| Антик |
2006-02-08 |
5 |
5.00 |
1 |
| |
|
| |
Восставший обречён мечу.
Бегущий обречён забвению.
Девиз Храма
Тягучий рассвет вставал над Подгоренью. Сквозь ускользающий сон в сознание проник робкий стук в дверь. "Пора, Мастер, солнышко на всходе". Ага, Сверчок, оруженосец, подумалось сквозь сон. Славный мальчонка, не ленив, услужлив, умом остёр. Этот не проспит.
Быстрым, заученным за годы странствий движением, откинул шкуру пергаментной пантеры, служившей одеялом. Даже на самых блохастых постоялых дворах спалось под ней спокойно, не досаждали кровососы. Запах от неё, правда, такой, что разборчивые, мужским вниманием не обойдённые, трактирные девахи, на ночлег не напрашиваются. Оно и к лучшему – воину раскисать не след, особливо перед серьёзным делом.
Быстро вскочил на ноги. Раз-два, раз-два, харе Кришна, харе Рама. Чистая Сила втекала через астрал, наполняя чакры уверенностью и силой. Затеплил светец. Сквозь приоткрытую дверь неслышно проскользнул Сверчок с тазиком для умывания. Странный он, этот парнишка. Прибился с полгода назад, когда он, известный уже драконоборец Хаккер, был нанят старостой небольшой деревушки, затерянной в лесах Западного Фьёрварда, за оговоренную награду – тридцать имперских тугриков – освободить округу от забредшего туда гигантского жлоктуса. Вообще-то звери эти не плотоядны, но вред наносят преогромный, вытаптывая овсы, а уж коли до репища доберутся, голодать деревне, считай до следующего урожая. Жлоктуса Хаккер завалил без большого труда, вогнав длинную дагу между четвертым и пятым глазом, аккурат в нервный ганглий, но и сам крепко от него получил напоследок, неосторожно подойдя к левому хвосту. Тупая тварь, уже дёргаясь в конвульсиях, метнула в него крак – кусок окаменевшего навоза, величиной с добрый арбуз. Придя в себя, он обнаружил, что лежит на лавке в корчме, а рядом с ним стоит худощавый юноша, на вид лет шестнадцати, в дорогом зелёном кафтане, щегольских сапожках и с небольшим, старинной работы, кинжалом на поясе. По словам корчмаря, мальчишка притащил его с околицы, где довелось со зверем схлестнуться. Что-то здесь не сходилось, не мог Сверчок, как назвал себя парень, протащить его, восьмипудового атлета, да ещё в полной броне, да в бессознательном состоянии, добрых четыре версты от ристалища до корчмы. Но лучшего объяснения не нашлось, корчмарь стоял на своём, а Сверчок стал оруженосцем, слугой, другом и личным лекарем, ибо, несмотря на малые года, был на диво жилист, вынослив и в ранах смыслил, что оказалось весьма кстати.
Поплескав в лицо ледяной воды, стал, с помощью слуги одеваться. Натянул мягкие кожаные штаны и такую же рубаху. Сверчок тщательно затянул все ремешки, все застёжки, проверил, что бы все швы и разъёмы одежды были закрыты кожаными клапанами и накладками. Рубаха и штаны драконоборца, сшитые из кожи зелёной тулумской змеи – последний рубеж его обороны. Ежели какой гад плюнет ядом, кольчуга не спасёт, просочится отрава через неё, а вот зелёная кожа выдержит, нет такого яда, чтоб её разъел.
Раскрыв заветный сундучок, перебрал свои талисманы и обереги, выбирая, какой надеть на сегодняшнее дело, по всему видать, труднейшее. Поколебавшись, надел на шею тонкую, но невероятно прочную нить, скрученную из волокон лукового дуба, с закреплённым на ней особым ведунским узлом детородным когтем аверса, маленького уродливого дракончика из Западной пустыни. Два года назад он по случаю купил его на столичном базаре у полусумасшедшей старухи, явно не знавшей ему настоящей цены, всего за две лепты, и пока ещё ни разу не надевал на битву. Похоже, настало его время.
Потом подошла очередь боевых сапог и гибкой, двойного плетения, кольчужной рубахи, длинной, доходящей почти до колен. Пластинчатого доспеха драконоборцы не признают, считая, что он сковывает движения. И шлема обычного ни один из сотоварищей Хаккера, выходя на порождение Тьмы, не наденет, ибо шлем поле зрения сужает, да и слышно в нём плохо. Вместо шлема воин натянул на голову облегающую кожаную шапочку с налобным обручем, на котором подвижно закреплено Драконье забрало, тонкая пластина, из горного хрусталя вырезанная и отполированная умелыми мастерами до полной невидимости. Такое забрало и от яда лицо оборонит, и обзор не уменьшит.
Так, теперь надлежит подобрать оружие, годное на того, с кем сегодня в смертную лотерею, как говорил тот чудной старец, сыграть придётся. Хаккер осмотрел свой арсенал, развешанный по стенам тесной комнатки и, не колеблясь, взял в руки Утреннюю Звезду, стальной двухфунтовый шар, утыканный длинными, в две ладони, заершёнными шипами, подвешенный на прочном кожаном ремне. Оружие это страшное, да мало кто им по настоящему владеет. Хаккер владел им мастерски. Старик этот чудной, как увидел, что драконоборец с ним вытворяет, сказал, ухмыльнувшись в седую бороду: "Ну, ты прямо как боевой вертолёт". Непонятный он, этот старик. Борода седая, а глаза молодые совсем, лицо простецкое, нос картошкой, морщинки добрые вокруг глаз, а загляни туда – такая Сила из него прёт, аж не по себе становится. Сверчок их познакомил третьего дня, как только со старостой Подгоренским договор сладили. Посидели в корчме, попили тёмного пива, поговорили. Говорили-то всё больше Хаккер со Сверчком, а старик только слушал внимательно, да улыбался одними губами. А потом полез в свой объёмистый кошель, достал странную такую штуку, нож не нож, шило не шило, так, палочка стальная на чёрной рифлёной рукоятке, а конец не заострён, а как бы крестик на нём выпуклый, протянул воину, да и говорит: "Держи так, чтобы не потерять и достать быстро. Остальное тебе Сверчок расскажет. Да помни – как в мёртвой зоне окажешься, то времени у тебя будет – до ста досчитать. А там только на друга твоего надежда и останется". Хаккер на Сверчка посмотрел, тот только кивнул, повернулся, а старика и нет, как не было.
Ну, ить ладно. Подвесив кистень на пояс, драконоборец снял со стены отцовский фламберг, доброй гномьей работы меч. Жуткого вида двуручник шипя, вылез наполовину из чёрных ножен. По серой, матовой плоскости причудливой вязью текла Молитва смерти, написанная на столь древнем языке, что во всём Упорядоченном нашлось бы не более пяти-шести созданий, до конца сумевших бы понять все четыре слоя смысла, которые были в ней заложены. Сверчок помог Хаккеру закрепить его на спине, внимательно осмотрел ремни, подёргал кованые пряжки и, протянув руку, снял со стены конный ангмарский арбалет, а из висящего здесь же тула – один тяжёлый стальной болт . Посмотрел долгим взглядом на Хаккера, тот улыбнулся и хлопнул друга по плечу.
Вышли из гостевой комнаты и спустились по скрипучей лестнице в корчму. Там уж ждали их подгорянские набольшие – сам староста, приземистый, поперёк себя шире, мужичина, в дорогом нанковом казакине, вахмистр Грост, командир подгорянской полусотни, учитель воскресной школы, мэтр Харадей, уездный колдун-синоптик Тафт, по прозвищу "Три погоды", несколько купцов побогаче, а чуть поодаль, как бы отдельно от всех и, одновременно, как бы над всеми, строгий и стройный в своей светло-серой, тонкого сукна рясе, приор местной церкви Спаса-Хранителя, преподобный Теофраст. По древней традиции драконоборцев – никаких речей. В полной тишине вошла супруга старосты, статная, со вкусом, хоть и несколько старомодно одетая, дама, неся на чёрном, лаковой росписи подносе, старинный, синего хрусталя графин и маленькие серебряные рюмки. Не говоря ни слова мэтр Харадей наполнил их тёмно-красным, почти коричневым, валернским, каждый из присутствующих, брызнув предварительно несколько капель на пол, осушил свою рюмку. Не участвовали в этом только драконоборец и его слуга. По той же традиции, воин, идущий на поединок с нечистью, не должен перед боем ни есть, ни пить.
В полном молчании они вышли во двор, где Гростов урядник подвёл к ним лошадей – могучего Мейсона, Хаккерова жеребца, и поджарую, стремительную Иден , кобылу Сверчка. Драконоборец потрепал по шее своего любимца и тот, предчувствуя битву, радостно заржал, распахнув чудовищную пасть с двумя рядами двухдюймовых клыков. Волчий оскал рядом с ней показался бы милой улыбкой юной воспитанницы Подгоренского колледжа благородных девиц. Иден, прядая одновременно всеми четырьмя ушами, потянула было в сторону, но, почувствовав руку хозяина, успокоилась. "Ну, храни меня Пта, предвечный и нерождённый", пробормотал Хаккер, неожиданно легко вскакивая в седло. Подошёл хмурый, в избитых латах, Грост.
– Может, подсобить тебе всё же, а, Мастер? Мы бы его, вражину, издаля болтами пошшупали, всё ж тебе полегше было бы.
– Ты, кметь, о том и мыслить не моги, токмо парней своих положишь зазря, а мне от твоей подмоги одна маята будет. Да и болты твои ему – што хоботяре горох. Ты тута нужен, мокрогубов от села гонять, да людишек лихих ущучивать, порядок блюсти, дабы честный налогоплательщик в покое жил. Не серчай, Грост, тебе – твоё, мне – моё.
Тронулись. По правде сказать, лошади в таком деле и с таким врагом нужны только для того, чтоб до места добраться, ноги не сбив и колотья в боку не заработав. По Закону Равновесия порождение Тьмы можно победить. Не всякий раз, но можно. Но только в одном случае – сражаясь с ним один на один. Потому и возник более двухсот лет назад на базе имперской школы Фумите-до при Храме синего Лотоса, клан драконоборцев, куда приходили избранные воины, наделённые не только физической силой и воинским мастерством, но и силой духа, позволяющей им противостоять эманации зла, которую монстры, даже младшие из них, вроде жлоктуса, либо хряпеня змеиного, столь щедро в астрал изливают, что у простого, пусть храброго воина, но не из клана избранных, на двадцатом счёте родимчик случается.
Ехать не больно-то и долго пришлось, вёрст может шесть альбо семь. Как за Сивый хутор, давно уж заброшенный, с провалившимися крышами хлевов и амбаров, заехали, тут его и узрели. В ста саженях севернее хутора небольшая каменистая гряда, вот на ней он и угнездился.
Каменный Злобень, Тьма его забери. Нет для поселян нечисти страшнее. А ведь у него даже ног нет. Лежит эдакая бурая туша, размером с добрый пятистенок, и ничего, вроде не делает. Ни тебе щупалец, ни клешней шипастых. Две шеи, две головы. Одна, Правая, на гибкой, в узел завяжется, чёрной змеиной шее, безглазая и безмозглая, лежит в клубок свернувшись, на спине и дремлет вроде, ну чисто ужак, только саженей пяти . Вторая, Левая, на толстенной, покрытой жёлтой чешуйчатой бронёй, шее, не спит никогда, пялясь на мир тремя своими зелёными бельмами. Острый как копье, рог на носу, такой же на затылке, клыки в локоть. А в глубине огромного черепа – крохотный, размером с орех, Малый мозг. Большой-то, главный, он в глубине туши, а каков он из себя, никто и не скажет. Потому, что злыдня этого ещё не разу не убили. И ежели нечисть эта около хутора или села объявится, то его жители, которые окажутся в сей несчастливый миг не далее, чем в полуверсте от монстра, разум теряют напрочь, и с пустыми глазами бредут к нему, останавливаются от чудища в пяти шагах и тупо ждут, когда поднимется на гибкой шее Правая, и лениво, одного за другим убьёт.
И для драконоборцев нет врага страшнее. Сколько сих рыцарей головы свои в битвах со Злобнями сложили – никто не ведает. А дело в том, что броню монстра никакое оружие, руками человека, гнома, а хоть и эльфа Перворождённого, выкованное, пробить не может. И не потому, что та броня волшбой чужеродной защищена, а просто по причине её неимоверной толщины и прочности. И даже если наиболее ловкому да удачливому из них удавалось поближе подойти и срубить не защищённую бронёй Правую, то и тогда толку бывало чуть. Воля бойца, отдавшего все силы стремительному броску, безжалостно ломалась, и стоял он, в отчаянии наблюдая, как из чёрного обрубка выкручивается новая Правая, не в силах ни оружия поднять, ни бежать, не зная, как сказал поэт, где сердце спрута, и есть ли у спрута сердце . Вот почему Сверчок только один болт арбалетный взял. Не для монстра он предназначен, а Мастеру своему Последнюю милость оказать, ежели тот, парализованный порождением Тьмы, будет стоять в ожидании расправы, ибо негоже воину живым сытью для Злобня стать.
Шагах в ста, у одинокой кривой ольхи, остановились, спешились. Оруженосёц лошадей привязал, подал Мастеру его щит, небольшой, прочный, обтянутый шкурой Алмазного Слизня, порождения зловонных болот Южного Глива, напрочь лишённого нервной системы и хоть каких органов чувств. Двинулись. Впереди Хаккер, в правой руке – кистень шипастый, на шуйце – щит, не идёт – плывёт, ленивой, сонной походкой, годами упорных тренировок в Храме выработанной. Чуть поодаль, помаленьку отставая, оруженосец. В руках арбалет заряженный, болт стальной в зубах зажат, сам как тетива. Судьбу свою знает. Случись что с Мастером – ему-то Последнюю милость никто не окажет. Самому придётся, ежели успеет, конечно.
