коли над ухом. Скосив глаза он увидел ухмыляющуюся рожу давешнего олигофрена,- Дебилизм - слабая степень олигофрении. В этих случаях у больных достаточно хорошо развита речь и имеется известный запас отвлеченных понятий, что…
Не церемонясь, бог схватил со стола первую попавшуюся вещь, а ей оказалась увесистая бронзовая пепельница, полная окурков, и запустил ею в олигофрена. С обиженным урчанием тот скрылся за дверью.
-Вот,- продолжил Бог,- Ты дебил. А почему ты дебил, знаешь?
-Понятия не имею,-обескураженно пробормотал Коля. Бог ему совершенно не понравился. Он был гнусный и подлый, мало того, совершенно не божественный.
-Ты дебил,-продолжал гнуть свое Бог, -потому что ты не соответствуешь окружающей тебя среде. Твое ущербное «я» не способно понять и оценить всех тех великолепных вещей, что тебя окружают. Ну, например, что в жизни главное?
Коля загрустил, застенчиво переминаясь с ноги на ногу. Хрен его знает, чего хотел от него Бог. Хотя нет, постой!.. Что-то там про любовь… А-а, вот, Бог есть любовь!
-Любовь,-уверенно заявил он.
-Какая на хрен любовь!- завопил Бог, наливаясь кровью,- Нет, ну какая в жопу любовь?
-Ну, а что же тогда?
-Стандарт! Главное в жизни –стандарт. Статус. –Он сердито поморщился,-Ну хорошо, хоть ты и дебил, но я тебя попытаюсь просветить.
Статус есть суть порядка. Статус-основа всего мироздания. Залогом статуса выступает стандарт. История знает невообразимое количество примеров стандарта, однако все они так или иначе схожи друг с другом. Несомненно, в современном обществе стандартом считаются деньги. Деньги есть фундамент человеческих отношений, залог успеха в материальных и духовных делах. Далее будь внимателен. Как ни парадоксально это звучит, деньги выступают одновременно великим уравнителем и великим разделителем. Деньги уравнивают всех, кто, так или иначе, причисляет себя к данному социуму, даря им необходимый набор догм, для дальнейшего развития. Параллельно деньги разделяют индивидов на касты сообразно их материальному положению и уровню доходов, соответственно обеспеченности. Статус же необходим для более четкого разделения на касты и соответственно более качественного контроля над порядком. Говоря более прозаическим языком, современное общество можно условно разделить на несколько групп. К примеру, стодолларовая группа или социальная общность индивидов, чей среднемесячный доход составляет сто условных единиц, вполне узнаваема по одежде, интерьеру однокомнатных квартир и своеобразному этикету поведения. Далее следует трехсотдолларовая группа. Ну и так далее. Конечно же, естественным стремлением представителя более низкой материальной ступени может служить желание занять ступень более высокую, что само по себе оправдано и конструктивно. Опасность хаоса заключается в данном случае во внутрисоциальных, межгрупных отношениях. Так, что бы произошло, если бы представители стодолларовой группы под влиянием трехсотдолларовых начали вести образ жизни, им не присущий? Одеваться не соответственно их статусу, покупать бытовую технику, им не свойственную и так далее. Это несомненно привело бы к глобальным изменениям в существующем социуме и к возникновению хаоса. A propos, все вышесказанное относится и к более обеспеченным группам. Представители, скажем пятисотдолларовой группы обязаны соответствовать статусу потребления материальных благ стоимостью не менее пятисот долларов. В противном случае, они наносят ущерб порядку и являются потенциальными носителями болезнетворных идей. Несомненно и то, что мерилом социального статуса следует считать именно материальные, но не духовные блага. Ведь представитель стодолларовой группы может быть невероятно интеллигентен и интеллектуален, что чаще всего и происходит, тогда как представитель тысячедолларовиков туп и неотесан. Однако, представитель стодолларовой группы не может позволить себе приобретать материальные блага, чья стоимость превышает его среднемесячный заработок.
-Ну, а как же любовь, дружба,-продолжал гнуть свое Коля.
-Ну ты и болван,-осерчал Бог,- Все эти чувства несомненно сохраняются, однако в несколько иной плоскости. Нет, к примеру ничего зазорного в немедленном прекращении вечной любви между женщиной и пятисотдолларовым мужчиной, если в определенный момент он по тем или иным причинам перестает соответствовать пятисотдолларовому статусу. В этом случае, женщина имеет полное право незамедлительно бросить его на произвол судьбы, продолжая любить его платонически, издалека, находясь под опекой временного заменителя, суррогата пока ее избранник снова не достигнет необходимого статуса. Что же касается дружбы, то она возможна лишь между индивидами одной группы. Да и посуди сам, какая может быть дружба между обеспеченным и довольным жизнью обывателем и таким, к примеру, жлобом как ты? Зависть, черная зависть и беспросветная злоба.
-А чему он будет завидовать?-не понял Коля
-Да не он, а ты. Конечно же, его материальному благосостоянию, его успехам на финансовом поприще, его коммерческой стабильности.
-Но ведь есть еще духовные ценности,- неуверенно пролепетал Коля
-Какие же они духовные, ежели они ценности?-развеселился Бог,- Духовность мерилом не измеришь. А ежели ценность, то назови цену и потолкуем.
Но Коля был совершенно не расположен потолковать. Он мрачно уставился на Бога
-Справку подпишете?-грубо спросил он, переходя на Вы.
-Да как же я тебе, мил человек, справку подпишу,-ласково затараторил Бог,-когда ты так ни хрена и не понял. Нету в тебе элементарной вежливости и обходительности. Дебил, одним словом,- он внушительно посмотрел на Колю,- Ну ладно, дам тебе еще один шанс. Ты кто?
-То есть?..-опешил Коля.
-Ну кто ты, кто, я тебя спрашиваю?
-Я человек,-Коля расправил плечи.
-Это я понимаю,-зябко поежился Бог,- а вот какой ты человек?
-Хороший,-неожиданно пропищал приветливый голосок из-за двери.
Бог не обратил внимания на столь грубое нарушение этикета и даже не швырнул в дверь ни одним из царственных предметов, грудой лежащих на столе. Он горько улыбнулся и посмотрел на поникшего Колю
-Никто ты, понял?- съязвил он,- никто. И одеваешься ты неправильно, и рассуждаешь неправильно. Духовные ценности… Ты, опасный элемент, Коля. Ты не принадлежишь ни к одной из материальных групп существующего социума, более того, ты активно подкапываешься под сами устои общества, отказываясь признать права всемогущего стандарта. Ты разлагаешь среднестатистические умы моей паствы, пугая ее неведомыми ранее понятиями и давно забытыми словами. Даже мимолетное знакомство с твоим мировоззрением может толкнуть доброго самаритянина на не свойственные ему поступки. Ты язва на теле воспитавшего тебя общества. Ты выкидыш давно ушедшей эпохи, эгоист и говнюк. Лечить тебя надо.
Коля затосковал и упрямо глядел в пол. Услышав за дверью возню, он вяло приоткрыл ее и окинул грустным взглядом коридор. Недалеко от кабинета он заметил своего знакомого лысого старичка и двух молодых людей в белых халатах. Явно воспользовавшись временным отсутствием внимания со стороны Бога, они устроили веселую кутерьму на полу, смешно подпрыгивая и перекатываясь друг через друга. Увидев Колю, они засмеялись и принялись махать ему ладошками, мол, иди к нам. Коля вздохнул и прикрыв дверь, устало повернулся к Богу.
-Так что мне делать, без справки то?
-Лечиться, Коля, лечиться.- Бог явно потерял к Коле всяческий интерес,- а вообще, хрен тебя знает, ничем тебе помочь не могу,- и окончательно уйдя в себя, забубнил: «при общетоксическом менинго-энцефалите явления гемостаза значительно менее выражены. На первый план выступает белковый периваскулярный отек как в веществе мозга...»
Не помня себя от злости, Коля подскочил к Богу и со всей силы ударил его по лошадиной башке. Вернее попытался ударить, так как Бог ловко вывернулся и кубарем прокатившись по комнате, забился под диван, злобно похохатывая. Коля было, попытался достать его шваброй, но Бог лишь огрызался и забирался все дальше и дальше под диван. Наконец, уверившись в том, что его усилия бессмысленны, наш незадачливый герой медленно вышел из кабинета, даже не позаботившись прикрыть за собой дверь. Проходя мимо урны, он не размахиваясь бросил туда скомканную справку без печати. День был потерян зря. Коля чувствовал себя никчемным куском мусора, выброшенным на обочину дороги. Постепенно перед его глазами возникло видение. Он действительно стоял на обочине дороги, на пригорке, достаточно высоком, чтобы обозревать окрестности. До самого горизонта дорога была забита людьми. Они никуда не шли, просто стояли и смотрели прямо перед собой. Они были по- разному одеты, одни были выше, другие ниже, но у всех в глазах читалось полное отсутствие мысли, губы были плотно сжаты, руки свободно висели вдоль тела. Постепенно очертания толпы менялись, люди становились все более и более похожими друг на друга и вот уже, перед Колей стояли тысячи, нет, миллионы, миллиарды одинаковых мужчин и женщин, бессмысленных в своем немом ожидании. От страха Коля побежал, но ноги отказывались слушаться его. Он чувствовал за спиной дыхание толпы, стремящейся поглотить его, раздавить в своих недрах. Он рванулся и…
…открыл глаза.
…Вот уж чего я не стал бы делать так это искать во всем вышеописанном смысла. Ведь по большому счету, все это было лишь сном, а сны редко сбываются.
|
|
| Мордоровот |
2001-07-05 |
15 |
5.00 |
3 |
| |
|
| |
Начало.
Однажды я умер. Хотел я этого или не хотел. Просто подошёл мой срок, и я умер. Что я почувствовал? Это было довольно странно. Из тех слов, что я знал, на ум пришли два: спокойствие и горечь. Могу понять происхождение спокойствия. А вот горечь…
Не было никакого фильма с показом всех важнейших фрагментов жизни. Пока. Просто развернувшись, я увидел себя, лежащего на траве. Я как будто заснул.
Постояв немного и убедившись, что глаза не откроются, я присел рядом.
Стояла замечательная погода. Солнце грело, но не пекло. Дул свежий ветерок, не холодивший, но отгонявший насекомых. При его появлении деревья начинали о чём-то оживлённо перешёптываться. Через некоторое время, я даже стал понимать о чём.