Идёт драконоборец, страшным усилием воли давит в себе все мысли, дабы чудище до поры до времени не узрело его Внутренним оком. Но вот заметило таки. Лениво повернулась Левая, упёрлась слепым взглядом в лицо воина, как бы спрашивая недоуменно, что за находники такие, отчего это еда без приглашения присунулась? А Мастер идёт себе, на лице улыбочка блаженная, только Утренняя Звезда на ремне всё шире покачивается. И вдруг как случилось что. Уж сколько раз видел Сверчок это на тренировках, а всё не может понять. Только стоял Хаккер рядом, а вот он уже в трёх шагах от монстра и гудит, как шмель в июле, шипастый шар, описывая над головой его широкие круги. И купился Злобень, метнулась вперёд Левая, схватила приманку. Заершённые шипы пронзили язык, нёбо, дёсны зверя, однако и двух счётов не прошло, как понял он свою ошибку и, выхаркивая кистень вместе с кусками собственной плоти, ударил в то место, где стоял драконоборец. Только там его уже не было, а стоял он рядом с тушей Врага, и смертоносный фламберг пел свою Песнь, завершая гибельный росчерк. И всё же Правая почти успела, без подготовки, из неудобного положения смогла ударить. Острые иглы ядовитых зубов монстра скользнули по непробиваемой шкуре Алмазного Слизня, сплетённой из карбоновых, как говорил тот старик, нитей, а фламберг, не ощущая почти сопротивления, перехватил гибкую змеиную шею. Не успела, Правая, разбрызгивая горячую, коричневую кровь, упасть на землю, как Хаккер, в последнем стремительном броске, чувствуя, как от страшного напряжения рвутся жилы, достиг места у самого основания Левой, той самой мертвой зоны, где она, не такая гибкая, как Правая из-за своей толщины и защитных пластин, достать его не сможет. В голове сразу как маятник застучал – три, четыре, пять. Пот заливает лицо, страшная усталость сковала тело. Волна чудовищной ненависти, источаемой гадом, обрушилась через астрал, ломая волю, убивая память. Спать, спать, спать…Ещё совсем немного и останется только надежда на то, что не промахнётся оруженосец, не даст монстру поругаться над живым другом. И тут как рубиновый огонёк вспыхнул в меркнущем сознании. Это, пробуждённый эманацией Злобня, зашевелился на груди оберег, тот самый коготок маленького песчаного уродца. "Вставай, вставай придурок, сколько работы, сколько девок ещё порожними ходят, а ты, слабак, разлёгся здесь, ровно кот холощёный!" И поплыли перед внутренним взором Мастера картинки, одна скоромней другой. Ну чисто твой Пентхаус, как сказал бы Сверчок. Так что, не будет этого у меня больше? Врёшь, гермафродит мерзостный, не возьмёшь! Последним усилием воли разорвал паутину морока, рука стремительно ныряет за голенище. Вот он, подарок старого волшебника. Отвёртка. Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять…Так, где эта самая крышка? Ага, не обманул старик. Серая плоская пластина, странные письмена, руны, не руны, "Open here", четыре клёпки блестящие, с крестообразной прорезью каждая. Тридцать девять, сорок, сорок один…Отвёртку вставить, покрутить против часовой стрелки. Первый саморез выпал и затерялся среди мелких камешков. Интересно, а разве у часов бывают стрелки? Сколько раз ходил в Подгоренье на площадь, смотрел на часы. Добрые часы, гномы ладили, лет сто уже стоят, только вот нет там никаких стрелок. Второй готов. Шестьдесят семь, шестьдесят восемь, шестьдесят девять… Боковым зрением видно, как из чёрного обрубка неумолимо выкручивается новая Правая, в безвольно раскрытой пасти мелкие, молочные пока, иглы зубов. Фламберг-то вроде бы и не далеко отлетел, сажени на три, не более, да нависает сверху, на изогнувшейся круто шее, Левая, брызжет ядом вперемешку с кровью. Четвёртый саморез выпал из отверстия, скользнула вниз крышка, открывая небольшую нишу. Восемьдесят девять, девяносто, девяносто один.… Опять надпись, те же письмена, одно слово "Push!", красная круглая кнопка. Ну Мастер, давай! Палец в кольчужной перчатке мягко надавил на кнопку. На мгновенье мир замер, потом покрылся мелкой сетью трещин, и вдруг исчез, а из бездонной тьмы Междумирья выплыла знакомая с босоногого детства надпись "Game over" .
....Ну ни фига себе, пробормотал Влад, отстраняясь от дисплея и с трудом возвращаясь в привычный мир. Ну орлы, вот это игрушка, что графика, что звук, чисто живое всё. Два часа не оторваться было.
– Слышь, Влад, кончай балду гонять, через двадцать минут семинар по ксенобиологии, препод же ясно сказал – кого на семинарах не увижу, на экзамене побрею конкретно. Ты что, крутым стал, стипешка не нужна?
– Да ладно, Стасик, не гони, успеем. Ты иди помаленьку, я сейчас тут всё повыключаю и подойду.
Странный он парень, этот Стасик, подумал Влад, глядя на нелепую фигуру приятеля, раскорячившуюся в дверном проёме. А может и не парень вовсе. Кто их поймёт, этих гурров трёхполых, они, видать, сами точно не знают, кто там у них парень, кто девка. То ли дело у нас, всё просто, как репа.
Влад стряхнул набежавшее вдруг оцепенение, генная память, чёрт её дери, зима ведь скоро, и, бормоча знакомое с детства:”…я и лошадь я и бык, я и баба и мужик”, заскользил по широкой университетской лестнице, споро перебирая всеми двенадцатью парами псевдоподий. |
|
| Антик |
2006-02-08 |
29 |
4.83 |
6 |
| |
|
| |
Ну какую же свинью в очередной раз подложили нам народные избранники! Я про каникулы эти рождественские. Вместо чтоб поесть, помыться, уколоться и забыться, в смысле на работу пойти, сижу в Инете. А поскольку пишущая братия энтузиазма в святочную неделю не проявляет, то новых шедевров не слишком много, сотни две, на один зуб. Вот так, чисто случайно, и наскочил я на сочинение г-на Патрушева. Ну, я конечно Патрушева Д.Е. не читал, но должен сказать – что-то меня в статье этой резко так прихватило. Что-то такое кондовое, хтоническое, то ли от сохи, то ли от ощущения колоссальной работы ума проистекающее и чем вышеупомянутый Автор всенепременно с нами желает поделиться.
Для начала г-н Патрушев растолковал нам, что такое стихотворение. Может он и прав, возможно не все это знают точно. Или, как собака – знать знаем, сказать не можем. Квинтэссенция патрушевского определения стихов – это красота. Благозвучность, мелодичность – основа поэзии. Ближе к концу своего сочинения Автор будет писать нечто совсем противоположное, доказывая, что вовсе необязательно соблюдать метр, созвучность – ну, на то он и Автор. Далее оказалось, что фраза и строчка - одно и то же. Каждая фраза, называемая в стихотворении строчкой, как правило, обладает свойством поэтичности, т.е. эстетической красотой фразы Если вдруг это вызвало у вас протест – не спешите возмущаться, главное впереди. Кое где Автор поднимается до высот афористичности: Любое стихотворение, имеющее смысл, несёт и смысловую композицию – некий набор образов, переведённых в речевую форму Иногда он немного перегибает палку, считая, что осталась только силлабо-тоника, а в ней – лишь ямб и хорей. Можно было бы напомнить Автору, что кроме 2-сложников есть 3-сложники, 4-сложники-пеоны, пентаметры, не говоря уже о тактовиках и, на худой конец, гекзаметре. Ну, а ежели всё это добро умножить на пиррихии, цезуры, левые рифмы и фантазию, то получится то, что в шахматах – неизменимо огромное, неисчерпаемое количество вариантов, годных на любой вкус, цвет и разрез глаз. Однако, чувствую, напоминать не стоит, сам всё знает, но притворяется. Притворяется, то есть лукавит. Пашет борозду и, так сказать, приплясывает притом. Произносить слова о том, что русская поэзия себя исчерпала, что нового ничего сказать нельзя, иначе как в русле стиха живого, самим же Патрушевым Д.Е. из головы придуманного и наизусть выученного, не что иное, как танец в борозде. О каком кризисе русской словесности и поэзии в частности, можно говорить, когда именно сейчас (и благодаря Сети – здесь Патрушев прав на все сто!) всплеск невероятный, пишут, наверное, сотни тысяч, не знаю, никогда такой статистикой не интересовался, и пишут, знаете ли, здорово, по-разному пишут, интересно. Много, естественно, подражательства, явной графомании, школярства. Так это ж не главное. Так много по настоящему глубокой, интересной поэзии, жаль ни времени, ни сил не хватит всего перечесть. Пусть из всего – только один процент останется, так ведь и это Монблан!
Но! Есть вещи поважнее, чем обсуждение кризиса в поэзии, и в этом сверхзадача автора статьи. Смысл затеянного им разговора – теоретическое обоснование и моральная амнистия некоего метода писания стихов, который я бы определил “Абы как…”. Но прежде, нежели изложить суть этого метода, Автор опуса не может удержаться от того, чтобы не попинать других, тех, которые в русло означенного направления не укладываются, тех кто напишет хиленький букетик виршей ямбом или хореем. Оказывается, традиционное стихосложение людям просто элементарно НАДОЕЛО. Почему-то в качестве примера отсталых традиционалистов единственно названа М.Лукенглас. Насолила она ему, что ли? Затем, в качестве неудачного новшества приведён пример белого стиха и верлибра, хотя формы эти для русского стиха скорее экзотичны, чем традиционны, в Термитнике, кстати, их не более 1,5%, да и новшеством их не назовёшь.
И наконец, Автор переходит к главному – к сути своего изобретения. Она, хоть и долго к ней нас подводили, проста, как селёдка с луком. Ежели отбросить глубокомысленные рассуждения, то в остатке получается – пиши, как хошь. Подвернулась рифма – вставь, нет – так и чёрт с ней. Написал первую строчку хореем, глянь – дактиль подвалил, под седло его. Самое главное – ни в чём себе не отказывай. Впрочем, передать своими словами всю глубину открытия, сделанного т. Патрушевым, практически невозможно. Приведу один (больше не буду, зуб даю) пример, очень характерный для этого метода:
Сколько чую идей... Как же я проглодался...
Как бы неочем было так долго писать...
Из гранита давно свежий стих высекался,
Но вот снова писать душа рвётся опять...
(Курсив мой, орфография автора)
Рвётся душа, славы первооткрывательства ей охота, лавров и гонораров, чтоб поклонницы в понёвах и с саженцами под мышкой в ряд стояли за автографом. И становится мучительно больно за бесцельно прожитые у дисплея месяцы, за гектары перепорченной бумаги, когда изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды. А нафик? Чего потеть, собственно? Завелась в головёнке мысль, пусть хоть завалящая, тут же её на холст, увековечь, пусть народ любуется. А что из неё во все стороны перья торчат, что не прибрана она и неряшлива, как баба-распустёха, так то и есть суть Нового-Направления-В-Искусстве! И страстно так захотелось примкнуть, стать в строй, приобщиться, что не удержавшись, согрешил. Слаб человек.
Когда бы в единое слово
Я смог бы все свои мысли бы укласть,
То пусть и пишу я ….хм… плохо,
То точно стал бы стихи сочинять!
Во где перспектива, во где простор! Какой там размер, какие там рифмы, кому нужны эти пережитки прошлого!
Однако надо поутишить восторги, ибо не понятно, будут ли сии творения востребованы. Почему люди пишут стихи? Думаю ясного и однозначного ответа мы никогда на этот вопрос не получим. И это хорошо. Можно ли директивно внедрить новое в поэзии? Думаю – нет. Пытались, конечно, только куда всё это делось? Утвердится ли метод, предложенный Патрушевым, пойдут за ним? Возможно. Среди обычных людей есть ведь некоторый процент нетрадиционно ориентированных, так что из этого? Пусть себе резвятся.
Почему мы читаем стихи, что ищем в них? Мне кажется, прежде всего - убежище, отнорок, противоядие от обыденности и повседневности. Ведь именно в заведомой условности стихотворной речи, в простых или сложных, чётких или нечётких ритмах, в диссонансах и паузах, в недосказанности, в гипертрофированной образности, в тайне и кроется привлекательность поэзии и её бессмертие. И всем найдётся там уголок.
. . .
Так и будем друг друга греть,
Перешёптываться сквозь снег:
Я – и сам уже зверь на треть,
Он – без четверти человек.
. . .
Но только не стоит претендовать на истину в последней инстанции.
|
|
| Антон Духов |
2008-06-19 |
25 |
5.00 |
5 |
| |
|
| |
– Смотри, через пять минут наша электричка. Пошли, успеем.
Саня и Сергей рванули к кассам.
Поезд подошёл вовремя, что случалось далеко не часто.
– Через полчаса будем в Москве, полчаса на метро, поэтому, в общем, опоздать не должны. Давай здесь, у окошка сядем.
Первое после продолжительного ненастья весеннее солнце ещё не раздражало своей назойливостью. Саня, как всегда, сел против движения, Сергей же, по своему обыкновению, устроился по ходу поезда.
– На фига мы эти твои грибы жрали? «Торкнет, фейерверк увидишь…» Толку от них никакого, только во рту до сих пор вкус плесени, – не унимался Сергей.
– Ладно, успокойся, просто они позапрошлогодние, – пытался оправдаться Саня, – выдохлись, наверное. Но не в этом сейчас смысл.
– А в чём?
– В нашем предназначении. Каждый человек для чего-то предназначен.
Электричка тронулась. До ушей Сергея долетели не вполне внятные звуки из динамика: «Уважаемые кирасиры! Не переходите Альпы в неположенных местах или перед приближающимся обедом. Пользуйтесь шинелями, придорожными кустами и насилуйте».
– Ты слышал? – Сергей подскочил на месте.
– Что?
– По радио сейчас… Что-то о Суворове… Или о французах…
– Наверное, какая-нибудь общественно-просветительная хрень для пассажиров, – предположил Саня. – Так как ты думаешь, в чём наше предназначение?
– У каждого своё. Вадима толстого помнишь?
– Ну да.
– А знаешь, он ведь служит сейчас.
– Да ну?
– Да, на днях письмо прислал.
– И что пишет?
– Пишет, что достало его всё. Постоянно есть хочет. А каждый день приходится жрать одну и ту же кашу на постном масле. От её запаха его уже блевать тянет.
– Понимаю…
– Пишет, что каждой ночью во вне видит большой сочный кусок мяса. Ждёт – не дождётся, когда уже всё это кончится…
– А где он служит?
– Во Владимирской области, в храме при монастыре.
Саня почесал затылок.
– Не понял…
– А чего непонятного? – удивился Сергей. – Он ещё сан не принял. После Пасхи, вроде, должны посвятить. Пишет, что если пост переживёт и с голодухи не окочурится, получит приход.
– Прикол в том, что приход – это когда ты уже пришёл, и дальше идти некуда, остаётся только выход.
– Ты о чём?
– Да так, проистекновение мыслей.
Сергей снова услышал голос из динамика: «Осушаемые скипидары! В целях превращения тараканов, не ославляйте свою тёщу в вагонах и топинамбурах. О клещах, осаленных тугими жирами, просьба сообщать монархисту».
Но на этот раз он придал услышанному гораздо меньшее значение.
– Сань…
– А?
– Тебе не кажется странным, что некоторые на скамейках сидят, а другие прямо на воздухе? Под ними же нет ничего!
– Просто здесь индукция от электричества, вот они и зависли.
– А мы с тобой на скамейке сидим или на индукции?
– Это от точки зрения зависит.
– От чьей?
– Того, кто зрит. И под каким углом. Тут же ещё преломление большую роль играет. Одно знаю точно: места менять нам с тобой не надо, спалимся.
– А я бы тоже хотел так зависнуть, между полом и потолком, – мечтательно произнёс Сергей.
– Какие проблемы? Взмахни руками, да и летай. Смотри, плафоны не задень.
– Боюсь: двери хлопают.
– Это турбулентность.
Сзади, откуда-то из под скамьи, выплыли слова:«Ублажаемые коммивояжёры, будьте бобры! Я инвалид, у меня нет ни слуха, ни голоса, поэтому я обращаюсь к вам таким необычным способом. Если вы купите у меня сувенир за двадцать рублей, вы мне очень поможете, и вам всегда будет сопутствовать удача».
– Серый, ты слышал, что он сказал?
– Он ничего не говорил, он глухонемой. Хочет, чтобы у него сувениры купили.
– А как ты об этом узнал, если он ничего не говорил? Может, тоже индукция?
Сергей недоверчиво посмотрел на друга.
– Откуда ты всё знаешь? Про индукцию, преломление, турбулентность?
– Вот даёшь! – удивился Саня. – Я же каждый день в электричках езжу!
– А ведь и правда…
Сергей ненадолго о чём-то задумался.
– А голые женщины в электричке есть?
– В электричку помещается около двух тысяч человек, – Саня вытащил из кармана калькулятор. – Больше половины – женщины. По Теории Вероятности, должны быть и голые. Только не в нашем вагоне.
– Полетели, поищем?
– Зачем напрягаться? Мы их прям здесь создать можем.
– Это как? – Сергей тёр лоб, пытаясь собраться с мыслями.
– А в лёгкую! – Саня воспроизвёл замысловатый кульбит руками и зачем-то дважды стукнулся головой о стекло. – Я сейчас роман эротический пишу. Давай, я буду на твоих глазах творить его продолжение, а ты записывай. Гонорар пополам.
– Давай. – Сергей достал блокнот. – У тебя ручка есть?
– Вот, держи.
– Диктуй, только не быстро.
– Пиши. Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, разбрасывая свои сиреневые в крапинку лучи по сиденьям вагона. Мария дремала у окна, чувствуя в себе незримое присутствие любимого. Она как бы спрашивала его: «Хвойное дерево, чьи семена употребляются в пищу, из четырёх букв?»
– Липа.
– Что – «липа»?
– Дерево из четырёх букв.
– Серый, ты меня слушай, а не соседей. Сконцентрируйся на моих словах.
– Понял.
– В голове у Марины роились мысли. Одни приносили мёд, другие больно кусали. Чувствует ли Вениамин то же самое, что и она? И что для него значит это, на первый взгляд, противоречивое словосочетание «Отжимаемые дирижёры»? В прыгающих поездах при оформлении во время проезда, вводится сбор за услугу в размере пяти-десяти рублей. При содействии в оказании услуги тщательно проверяйте фактический пол контролёра. С дирижаблей, для которых пол контролёра не важен, сбор за услугу не взимается.
– А при чём здесь половина контролёра?
– Серый, тебе надо собраться, ты постоянно отвлекаешься.
– Ничего, продолжай.
– У Вячеслава горели глаза. Нюра сначала не могла понять, о чём он ей говорит. Её внимание отвлекало то его место, которое вдруг начинало набухать, потом меняло цвет и громко смеялось. Варя старалась внимательно слушать любимого. Он поправил гитару и провёл пальцами по струнам. «Дорогая Верочка! А сейчас, чтобы скрасить томительные минуты в пути, для Вас прозвучит песня:
Мечта сбывается,
И не сбывается,
Осторожно, двери закрываются».
Людмила шла на ощупь по узкому коридору, то и дело натыкаясь на стеклянные фигуры. До этого она не знала, что поезд может ехать не только вперёд, но и перемещаться при этом в других плоскостях. Особую жалость у неё вызывали унижаемые конвоиры. На огородных формах и бокалах города Москвы вводятся в действие дуры и шкеты, работающие на вход и выход. Проход через дур и шкетов осуществляется в обличии минета с антрекотом или раком с кокардой. У бляди тельной просим вас сохранять презики и позументы на концах до вязки.
– Подожди, Сань, я про минет не понял.
– Мне просто не терпится посмотреть, что ты там пишешь.
– То, что ты диктуешь. Нам сейчас главное: зафиксировать все мысли, чтобы потом они органично вписались в ткань повествования.
Сергей перевернул блокнот и послюнявил ручку.
– Давай дальше.
– За окном была Москва, и Надежда уже узнавала знакомые очертания домов, которые ещё со времён студенчества врезались ей в память своими архитектурными излишествами, но сейчас они тоже постоянно набухали, меняли цвет и подмигивали ей довольно откровенно. Она поправила берет, одёрнула свитер, но тут взгляд её упал на соседнее сиденье. Пара напротив неё была похожа на сношаемые пуловеры. При выходе из загона, отпрыгивайте от края платформы, не мешайте дзен-буддисту медитировать с закрытыми глазами.
Приготовившись выходить, Евдокия вдруг поняла, что Григория нет рядом. Она стала метаться по вагону, умолять пассажиров сказать ей, где её любимый. Но окружающие представляли собой зависаемые мессенджеры. Наш пояс прибивает на конец у засранца Моська-Кузька. Счастливо вам тупить. Кто-то теребил Таню за плечо, называл Сергеем, говорил, что надо кончать писать, что пора выходить…
– Чего говоришь? – очнулся Сергей.
– Говорю, приехали, выходим.
Саня вытащил друга из вагона.
– Ты блокнот мне давай. Я почитаю, внесу свою правку.
– Сань… Ты не помнишь, зачем мы сюда приехали?
– Не-а … Пошли, что ли, на Кремль посмотрим… |
|
| Антон Духов |
2008-06-25 |
35 |
5.00 |
7 |
|
|
В ашраме (Продолжение. Начало см. "В электричке") |
|
|
|
|
| |
- Саня, куда ты меня притащил? – Сергей сидел на корточках в центре большого зала, озираясь по сторонам. Саня устроился справа, принял позу лотоса и приготовился слушать старика, по-видимому, индуса, сидящего в кресле на возвышении, установленном прямо под баскетбольным кольцом.
- Мне вчера повезло: через знакомых достал два пропуска на выступление великого учителя Бхагавана Махамудры.
- А где это мы?
- В ашраме.
Сергей недоверчиво посмотрел на Саню.
- Ты хочешь сказать, что спортзал на Ленинградке – это ашрам? А завтра ты меня куда потащишь – в Тадж-Махал на Красную Площадь? И что здесь делают таджики в оранжевых робах?
- Это не таджики, – ответил Саня полушёпотом, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться. – Это саньясины, а оранжевые балахоны – это у них форма такая. Давай послушаем, что учитель говорит – интересно ведь.
- А кто такие саньясины? – не унимался Сергей.
- Ну, как тебе объяснить… Ученики при просвещённом учителе, которые тоже хотят стать просвещёнными. Послушники, в общем.
- Так значит, ты меня в какую-то секту затащил?
- Секты – это в христианстве. А в дзен-буддизме всё по-другому. Бхагаван Махамудра впервые к нам приехал. Видел, сколько народу перед входом? Это последователи его учения. Все они хотели послушать учителя, но не смогли попасть. Так что нам с тобой повезло.
- Ты Вадима толстого помнишь? – также полушёпотом спросил Сергей.
- Который служит? Помню, конечно.
- Он приход получил.
- Да ну? Рад?
- Какой там! Церкви передали здание местного Дворца Культуры. И Вадима туда батюшкой назначили.
- Надо будет съездить, свечку поставить за здравие нового батюшки, - съязвил Саня. – А чему ж он не рад?
- В этом Дворце Культуры вход не с той стороны, с какой в храме положено. Как раз там, где алтарь должен быть. А местный отдел архитектуры и строительства не даёт Вадиму разрешения на реконструкцию. Он уже и в епархию обращался, и к губернатору – бесполезно. Здание ещё сталинское и перестройке не подлежит.
- И что он делать будет?
- Я почему о Вадиме сейчас вспомнил: у него приятель есть, тоже всякими восточными философиями увлекается. Так он сказал, что вход в ДК и вообще весь интерьер строго соответствуют правилам фен-шуя. Теперь Вадим подумывает, не податься ли в буддизм и не организовать ли в этом клубе какой-нибудь ашрам.
- Ну да, мудро, – Саня почесал затылок, – если гора не идёт к Магомету, Магомет идёт к горе. А если Вадиму не дают дырку в клубе с другой стороны пробить, самое логичное решение – сменить веру.
Несколько минут друзья сидели молча. Саня слушал, что говорит переводчик, который едва успевал за учителем. Сергей думал о чём-то своём.
- Сань, я вот что заметил. У военных есть своя форма, у менеджеров среднего звена своя, и у приверженцев всяческих религиозных культов тоже. При этом военные – народ несвободный, им нельзя нарушать форму одежды. Менеджеры уже чуть посвободнее, поэтому некоторые из них позволяют себе ходить на работу в свитерах и джинсах. Приверженцы культов, по идее, должны быть ещё свободнее, ведь их конечная цель – полная духовная свобода. Почему же они, как военные – всегда по форме? Или, если у тебя нет оранжевой робы, до тебя слова учителя не дойдут?
- Серый, давай я тебе потом объясню. Учитель сейчас будет рассказывать о технике медитации. Я всё хочу научиться медитировать, но никак не могу. Если сажусь в нужную позу и пытаюсь ни о чём не думать, то сразу начинаю дремать. Давай послушаем.
Саня тщательнее скрестил под собой ноги, замысловато скрючил пальцы и закрыл глаза. Сергей озирался по сторонам, и от нечего делать тоже стал прислушиваться к тому, что говорит учитель. Речь шла о чакрах, о каких-то сердечных техниках. Учитель напирал на то, что нужно стараться ни о чём не думать. Но при этом надо было не думать о том, что нужно ни о чём не думать. Ещё он говорил, что высшая цель – нирвана. Но стремление обрести нирвану – это то, что мешает её обрести. И стать просветлённым можно лишь через недумание и неделание.
Отчаявшись понять, что же нужно делать, чтобы ни о чём не думать и ничего не делать, Сергей решил наблюдать за Саней. Тот, похоже, начинал засыпать: голова его то и дело склонялась к груди, потом рывком возвращалась на место.
Решив, что Саня снова заснул вместо медитации, Сергей тронул друга за локоть. Саня вскрикнул и открыл глаза.
- Ты чего кричишь? Заснул, что ли? – вполголоса спросил Сергей.
- Нет, не заснул. Я понял! – Саня и не думал шептать.
- Тихо ты! Вон, на тебя уже озираются. Что ты понял?
- Я понял, почему в общественном транспорте многие дремлют. Думал, что просто не высыпаются, вот их в сон и клонит. Я сам в электричке много раз дремать пробовал, но не получается у меня – шея затекает, по радио всякую хрень несут, торговцы, музыканты, нищие – как тут заснуть. Да ещё эти трели из мобильников… А теперь понял! Медитируют они!
- Ты думаешь, что все те, кто ездит в общественном транспорте, – поголовно буддисты? – с улыбкой спросил Сергей.
- Да при чём здесь буддизм! Медитация – она и в Африке медитация. А ты замечал, что все они специально так садятся, чтобы не заснуть крепко?
- Просто боятся свою остановку проспать.
- Не в этом дело! – Саня снова начал говорить в полный голос. – Они поддерживают себя в состоянии между сном и бодрствованием и медитируют.
- Во-первых, перестань кричать, – Сергей попытался успокоить товарища. – А во-вторых, медитируют – и бог с ними. Тебе-то что?