А пока я сидел возле себя. Не сразу осознал тот факт, что осторожно гладил себя по голове, убирая непослушные волосы с закрытых глаз. Я смотрел на себя, и сверхчеловеческое спокойствие охватило меня. Непостижимое умиротворение завладело мной. И в тоже самое время – горечь, такая же сильная. Я хотел заплакать, но почему-то не сделал этого. Возможно, оттого, что внезапно почувствовал, что я не один здесь. Нет, не стыд остановил меня. Участие. Именно так я бы это назвал. Жизнь, покинув моё тело, не оставила меня, а наоборот – наполнила.
Трава, на которой я сидел, обнимала меня, успокаивая. Ветерок вытирал проступающие слёзы. Деревья шептали, что-то очень доброе.
Прислушиваясь к новым чувствам и ощущениям, я понял, как прекрасна Жизнь. Не потому что я потерял её, нет. Потому что я наконец-то её обрёл.
Подошёл старый бездомный пёс. Он обнюхал моё лежачее тело, потом посмотрел мне в глаза. Не знаю, как я это понял, но он улыбнулся мне.
– Всё будет хорошо, – подумал пёс.
– Я знаю, – кивнул я в ответ.
– Приходи сюда, потом, – пригласил он.
– Когда? – поинтересовался я.
– Ты поймёшь, – успокоил он меня.
Я ему поверил, потому что кое-что уже начал понимать. Я должен был завершить свои дела здесь, чтобы беспрепятственно отправиться туда.
Поднявшись, я пошёл в город, бросив прощальный взгляд на себя, теперь вечно молодого…
В городе я находил своих друзей, тех немногих близких людей, с которыми хотел попрощаться.
Я хотел увидеть каждого до того, как они узнают обо мне. Я надеялся, что они расстроятся, но не хотел этого видеть.
Я стоял возле каждого какое-то время. Смотрел, как они занимаются своими делами и пока ничего не знают.
Мне было немного грустно. Но светлая грусть – это хорошо. Воспоминания, говорящие, что Жизнь прожита не зря.
Я понял, что буду вспоминать их всегда. И буду скучать. Именно тогда я и начал прокручивать свою жизнь, как фильм, о котором так много слышал раньше.
Главным героем был я – это естественно. Но не всегда я был главным. Странно? Вовсе нет. Главный герой – это тот от чьего имени идёт повествование, с чьей точки зрения оценивается происходящее. А главный – инициатор, провокатор того или иного события в моей жизни. Не всегда вовлекал я. Иногда вовлекали и меня. Не то чтобы у меня не было собственной головы.… Впрочем, объясняться мне предстояло чуть позже.
Итак, я прощался.
Я стоял возле каждого, вспоминал, говорил, что должен был сказать, потом уходил, слегка касаясь их плеча.
Они оборачивались, прислушиваясь. Они были и останутся настоящими друзьями. Теперь я не мучался вопросом: что такое Дружба? Я знал и был рад…
На похороны я не пошёл. Не смог.
Я созерцал Небесную Глубину, когда оттуда выпорхнула птичка (таких я здесь никогда не видел) и села мне на плечо. Я так и не понял, почему животные и растения не теряли со мной физического контакта. Я мог погладить кошку, а собака могла меня укусить (это я знал по личному опыту).
Птичка повертела головкой, что-то чирикнула и посмотрела мне в глаза. Я понял, что пора навестить Старого пса.
– Здравствуй. Время пришло и я вместе с ним.
– Я рад видеть тебя. Как ты провёл это время?
– Плодотворно.
– Хорошо. Ты готов к путешествию?
– Да. Здесь я всё закончил, что должен был. Остальное сделают друзья.
– Пришла пора отправиться тебе домой.
– Домой?
– Да. Закрой глаза и открой сердце.
Я попытался. Как ни странно – у меня получилось.
Калейдоскоп образов обрушился на меня. Я пошатнулся. Придя в себя, я открыл глаза.
– Домой, – согласился я.
– Удачного Пути.
– Спасибо. А ты… Постой, я вспомнил тебя! Ты…
Но тут он снова улыбнулся, поднёс палец к губам, и его слова стали реальностью:
– Тссс…
Логунов Александр aka Мордоровот.
|
|
| x77 |
2001-07-08 |
5 |
5.00 |
1 |
| |
|
| |
Это было первое, что я написал. Когда прочёл, спустя несколько лет, понял, что и последнее. В общем, судите сами.
1
Снежинки были белыми и пушистыми. Они нервно метались под фонарём, липли на стекло, и иногда Ленке казалось, что они как будто хотят что-то сказать, донести, что-то, ведомое только им одним на всём белом свете, не успевая, растворяясь в слепящем белом мареве, падая на землю и превращаясь в обыденную мерзкую слякоть. Принца не было уже почти неделю, и когда из прихожей раздалась короткая требовательная трель, внутри как будто что-то оборвалось, и она метнулась к двери. Он был небрит, хмур, как всегда, и только в неуловимо меняющихся глазах можно было заметить весёлые, озорные искры. Принц вошёл, держа левую руку в кармане, а правой взял её за подбородок, небрежно повернул из стороны в сторону, и недовольно спросил:
- Старая, ты, что, побрилась, что ли?
- Да пошёл ты… - счастливо засмеялась Ленка, прижимаясь к длинной чёрной кожанке. Но он осторожно отстранился, свободной рукой расстегнул молнию, и осторожно достал из-за пазухи длинную красивую ярко алую розу. Это было настолько неожиданно, и даже поначалу неуместно, что показалось ей кадром из фильма, который смотришь издалека, из темноты зрительного зала, а где-то там, вдали, мелькают яркие бессмысленные картинки. Сейчас она тоже смотрела на всё со стороны, на этого незнакомого, худощавого, но жилистого парня, в потёртых серых джинсах, штопанной кожанке, по которой стекали мелкие ручейки начавшего таять снега, с длинной гривой путанных волос, немного искривленным от старого перелома носом, стоящего посреди серой прихожей с цветком в руке. Картина врезалась в память, как будто сфотографированная неведомым и непридуманным ещё фотоаппаратом подсознания. Наваждение закончилось так же быстро, как и началось. Ещё раз поймав его взгляд, она умчалась в комнату за вазой.
- Гулять пойдём? – Крикнул он вслед.
- Чуть позже, ладно? Я ставлю чай.
Принц разулся и прошёл на кухню, которую знал едва ли не лучше своей собственной. На столе в узкой высокой вазе уже стояла его роза, и, глядя на неё, он мрачно усмехнулся. Впрочем, последние несколько лет, он всегда усмехался, и всегда мрачно. Ленка быстро сновала между плитой и шкафчиком с посудой, доставала чашки, заварку и сахар. Она была женщиной. Для него в этом слове заключалось не принадлежность особи к тому или иному полу, а нечто гораздо большее. Он знал её, знал и отчётливо понимал, о чём она мечтает больше всего, и что в этом мире может сделать её счастливой. Ленка относилось к категории людей, для которых рай в шалаше – не избитая поговорка, а смысл жизни. Готовить завтрак, обед и ужин. Сидеть рядом. Слушать музыку. Нянчить детей. Она была слеплена из того же теста, что жёны декабристов, ехавшие за своими мужьями в Сибирь, не боялась ни бога, ни чёрта, боялась только одного – в нужную минуту не успеть, не оказаться рядом. Единственное, что она так и не смогла ему простить до конца – когда он вскрыл вены и загинался в подвале старого заброшенного дома, в который они очень редко приходили вместе, и над дверями которого она же и написала: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Он смотрел на неё, до скрипа сжимая зубы и не замечая, что судорожно комкает в руке пустую пачку.
2
В магазине было тихо и пусто, на улице всё так же падал снег, продавщицы смотрели телевизор и разгадывали кроссворд. На вошедших внутрь двоих внимания не обратили, да и не на что там было, по большому счёту, обращать внимание. Двое среднего роста, в одинаковых кожанках, надвинутых на брови «гондонках», спортивно-наглого вида, ничем не отличались от десятков тысяч им подобных на улицах. Занятые ничегонеделанием продавщицы не обратили внимания, как один остался у входа, перевернул на стеклянной двери табличку «Открыто/Закрыто», и прислонился к ней спиной. Но на негромкое, уверенное «Эй, сучки!» второго среагировали все, кто удивлённо, кто сразу испуганно. Тот неторопливо достал из кармана пистолет, смутно напоминающий Макарова, но меньше, такой легко пронести на любую дискотеку, засунув за голенище сапога, и медленно поводил им из стороны в сторону. «Красивые, мы спешим, а эта штука стреляет.» Пугал не столько пистолет, сколько спокойная, наглая уверенность в том, что всё будет именно так, как он говорит. Человек слишком недавно сбросил шкуры, и обострённые опасностью инстинкты всегда легко улавливают адреналин в крови. Либо его отсутствие. Здесь был именно второй вариант, парень ничего и никого не боялся, и этим заставлял всех вокруг считать, что у него есть для того веские основания. Ограбление прошло быстро и через две с половиной минуты в магазине было всё так же тихо, только на этот раз тишина была не ленивая, а давяще растерянная. Через двадцать минут по улице, свирепо завывая, промчалась полиция. Приехавший хозяин, уже выслушавший своих продавщиц, ждал окончания визита представителей закона философски, как пережидают бурю или нашествие саранчи. Через час после их отъезда перед магазином остановилась неприметная бэшка с белорусскими номерами. Из неё вышли двое, привычно оглянулись, и зашли в здание. Продавщицы, уже начавшие приходить в себя, вытянулись во фрунт и, как по команде, стали полукругом позади своего шефа. Приехали бригадные, державшие этот райнон вообще и их магазин – в частности. Оба – выходцы из печально известной секции каратэ, которой до недавнего времени руководил сам Седой, два с половиной месяца назад расстрелянный в шесть утра в собственном спортзале. Не помогли ни даны, ни десятикилометровые кроссы каждое утро в течение последних двадцати лет, расстрелян был в упор из четырёх калашей, по слухам, из-за каких-то питерских разборок. Тренером был отменным, ребята, кончавшие секцию, могли похвастаться не только умением ломать тупыми головами шифер, и большая часть из них перераспределялась в четыре городские бригады. Помимо города контролировались оба рынка, вещевой и автомобильный, но тех, в отличие от бригадных, именовали «базарными», с лёгким оттенком презрения и превосходства, хотя дрались и стреляли рэкетиры, в большинстве своём, не хуже.