- Но я ещё кое-что понял, – не унимался Саня, дёргая Сергея за рукав. – А именно то, что властям не нравится, когда люди бесконтрольно медитируют. Я теперь уверен, что все эти торговцы в электричках, музыканты, нищие – все они получают зарплату в соответствующих органах. Сначала там всяких объявлений насочиняли про теракты и оплату проезда, стали по радио крутить каждую минуту. Но к одним и тем же объявлениям люди быстро привыкают и перестают обращать на них внимание. А вот когда всякие нужные вещи предлагают, да ещё дёшево… Ты думаешь сложно запретить торговлю в транспорте? Просто её никто запрещать не собирается. Наоборот – она всячески поощряется. Этим самым людей выводят их медитации и возвращают в обыденную жизнь. Боятся, что те поймут многое из того, что им понимать не следует. И нищие, наверное, все поголовно звания имеют не ниже лейтенанта. А ты помнишь, какой репертуар у музыкантов? Не иначе, в тех же органах утверждается. И рингтоны на мобильники с их подачи продают. Ты часто слышишь нормальную мелодию из мобильника? Это всё для того, чтобы медитирующих будить!
- Да не кричи ты! – Сергей начал всерьёз беспокоиться о друге. – Нас же сейчас выпрут отсюда.
Саня, похоже, взял себя в руки. Минуты две он сидел молча. Но потом снова потянул Сергея за рукав.
- А ты знаешь, почему в последнее время стало так много личных автомобилей? Это тоже политика государства – пересадить как можно больше людей на машины – за рулём не помедитируешь.
- Окстись – в европейских странах машин ещё больше.
- Вот-вот, – Саня всё распалялся, – они своего добились, у них общественный транспорт вообще в жопе, поэтому и люди такие – власти лепят из них, что хотят. И наши пытаются того же добиться. А люди – как зомби: им сначала за нехилые бабки продают груду металлолома, которую постоянно приходится чинить, думать о том, куда это добро ставить, трястись, чтобы не угнали; их заставляют оформлять кучу бумаг, страховать машину, техосмотр проводить; потом они в кого-нибудь влетают и несут свои сбережения в сервис; кроме того, ежедневно вдыхают выхлопы, стоя в пробках и тратя на дорогу вдвое больше времени, чем если бы на метро ехали. И несмотря на это, все покорно бредут сдавать на права и покупают машину…
- Люди! – Саня встал в полный рост. – Разве вы не понимаете, что в электричке, в метро, да в той же маршрутке вы можете потратить время с пользой для дела – помедитировать всласть или книжку почитать. Вам промывают мозги! Властям выгодно, чтобы вы были накрепко, кровными узами привязаны к своим машинам. Опомнитесь, люди! Не позволяйте собой манипулировать! Вы отдаляетесь от народа! С завтрашнего дня… Да нет – прямо сейчас! Бросьте эти гробы, идите в народ, медитируйте в общественном транспорте вместе со всей страной! И ради всего святого – не заказывайте рингтоны через СМС! Будьте бдительны!
Два здоровенных амбала в оранжевых балахонах тащили Саню к выходу, но он всё ещё продолжал кричать о том, что люди не должны, для своего же блага, покупать в электричках пальчиковые батарейки, четыре штуки на десять рублей. Сергей обречённо плёлся сзади.
- Ну что – добился своего? – Сергей был зол. – С чего тебя так торкнуло? Вроде в это раз грибов не ели.
- Извини, Серый, не мог молчать, – оправдывался Саня. Во мне что-то такое вскипело, я должен был со всеми поделиться истиной.
- Ты называешь это истиной? – Сергей редко терял самообладание, но сейчас он готов был запустить в Саню чем-нибудь тяжёлым. – Ты хоть помнишь, что ты там нёс? Выперли нас, как последних тинэйджеров со взрослой вечеринки. А мне уже начало нравиться, что говорит этот Барабан Кама-Сутра.
- Бхагаван Махамудра, – поправил Саня. – Ладно, Серый, не кипятись. Давай ещё куда-нибудь сходим.
- В Тадж-Махал, на Красную Площадь! |
|
| Арямнова Вера |
2005-05-01 |
5 |
5.00 |
1 |
|
|
ВОЙНА И ЛЮБОВЬ В ГОРОДЕ ЯЩЕРИЦ |
|
|
|
|
| |
Война и любовь в городе ящериц
Похоже, мавр сделал свое дело, а потому исчез. Исчез вместе со своими книгами, Я их не теряла! Они лежали на стеллаже, а потом исчезли. Версия лишь одна, но она полоумная: некто вошел и украл только эти книги. Две из тысячи, стоящие на полках. А на портмоне, мобильник, лежащие рядом, даже внимания не обратил. Но легче поверить в это, чем согласиться, что странное исчезновение книг лишь еще одно указание в цепи других - по ходу последних событий.
Хорошо ли догадываться о своей миссии? Мавр предупреждал: нельзя. А я думаю, нельзя не догадться, если события происходят, происходят, обретая черты сюжетной линии, которая, по законам жанра, тащит тебя к развязке. Ты сопротивляешься, по твоему разумению, жизнь не должна пойти так, как сейчас поворачиваются события и хотят твои враги. И тут, буквально тебе на голову, падает Мавр со словами: учитель появляется, когда ученик к этому готов.
Но Мавр появляется вовсе не как учитель, а как обыкновенный мужик. Кстати, белобрысый. И ты скоропостижно и страшно влюбляешься в него. У тебя сносит башку - как от чувства, так и того, что те события продолжают развиваться в нежелательную сторону, и…
Тут в тебе просыпается Воин.
Это так: ночь, кромешная тьма, ты вспоминаешь дурной ход событий в редакции. Злость на ящериц в облике людей пробуждают в тебе Воина. Наконец-то! Выжидание кончилось. Завтра!.. Завтра им придет амбец, потому что у тебя, кроме силы, есть еще опыт противостояния, и ты ничего не боишься. Тебе нечего бояться, победа неизбежна так же, как неоспорима твоя правота в этой войне. Ибо для того, чтобы люди были людьми, нужно равенство, а они ебанулись на должностях, полагая, что те прибавляют им ума и значимости. Нечего бояться, потому что у тебя есть твой уважаемый Читатель, для которого, а не ради чина и денег ты работаешь, а у них - "пипл, который этот текст не схавает" (или схавает). Потому что у тебя есть неслабые причины, чтобы работать именно в этой газете, а они хотят хапнуть ее и оторваться со своим куском – поганить другое место. Потому что ты любишь свою работу, а у них едва ли найдется хоть одна статья, которой бы они могли по праву гордиться. И еще много таких "потому что", каждое - золотая пуля. Пуль хватит перебить все перепонки на лапах ящериц, протянутых к газете и твоей судьбе. В голову целиться не стоит, с черепушками у них и так беда.
В темноте ночи ты ужасаешься силе и мощи Воина в себе, - женщине! Это противоестественно, но, тем не менее, твое маленькое женское тело на данный момент – обман, а настоящий облик совсем другой: ты ощущаешь, как напрягаются мощные плечи, дыхание невероятного объема наполняет могучую грудную клетку. Видимо, в какой-то прежней жизни ты была таким Воином, и вот он потерял терпение… Он вышел из глубин твоего существа, все же не переставая быть тобой. Он невидим и непобедим, он - завтрашняя ты. Ящерицы достукались. Мало им теперь не покажется.
При всем том ты остаешься и женщиной, которой назначено свидание, а потому утром просыпаешься в купели нежных ощущений, с жаждой прикосновения, поцелуя… Ты еще не знаешь, что у него нет для тебя ни поцелуя, ни прикосновения, только веселые, смеющиеся глаза и беседы. Но свидание назначено, и оно требует парикмахера, маникюрщицу. Любовь, как всегда, требует времени, если не жертв. Война - только мужества. С мужеством все в порядке, а с ароматом - нет. Флакон пуст, значит, надо ехать не в редакцию, а по магазинам, искать твои духи. Кто ты сейчас более, - воин или женщина, вопрос в принципе не стоит. Просто войну придется отложить. На один день - так ты думаешь. Ты пока не догадываешься, что на помощь развязке пришла вот эта сюжетная линия, Старая, как мир. Из двух сил: войны и любви сильнее, ослепительнее властвует над человеком вторая.
Даже не думай, что когда-то не заплатишь за качества, дарованные свыше. И если ты можешь предсказать авторов всех голов матча до его начала, никогда не интересуясь футболом, или зажечь костер одной спичкой в ветреную погоду, то финала важного для себя дня ты не предугадаешь, а огонь отпугнет тех, кто необходим тебе.
В своих рассказах ты никогда не писала, как в определенных обстоятельствах у тебя в руках вспыхивают спички, зажигалки, перегорают любые электроприборы, если ты прикасаешься к выключателям. Потому что сама не любишь чудес в решете, - не потчевать же ими других. К тому же твоя запертая психическая сила отмыкается не так уж часто, и, как правило, без свидетелей. Но не в этот раз.
Однако Мавра не удивишь внезапно вспыхнувшим костром на сигарете или мобильником, принимащим сигнал от твоих душевных движений. Он лишь понимающе пошутит: с такой-то энергией, и на свободе?.. Он здесь вообще не чтобы удивляться. И не чтобы целоваться, заметь. Он знает: искони бе огнь. Небеса не случайно забыли даровать взаимность. Просто к словам Мавра ты бы не отнеслась с таким вниманием, если бы не влюбилась в него. Твоя влюбленность функциональна, она оттреплет тебя как лихорадка и уйдет внезапно, еще внезапней, чем пришла.
Он скажет: «Не надо бороться с неприятностями. Если пространство выдавливает тебя, просто сделай шаг в ту сторону, куда оно тебя выдавливает, и сразу станет легче. Люди, которые хотят, чтобы ты ушла из газеты, только инструмент, которым твоя судьба направляется свыше. У тебя, видимо, на данном этапе иная задача, нежели писать и публиковать статьи». Он что-то высчитает по матрицам Пифагора: действительно, так.
Это подтвердит уже мелькавшую догадку о том, что враги и ящерицы расположились один над другим на служебной лестнице неслучайно. Просто сказочный расклад карт – апеллировать не к кому - до самого губернатора! Ибо придумано положить столетнюю газету в карман, как уже поступи ли с телеканалом. Леспромхозов в кармане уже достаточно, почему бы и прессу не прибрать? У ящериц достанет наглого уменья обойтись со столетней газетой, как заблагорассудится. И, конечно, из газеты надо убрать тех, кто может вякнуть что-то супротив. Ящерицы - они справятся, сделают это.
Делали хреново. Грубо и трусливо одновременно. И было очень противно начать с ними борьбу. Просто тошнило от них физически. Но оставлять шайке отморозков информационное поле тоже было противно… И какое-то время ты выжидала, а они тоже выжидали. Только все знали: всё впереди. Когда они поняли, что Дума, второй учредитель газеты, их в должностях окончательно не утвердила, уйдя на каникулы, - перестали выжидать. Объявили себя директорами-редакторами, на это им воли хватило. Губер с ними, чего еще? Закон? Ну, фигня. Стайка запуганных сокращением штатов людей, у которых никогда не было моральной силы для моральных поступков, подписывала все, что требовалось, Третий, так сказать, учредитель - трудовой коллектив, Что они там подписывали, неведомо: редакцию отдела культуры при этом обходили стороной…
И вот когда ты вернулась к этой поганой истории после семидневной лихорадки, потрясшей так, что больше в эти дни ничего не вместилось, хотя все присутствовало: и редакция, и семья - вдруг стало понятно, что даже тошноты эти тошнотики больше не вызывают. Встать и покинуть место, недостойное твоего присутствия стало просто, как два пальца об асфальт.
Так ты осталась без работы. А также без Мавра, который, как и полагается мавру, сделал свое дело и ушел, вернее, исчез. Вместе со своими книжками.
Будет дико встретить его в реальной жизни, когда нет ни любви, ни войны, только Дело, ради которого, собственно…
Даст Бог, не встретишь. Да и был ли он?
|
|
| Арямнова Вера |
2005-05-08 |
85 |
5.00 |
17 |
| |
|
| |
О сетевой любви
В виртуале я оказалась бисексуальна, и влюбилась сразу в двоих: в мужчину по имени Скунс и в женщину по имени Зеркало. Причем, в Мирру страшнее. Днем брежу ими обоими, а ночью, преодолевая робость, общаюсь. Засыпая в три, четыре или пять утра, счастливо улыбаюсь, вспоминая их рецки...
В виртуале я молода, и мой «лирический дар» (так сказал Габби) несомненен. И никто не ставит мне его в вину, не то что в реале.
Реальный мир перестал быть реальностью, он лишь переход к ночи, когда… Мирра будет ослеплять своим бешеным ай-кью и талантом говорить матом. Я почитала некоторые настоящие стихи Мирры, но далее пока воздержусь, не то оробею совсем. После ее венка сонетов ходила, оглушенная, сутки. Мирра ослепительна - как молния со всеми ее громами, она воистину «грозна и прекрасна, как полки под знаменами». Она настоящая королева и мужчины должны целовать только след ее туфельки, ну и, может быть, в качестве особой милости – край платья. И она абсолютно доброжелательна, хотя отзвуки недавних сайтовских боев до моего рождения на СтихиИ до меня докатываются. Копать не стану, я не археолог, прошлого не существует. Мирре нравится, что я появилась на сайте, и это составляет мое счастье.
Скунс первый нашел меня – я сидела где-то у дороги, в лопухах. Сначала он показался мне 14-15-летним пацаном, но вскоре обнаружила, что это не так. Обнаружила также и свое удовольствие по этому поводу. Обнаружила, что произошло то, чему есть название на английском: импритинг, - на русский практически не переводится. Переводится, но длинно: вылупившийся цыпленок бежит за тем, что первое увидел. Чувство, которое заставляет его все время искать глазами Тот Первый Предмет, и есть импритинг. На самом деле я не знаю, сколько ему лет, надеюсь, он не моложе моего старшего сына. Не знаю, сколько в нем роста, веса и какой он масти, знаю только, что обаяния в нем – бездна!