Бригадные неторопливо выслушали всех, терпеливо дождались конца обычных бабских озарений, когда в последнюю минуту, когда уже всё сказано, вдруг толстая, некрасивая девка с отвисшей губой начинает рассказывать то же, что до неё сказали другие, но своими словами, взахлёб, давясь и проглатывая слюни, слоги и целые предложения, упиваясь вниманием и зная, что другого шанса получить это внимание у неё просто не будет. Старший, с едва заметным шрамом слева на горле, попросил ещё раз описать пистолет. Для сравнения достал свой ПМ и спросил, в чём была разница.
- Тот поменьше, вроде, - неуверенно ляпнула одна.
- Да меньше, меньше, и дуло короче и уже, - торопливо затараторила другая, - он мне им прямо в глаз тыкал, и из ствола аж патрон торчал!
Бригадные переглянулись. Младший ухмыльнулся, бабы, мол, а старший настороженно произнёс:
- Из ствола патрон торчать не может. Где ты стояла, а где он, давай, показывай.
Девушка послушно встала за прилавок. Старший плавным отработанным движением вскинул пистолет к её лицу. Отшатнувшись и подавив невольное ойканье, продавщица побелела, но стала на прежнее место.
- Ну и где там патрон?
- Не знаю… Но у него в стволе что-то блестело, видите, у меня лампа сзади, как раз в дуло светит…
Младший неожиданно засмеялся:
- Ох и бабы, «патрон из ствола торчал», Алекс, да это газовик был, она перемычку в стволе увидела. На понт взяли, сучата.
Названный Алексом хмуро глянул на товарища, достал аккуратный органайзер, вырвал лист, и десятком уверенных движений набросал контур пистолета. Младший в это время отошёл к продавщицам и заговорил с ними вполголоса. Алекс протянул рисунок на вытянутой руке так, чтобы всем было видно.
- Похож?
- Да вроде… Кажется похож… Если бы настоящий увидеть, а так, на бумаге…
- Алекс, да кончай ты, Холмс хренов, какая нахер разница, что там было, - снова вмешался младший. Глянув на рисунок, подумал и добавил, - Хотя очень могет быть, что всё правильно ты нарисовал.
- Ой, а что это? – с откровенным любопытством двинулась вперёд одна из продавщиц. Младший развернулся, окинул её цепким взглядом ушлого бабника, по походке, движениям бровей и мимике определяющего тактико-технические характеристики цели вплоть до эвристического заключения «даст – не даст», и неторопливо, обстоятельно ответил:
- Польское дерьмо, именуется Umarex, газовый пистолет, гладкоствольный, калибр девять миллиметров, стандартные пули – со слезоточивым газом, продаётся везде, где можно по цене 20 баксов за б/у. За 45 можно взять новый, с полной обоймой, насадкой для ракетниц, и щёточкой для чистки дула. Сталь на нагрузки от боевых патронов не рассчитана, и если какому умнику взбредёт в голову стрелять боевым, могет просто разорвать в руках. Для таких вот умников в ствол впаяна перемычка. Правда, её можно высверлить, если знакомый на заводе есть, после этого взять пулю, расковырять пластиковую оболочку, спустить газ (осторожно, понятное дело), мелко нарубить канцелярскую скрепку, запихать на место газа, и – вуаля! После выстрела с 3-5 метров в лицо – лица уже не будет. Только мясо.
Он бы ещё долго распинался, наслаждаясь произведённым эффектом на молодых продавщих, некоторых из которых от красочно обрисованных перспектив уже начало подташнивать, но тут Алекс молча хлопнул его по плечу и направился к выходу. Уже у дверей, почти не оборачиваясь, бросил немногословному хозяину:
- Деньги жди завтра, здесь, к шести вечера.
За руль сел младший, бездумно проехал пару кварталов наугад, вырулил к ресторану и, зная привычки друга, коротко дал по тормозам и выключил зажигание.
- Радость моя, два кофе с коньяком, жрать не будем, перебирай коленями.
За столом Алекс молча крутил в руках свой рисунок, задумчиво глядя поверх него на белый треугольник салфеток.
- Давай, корифей, солируй, - бросил неспеша, слегка насмешливо и даже лукаво.
- Да залётные это. Свои знают, куда лезут, не стали бы. Сделали умно, ты видел, табличка на дверях перевёрнута? Я сначала думал, это девки перерыв изображают, переспрашивал всех сук специально по три раза – ни одна табличку не трогала. Хозяин тоже. Пацаны перевернули. Один – на атасе, второй – чистит. Держались уверенно, нагло. Пушку достал тоже не спроста – сам знаешь, когда быдло видит пистолет, оно от него глаз оторвать уже не может, и бесполезно спрашивать, что за рожа, какие глаза, брюнет или блондин – всё внимание к пистолету приковано. Поэтому и пошли с газовым – не так опасно, если накроют, а своё дело он по любому сделает – хер они кого запомнят или опознают потом, хоть у нас, хоть у мусоров, - Младший по привычке именовал полицию мусорами. – И заметь, как аккуратно сработали. Мы им, кроме бабок, ничего предьявить не можем. Даже если возьмём, вернут деньги – и вся недолга, работали чисто, наказывать не за что, за хамство, разве, что не в своей район полезли. Так то для них мелочи – пару дней реанимации, через месяц – как новенький. Умно очень всё, понимаешь? Чересчур умно для наших наркологов. Если б те и озверели, и в своём районе кинулись магазин выставлять, они бы так чисто не сработали. Эти ребятишки не в первый раз такое дело проворачивают, зуб даю. Поговори у себя, по другим бригадам слушок пусти. Наверняка уже примелькались в городе. И через мусоров бы нехило справки навести. Всей братвой собак спустить – месяца не протянут.
Алекс задумчиво смотрел на распалившегося напарника. Усмехнулся, одним движением опрокинул в рот остатки кофе и сказал:
- Поехали.
3
Около детского садика, завезённые неведомо когда, кем и с какой целью, лежали одна на другой восемь огромных бетонных плит, длинной с десяток метров каждая и в ширину метра по полтора. Лежали одна на другой, небрежно сдвинутыми краями образуя подобие эстакады, так что сидя на верхней, на нижние было очень удобно ставить ноги и пустые бутылки. Местечко испокон веков именовалось панелью, хотя почему, собственно, никто не знал да и знать не хотел. Собирались здесь, в основном, после захода солнца, погудеть, поиграть на гитарах, выпить, подразнить прохожих и обсудить дела. Их нельзя было причислить к обычной дворовой шушере, норовящей рыгнуть в лицо проходящей мимо симпатичной девушке, чтобы потом заорать хриплым голосом её кавалеру: «Чо смотришь, быдло?! Суда иди!!!», и нельзя было отнести к фартовым, или блатным, постепенно отмирающей касте старомодных воров, работающих «по понятиям». Блатные в городе были, с ними считались, но все знали, что реально ситуацию контролируют бригадные, в большинстве своём бывшие спортсмены, не умеющие качать базары на фене, но имеющие деньги, власть, силу и умеющие ими распоряжаться. Не обходилось и без разборок, но не с блатными, с которыми существовало негласное деловое перемирие и где-то даже сотрудничество на взаимовыгодной основе, а с экземплярами, кои более всего подходят под определение «приблатнённых». Сумрачная личность, откликавшаяся на кликуху «Штоф», по пьяни сцепилась в кабаке с рядовой шестёркой, сцепилась из-за порядка заказанных песен, и, в лучших воровских традициях, одной рукой рванув рубаху, другой разбила бутылку об край стола и с розочкой двинулась на соседний столик, изрыгая маты. Сидевший за столиком невзрачный белобрысый парнишка подпустил его поближе, не вставая со стула завёл левую ногу за стопу нападавшего, надёжно зафиксировав её пяткой, и резко ударил правой ногой. Ударом в бедро он бы просто опрокинул его на спину, но, видимо, догадываясь, что на этом дело бы не закончилось, он ударил в колено, расколов коленную чашечку и сломав ногу. Штоф протрезвел уже в больнице, исправно отвалялся в ней положенное, и, собрав три десятка таких же урок, каким был сам, отправился «учинять разбор». Настоящие авторитеты, никогда не попадающие в такие нелепые ситуации, предпочли не мешаться, Штофу дали понять, что он – дебил, раз позволил дать себе по зубам какой-то шестёрке, и будет дебилом дважды, если нарвётся ещё раз. Фактически, они умыли руки. Так же поступила верхушка бригады, сделав вид, что ничего особого не происходит. И когда у входя в спорткомплекс, распугав прохожих, появилась разношёрстная толпа, принадлежность коей ни у кого не вызывала сомнений, все уже знали, что разборка будет «своя», и что «старшаков - не мешать». Было восемь пятнадцать утра, время разминки, когда мускулы просто разогревают перед предстоящей тренировкой, не наливая их тяжестью бесконечных подходов. В спорткомплексе был Сашка, невзрачный белобрысый паренёк из кабака, и ещё семеро из его же группы. Они так и вышли на улицу, кто в майках – а кто и без, под разгорячённой кожей живой ртутью переливались требующие нагрузок мышцы, в руках – у кого палка, у кого - гантеля, а знаменитый на весь город Бычок вышел с грифом штанги. На этот раз Штоф пьян не был, и, окинув взглядом своё, имеющее почти четырёхкратный перевес, безбожно курящее и пьющее полурахитичное войско, выводы сделал правильные. После этого случая бригадных перестала донимать и шпана, и в городе установилось подобие спокойствия.
Однако компания, собиравшаяся вечерами на панели, не была ни блатной, ни приблатнённой, ни шпаной, и уж конечно, не была и бригадными. По устоявшейся традиции, как людей из бригад называли бригадными, рэкет с базара – базарными, так и их называли так же просто – дворовыми. Сумбурные компании исконно местных, родившихся и выросших в этих же дворах, сплочённых детской игрой в снежки, юношескими пиротехническими опытами, а позже – и групповыми изнасилованиями и ограблениями, они представляли собой низшую касту в городской уголовной иерархии. И если бригадные не были привязаны к месту действия, работая в тех районах, где указывало начальство, а вернее сказать, командование, то дворовые свято чтили понятия «свой-чужой» и забывший эти понятия мог поплатиться неожиданно быстро и жестоко. Именно такая компания сидела в тот вечер на панели, не обращая внимания на идущий снег, не жалея мокнущей гитары, весело горланя песни, передавая по кругу «фанфурик», и беззлобно цепляя прохожих. Прохожие, в основном, были свои же, местные, и хоть и хмурились недовольно, а кое-кто и шею втягивал в плечи, но в глубине души знали, что вчерашние сорванцы, мазавшие дерьмом их двери, просто от скуки на перо не поставят, а при случае и залётным в обиду не дадут.
Веселье смолкло, как по команде, гитарист резко прихлопнул ладонью струны, разговоры замерли, когда мимо пронесся полицейский уазик со включенными сиреной и мигалкой. Его проводили взглядами, матами и несколькими плевками.
- Как на парад едут, уроды… Мигалка, сирена, поял, все дела…
- По ходу, пиво кончилось, - засмеялся гитарист, молодой, щербатый, рыжий и нахальный. Грохнуло дружное, полупьяное ржание. Сидевший с краю бритоголовый парень в старой джинсовке, не принимавший участия в общем веселье, громко спросил:
- Пацаны, а Принца кто видел последний раз?
- А на хера он тебе, - лениво поинтересовался рыжий.
- Тачку продаю… - нехотя ответил бритый.
- Да ладно… Лысый, да ты ухи объелся… Лысый, ты чо?! – посыпалось со всех сторон. Тот грустно и в то же время как-то по-детски радостно вздохнул и сказал:
- Надо! – С любовью посмотрел на припаркованную рядом красавицу Чизетту, предмет всеобщей зависти, и опять повторил, уже ни к кому конкретно не обращаясь, - надо!
- Да то понятно, на кой оно надо, - зло бросил невысокий патлатый крепыш с другого конца плит. – Совсем охирел от самки своей, самому жрать нечего, а этой курве красивую жизнь устраивает, по бродвеям водит, всё что мог – уже продал, и до тачки добрался, придурок!
Лысый соскочил с плиты легко, говоривший ещё не успел закончить презрительную тираду, а он уже метнулся к нему, на ходу раскручивая бабочку. До мгновенно протрезвевшей компании дошло, что сейчас произойдёт, и после секундного оцепенения кто-то прыгнул ему на плечи, сбивая с ног и вминая в сырой скользкий снег. Несколько человек схватили за руки кинувшегося навстречу патлатого крепыша, со странной кличкой Цыпа. Лысый, до этого момента не проронивший ни слова, ни звука, кинувшийся молча и без обычных в таких делах криков «Ах ты сука!», хрипел, выплёвывал смешанный с грязью снег и мерзко матерился, чуть не плача от ненависти и бессилия. Патлатый рвался из рук рыжего гитариста и ещё двоих, кричал, мешая маты через каждое слово:
- Да кинет она тебя, мудак, кинет, понимаешь?! Срать ей и на харю твою, и на тебя, как бабло кончится, так и кинет! Нахер ты не нужен ей, только деньги твои, слышишь меня, урод, слышишь?!!!
Лысый неожиданно замер, перестав дёргаться и извиваться под двумя парами крепких рук, медленно поднял голову, ему не мешали, и тихим страшным голосом раздельно произнёс:
- Кончу, понял, сука? Богом клянусь, кончу.
- Хорош! – раздался негромкий голос, никто не видел, как подошёл Принц. – Отпустите их.
Друзей медленно отпустили, но несколько человек остались стоять между ними, кто отряхивая штанину, кто прикуривая, нарочито неспешно. Принц спокойно оглядел сначала одного, потом второго, и презрительно процедил:
- Кенты.
4
На этот раз за рулём был Алекс. Аккуратно выкручивая повороты и соблюдая правила, тонированная бэшка, тем не менее, стремительно неслась по улицам. Начало смеркаться, снегопад прекратился, и младший, легко узнавая с детства знакомые кварталы, уже понял, куда они едут. Ну, а понять зачем – труда не составляло. Вздохнув, он вытащил ствол, передёрнул затвор, сунул его обратно в кобуру и скучающе уставился в окно.
- Что, Дёник, нервничаешь? – ухмыльнулся Алекс.
- Ага, - простодушно сказал младший, или, теперь уже, Дёник. – Я от этих отморозков всегда нервничаю, ну их нахер с их закидонами. От серьёзных людей знаешь, чего ждать, профи – есть профи, а эти перо воткнут в спину с десяти метров, просто сдуру, и вся недолга.
- Это ты правильно, боятся надо, а вот нервничать – ни в коем случае. Эти носом за километр чуют, кто собака, а кто – волк.
- Я, что-ли, собака?!
- Пока нервничаешь – да. Дай человеку понять, что ты готов умереть – и тогда умереть испугается он сам. А дай ему почувствовать свой страх, нервишки свои, - кинется, как бык на красную тряпку. Хищники мы все, понимаешь, хищники!
- Да ну… - протянул Дёник, явно ёрничая. - А вот православие уверено, что мы агнцы.
- Да чушь это всё! И православие твоё чушь! И ничего общего с нами не имеет. Князь Владимир (слыхал о таком?) кого смог – перекрестил, кого не смог – дружины перерубали. Запомни, христианство – единственная религия, которая гордость провозгласила грехом. И правильно сделала, потому что не для России она придумана была, а для евреев. Найди Израиль на карте, что бы было с ними, если б они вздумали на каждый удар – ударом отвечать?! Да их бы уже на свете не было, а еврей – любой! – до сих пор, ударят по одной щеке – другую подставит, и правильно, иначе кончат одного, второго, их ведь не как китайцев, могут так и всех перекончать. Для евреев христианство писано было, пойми, их это религия, она им выжить помогла, если бы не она – никто б уже и не знал про нацию такую! А нам эта срань, любому из нас, до одного места. Я тебе сейчас в рожу плюну, ну, пусть не я, а вон, дядька с улицы, что ты делать будешь, православный?! По библии, или по совести?! Ты посмотри на русских, на всё это быдло вокруг, их дочерей трахают все, кому не лень, сыновья – в цинковых гробах приходят, потому, что кто-то кому-то пару миллиардов за нефть задолжал, и что?! Вот оно, христианство твоё! Гордыня – смертный грех! Бьют по одной – подставляй другую! – Алекс уже почти кричал, злым, сиплым голосом, а потом внезапно смолк, плечи обмякли, и уже спокойным обычным своим тоном сказал, - Просто дурак ты ещё, Дёнька. Молодой и дурак.
Дёник молча, внимательно смотрел на старшего напарника, удивляясь внезапной вспышке этого всегда спокойного, небрежно-отточенного, циничного до глубины души человека, которого за годы работы успел зауважать как профессионала, и к которому привязался, как к другу. Задумавшись над сказанным, он не заметил, как машина остановилась. Алекс не стал выключать зажигание, первым вышел из машины, и направился к панели. Дёник, с деланно спокойным видом, пошёл за ним.
5
- Ка-а-а-кие лю-ю-ю-дииии, - вытанцовывая двинулся навстречу Цыган, манерничая, кривляясь, щеря в ехидной усмешке рот. В своём районе бригадных знали все, знали в лицо, и, сознавая их превосходство в силе, оставляли за собой право на кураж. Это было частью игры, такой же древней, как род человеческий, когда слабый пытается сделать себе щит из собственной слабости. До панели оставалось не более десятка метров, когда соседская овчарка-немец, до безобразия ласковое и доверчивое существо, никогда и никем не дрессированное, привыкшее есть из любых рук и знакомиться с каждым встречным, любимец всей детворы, кинулся наперерез Алексу, заливисто и радостно лая. Тот мгновенно остановился, развернувшись полубоком к псу, и замер, побелев, как полотно. Удивлённая тишина на панели сменилась дружным улюлюканьем, Цыган подскочил к псу, схватил его за ухо, и радостно заверещал:
- Джэг, перестань, ты сегодня уже кушал, ты нам так всё начальство распугаешь, - искоса поглядывая на окаменевшего Алекса и вовсю веселящуюся компанию. Не веселился один только Принц, внимательно смотревший на замершего бригадного. Рядом к его плечу, такая же молчаливая, прижималась Ленка. Первым с места сорвался шедший сзади Дёник, неприятно удивлённый реакцией напарника, прыгнул вперёд, выхватывая ствол, и бешеным голосом прорычал:
- Обоих положу, клоуны херовы, убирай пса!
Алекс метнул на него непроницаемый взгляд, словно бы понял, что без более веской причины стрелять тот не будет, и перевёл глаза на Цыгана, потом на Принца, мельком окинул взглядом всю компанию, и снова остановился на Цыгане. Тот с деланно удивлённым и обиженным видом прогнусавил:
- Господа, господа… Пёсик хочет поиграть, ну при чём здесь пристрелю, стыдно так нервничать, вот и хозяйка расстроилась…
Хозяйка пса, женщина в возрасте, издали наблюдала сцену, прерываемую только лаем своего питомца, не решаясь подойти ближе. Внезапно Принц, по-прежнему ни разу не улыбнувшийся, свистнул, поднимая с земли обломок ветки, больше напоминающий палку. Овчарка радостными скачками бросилась к нему, а он, не останавливая движение руки, развернулся и швырнул палку точно под ноги стоящей в отдалении хозяйки. Пёс вприпрыжку понёсся следом, был благополучно схвачен за ошейник, и уведён, от греха подальше. Бригадные, наконец, подошли. Принц взглядом остановил нескончаемое хихиканье и вышел навстречу.
- Надо поговорить, - спокойно сказал Алекс, как будто ничего не случилось.
Принц кивнул, и пошёл к темнеющей у дороги машине. Подойдя к двери остановился, повернулся и взглянул в упор на шедших следом бригадных.
- Рассказывайте.
- Два часа назад выставили «Елену». Залётные. Двое. Один с газовиком, возможно, с «Рексом». Одеты стандартно, «для дела»: гондонки до бровей, кожанки, джинсы, кроссы. Район ваш, за гастроли отвечать – вам, порядки знаете. Полторы зелени завтра к шести вечера. Всё.
Принц кивнул, глядя куда-то в сторону, думая явно о чём-то своём. Всё, так всё.
- Вычислить поможешь?
- Да, судя по всему, это не первая их гастроль, пощупаем ментов, другие районы, сектора, где-что всплывёт – ты будешь знать.
- Странный ты тип, Алекс, - вдруг с силой выговорил Принц. – Собаки, вот, испугался…
- А ты – нет?