Последние годы я любила только цветы, тишину и водку. Без первого и второго обходилась и обхожусь частенько. Водку заставила себя разлюбить, и получилось. И вдруг снова, в эти дни, когда поняла, что вместо крови во мне опять любовь – сорвалась. Пью водку уже два дня и не пьянею. Думаю о Воронеже - не как о точке на карте: я живу, волнуюсь, жду ночи. Знаю, они снова удивят, восхитят и заставят биться мое сердце. Я абсолютно не приспособлена для жизни без любви, а сколько жила без нее!..
Моя любовь навсегда останется виртуальной, но я хочу знать, сколько лет Мирре и как выглядит Скунс.
Уже встретила нескольких Скунсов в реале. Приятно, что их много, но тот Скунс – единственный. Я бы не заметила местных Скунсов вообще, если бы все время не искала Того Скунса глазами. И все же понимаю, что моя любовь оттого прекрасна, что виртуальна. Очень боюсь ними встретиться в реале.
Теперь каюсь, что поселилась в сайте под своим именем, иначе бы это признание в любви я им послала. А так – ни за что, потому что меня душит робость, да и страх: вдруг примут за сумасшедшую!..
|
|
| Арямнова Вера |
2005-07-07 |
25 |
5.00 |
5 |
| |
|
| |
Далеко унес меня океан жизни от берега родины.
Были города, большие и маленькие, красивые и убогие, пронизанные морским ветром и затхло-пыльные, знойные и промозглые. Был Белый город, шагнувший в татарскую степь в том числе и с моих натруженных ладоней. Светлый, просторный, новорожденный, со смешными трогательно-голыми саженцами вместо зелени. И была косматая, тяжелая, себе на уме, столица сугубо росийской глубинки, мое последнее пристанище.
Эти города заслонили мою бедную родину с круглой водонапорной башней посередине - такие стоят чуть не на каждой станции вдоль горьковской железной дороги. Но эта башня была особенной, и дни, когда спускали через широкую трубу воду вспененной до белизны мощной струей, были тоже особенными праздниками для окрестной мелюзги.
Моя родина пахла железной дорогой: прогретыми на солнце рельсами и разомлевшими смоляными шпалами, запахами неведомых краев, неуловимо оседавшими с мчавшихся "скорых". У моей родины много запахов и лиц: земляничное, звездное, золотисто-огненное, речное, а одно из них серебряное, искрящееся - зимнее. Таких белых, сверкающих и таких огромных сугробов уже не было никогда и нигде - ведь они возвышались над головой... Никогда и нигде так не пахли корешки и страницы библиотечных книг, их сладко вдыхаемый запах кружит голову...
Я помню золотой огонь моей родины в русской печи, ее нестерпимый жар, понемногу остывающий к утру.
На моей родине холодная, прозрачная река, пятикилометровый путь к которой по жаре и мягкой от пыли дороге труден и томителен как подвиг. Крупная рыба бьет хвостом поверхность воды, цветущую солнечно-желтыми кувшинками и ослепительными лилиями. Их букеты тяжелы, холодны и пахнут влагой...
Один раз в году моя родина пахла мандарином - из бумажного кулька с новогодним детским подарком от железнодорожного депо. И постоянно моя родина пахла блохастой шкурой пса Барона и нежной шерсткой бездомных котят.
Ох как далеко от меня родина, так далеко, что вернуться туда нельзя, потому что сквозь время и возраст не ходят. Когда прошло время, родина перестала быть м е с т о м. Навсегда. Она осталась сном, еле брызжущим светом на труднопроходимой дороге жизни, которая никогда не приведет к ней.
Как это странно - осознать утрату родины после десятилетий беспамятства, ощутить ее остроту и непоправимость. Потому что "где родился, там и пригодился", а больше так не пригодишься нигде, а может, и вовсе нигде не пригодишься. И солнце не будет так ласково, а небо так звездно, нигде так не будут пахнуть цветы и сугробы.
И догадываешься вдруг, что все, происходившее с тобой в других местах, на родине бы происходило иначе, как уже никогда не произойдет. Что лишенная корней, всем чужая, преодолевала ты свою жизнь на чужбине, любила чужих мужчин и дружила с чужими друзьями, жила в чужих домах и растила чужих, хоть и рожденных тобой детей, не понимая, отчего так зла тоска и так непомерно одиночество, отчего немилостлива судьба и смешны враги, а любовь и дружба какие-то сквозные, отчего невесело на пиру, а на похоронах не больно...
Догадавшись об этом, ты можешь строить себе мир заново, но, наверное, соскучишься и не достроишь. И тогда тебе останется одно: доживать. Но будет уже все равно, как, и ты перестанешь стремиться к благополучию и к общению, ты перестанешь тревожиться за будущее и заботиться о настоящем. Ты перестанешь суетиться. И тогда, быть может, твоя родина, которой нет для тебя вне, очнется в тебе. Родина в тебе, а иначе где бы она существовала все эти годы? И тогда обязательно что-то изменится. Никому не гарантировано счастье, но к страдающим да придет утешение.
2002 г.
|
|
| Арямнова Вера |
2005-06-23 |
15 |
5.00 |
3 |
| |
|
| |
ИСКУССТВО ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ
Повесть
часть первая
Нервный срыв застиг Анюту внезапно, как опытный налетчик. Она было вышла из дома по конкретному делу, а вместо этого оказалась у реки с четвертинкой водки "Гжелка" и краснобоким яблоком в сумке. Возле перевернутой лодки пила из горлышка горькую дрянь и заедала немытым яблоком.
Перчатки потеряла еще раньше, когда неожиданно для себя, повинуясь напавшей тоске, изменила маршрут. Вместо того, чтобы идти к автобусной остановке, вошла в маленький магазинчик, напоминавший сельповский, а ныне гордо именуемый "продмаркетом". Купив водку и яблоко, Анюта подумала: если бы она была кошкой, собакой или каким другим зверем, то, наверное, пошла бы отыскивать нужную для исцеления травку также инстинктивно, как, будучи человеком, потянулась к спиртному.
Но какая травка, если окрест - ранняя затяжная весна...
Ноги Анюты, привалившейся пятой точкой к лодке, постепенно проваливались все глубже в мокрый снег, а руки покраснели от холода. В ботинки уже проникла талая вода, но Анюта не трогалась с места, с отвращением делая новые глотки из обжигающей холодом бутылки.
Она понимала, что ведет себя непотребно, но никакой другой способ одолеть свое состояние не приходил в голову. Просить помощи у Бога Анюта не умела, хотя верила - Господь существует. Она не считала свою персону достойной божественного внимания. Поэтому с любыми трудностями в жизни пыталась управляться сама. В церковь не ходила, хотя лоб изредка крестила, как научила в детстве бабушка.
- Бабуленька, Анисья Андрияновна, помоги мне, - вдруг тоненько проплакала, как пропела Анюта.
Где твоя бабуленька, Анюта?.. Лежит Анисья Андрияновна лет тридцать как под слоем земли высотой в полтора твоих роста, а душа ее далеко, далеко и уже отвыкла любить тебя...
Из ближнего дома вышла молодая тетка в телогрейке на босу ногу, презрительно оглядела Анюту:
- Шляются вокруг лодок всякие бляди, покою нет ни ночью, ни днем! - Сплюнула и пошла назад, сверкая голыми икрами.
Анюта не разобрала никаких слов, кроме одного. Отбросила недопитую четвертинку в снег и захотела выбраться на набережную. Но не тут-то было. Ноги вязли, Анюта то и дело плюхалась в снег, не в силах сохранять равновесие. Она перепугалась, оттого что не может выбраться и перестать рыдать не может. Если бы я не оказалась здесь, а пошла бы сразу домой, - не обозвали бы, корила себя она.
На ту, кем ее обозвали, Анюта совсем не походила. Была она аккуратной дамочкой, одетой ладно и скромно, на носу имела очки, а на голове благородной формы маленькую шляпку. Круглая старинная брошь, доставшаяся от бабушки, украшала ее блузки классического покроя, скалывая их под самым воротничком - всегда маленьким и полукруглым, на высокой стоечке. В свои тридцать с небольшим Анюта скорее напоминала гимназистку прошлого века, чем особу легкого поведения.
Преградой к дому, почти неодолимой, казалась Анюте кривая улочка, возвышавшаяся перед ней горбом. Но все же потихоньку шла и шла, останавливаясь, утирая слезы, и с детским страхом думала, что одолеет горб, а дом ее на привычном месте не окажется, и придется ей одиноко и горько бродить вот так всю оставшуюся жизнь. Нисколько не находила Анюта это опасение смешным. Ведь случилось же с ней, человеком дисциплинированным и непьющим нечто несусветное, отчего же не может приключиться подобное и с домом, и с городом, и со всем миром. Вот-вот она обнаружит, что дальше идти некуда, убежища искать негде, утешения и сочувствия - не у кого... На улочке горбатой ни души. Может, весь род людской вымер, - иначе отчего бы такая тоска? Остались только Анюта да злая молодуха с набережной, обозвавшая ее нехорошим словом. Впрочем, молодуха тут не при чем… Анюта сама виновата, что оказалась возле ее добра в час, когда должна была подойти для подписания договора к бизнесмену Грибову, личной встречи с которым добивалась месяц. Правда, неизвестно, подписал бы Грибов сегодня договор или нет. Первая встреча два дня назад приняла оборот неожиданный, для Анюты просто ошеломительный.
Пока бойко выдавала выверенные, заранее заготовленные речевые блоки, должные убедить Грибова, что участие его фирмы в издательском проекте социально-деловой элиты региона и выгодно, и престижно, он смотрел на нее оценивающе, как на приглянувшуюся игрушку, купить - не купить. И, едва Анюта закончила речь, сведя ее к тому, что осталось де им только решить, сколько страниц в будущем издании закажет и оплатит Грибов - три, или пять, а может, больше (хоть бы две-то заказал!), Грибов буднично произнес:
- Пойдешь со мной в баню, так хоть на пятнадцать подпишусь.
Анюта механически отметила про себя, что с пятнадцати страниц она, как менеджер, получит пятнадцать тысяч рублей - фантастика! - а если и текст сама напишет, то еще по сто рублей со страницы, итого... И тут до ее сознания дошла первая часть грибовской фразы. Она открыла рот и поперхнулась воздухом, закашлялась, низко склонив голову, а когда подняла взгляд на Грибова, увидела - он забавляется ее реакцией: в глазах чертиками пляшет откровенное веселье. Это уж было слишком. Анюта взяла себя в руки и скучным голосом произнесла:
- Этого условия в договоре нет.
И вдруг, совершенно не нарочно, коротко зевнула, даже не успев прикрыть рот ладошкой.
Грибов расхохотался и положил конец сцене:
- Ладно, приходи денька через два в это же время, я решу, буду подписываться, или нет. Мне надо с кое с кем посоветоваться... Ну и сама тоже подумай и решай. У меня, знаешь, какой бассейн при сауне?.. Будем вдвоем.
Нет, Анюта никогда не согласится на физическую близость с человеком из-за денег - это окончательно и бесповоротно. Но она почуяла, от Грибова исходит запах не только дорогого одеколона, пахнет от него победителем, мужчиной, создавшим себя самостоятельно. И внутренний соблазн, на котором она себя поймала, сказал о том, что Анюта до сих пор плохо знала себя.
Теперь она рыдала и из-за этого тоже. Горючая смесь унижения и возмущения, в которое ввергло ее предложение Грибова, была одной из причин ее нынешнего состояния. Не главной, не главной, понимала Анюта. Просто последней каплей, переполнившей ее способность преодолевать жизненные ситуации.
В дверь своего дома Анюта не вошла, а ввалилась, роняя на ходу сумку, шляпу, пальтишко, шарф на пол. Добралась до постели и укрылась с головой одеялом.
Кроме непонятной скорби и тоски она чувствовала вину человека, уличенного на суде в страшном каком-то преступлении. Анюта понимала - реальные ее грехи и слабости не могли смять столь беспощадно. Следовательно, нужно просто догадаться, в чем она виновата на самом деле, и тогда прояснится, откуда весь этот ужас, мысли о том, что вскоре произойдет нечто, отчего никому, в том числе Анюте, не будет спасения.
Ах, Анюта! Напрочь забыла ты стихотворение, однажды прочитанное и непонятое тобой. Лишь авторитет автора удержал тебя от восклицания: "Бред какой-то". А помни ты его, поняла бы - настроения Пушкинского "Странника" овладели тобой, Анюта.
Ты будешь плакать до темноты, а потом уснешь и не услышишь, как придет из школы сын, а с работы муж, с которым вы уже несколько лет спите в разных комнатах и мало разговариваете. Вот и сегодня, убрав с дороги твои вещи, он удивится, но, поправив твое одеяло, молча уйдет к себе.
А ты будешь крепко спать, по-детски всхлипывая до утра. Звезды, Анюта, будут мерцать над крышей твоего дома, над горбатой улочкой, над лодкой, возле которой ты промочила ноги, над великой русской рекой, медленно задыхающейся от стоков, над всем захламленным городишком с его трущобами и супермаркетами, сиротскими домами, банками и казино, над тюрьмой, больницами, ресторанами, родильными домами...
Звезды, Анюта, будут грустить о том, что приключилось с тобой. Великий поэт описал, но не объяснил, отчего бывает такое. Только знал, что бывает. А о том, что будет с тобой после этого, умолчал. Потому что и гениям Господь не открывает всего.
Так и знала - именно это она и скажет:
- Что-то рано вы, Нина Сергеевна, нынче садом занялись.
Соседка с огромным животом шествует мимо со своим выводком, - каждый год к девчоночьей ораве прибавляется еще одна.