- Я то что… Кто мы такие, чтобы собак боятся, так, наркота, ворьё. Их даже бабки на скамейках боятся перестали. Напарник вот твой, тоже, не боится. Просто молодой, да дурак ещё.
На скулах Дёника, за последние пол часа дважды обозванного дураком двумя совершенно разными людьми, заиграли желваки. Принц между тем продолжал, тем же ленивым голосом, рассматривая что-то, ведомое ему одному, на заснеженных кронах деревьев: - Собак, особенно таких, боятся только те, кто знает, на что они способны. Деньги будут.
И, повернувшись, спокойно пошёл обратно.
Садившийся в машину Алекс был задумчив. Дёник смотрел на него чужими глазами, отгоняя странные и паскудные мысли, наперебой полезшие в голову.
6
Ленка цедила кофе с коньяком неторопясь, катая терпкий вкус по языку, смакуя, и наблюдая за Принцем.
- Знаешь, ты там, на панели, совсем не такой, как со мной. Как два совершенно разных человека. Мне даже страшно иногда, когда ты вызверишься матом на кого-нибудь, а я сижу и думаю, боже, да неужели это он мне стихи писал и песни пел.
Принц усмехнулся, дёрнул ворот куртки. Сидели в полуподвальном ресторанчике, тихом и скромном, но своего же района, где все знали всех, кто за каким столиком сидит, и во сколько обычно приходит, и что подавать сначала, а что – потом, а что – ни в коем случае.
- Припекает, что-то. – Кинул на неё искрящийся непонятным весельем взгляд. И заметив, как она судорожно сжалась в комок, насмешливо добавил, - Да не бойся, ещё рано.
Помолчали. Ленка не знала, о чём говорить, от глупой шутки поплыла голова и сейчас она готова была плакать, просто от того, что так устроен мир, оттого, что он сидит перед ней, молодой, здоровый, умный, который через несколько лет превратиться в жалкое подобие на человека, рухлядь, которая будет клянчить по знакомым деньги, вымаливая всеми правдами и неправдами очередную дозу. Сейчас у него деньги были. Много денег, всегда, сколько она его знала, факт, сам по себе удивительный для наркомана, но она не спрашивала откуда просто потому, что ей было страшно.
- Лысый просит купить его тачку.
- Зачем? – Испуганно вскинулась она, всё ещё думая о своём.
- Деньги нужны. – Принц пожал плечами. – Я куплю. Пару месяцев покатаемся, потом ему эта дура надоест – отдам обратно. Так лучше, а то сплавит за бесценок фиг знает кому, а в итоге – ни бабы, ни мотоцикла.
- Ты тоже думаешь, что кинет?
Принц усмехнулся, зло, ненавидяще и презрительно одновременно:
- Я её видел. Я не думаю, я знаю. Цыпа не зря на него кидался, они кенты были – не разлей вода, он просто дурака этого жалеет по-своему, а сделать ничего не может, оттого и бесится.
- Лысого этим не удержишь. Он ненормальным стал. Как ребёнок, счастливый и жестокий одновременно. Скорей бы уж всё… Разом, что-ли, чтобы не тянуть, не мучать его.
- Бог с ними, разберутся. Как тебе бригадный этот, Алекс?
- Вы похожи. Как два зверя.
- Характером – да. Да только по разные стороны барьера.
- Так уж и по разные. Бригадные, дворовые, уже пятый год рука руку моет.
- А ты и правда думаешь, что бригадный? Умён парень не по годам, для бригадного. Вот это мне и непонятно. Боксёр там, самбист, стрелок великий – это я понимаю, другим в бригаду и не сунуться, отбор покруче, чем в полицейскую академию. А вот проблески разума в глазах – это настораживает. Не наш он, понимаешь, нутром чую, а объяснить не могу, не наш и всё, не того поля ягода.
- А ты сам то того? – с неожиданной тоской спросила Ленка, с наворачивающимися на глаза слезами. Он взял её руку в свои широкие и всё ещё сильные ладони, осторожно сжал, и стал тихо и неуклюже гладить кожу, которая казалась ему бархатной, шершавым большим пальцем. Молчание затянулось надолго, негромко играла музыка, тенями мелькали меняющие пепельницы «влёт» официанты. Принца здесь знали, и сервис соответствовал.
7
- Слушай, скажи нашим дурам, чтоб звук прибрали, сил уже нет. – Алекс лениво лежал на диване в трёхкомнатной квартире, которую снимал вместе с Дёником и бегло просматривал газеты. Денег хватало обоим, хватило бы и на постоянный «люкс» в гостинице, но оба привыкли друг к другу и предпочитали и работать и отдыхать вместе. Сейчас кроме них в квартире находились две старые знакомые, оккупировавшие соседнюю комнату и развлекающиеся в меру сил. Рёв панасоника стих, как обрубленный и в комнату вернулся Дёник, недобро усмехаясь:
- Им там и без нас весело, какие-то дурни с телефоном баловались, случайно на наш номер наскочили, помнишь, звонок полчаса назад? Так вот с тех пор они с ними и резвятся.
- Секс по телефону? – Алекс позволил себе ухмылку.
- Да пока, вроде как, не дошло. Переругиваются, между делом.
- Ну-ну.
В комнату внезапно влетела Лаура, симпатичная, ещё не затасканная, но явно «секонд хэнд», крашенная блондинка. Всегда спокойная, умудрённая вековым опытом всех шлюх всех времён и народов, не требовательная, знающая, когда смеятся, когда молчать, когда в шутку надуться, она нравилась Алексу и отношения между ними были ровные и дружеские. Сейчас она была взбешена.
- Возьми параллельный!
Алекс щёлкнул на телефоне, и комнату заполнил рёв ломающегося баска явного малолетки, с горем пополам преодолевающего период полового созревания. Дёник слушал с минуту, потом поморщился:
- И эти недоноски развлекали вас аж целых полчаса? Вкусы у вас, однако, девочки.
Из внешних динамиков телефона нёсся поток непрерывного мата, бессодержательного и бесцельного, мерзкого одинаково как для людей, умеющих и любящих матерится, так и для тех, кого передёргивает от малейшего намёка на брань. Мерзкого именно своей незрелостью, непониманием произносимого, и ясно различаемого любования собой, любимым, выучившим, наконец, заветные взрослые слова. Алекс зло щёлкнул мобильником, выдернул из памяти нужный номер, коротко рявкнул:
- Света, 615673, адрес.
После секундной паузы труба ответила, Алекс коротко брякнул «умница», секунду подумал, усмехнулся, бросил Дёнику: «Два квартала от Принца, везёт нам сегодня!» и дёрнул следующий номер.
- Принц, десять секунд драгоценного внимания твоего высочества, - и сунул мобильник к неумолкавшему телефону. – Суть проблемы ясна? Адрес – Никольская 112, кв. 62. Что делать – сам знаешь, только без эксцессов, дети, всё-таки.
Лаура, тяжело дыша и покраснев, торопливо оправдывалась:
- Нормально вроде говорили, как все, девчонки, мол, то да сё, а потом как с цепи сорвались, а сколько вам, а что на вас надето, а бельё какое, а вы как любите, раком или как, ну и понеслась. Я их послала, ну и вон что началось, сами слышите. Алекс! Да выруби ты это дерьмо!
Дёник, беззвучно хохотавший в кресле, наконец заржал в полную силу молодых, здоровых лёгких:
- Ох и дуры, - стонал он сквозь смех, - в кои-то веки девственников нашли, хоть и по телефону, беречь бы, как зеницу ока, а вы их - на хуй!
Лаура метнула на него гневный взгляд, но когда перевела его на Алекса, её глаза уже смягчились, и хотя и таили обиду от незаслуженной похабной ругани, она уже начала успокаиваться. За это он и терпел её, за самообладание, умение быстро собираться и восстанавливаться после любых ударов, и теперь с удовольствием наблюдал, как она медленно, но верно приходит в себя.
- Малыш прав. В отличие от вас, он думает. 90% за то, что вам крупно повезло, и вы нарвались на двух закомплексованных мастурбантов, к тому же, малолетних. И сами же их раздраконили своими поначалу милыми ангельскими голосками. Комплексы, комплексы, и ещё раз комплексы.
В комнату неслышно зашла Вера, присела на широкую ручку кресла, в котором развалился всё ещё веселящийся Дёник, вопросительно обвела всех взглядом.
- Разберутся, - отмахнулся Алекс на невысказанный вопрос. – Я сильно удивлюсь, если в течение часа Принц не перезвонит.
Но Принц перезвонил только через два.
8
Время уже подходило к полуночи, и Ленка волновалась. Принцу позвонили, он уехал по делам, сказал, что ненадолго и что останется ночевать, но его не было. И когда в начале первого раздался звонок в дверь, она бежала к двери, с ужасом ожидая, что увидит не его, а кого-то чужого, окровавленного, в простреленной куртке, на подгибающихся ногах, цепляющегося за стены, оставляя на них кровавые полосы. Но это был он, такой же хмурый и неразговорчивый, как всегда. Молча достал из-за пазухи бутылку шампанского.
- Повезло. На полторы штуки гринов повезло, до сих пор поверить не могу.
И уже за столом неторопливо начал рассказывать.
- Помнишь, бригадные приезжали вечером? «Елену» выставили, думали, залётные. Оказалось, фига с два. В двух кварталах отсюда живут, куролесили по всему городу, теперь охамели и в свой район сунулись. Оно то правильно, конечно, если б везде гадили, а здесь – нет, так и вычислить недолго. Да вот казус приключился. Оба – малолетки, одному 14, другому – 15. Солировали с газовиком, сняли полторашку. Алекс её на меня повесил, тут понятно. Я бы деньги отдал, а этих уродов достал бы и из-под земли, они бы с процентами мне должок вернули, но тут такое кино вышло. Вечерком, на радостях, видать, они нажрались, и давай с телефоном баловаться. И вынесла их нелёгкая на номер Алекса, а у того две девки, сняли трубу и давай хи-хи-ха-ха. Добаловались, что Алекс сам трубу снял, а может, тёлки пожаловались, послушал это дело, но номеру вычислил хазу и звонит мне. Я беру двоих, едем. Сучата как чуяли, из подъезда выходили уже. Ну, мы их за хибот – и на базу. В хате, натурально, шмон. И представь наше удивление, когда находим польский газовик, две гондонки, две кожанки, двое джинсов, двое кроссов, и не в шкафу, как положено, а в диване, между двойным дном, лежат себе так, типа спецкостюмов. Диван, вообще, Цыпа расколол, ушлый, сволочь, как носом подляны чует. Ну, пообщались с хлопцами, воспитательный момент устроили, раскололи, короче, по самые сраки. Так что завтра деньги я уже не свои отнесу, а те самые, да и не я, а Цыпа, у него остались, пацан толковый, всё сделает. Кому сказать – не поверят, Алекс дважды заставил всё повторить, за красавцами сейчас его шестёрки смотрят. Завтра разбор полётов по полной. Такая вот штука жизнь, малыш.
И Принц засмеялся, грубо и зло. Резко опрокинул бокал в глотку, и так же резко швырнул его в стену. Хрусталь разлетелся вдребезги.
- На счастье, - прошептал он. – Сегодня оно мне понадобится. На счастье…
- Что с тобой?! – Ленка сорвалась на крик, с ужасом глядя на перекошенное лицо перед собой, - Что с тобой, Принц?!
Он чихнул, уже не сдерживаясь, хмуро повёл в её сторону широко распахнутыми зрачками глаз. И страшно ухмыльнулся:
- Я не кололся сегодня.
9
Лысого арестовали под утро, дома, невыспавшегося и злого, заломили руки и отвезли в участок. К вечеру панель гудела хриплыми матами и криками, орали все, злобно сочась ненавистью. Уже было известно, за что. За изнасилование. Той самой, которую «водил по броадвеям», устраивал красивую жизнь за последние деньги, занятые в долг и вырученные от продажи аппаратуры и шмотья. Спор несколько раз доходил до драк, дерущихся разнимали, потом, в ответ на чьё-то неосторожное слово, те же, кто разнимал, сами кидались в драку, и разнимать приходилось уже их. Но по большому счёту, в изнасилование не верил никто. Конец ругани положил Цыпа, на правах друга Лысого и старшего в отсутствие Принца:
- Найти суку, а там разберёмся, не маленькие!
С этим были согласны все. И суку начали искать. Восстанавливали адрес, по обрывкам разговоров, воспоминаний, поднимали на уши дома и кварталы, искали общих знакомых. День прошёл незаметно, как всегда проходят дни у людей действия, не отягощающих себя бесплодными душевными терзаниями, размышлениями, а просто живущих одной единственной конкретной целью. Принц так и не появился, но это никого не удивляло, так как не отчитывался он никогда и никому.
С момента его последнего укола прошло около двух суток. Тридцать часов назад он заставил Ленку привязать себя к кровати, терпеливо объясняя, как и где вязать узлы, как наложить кляп. Она плакала, но вязала. В течение суток перед её глазами разворачивалось то, что в медицине называют сухим казённым словом «абстинентный синдром». И то, что знала она под коротким, простым и страшным словом «ломка». Он зевал, чихал и кашлял. Температура то поднималась, то падала, иногда начинался озноб. Потом его рвало, тряслись пальцы, а потом и всё тело. На вторые сутки начались боли. Сначала в суставах, потом, как казалось ему, везде. Губы спеклись, начиналось обезвоживание, всё ещё сильный организм корчился в агонии, выгибаясь дугой, швыряя тело из стороны в сторону, исступлённо колотясь о стену, у которой стояла кровать, словно желая заглушить одну боль другой, более резкой и отрезвляющей. Трудно описать словами чувство боли, просто боли самой по себе, а не «генерализованных болевых ощущений», как небрежно их величают врачи. Она не выдержала именно на вторые сутки. Плача и матерясь, рылась по его карманам, ничего не нашла, обшарила куртку, прощупала подкладку, обувь.
- Где твоя доза, сволочь, мразь, где?! – она кричала и снова плакала, но наркотиков не было. Но был сотовый телефон. И она позвонила последнему, кому звонил Принц. Давила кнопку повтора, уже не понимая, что она делает, желая лишь остановить это безумие любой ценой. Это был номер Алекса. Она не помнила, что говорила ему, но он приехал.
Алекс вошёл, строгий и подтянутый, как всегда, хмуро кивнул ей и прошёл в комнату. И она зарыдала, уже не стесняясь ни себя, ни чужих людей, оттого, что только что рядом прошёл человек, которого она сама назвала похожим на того, кого любила, но он был здоров, абсолютно здоров, как никогда уже не будет он. Скорчившись у стены на полу, она уже не плакала, а выла, как воет обезумевший от боли зверь. В мозгу билась только одна мысль, почему он, Он, а не все остальные, жалость к себе причудливо переплеталась с гневом, чувством несправедливости и даже вины. Чудовищное зрелище единственного дорого ей на планете человека, спеленатого как кукла, и бьющегося в пароксизме высосал ею всю, без остатка, и сейчас наступила реакция. Она уже не понимала того, что происходит вокруг.
10
На вторые сутки заключения Лысого стали известны детали. Людмила Ивановна Рябуш, 19 лет отроду, написала заявление, потребовав от него шесть тысяч долларов отступных. Цыпа хрипло пробормотал: «Довыёбывался, сука, всё пыль в глаза пускал…» По фамилии её нашли в тот же день, долго били, жгли сигаретами лицо. Насиловать никто не стал. Но забирать заявление она отказалась и после этого, немало удивив всех. Озлобились, и избили по-настоящему, как умеет бить только дворовая шпана в богом забытых подворотнях. И уже ночью, с сотрясением мозга и переломами, её вышвырнули на ходу из машины напротив круглосуточного травмпункта.
В ту же ночь, на той же кровати, на которой ещё недавно лежал Принц, лежала Ленка, всхлипывая в тревожном сне. Принц стоял на коленях рядом, положив ей на лоб тяжёлую ладонь. В кресле в глубине комнаты развалился Алекс
- Мент? – полуутвердительно спросил Принц.
- Хуже. – Алекс недобро усмехнулся. – Ловко ты меня тогда поимел с овчаркой. Верно, немец – служебная собака, и любой профи, видевший её в деле, боится. Не боятся только дураки, да и тем не долго.
- Зачем влез?
- Не хотел смотреть, как ты загнёшься. У тебя тахикардия началась, а сердечко гаденькое, как у всех наркологов. На третьи сутки – пик. И ты бы его не пережил.
- Зато её бы мучить перестал. – Принц помолчал. – Я же так и хотел, Алекс, либо крякнуть, либо человеком стать. А нахера вот это всё…
Он беспомощно оглянулся вокруг. Алекс медленно закурил. Принц поднялся, прошёл в угол, и завозился там, позвякивая металлом и стеклом. Алекс знал, что будет дальше. И закрыл глаза, чтобы этого не видеть. Его можно было спасти, для этого нужен был режим и наблюдение врачей, это страшно, но излечимо, а силы воли у этого парня хватит на батальон. Но он не сказал ничего. Потому, что так будет лучше? Кому? Ему, рассекреченному дворовым босяком, работающему под прикрытием в крупнейшей мафиозной структуре города, или ей, этой девочке, которая стонет сейчас на кровати, заново переживая во сне кошмар, только что пережитый наяву? У него не было ответа на эти вопросы. Он не смог не приехать, когда она позвонила, захлёбываясь в истерике и умоляя спасти. Не смог. Именно потому, что ехать не имел права. Этот парень стал покойником, как только вычислил его, вычислил мимоходом, не придавая этому значения, как не придавал значения уже ничему в своей жизни. И поэтому он приехал. И спас ему жизнь. А сейчас спокойно сидит и ждёт, когда этот больной наркоман сделает за него его работу. На которую у него, тренированного убийцы, просто не хватило сил.
- Расскажешь ей всё сам, лады, коммандос? – хриплый голос вырвал его из полузабытья и швырнул в реальность. Принц стоял у кровати, нежно глядя на спящую Ленку. В руке, свободно свисающей вдоль тела – шприц, с дозой, достаточной для четверых. «Золотая смерть наркомана». Принц поднял голову, и встретился с ним взглядом. И Алекс понял, что он всё понимает, абсолютно всё, даже то, о чём он думал минуту назад и в чём уже сейчас страшился признаться самому себе. Принц улыбался, холодно и насмешливо.
- Ты прав. Так будет лучше. – Всё также глядя на неё, медленно сделал себя укол, неловким кулем сполз к краю кровати, последним осознанным движением обхватил её ноги.
Полчаса спустя Алекс встал. Тихо подошёл к кровати и долго смотрел на этих двоих. Подобрал шприц, из внутреннего кармана достал небольшую коробочку с аккуратно упакованными ампулами. Щёлчком отбил горлышко одной из них, заправил, отработанным движением спустил воздух, усмехаясь про себя нелепо сработавшим рефлексам. Не всё ли равно, будет ли у трупа закупорка вен? И аккуратно, почти нежно, ввёл раствор в Ленкину ногу. Он любил её. И рассказывал ей всё. Или почти всё. А Алекс не имел права рисковать.
В квартиру он вернулся уже под утро, неслышно прошёл в ванную, снял рубашку, брызнул себе в лицо по зимнему ледяной водой из-под крана, привычно фыркнул и поднял глаза. На него из зеркала смотрел чужой, хотя знакомыми были и глаза, и нос, и твёрдая линия рта, но что-то была не так, он мучительно пытался понять, что же, всматриваясь воспалёнными глазами в ровную гладь стекла, и, наконец, понял. Человек в зеркале был седым. Алекс долго смотрел в свою отражение, стараясь навсегда запомнить, врезать его в свою память, а потом медленно взял с полки машинку. Проводя вибрирующим станком по короткому модно стриженному ёжику волос, он знал, что не в день выпуска в далёком военном училище, не тогда, когда приходилось прыгать с парашютом на далёкие ночные огни, а именно сегодня, сегодня ночью, он стал профессионалом. И именно сегодня, так же окончательно и навсегда, он перестал быть человеком.
11
- Сетка! – Дёник радостно засмеялся, вывертом ракетки отправляя мяч обратно. Алекс не глядя поймал его левой рукой, неуловимым движением швырнул навстречу двигающейся ракетке в правой, и мяч, победно отстукав два такта по столу, ушёл в никуда за спиной Дёника.
- Силён, чёрт! – Напарник восхищённо покрутил головой. – Айда по пиву. Партия!