Я и без нее знаю, что сад во мне пока не нуждается. Только возле дома земля подсохла, около заборов лежит нерастаявший снег, посередине - болото. Окапываю вишню возле самых окон дома. Сад не нуждается во мне. Это я нуждаюсь в нем, в нехитрой работе с лопатой и граблями – как в терапии. Больше нечем уравновесить нестихающий ад в душе. Спиртное уже не примиряет с действительностью, я перескочила ту черту, когда оно помогало жить. Теперь что со спиртным, что без спиртного - одинаково плохо.
Когда-то моя бабушка Анисья Андрияновна говорила: работа от любой кручины избавляет, когда тебе плохо - работай...
Ох, как хочется сегодня быть внучкой, дочерью! Увы... Молодость позади, а нормальное ощущение жизни давно сменилось мучительным желанием не быть, не жить, не существовать. Однако оставить без себя на этом свете младшего ребенка невозможно. "Дети наши заложники в руках несчастья", Бальзак определил этой фразой мое положение вполне.
Казалось бы, время удачи: без долгих томительных ожиданий, даже раньше, чем я того пожелала бы сама, мне издали книгу рассказов. Должна бы радоваться. Мои издатели верят в меня больше, чем я. Говорят, у меня два пути в литературе: в традициях русской классической или коммерческой, что с тем и другим, я, без сомнения, справлюсь. Вопрос в том, что выберу. (Между - выберу, если получится). А что писала, пишу и писать буду - никто в этом не сомневается. Я слышу о моей смелости, о не вполне женском складе ума и характера, о мужестве писать с тою силою откровения, с которой начинается, да и кончается литература.
Воздержусь от комментариев. Меня-то преследует ощущение непоправимого шага в связи с выходом книги. Испытываю массу общих и частных неловкостей и чувствую совершенно немужественное желание спрятаться куда-нибудь, забиться в щель, уехать, наконец. С рецензентами без возражений соглашаюсь только в одном: да, смелость быть искренней необходима, и она имеет место быть. Теоретически этические неловкости могу разрешить легко. Да, в отдельных рассказах можно угадать прототипы - здесь и сейчас, а вот в другом городе или через сто лет - уже нет, зато правда жизни, ее вкус, запах и цвет сохранятся в тексте навсегда. Но пусть "художником руководит не инстинкт самосохранения, а инстинкт сохранения бытия", - если ты пренебрегаешь инстинктом самосохранения, начинается разрушение - такая правда стоит за красивым и точным афоризмом. Может, это та жертва, которую потребовало от меня искусство?.. Может, просто я-женщина оказалась неадекватной себе-писательнице? Писательница решилась, а женщина плачет и терзается, она не готова к людскому суду. Она знает, что этой книжкой экзамен на тему "все как у людей" в этом городе не сдала. И вот она берет ручку и пишет: "Нервный срыв застиг Анюту внезапно, как опытный налетчик".
Ну и зачем я придумала Анюту? И неужели думала, будет интересно прятаться за беспомощным персонажем? Настроения Пушкинского "Странника", особенно пятой его части, овладели мною, а не Анютой, и грузить молодую женщину непосильной ношей для литературы, может, и не ново, но правда и неправда не должны сходиться на одной черте, как нижнее и верхнее давление крови. С Анютой, по всей видимости, все обойдется более-менее благополучно. Выревелась и уснула, а утром встанет, повздыхает и пойдет жарить яичницу. Может, сходит в больницу, возьмет бюллетень, а потом выйдет на работу, как ни в чем не бывало, принимая еще какое-то время транквилизаторы и витамины.
Фабула треснула в том месте, где возник образ Пушкинского Странника. Анюта молода, слой несущей ее жизни не может соприкасаться с его трагически-прекрасным сумасшествием, с пророческим безумием, с его тяжелой скорбью.
Моей героине для нервного срыва вполне достаточно крохотной пайки женского счастья, выпавшей на ее долю, того, что она безответно влюблена в своего художника (я же заранее знаю о ней почти все), так влюблена, что плохо себя контролирует. Для неадекватного поведения ей достаточно столкновения с человеком, умело считающим прибыль в процессе собственного распада, с новыми экономическими условиями - этим царством уголовников. Рассказ о том, как любовь, быт, семья и среднеарифметический скот навроде Грибова доводят до депрессии и нервного срыва, получился бы, в итоге, живым и достоверным. А читатель чувствовал бы смутное удовлетворение оттого, что все это происходит не с ним, а с ним произойти не может, - все это выдумки, литература...
часть вторая
Два дня назад Анюта мчалась из Белоречья, от Грибова, до мастерской своего художника пешком. Она была достаточно неопытна, чтобы знать - защищаться от одного мужчины другим - практика нерезультативная. К тому же Анюта слегка заблуждалась, полагая, что между ней и художником начинается нечто, волнующее одинаково обоих. Художник, конечно, давно зафиксировал ее в поле своего мужского притяжения, но к развитию сюжета не стремился. Он уже в том возрасте и положении, когда полезность связи доминирует над приятностью. А любовница-юрист, любовница-чиновник, любовница-владелица турагенства, любовница-журналист вместе отнимают столько времени и сил, сколько одна среднестатистическая любовница, не обремененная никакими делами, кроме связи с возлюбленным. Эти же дамы требуют от художника поклонения и внимания в свободное от работы и других связей время. Так они удовлетворяют свою потребность в причастности к искусству, а он без особых хлопот решает возникающие в практической жизни проблемы.
Анюта же с ее легко прочитываемым обожанием во взгляде будила в нем мужчину, а мужчина просыпаться не хотел. Более того, она будила в художнике Художника, но первый давно обходился конъюктурой, паразитируя на славе второго, добытой в вынужденнном родстве с беззвестностью и нищетой. Его свободомыслие было выражено и исчерпано, теперь он мог спокойно почивать на трофеях прошлого. Он и почивал. Послеобеденный сон вошел в привычку, поскольку отвычки к раннему подъему приобрести не удалось. Зато редко шел спать раньше двух-трех ночи, причиной чего были не творческие муки и радости, а бесконечные тусовки в его мастерской, больше похожей на салон светского человека.
Анюта волновала его в той степени, в какой бесполезная точеная статуэтка может волновать не лишенного чувства прекрасного мужчину. Как все художники, он был неравнодушен к деталям, его умиляли старомодные блузки не вызывающих цветов, ее юбочки в складку, все же не столь длинные, чтобы не задуматься над тем, как продолжается возникающая из крошечного башмачка изящная линия пленительной ножки. Но если бы эта молоденькая женщина ограничилась своей внешней привлекательностью и ловила кайф, испытывая пределы ее власти, художник, пожалуй, позволил бы себе роскошь иметь ее время от времени в своей спальне, несмотря на перегруженность сексуальными обязанностями в отношении любовниц и жены. Да, он был женат, но как раз жена хлопот доставляла меньше, чем любовницы. На тусовках она оказывала неоценимую помощь в приготовлении бутербродов и наполнении рюмок. Безропотная, тихая и молчаливая, она была прозвана тусовщиками рабыней Изаурой. Анюте всегда казалось, будто смотрит на нее сквозь матовое стекло - личность рабыни имела смутные очертания.
Такая стертость была, отчасти, результатом брака с художником, врожденным лидером. Вопрос о том, кто возле кого реализуется как личность, в принципе не стоял, когда они поженились. Разбирая скарб, который каждый привнес в совместное бытие, обнаружили, что книги составляют содержимое двух чемоданов.
- Это, - художник показал на ровные, любовно расставленные столбики ее книг, - мы отнесем к букинисту.
Сказал так безапелляционно, что возразить она не смогла, хотя это были ее любимые книги. Но и мужчина был любимым. Тот, двадцатипятилетней давности выбор между книгами и покорностью мужчине просматривался в ней и ныне. А можно ли было не выбирать, сохранить и то, и другое - об этом она не умела думать.
Ох, не вовремя Анюта влетела к художнику! Он как раз собирался заснуть, чтобы вечером быть в форме. Анюта и ее непонятная взволнованность были ему об сей час явно ни к чему. Эксцентричная, однако, особа, подумал он, глядя, как рука Анюты с чашкой кофе подрагивает.
- Случилось что-то, детка? - спросил он только чтобы сказать что-нибудь.
Анюта, конечно же, не могла рассказать о Грибове и его гнусном предложении. Случилось, случилось, - билось е ее мозгу. Случилось то, что не могу сейчас без тебя, без твоего чудного голоса, без твоих глаз, и, может быть, без твоих объятий. Только рядом с тобой я могу успокоиться, почувствовать себя защищенной от всех грибовых-мухоморовых на свете!
- Да нет, ничего особенного, - ответила она. - Разве что написала новые стихи. Вчера.
Вчера шел первый в этом году дождь. Анюта поздно возвращалась домой и думала о художнике. Ей неодолимо хотелось если не увидеть его, то хотя бы пройти мимо его жилища. Брызги дождя, отражая свет фонаря, усиливали его, падали на небольшой особнячок освещенной сверкающей полусферой, а выше - непроглядная темень ночного неба...
И птицы возле дома твоего,
и солнечные зайчики летают...
И свет стоит, как шар, и тьма с него
стекает...
Птицы и зайчики проникли в стихи из другого, утреннего времени, зато все остальное было здесь и сейчас - в самом сердце Анюты:
В реальности невысказанных слов
и в крошеве дождей колюче-звездных,
прошу: уйди, минуй меня, любовь!..
Но поздно...
В тяжелой скорби этих легких дней
почти пересекаются маршруты.
Между тобою и душой моей -
минута...
Ей на самом деле вчера казалось, что не хватает какого-то пустяка, стечения обстоятельств, каких-то слов, произнести которые она все не осмеливалась, и наступит счастье...
Счастье или горе, Анюта, счастье или горе?...
Почуяв такую кардинальную неоднозначность, она решила не читать пока стихов.
- Лучше я расскажу сон. Мне приснилась ваша новая работа.
Художник нахмурился. У него не было новых работ. Уже очень давно не было новых работ. Заказы выполняли два менее удачливых собрата, а он лишь слегка прикладывал руку да ставил в углу свои инициалы - и работа модного художника попадала в руки благодарного заказчика.
- Мне снилось, я живу в совершенно пустой комнате. Только на стенах две картины. Я еще не знаю, чьи, не знаю, что за комната, где она, может, на том свете?.. Подошла ближе и увидела, что первая - "Зимний пейзаж" Питера Брейгеля - это моя любимая, там, где она висит, я чувствую себя более чем дома. Это лучшая на свете картина, возле нее хочется жить, но не страшно и умереть. Я обрадовалась, и подумала: а вторая? Чья вторая? Уже поняла, что в этой комнате могут быть две только равновеликие картины... И тут услышала голос, который сказал: Это работа художника... и назвал ваше имя...
- Но я же не пишу, ты же знаешь, я не пишу.
- Я так и сказала: но он же не пишет! А мне ответили: художник пишет, даже если не берет в руки кисть. Он пишет картину внутренне... Я поняла, это пророческий сон. Вы еще напишете, обязательно - самую лучшую на свете картину!
Художник какое-то время молчал, а потом сказал:
- Спасибо тебе. Но знаешь, Анюта, пойдем-ка, я провожу тебя до дома. Сегодня у меня гости... Знала бы ты, как мне бабы надоели...
Странно, я не могу точно сказать, обиделась ли Анюта на двусмысленную фразу. Да и заметила ли, что она двусмысленна? "Знала бы ты, как мне бабы надоели" - что это, жест доверия, или хамство, замаскированное со змеиной тонкостью?
С тех пор, как Анюта продолжила существовать вопреки тому, что я не вместилась в ее персону и перечеркнула, как свой просчет, неудачный черновик, неинтересный мне самой персонаж, я понимаю ее не вполне. Но хорошо, что она есть. Ведь больше у меня никого нет. Одиночество грозит превзойти мои жизненные силы. Но если Анюта больше не появится, придется обойтись без нее. Хотя с ней проще - когда она здесь, я живу ее жизнью, забывая, хотя бы на время, свою. Я думаю о ней и без нее, но лишь гадательно: что она делает? Как проходят ее дни после нервного срыва? Когда она, сама того не ведая, оживет для меня и заставит мои пальцы, едва успевающие фиксировать ее состояния и события, бегать по клавиатуре компьютера?.. Мне нравятся стихи, которые она сочинила. Когда-то я тоже писала стихи, но - года к суровой прозе...
Да, проза сурова. Нужен очень суровый толчок, чтобы я пошла к Мастеру. Я пошла, нуждаясь в его мудрости. Потому что его мудрость всегда имеет половой окрас. Когда благородная, когда жлобская, но всегда - мужская. Я опять нуждалась в мудрости не-терпения, действия. Точнее, я нуждалась в заострении собственного вектора.
Он сказал: художник имеет право писать портреты.
А то я не знала!
Показал две свои работы. Это были не гобелены, - пастель. Одна голубовато-сиреневая, - трава в инее. Другая - ветка лиственницы на фоне черного неба. Луна освещает ее не изнутри работы. Луна, очевидно, светит отсюда, из нашего мира. Черное небо, зеленая ветка, белый свет. Глаз не отвести. Я ахнула: как красиво! А он сказал: вот, а меня тоже, как тебя, грызет свой червь, - не слишком ли это красиво? Может, это уже на грани кича?..
- Если тебе все это не помогает, делай как я, - посоветовал он напоследок.
- Как?
- Я говорю себе: а все равно я лучше всех, и пошли бы все...
Ничего не скажешь, дельный совет.
- А ты правду писала? - спросил он.
- Самую честную. Только про тебя немножко привирала. Ты ни в кого не превращался.
- Это в каком рассказе?
- "Превращение Мастера". Ты становишься молодым парнем, и мы едем с тобой в машине по ночному городу, а потом занимаемся любовью, тоже в машине - чистой воды фантастика. Это все было не с тобой.