Рассевшись за небольшим столиком в углу спортзала, открыли холодные запотевшие бутылки. Дёник просматривал газеты, пренебрежительно хмыкая, листая страницы почти не глядя. Но на одной из них внезапно наткнулся на что-то интересное. Внимательно перечитал несколько раз, морща лоб, и, наконец, спросил:
- Слушай, Алекс, помнишь пару месяцев назад, ещё при Принце, когда Лысый сел, как фамилия была той бабы, что заявление писала? Её потом Цыпа с ребятами укатали так, что вони было на неделю.
- Рябуш Людмила Ивановна. – Алекс никогда не забывал мелочей.
- А, не, то не она. Однофамильцы. Вчера в горбольнице от какой-то херни скончалась некая Рябуш Нина Ивановна.
- Сколько лет? – спросил Алекс, сам не зная зачем.
- Девять. Мелкая совсем.
- А от чего скончалась? – Алекса гнал вперёд неумолимый инстинкт охотника, почуявшего дичь, хотя зачем ему это – он не понимал по-прежнему.
- Что-то с почками связано, жутко умное и страшное. Факт в том, что на операцию надо было шесть тысяч баксов, и делать не у нас. Как тебе?
Алекс сделал глоток и закрыл глаза. Шесть косых. Цена откупа за ложное заявление. Когда он открыл глаза, Дёник всё так же удивлённо и жизнерадостно просматривал газету. Коротко вскинул взгляд:
- Ну как совпаденьице? Обе Рябуш, обе Ивановны, Людмила и Нина. Нехило, а?
Алекс устало посмотрел в глаза напарнику и тихо сказал:
- Дёник, совпадений в этом мире не бывает.
|
|
| Мордоровот |
2001-07-10 |
5 |
5.00 |
1 |
|
|
Иногда искусство требует жертв |
|
|
|
|
| |
– Ты говорил, что если нам повезёт, то мы сможем его увидеть.
– Говорил. Но я не сказал, что нам обязательно повезёт.
– Да, и теперь мы в этой яме, где вообще ничего не видно.
– Я бы сказал, что вам всё же повезло.
– Кто здесь?!
Смех за пределами видимости.
* * *
Полицейская машина обогнала его и сбавила скорость, двигаясь чуть впереди.
«Останавливай или проезжай, чтоб тебе пусто было» – подумал он не свою мысль.
Машина продолжала ехать.
Он остановился, бросил сумку на землю. Тогда машина остановилась. Открылись две двери, из каждой вышло по полицейскому.
– Сэр, подойдите к машине и положите руки на капот, – сказал один, сунув дубинку за пояс.
Он сделал, как его просили. Полицейский стал его обыскивать. Второй подошёл к сумке. Присел. Протянул руку к молнии.
– Лучше этого не делать, – посоветовал он.
– Заткнись, – предложил полицейский и двинул кулаком в рёбра.
«Не очень-то вежливо» – не сказал он.
Второй не сделал, как ему советовали.
Она вылетела молча, экономя время. Только когда оба патрульных были мертвы, тварь позволила себе радостный вопль.
Она не стала совершать прежней ошибки и нападать на него. Позже.
Она взмыла в небо и быстро скрылась за облаками.
– Придурки, – обратился он к трупам, забирая свой бумажник и ключи от машины. – Заставить бы вас за ним погоняться. Удержавшись от плевка, он сел в машину и погнался.
Глядя на дорогу, он улыбался своим мыслям.
* * *
Довольно далеко от места.
Он лежит в своей засаде и наблюдает в бинокль с большим увеличением за местом.
Он очень осторожен. Старается не шуметь (вполне успешно). И, конечно же, никакого огня. Рядом с ним естественный источник сильного аромата, чтобы замаскировать свой запах. Для него это не внове.
Он затаился. Он ждёт.
Вскоре он замечает тёмную точку в небе. Она растёт, приближаясь. Тогда он нажимает кнопку на пульте и, где-то там открывается клетка, из которой выходят несколько крупных плотоядных.
Они не видят, кто к ним приближается. Они пасутся.
Смерть застигает их врасплох. Обедая, они становятся обедом.
Видя это в бинокль, он улыбается.
* * *
– Я прошу прощения, но не смог сдержаться. Этот вопрос фигурирует в нескольких довольно смешных историях. У меня уже рефлекс на него. Ещё раз простите.
– Кто Вы?
– Меня зовут Джим Хантер. А как мне звать вас?
– Лени
– Гари.
– Очень приятно.
– Взаимно. А что это за место?
– Это яма.
– Спасибо. А для чего и кто её выкопал?
– Чёрт. Мой фонарь при падении повредился.
– Уверяю Вас, Гари, с фонарём всё в порядке. Дело в яме. Здесь находится оборудование, которое излучает волны, создающие определённое поле. Поэтому фонарь не работает. Эта яма – ловушка. У меня есть хобби: я – охотник. Пару недель я прикармливаю здесь своего подопечного.
– Две недели назад из стада пропали первые коровы. Пастухи утверждают, что их ворует крылатое чудовище. – Они видели, как оно летело к этой горе, и полагают, что здесь его логово.
– Я вам больше скажу: его логово в этой яме. Угадайте кто у него на обед сегодня?
– Вы хотите сказать, что…
– Да, Лени, именно. Он очень обрадуется вам. Думаю, он примет вас за охотников-неудачников. Зато вы его увидите и гораздо ближе, чем могли мечтать.
– О, чёрт! Лени – это всё из-за тебя.
– Нет, Гари, Лени здесь вовсе не при чём. Это моя авторская задумка.
– Что?
– У меня хобби – я писатель. Пишу рассказы.
– Вы же говорили, что Вы охотник.
– У Вас отличная память, молодой человек. Одно не исключает другого, а даже наоборот. У меня появляется идея, я её реализовываю, а после описываю. Получается весьма реалистично.
– А нашу беседу вы тоже опишите?
– По-моему, это хорошая находка. Оригинальный литературный приём. Лени, тебе было бы интересно читать такой рассказ?
– Не знаю, сэр. Если бы я его прочитал, то смог высказать своё мнение.
– Извини, может быть в другой жизни.
– Но разве ничего нельзя сделать?
– Понимаешь, как плату за свою способность, я должен отдать человеческую жизнь. Да и Дракон, когда сыт более уязвим. Он надеется на свою тайную силу, которая попадёт под действия моего поля.
– Стоп, стоп. Вы послушайте себя. Вы говорите, как два психа. Создаёт ситуации, а потом описывает. Вы что Бог? А Дракон? Откуда Вы его возьмёте? Динозавры и те давно вымерли.
– Гари, конечно, я не Бог. И с Драконом было бы тяжело справится. Я вовсе не псих, поэтому пришлось придумать детёныша Дракона.
– Детёныш? Да Вы определённо псих, мистер! Лени, его надо сдать шерифу.
– Ничего не выйдет. Не советую тебе особо дёргаться. Без прибора ночного видения в такой темноте ты убьёшься ещё раньше, чем Дракон прилетит.
– Да уж, влип.
– Что ты там бормочешь, Лени? Мы оба влипли!
– Извините, ребята, прибор показывает, что Дракон приближается. Я должен покинуть вас. Не хочу мешать его трапезе. Пересижу в своём убежище и подожду, пока он заснёт. Не обижайте его, он всё-таки ребёнок. Всего доброго. Прощайте.
– Пошёл к дьяволу. Лени, сделай что-нибудь!
– Тихо. Я думаю.
* * *
– Интересный рассказ, мистер Гудвин. Неожиданная развязка. А этот Лени напомнил мне Вас. И не только именем. Ловко он договорился с Драконом, совсем как Вы убеждали меня издать вашу книгу. Теперь я рад, что – Вы меня убедили. Как Вам такое в голову пришло?
– Странные вещи происходят, когда сталкиваются Творители.
– Что Вы сказали?
– О, простите. Я уже обдумываю следующий рассказ. Иногда не замечаю, что делаю это в слух.
– Понятно. Вы сказали Творители? Кто это?
– Почти Творцы. Создания, которые могут больше людей, но меньше Богов.
– С нетерпением буду ждать. Всего доброго.
– До свидания.
Логунов Александр aka Мордоровот.
(27.06.01)
|
|
| Oleg Bol |
2001-07-10 |
5 |
5.00 |
1 |
|
|
Будь осторожнее с желаниями - они могут исполниться! |
|
|
|
|
| |
БУДЬ ОСТОРОЖНЕЕ С ЖЕЛАНИЯМИ -
ОНИ МОГУТ ИСПОЛНИТЬСЯ!!!!!
Я нормальный мужик, не верящий ни в Бога, ни в Черта! Курю, иногда выпиваю, иногда дерусь, иногда занимаюсь сексом с подругами. Почему во множественном числе? Ну, в общем-то, было бы странно прожить жизнь и переспать только с одной девушкой! Родители наградили меня довольно симпатичной внешностью, поэтому от подруг просто нет отбоя. Чего только я не перепробовал: и черненькая, и беленькая, и рыженькая, и сразу несколько - вообщем, я получал от жизни немало удовольствия. С деньгами тоже не было никаких проблем. Мой бизнес процветал (если честно признаться, то и тут мне помогли родители), и я порхал по жизни, как мотылек: беззаботно и счастливо. Единственное, на что у меня было табу - это наркотики. У меня крепкие мозги и кайфа от жизни я получал достаточно, чтобы не стимулировать себя всякой дрянью. Поэтому то, что со мной произошло, никак нельзя назвать наркотическим бредом. Так как, еще раз повторяю, я никогда в жизни не употреблял никаких наркотиков.
Итак, я приступаю к рассказу о самом страшном дне в моей жизни. После того, что произошло, я не мог жить как раньше. Насколько страшен был этот случай, настолько и поучителен.
Та осень, 199... года выдалась прохладной и дождливой. Дожди и слякоть начинали действовать на нервы. И даже лучшее лекарство от хандры: потрясающей секс с потрясающими красотками, перестало помогать. Я ужасно себя чувствовал . Мне не хотелось видеть друзей, и чтобы никто не мог меня побеспокоить, я отключил телефон. Телевизор мне не хотелось смотреть, поэтому я просто лежал на диване и тупо смотрел в окно, по которому текли ручьи слез от дождя. Я поднимался только для того, чтобы съесть бутерброд и снова ничком падал на еще не успевший остыть от моего тепла диван. Я понимал, что еще пару таких дней, и я впаду в такую депрессию, что последствия её будут не предсказуемы. Но что-то предпринять, чтобы изменить настроение я не мог. Я стал получать удовольствие от этого состояния. Я как будто не жил и жил одновременно. Тишина и одиночество стали моим любимым времяпровождением. Я чувствовал, что устал от жизни. От суеты, от шума, от движения. Я почти все время спал, а когда просыпался мечтал только об одном: никогда больше не просыпаться. И вот в один из таких дней, ко мне в голову вкралась мысль раз и навсегда покончить с жизнью. Свести с ней счеты. Я равнодушно думал о том, как удивятся мои друзья и будут недоумевать мои родители, узнав что, я это сделал. Причин убивать себя у меня ведь не было абсолютно никаких. И чем больше я думал об этом, тем привлекательнее мне казалась эта мысль. Наконец-то я обрету долгожданный покой и тишину. Вечную тишину. Не будет никаких проблем, бессмысленных любовных похождений, ненужных стрессов, предательства друзей. Сколько дней это продолжалось, я не помню. Сны сменялись неясной, смутно определявшейся явью. Я перестал понимать, где день, а где ночь. И, наконец, я уже не понимал жив я или нет. И вот, где-то на границе между желанием жить и желанием умереть, в которое я сознательно себя ввел, я услышал голоса. Сначала тихие и неразборчивые, а затем все громче и яснее. Словно два человека спорили из-за чего-то, но вот, из-за чего я не мог понять. Я лениво стал прислушиваться к их разговору, недоумевая, как громко они говорят. Будто находятся рядом со мной.
- Зачем он тебе?- услышал я разборчиво один голос.
- Какая тебе разница? Ведь его душа даст нам шанс пожить целый час, как обыкновенные смертные! - насмешливо отозвался другой.
- Он не сделал ничего плохого! - кого-то защищая, ответил один из собеседников.
- Но и хорошего он не сделал ничего ! -второй собеседник казался удивленным. - Что тебе до него? Ведь от него так же мало проку, как в тухлом яйце под наседкой!
Я с трудом приоткрыл глаза, потому что мне почудилось что эти некто склонились над диваном, внимательно разглядывая меня. И.... я увидел их лица. Сон это был или явь, но эти лица я не забуду никогда. Их лица были прекрасны. Они сияли. Но сияли страшной, какой-то неземной красотой. Красотой разрушения, порока и чего-то еще, что не дано понять простому смертному.
- Кто вы? - я удивленно рассматривал их.
Эти двое недоуменно переглянулись.
- Он что видит нас?
Один из них присел около меня на диване. Тогда как другой остался стоять возле окна.
- Я тот, кто помог тебе понять твое самое сокровенное желание.
- А я, - отозвался другой, - тот, кто поможет тебе его осуществить.
От его голоса тихого, вкрадчивого, словно шелест осенней листвы, у меня мурашки пошли по телу.
- Мое желание? Какое желание?
Он рассмеялся, и от его смеха я словно заледенел.
- Ты хотел уснуть и не проснуться, помнишь? Ты мечтал освободить свою душу и покинуть эту землю, с ее проблемами, болью, ненавистью. Я помогу тебе!
Я попытался пошевелиться, но мне это не удалось.
Первый, казалось с жалостью, посмотрел на меня и обратился ко второму Яснолицему.
- А как же насчет шанса? Ты помнишь правила, установленные Самим?! Каждый из смертных имеет один шанс. Мы должны придерживаться правил!
Я практически ничего не понимал из их разговора, но чувствовал, что это очень важный разговор.
- Я помню правила, - раздраженно вскинулся Второй. - Но в этих правилах также говориться, что смертный может получить шанс, если сам этого хочет и только в присутствии своего Ангела-хранителя. А ты видишь его Ангела?
Первый пожал плечами.
- Я уверен, что он где-то рядом, - прошептал он Второму. - И внимательно следит за нашими действиями. Помнишь, что сделали с Аумтирой? Ведь она тоже не придерживалась правил. И теперь целых 4000 лет она не сможет показаться на Земле и петь свои дурацкие песенки. И все из-за того, что она так сильно хотела тело той актрисы, помнишь американку с белокурыми волосами, что не дала ей никакого шанса измениться. А ведь в Книге Судеб у женщины все должно было быть по другому. Как же ее звали? Все время забываю....
Второй на секунду задумался.
- Кажется, Мерилин Монро! Ну, или что-то вроде того.
Он недоуменно почесал себе нос.
- Никогда не думал, что так буду хотеть быть человеком. Ну хорошо, будем придерживаться правил.
Он повернулся ко мне и вкрадчиво произнес:
- Чего ты больше всего хочешь? Я исполню любое твое желание.
Эти двое наклонились ко мне и так пристально стали на меня смотреть, словно от моего ответа зависела их судьба.
Я чувствовал необыкновенную слабость. Ответ, отправивший бы меня на тот свет, готов был сорваться с моих губ, как вдруг я услышал ... гром. Засверкали удивительные молнии. Какие-то абсолютно круглые молнии. И я почувствовал запах: свежий запах земли и цветов. Я увидел море. Бескрайнее море в ужасный шторм. Я видел себя на утлой лодченке в безумствующем море. То, что я чувствовал на этой лодке, нельзя передать словами. Только эмоции и желание ЖИТЬ!!!! ЖИТЬ, ЛЮБИТЬ, БЫТЬ ЛЮБИМЫМ!!!!
- Так чего же ты хочешь? - откуда-то далеко до меня донесся разъяренный голос Второго Яснолицего.
- Жить, - чуть слышно прошептал я и провалился в глубокий сон без сновидений.
А что было после пробуждения? Я думаю, что это нетрудно представить любому человеку, который любит ЖИЗНЬ!!!!!
|
|
| Артур Иванов (БАРАМУНДА) |
2008-03-02 |
10 |
5.00 |
2 |
| |
|
| |
Артур Иванов (BARAMUNDA)
Букашка..
Девятый этаж. Жадные крики невидимых чаек, звезды дальних маяков ярко вспыхивают в мраморной пустоте прохладной ночи. Зарево огней большого города, где-то там, за горизонтом. Море чуть слышно поёт свою вечную песню.
Стоял февраль, бесснежный тёплый февраль, и не было никого и ничего кругом на миллионы и миллиарды световых лет – только Я и ОНА, да наш сиюминутный добрый Мир.
Мир с запахом киви и сухого „Bordeaux”, хрупкий мир, сложенный из кусочков белого пористого шоколада и солнечных мандариновых долек. Мир, где, чудесным образом, две озябшие руки, соприкасаясь, порождали тепло – тревожное, сладкое тепло...
Ещё час назад мы бродили одни тихими улочками заснувшего курортного городка. Прошлись по безлюдному пляжу, зачёрпывая обувью мелкий песок, вдыхая запахи совсем не грозного, мягкого моря. Держались рядышком, под ручку, пока ещё настороже, как будто немного опасаясь друг друга.
Скорпион – идущий на Запах Женщины, Близнец – расставивший силки на Мужчину...
Белое чилийское вино - к судаку, апельсиновый сок – к стейку, сигареты – к кофе... Мы говорили обо всем, что занимало нас, что мучило нас...
О Том, Что Нельзя Говорить Даже Маме.
***
- Ой, я кругом такую кашу заварила!
- Иди ко мне, “каша“, - ласково, но настойчиво притянул я её к себе. Она подалáсь, миленький тёплый зверёнок. Моя Букашечка...
Тихо скользнул на гостиничный палас и затаился где-то, лифчик – последняя девичья крепость. Руки обняли, жадно-торопливо, ароматную персиковую плоть… Одеяло отлетело прочь, словно парус сорвало с грот-мачты, внезапно налетевшим шквалом…
Губы нашли губы...ласковую грудь.. нежные сосочки... Губы нашли всё...
Страсть не мешает дружбе, страсть изменяет дружбу, страсть превращает дружбу в лю... или в ра...
Сладко – если готов, горько – когда понарошку...
Упали от стыда розы, любопытные старушечьи уши жадно прильнули к стенам. Мир отступил. Карусель со скрипом завертелась. Билетов больше нет. Мы отдались друг другу...
Я убивал её нелюбимого мужа, Она – мою нелюбящую жену.
Мы танцевали Танго Обнаженных Тел.
“ Не говори ерунды!
Ты самый лучший,
Добрый, сильный,
С тобой безумно
Интересно,
Я очень Тебя люблю!
Мой
Самый Крепкий Друг! ”
И закончилась ночь. И было утро. И был бодрящий крепкий кофе в придорожном ресторанчике.
Солнце выглянуло из за серых туч, благословив нас на жизнь своей загадочной языческой улыбкой. Горячий шоколад в миниатюрных чашечках - ароматный и восхитительный. Завистливо-оценивающие взгляды прохожих. Жирные утки в городском канале. Прохладный сок свежевыжатых апельсинов. Запах ментоловых сигарет в моей машине. Долгий и нежный поцелуй на перроне.
А сердце громко кричало:
- Не отпускай!
Разум устало молчал... Рассыпáлся Наш ласковый Мир...
***
А в том, Другом мире – розовощекая горничная, допивающая, взахлёб, дорогое вино из бутылки. Бесстыдно обнаженная остывшая постель. Сакрально-целлюлитные старушки с загадочными, оживленными лицами, сбившиеся в кучку, в фойе у лифта. Обсуждают, осуждают...
Огрызки и обёртки Нашего Мира напоили, насытилили Их жалкий мир.
Берите вдоволь – не убудет! Давитесь, пейте на здоровье! Мы создадим ещё множество чудных Миров, завалим вас, по самые любопытные уши, хламом, ненужным, пустым... Заставим биться ваши очерствевшие сердца, заставим шевелиться ваши костлявые языки, заставим разгореться ваши потухшие глаза!
А пока – Храни Вас Господь!!!
***
Поезд умчал её за край бесконечной вселенной. Один, совсем один. Руки помнят каждый её бугорок... эх...
„ Один мой друг даже
приревновал меня к
тебе! Правда глупо? ”
„ Ti dumae6j, ko mne
neljzja prirevnovatj? ”
„ Конечно, можно..
Прости, я не Так
Хотела сказать... ”
Губы сохнут от жáра... 38,5( 0)... Микстура... Спать, спать, спать... Запах Женщины... 00:07... Тёплый февраль...
„Сладких снов... ”
„Sladkix snov, milaja... ”
***
|
|
|
) произведения по: [названию][автору][дате][оценкам]