- Художник имеет право творить мир по своему усмотрению. Ты на все имеешь право, когда пишешь. Если будешь оглядываться на окружающих, ничего путного не получится.
А то я не знала!
Анюта поняла, что ошиблась, заговорив с сыном об этом. Ничего не надо было говорить заранее. Следовало уехать, устроиться, потом позвать его на лето. Каникулы на море плавно бы перешли в учебный год, - и не вспомнил бы о прежней жизни! А теперь?..
Анюта не ожидала, что в свои десять лет он уже дорожит чем-то и кем-то больше, чем ею.
- Уезжай, - сказал он, - а я останусь здесь!
И разревелся.
"Здравствуй, дорогая тетушка, - писала накануне Анюта письмо в Феодосию. - Сегодня Пасха, Христос воскрес. А я еле жива. Но жить надо, дорогая тетушка, и чтобы жить, мне необходимо уехать отсюда. Ты одна, и мы с Николенькой одни. Мы переедем в Феодосию, конечно, если ты не против принять нас на первое время. Я бы могла работать в газете. В местных меня печатают охотно. Но если не возьмут, я могу мыть тарелки или полы. Быть секретаршей или менеджером. Мне все равно, главное - уехать отсюда.
Тетушка, хотя мы не виделись десять лет и почти столько же не переписывались, надеюсь, ты поймешь причины моего намерения.
Николенька родился слабый, мама приехала сюда, когда ему было два месяца. Я кормила его грудью, когда она подошла и сказала: Ну что ты так над ним надрываешься? Все равно он у тебя не жилец! (Всю ночь мальчика рвало, шейка покраснела от аллергической реакции на цветение сада, он плакал, и плакала я...). Тетушка, я ничего не смогла ответить. Только стала присматриваться, как к чужой. Что произошло с ней за те годы, что мы не виделись? Ведь она так любила меня и брата! Позже стало понятно, за годы разлуки она разлюбила меня, перенеся всю любовь на брата, а Николеньку не только любить - жалеть не разумела.
Свою квартиру она продала и деньги отдала брату. Костя потратил их на "красивую жизнь". Пока он сыром в масле катался, я сидела в отпуске по уходу за ребенком и, что называется, крупинки в каше считала. Не ответил на мою единственную просьбу купить племяннику зимнюю одежду. Потом сказал, я сам трудно жил. Когда человеку хватает денег на то, чтобы ездить на такси и ежедневно проводить вечера в ресторане, он не думает, что кто-то не может положить масла в ежедневную кашу без котлеты. Молодость многое извиняет. Но они обманули меня - мама сказала, что сдала квартиру государству и без копейки приехала сюда. Зачем было обманывать?.. Урок лжи и эгоизма она дала Косте вместе с деньгами.
Когда родился Николенька, она сказала Косте: ты теперь отрезанный ломоть. Анюта тебе больше помогать не будет, после нее и дом, и квартира Кольке достанутся, а тебе ничего.
Николеньку они невзлюбили оба с самого его рождения, но Костю я не виню. Мама научила его ненавидеть Николеньку, обманывать меня. Со временем я увидела: они как раковой опухолью, проросли каким-то клановым эгоизмом, став одним существом - барином Костей и рабыней, преданной ему, и только ему.
Когда Николеньке исполнилось восемь лет, он впервые обратил внимание на отношение к нему бабушки:
- Мама, почему в день рождения мне все дарят подарки, а бабушка никогда не подарила даже шоколадку? Она совсем не любит меня.
С тех пор он начал не слишком-то вежливо вести себя в отношении ее. Но ведь сам-то слышал от бабушки только "дурак", "идиот" и подобное. Но и в ответ слышала: "сама такая". "Идиота" он получал по любому поводу, - не так прошел, не так сел, не то сделал. Он не идеальный, просто обычный живой ребенок, но даже если бы стал идеальным, ничего не переменилось бы. Я думаю, маму устроило бы только то его положение, в котором он не двигается, не ест, не дышит, наконец.
Однажды, когда я предупредила, что задержусь на работе, она устроила расправу над ребенком. Вернувшись, я увидела Николеньку с разбитыми, распухшими губами, в синяках, как потом выяснилось, по всему телу. Костя поднимал его на высоту своего роста и швырял на пол - чтоб не повадно было впредь "обижать" бабушку... А бабушка сидела рядом и молча смотрела на это.
Я не сказала Косте ни слова. А ее спросила: ты хочешь оставить без брата и сына? Ведь если Костя убьет или покалечит Колю, он сядет в тюрьму...
Тетушка, я понимаю, тебе тяжело читать мое письмо, но пусть утешит тебя, что это было давно, теперь Костя женат, мы сохраняем дружелюбные отношения, его жену я полюбила так же глубоко, как, к сожалению, мать ее невзлюбила.
Постараюсь покороче объяснить тебе, как обстоит дело с отцом Николеньки. Как-то я сказала ему: "Какой ты, сынок, счастливый: и папа, и мама у тебя есть. Вот у нас с Костей не было папы". Малыш ответил: Мама, но ты же знаешь, что папа у меня есть в той же степени, в какой у тебя - муж".
Тетушка, ему только десять лет, и, как видишь, он никакой не идиот. Напротив, умный мальчик. Я не думаю, что он будет сильно скучать по отцу - ведь мы уже жили несколько лет без него. Однажды я ушла прямо из-за стола, от всех них - от мужа, Кости, мамы, не пересилив какой-то очередной обиды. А муж попробовал жить с другой женщиной... Не понравилось. То ли ему, то ли ей - я не вникала.
Напиши мне, тетушка, не возражаешь ли ты на мой переезд с Николенькой к тебе. Только на первое время, а потом мы продадим здесь квартиру и хоть какую-то хибарку приобретем в Крыму. Целую твоя Аня."
часть третья
"Здравствуй, Аня!
Получила бандероль с твоими книгами стихов. О них пока не могу сказать ничего определенного, некогда было читать. Спешу дать тебе ответ, потому что ты его ждешь. Когда что-то задумаешь, так и хочется скорее узнать результат.
Обрадовать я тебя не могу, потому что ты все решаешь очень поспешно, забывая о своих ошибках. Ведь это не простое дело, не вещь переслать из одного города в другой. Я прочла письмо и до такой степени удивилась твоему решению, что долго не могла прийти в себя. Не потому, что это связано со мной, а вообще. Ты не понимаешь, что за город, а, главное, что у тебя за душой? Здесь в сезон некоторые квартиры-люксы сдают по триста долларов за одни сутки. Насчет прописки. Прописаться приезжему - ты не представляешь сумму, которая для этого нужна. Раньше надо было думать о переезде, когда был единый Союз, а ты поспешила замуж. А мать тебе говорила, порядочный человек жену и детей не бросит. Так вы же нас, матерей, считаете дурами, выжившими из ума. И как ты только о своей матери такое пишешь! Она души не чает в Косте, а ты ревнуешь. Конечно, Колька для нее уже не то. Она сделала как ты просила - приехала к тебе. Вот тут-то и совершила непоправимую ошибку. Сейчас с детьми может жить тот, кому жизнь надоела. Я сделала такой вывод, когда последний раз ко мне приезжала моя дочь с семьей еще до перестройки. Они были в отпуске десять дней - так мало, но было достаточно, чтобы понять, узнать и почувствовать их отношение ко мне. И я сделала вывод, что очень счастлива, потому что живу одна. Мне и раньше мои подруги говорили об этом, но я как-то сомневалась, а тогда ясно поняла.
Мы отвыкли друг от друга и совсем по-разному мыслим и понимаем, и уже нет ничего общего между нами. Но у меня есть надежный и верный, любящий меня Друг и Отец - это Бог, который мне во всем помогает, и я живу только с ним. И ведь Бог нас предупреждает, что все забудут и откажутся, а Он никогда не оставит нас. Он наша надежда и спасение.
Так что, Аня, не обижайся на меня, я принять тебя не могу. Вот тебе и "дорогая тетушка", как ты пишешь. Я живу спокойно, мне все уже мешает. Работаю, потому что не хочу пускать квартирантов, они меня раздражают. А здесь люди не работают, за счет квартирантов живут. Привет маме передай. Целую вас."
Анюта прочла письмо и тут же села писать ответ: "Дорогая тетушка, ты только не переживай! Обижаться на тебя и не подумаю". А дальше дело застопорилось. Ей хотелось объяснить, что не в ревности дело. Что в словах тетушки "конечно, Колька для нее уже не то" много жестокости в отношении ребенка. Для кого - не то? За что - не то? И если все же "не то", то неужели нельзя посчитаться с ее, Анютиными материнскими чувствами, не демонстрировать неприязнь к Николеньке?.. Но выходило это, как ни старайся, обидно для тетушки, а обижать ее Анюте совсем не хотелось. Она пожалела тетушку, не поверив, что можно быть счастливой, когда взаимопонимание и взаимоотношения с детьми потеряны. Это произошло, потому что у тетушки, как и у матери, никогда не появляется сомнения в своей правоте. Правоту устанавливает жизнь - и та, и другая поплатились за свою ограниченность одиночеством - вне семьи, как тетушка, или в семье, как мать – уже даже Костя тяготился ею, порой не скрывая раздражения. Анюте повезло, раз сама она способна понимать: не обязаны дети любить и почитать только за то, что она делала им хорошее и она старше. Нельзя обязать, – тебя будут любить, если ты этого достойна. Если тебе не хватает внимания – взгляни на себя в упор: чем-то ты это заслужила. Нужен душевный труд над собой, требованиями ничего не добьешься. Право молодых мыслить, чувствовать и поступать иначе, как того хотелось бы ей, потребует терпения, но к этому она готова. Самое большое несчастье наступит, если она утратит любовь младших членов семьи - будь это Николенька или Костя с его семьей. Хотя и непонимание со старшими больно и горько. Однако тут от нее ничего не зависело - вернуть время и не родить Николеньку она не могла. И, упаси Боже, не хотела. Даже ради обретения матери, в которой так остро нуждалась.
Роскошь полной откровенности - кто и когда мог себе это позволить, живя в мире людей? "Безумству храбрых поем мы песню", сказала мне одна поэтесска. А другая мадам на презентации книги не проконтролировала себя. Когда речь коснулась того, что некоторые прототипы легко угадываются, лицо ее полыхнуло негодованием... Однажды мы встретились с ней в городе. Я узнала пару ее любовных историй, а когда вошли в кафе, уже полагалась ответная откровенность. Сначала я не назвала имени, но потом, когда мы обсуждали все перипетии наших любовей, строили предположения - поддалась и сказала, кто он. И напрасно! Ее лицо мгновенно полиняло, словно его выстирали. Она поскучнела, но вскоре справилась с собой. Мы расстались, уверив друг друга в неприкосновенности доверенных тайн и дальнейшей дружбе. Дружба как-то не состоялась, но на презентацию она пришла, хотя я нечаянно забыла ее пригласить.
Негодование на лице было неиндивидуальным. Оно было заранее готовым и легальным где-то там, в женской компании, которой принадлежал, очевидно, мой герой больше, чем мне... Да мне он вообще не принадлежал ни в какой степени. С его стороны все было половинчато и осторожно. Он ускользал от подлинной близости, - даже дружеской. Конечно, он ни в чем не виноват. Это я невпопад потянулась к нему. От ненужной любви, как от паршивой собаки шерсти клок, остались пара стихов да рассказ. И одна белая роза в ворохе красных, подаренных мне на презентации - не надо долго гадать, кто ее преподнес.
Увидев негодующие черты моей случайной поверенной, подумала: если бы публика состояла не из творческих людей, а из таких вот бизнес-леди - меня сожгли бы на площади!
Отчего я придала так много значения этому? Отчего такая мелочь мучила меня? Ведь были же там и другие лица, другие глаза. Особенно одни, все понимающие так и настолько, что в них читалось страдание. А человек посторонний моей судьбе, я даже не решусь, наверное, поблагодарить его за то, что тогда он своим взглядом уравновесил сюжет.
Может, моя мука оттого, что между мадам и мной был момент доверия? Но из этого следует только то, что вредно обходиться без подруги, которой можно доверять, столько лет, сколько обхожусь я.
Разработав собственной книгой свою форму абсолютной искренности, я не знала, какой чесоткой заплачу за это. Думаю, некоторый контингент должен теперь шарахаться от меня. Для другого я обрету статус своеобразной городской дурочки. Есть третьи, которых моя книжка удивила и просто очень понравилась. Хорошо, что они есть, но мне от этого почему-то не легче.
Не вылезаю из депрессий по причине того, что общество не готово к моей полной искренности, она попросту не нужна, она опасна и страшно произнесть - неприлична! Содержание не должно выпирать из общепринятой формы. Желательно, чтобы его вообще не было. Пустая, внешне благочинная формочка, и все.
Анюта пришла на очередную тусовку по поводу очередной выставки очередного флагмана городского андеграунда.
Эстетическая продукция последние годы стала единственным поводом для общих сборищ, новой формой ходить в гости.
Художники говорили о том, что реализм одичал, изжил себя...
- Береза - значит любовь к родине, купола, церковки - значит духовность... Ну скучно же!
Им возражали:
- Кто не научился рисовать натурщиков, подвизается в маргинальных изобразительных сферах. Это удел недоучек!
Вокруг спорили, чокались, смеялись и сердились.
- Форма, форма, вот что главное! Форма, а не рисунок.
- Изобразительная культура это ограниченное пра-ви-ла-ми синтезирование реальности, а не расчленение ее. Вы уничтожаете реальность! Все ваше абстрактное, концептуальное и постконцептуальное искусство ставит человека в тупик. Оно даже не модель мира, а модель представлений о нем малокультурных людей! Оно не становится носителем нравственности.
Последняя фраза вызвала смех.
- А вот пришел человек, зритель, пусть Анюта скажет, ставит ее в тупик или...
- Или. - Сказала Анюта. - Мне просто не нравится, когда при слове "нравственность" смеются.
- О как, - улыбнулся Анютин художник.
- Ну да, продолжала Анюта, - я отношусь к недобитым романтикам, которые считают, что искусство должно улучшать нравы.
- А по делу что ты думаешь, Анюта? Нравятся тебе эти работы?
- Ну что я вам - искусствовед?
- Анюта, мы тут все сами себе искусствоведы, а ты больше - ты зритель. Посмотри-ка на эту работу... – художник, приобняв за талию, увлек ее к ближайшей картине. - Скажи, что ты здесь видишь. Ты же поэт, ты обязательно что-то видишь.
- Вообще-то я тут ничего не вижу.
- Ну как же! Смотри, как смело художник обращается с формой. Ты же знаешь, что плоть искусства живописи это форма. Она сама становится содержанием. Недаром Петров-Водкин по Европам и Азиям метался в поисках не содержания, а формы, языка! Вот в сфере, где ты подвизаешься - кому дают Букеров? Людям, которые искорежили литературную форму.
- Давайте про что-нибудь одно: или про живопись, или про литературу. Я видела работу Николая Шувалова "Апокалипсис": изображен несущийся над планетой конь, но весь разорванный. Это апокалипсис войны. Война разрывает плоть, душу - это понятно, разрушение формы подчеркивает суть явления. А здесь непонятно. С разрушением формы разрушается и содержание. Его просто нет, а есть какая-то ложная многозначительность. И за ней пустота, как ни вглядывайся.
- Устами младенца... - сказал художник, оборачиваясь к друзьям. - И все же, Анюта, должен тебе заметить, что кто-то пытается продолжать работать в традиционных реалистических формах, а они не наполняются содержанием - ни философским, ни чувственным - никаким. Внешняя благополучная формочка и все... Этот, по крайней мере, ищет...
Эк, куда занесло меня с моей Анютой. Она в среде художников, возле работ, очевидно, интересных тем, что в них у искусства конец перспективы. Но дважды черный квадрат не изобретешь - хорошо бы Анюте подсказать эту мысль! Однако мы с нею живем в параллельных мирах... Я уже не вижу ее, не знаю, чем закончится вечер в художественном салоне и, честно говоря, сожалею об этом. Потому что когда Анюта исчезает, снова начинаю заниматься самокопанием, а это совсем, совсем неблагополучное времяпровождение. Повторяю вычитанную недавно мысль святого Кирилла Александрийского: "Каждое дело наше, когда прямо последует правилам благочиния, не порождает для нас никакого смущения". Наверное, я не случайно натолкнулась на нее. Когда тебя долго что-то мучает, ответы приходят порой в наугад раскрытой книге. Надо только не забывать, что случай - это язык Бога...
Выходит, издание моей книжки - неблагочинный поступок? Остается вдуматься в слово "благочиние" со всех сторон, перевернуть вверх ногами, разложить на смыслы, слоги, на атомы, черт побери! Что мне это даст? Что я противопоставлю ему? Чего больше в нем: формы или содержания? Эпитет оно или действие? Эпитет со значением действия?.. Что ни говори, до благочинности в известном смысле мне как до Гималаев.
Но больше интересует уже другое: когда кончится мое смущение? Ведь не каюсь же я в том, что книжка издана, а просто мучаюсь смущением... И Анюта - интересно, как разрешатся ее жизненные конфликты и скоро ли? И что за невидимые нити то связывают меня с нею, то разводят, убеждая, что она не только мой вымысел, а часть большого мира, постичь который нашей мудрости не снилось. Однако кое-какие выводы брезжат. Например, догадываюсь, что не столь важно понять, отчего мои муки, а для чего они? Не Бог весть, какая крупная мысль, но движение все же есть.
Нет работы страшней и слаще, чем саму жизнь укладывать в рамки литературного жанра. И если решаешься на нее, должна быть готовой к тому, что за продвижение по этой дороге платят дорого.
А природу моего смущения объяснил человек, с которым мы никогда не встречались. Он написал: "Книжка у тебя получилась цельной, потому что глубоко личностна, так мне показалось. Героиня рассказов практически одна женщина (не будем отождествлять ее с автором). Это сильная и смелая женщина, которая не боится обнажать душу, что для женской прозы довольно-таки редко, чаще встречаются или кокетство, или бесстыдство. Кокетству не веришь, бесстыдство быстро надоедает. А смелость, причем не безоглядная, а вроде как нечаянная или отчаявшаяся, о которой потом сожалеют, такая смелость делает рассказы достоверными. И она в книге присутствует. В целом - книга крепкая - поздравляю!"
Так что у меня нет другого выхода, как постараться быть достойной своей "крепкой" книги...
Как пОшло, думала Анюта, что мне пришла в голову эта мысль. Потом сказали бы: она как Анна Каренина бросилась под поезд. Да еще это совпадение имен! А Николенька!.. Как я только могла всерьез планировать... Я обязана жить ради сына. Если он останется без меня в семье, это хуже, чем остаться одному.
Она выздоравливала от всего разом: от мрачных мыслей, от увлечения художником и даже от кошмарного Грибова. Почему Анютина жизнь должна зависеть от тех, кто ее не полюбил или оскорбил? Чем больше она осознавала правомерность вопроса, тем легче становилось. Облик художника, еще возникающий в воображении, словно пылью покрылся, думать о нем стало скучно. Следующая встреча с ним перестала быть главным событием, которому подчинялась ее жизнь. Если встреча почему-либо не произойдет, даже лучше. Уж Анюта-то, во всяком случае, не будет искать повода для нее. Последнее "свидание" вразумило ее: стоять с другими дамами в очередь за пустотой она не будет. Ее чувство художнику не нужно, он не может на него ответить, как не может написать картины. Искусство требует жертв, а если не хочется никаких жертв и найден рецепт бескровного существования?..
Приятней думать о том, что скоро лето, они с Николенькой пойдут на пляж, он будет бежать впереди, а она любоваться его золотистым затылочком и мелькающими розовыми пятками... "Дети - наши заложники в руках несчастья", - повторила Анюта вслух бальзаковскую фразу, которая еще некоторое время назад казалась ей абсолютно точной, и улыбнулась. Дети это спасение, а несчастья - отдельно, хотя в известных положениях то и другое можно нечаянно "склеить".
Анюта перестала остро чувствовать неблагополучие своей жизни, хотя понимала, что оно никуда не делось. Отношения с матерью, мужем оставались тупиковыми, были и другие проблемы, но ведь было и время впереди... Никто же не обещал, сказала себе Анюта, что я родилась на свет ради райских кущ. Наверное, это нормально, если жизнь горчит. Пусть даже порой слишком.
Апрель - май 2003 г., Кострома
|
|
| Арямнова Вера |
2005-06-30 |
70 |
5.00 |
14 |
| |
|
| |
Вторая жизнь началась вчера, хотя со дня попытки самоубийства прошло три недели. Воспоминания о первых двух довольно путаные. Последнюю помню. В ней – намерение сделать все, от меня зависящее, чтобы выжить.
Или убедиться: при искреннем намерении сохранить себя для жизни это мне не под силу. Ведь если Господь понял, что ошибся, нагрузил сверх того, что могу пережить, мое состояние изменится. Говорят, Он не посылает человеку испытаний, которых тот не может вынести. Если человек все же убивает себя – туда ему и дорога.
Моя попытка отправиться т у д а пресечена. Когда проснулась, съев перед этим пятьдесят таблеток элениума, белая наволочка была желтой. Элениум, запиваемый ананасовым соком, растворился в нем и оказался на подушке. Способ уменьшения дозы препарата в организме был как будто хорошо продуман: до самоубийства несколько дней ничего не ела. Иначе захлебнулась бы рвотными массами. Ведь я спала крепко.
Но не захлебнулась. Но проснулась. Значит, это было кому-то нужно.
Решила съездить в Н-ск. К психоневрологу. Может, специалисту виднее, как мне вернуть инстинкт самосохранения? Утрата его – патология, я понимаю это…
Там, в ближайшей к Н-ску деревушке со странным названием «Малая пурга» я и нашла Неофита.
Он лежал вблизи автобусной остановки. Прикоснулась к грязной блохастой шкурке – не отреагировал. Уже умирал. Приподняла мордочку: глазки слиплись от обильного гноя, ушки забиты грязью. Оглядела людей: никто не подберет котенка. Дождутся автобуса и уедут. Соберутся другие и тоже уедут.
Вытряхнула из сумочки содержимое, а Неофита положила туда.
Почему решила, что его зовут Неофит? Имя всплыло из подсознания. Я не помнила, что означает это слово. С памятью случилось нехорошее, я обнаружила это еще раньше, проснувшись после приема той кучи таблеток. Дома открыла словарь: «Неофит (гр.) – новообращенный в какую-либо религию, новый приверженец какого-либо учения». Имя осталось за котенком.
Моей религией до сих пор была любовь. Если выживу, верить буду во что-то другое. Только другая вера может стать платформой для новой жизни.
Трехцветные коты приносят счастье. Но он мог быть любым, окрас не имел значения. Я полюбила его сразу, на остановке. От маленького шерстяного комочка с ушками исходило нечто, пробившее броню моего собственного страдания. Есть в физике закон Кирхгофа, мне кажется, он действует и в психике. Приблизительный смысл его в том, что одно тело может воспринимать электромагнитные колебания другого, но лишь той длины, что излучает само. Неофит умирал, но был еще жив. Была жива я, но не могла поручиться даже за следующий час. Колебания совпали. Но я сильней Неофита. А сильные должны быть великодушными. Это тоже закон. Из тех, на которых держится мир. Я спасла Неофита, а он потом изо дня в день спасал меня. У крохотного существа оказалось много упорства.
В поезде Неофит вел себя великолепно. Когда подъезжали к Набережным Челнам, уснул, словно понимая, - мне нужно выйти в тамбур, чтобы скорее увидеть на перроне высокую фигуру. Знала, что увижу, но… скорее, скорее, как можно скорее! Открыв дверь, глядела вперед движения поезда. Бился шарф от ветра, билась юбка о колени, гулко билось сердце.
Высокой фигуры не было.
Когда спрыгнули с высокой подножки – наш вагон не дотянул до перрона, - Неофит вдруг стал вырываться из рук, мяукать, царапаться как бешеный. Откуда у него взялись силы? Он еще такой слабенький!
Я в то время не догадывалась, что котенок уже спасает меня. Не обнаружив высокой фигуры в толпе встречающих, я была в состоянии удариться об угол железной подножки вагона, который оказался как раз на уровне моего виска. Но было недосуг: отбивалась от царапающегося Неофита, потом успокаивала его. А навстречу уже шла моя сестра.
В те дни каждое утро начиналось с разрядки, как у других с зарядки. Страдание просыпалось раньше меня. Еще не проснувшись, я начинала рыдать. Однажды в такой час Неофит вдруг шершавенько лизнул меня в локоть. Я удивилась, рыдать перестала. Только слезы текли. А он своей еще нетвердой походочкой добрался до подушки и стал лизать меня в щеку. Старательно, с закрытыми глазками, а хвостик стоял трубочкой и дрожал. И я поняла: жалеет! Он меня жалеет. Такой маленький – такую большую жалеет! И я рассмеялась. Больше по утрам я не плакала.
Он не оставлял меня ни на миг. Даже ночью моментально просыпался и сопровождал куда королевы пешком ходят. Когда по вечерам долго не ложилась, занимаясь кухней, он, борясь со сном, приваливался к стене, но оставался на четырех! А как встречал, когда приходила с работы! Если не успевала разгрузить руки, с лету вцеплялся коготками в подол и по одежде добирался до лица. Но чаще я подхватывала его в прыжке, прижимала к себе и говорила, какой он, мой самый лучший на свете кот. Как ни тискала, он только довольно мурчал. Наверное, тоже говорил мне что-то хорошее.
Однажды вечером я пыталась разобраться со своими записями, а он грыз их, не давая мне забыться и уйти с головой в свои страдания. Не сомневаясь уже, что котенок старается ради меня, я обняла его и вдруг сказала: «Мой маленький, бедняжка, я никогда, никогда тебя не брошу!
И удивилась. Ведь уже решено: на исходе месяца я повторю свою попытку. Только это будет не попытка. Теперь знаю: лишить себя жизни непросто, это тяжелая работа. И я к ней готова.
Мысль о неизбежной и скорой смерти помогала вынести пытку – видеть, как «лучший мужчина человечества» открещивался от себя… А обо мне он проявлял заботу. Ему ничего не стоило оставить работу, чтобы съездить за моим плащом, потому что похолодало, а я оказывалась легко одета. Утром, не заходя, оставить в дверях смешную записку с рисунком. Всегда был рад встретить меня – на заводе и посидеть со мной – на скамейке.
Однажды отважился и пришел домой – починить мне торшер. Пока чинил, я стояла на пороге балконной двери. Со стороны леса двигался на город ливень. Впрочем «ливень» - не то слово. Это было стихийное явление. Отвесно шла огромная белая стена, за которой уже ничего не просматривалось. Я ждала, когда она обрушится на нас. Бешеный кипень навроде водопада приближался со скоростью автомобиля и вскоре упал на ближайшие дома, сразу скрыв их совершенно. Осатаневший шмель, настигаемый водой, ударился мне в плечо и тут же пропал, метнувшись назад. Через секунду влажная волна воздуха пронзила меня, казалось, насквозь. Вокруг стало белым бело. Ничего не видно, не слышно, кроме шума падающей воды. Меня била дрожь – от страха и восторга перед стихией. Под шум небывалого ливня я сказала Сергею, какое небывалое случилось лето, какое небывалое чувтво стряслось с нами в это лето, такое же стихийное, непобедимое и неуправляемое, как этот водопад с неба. Разве можно с ним что-то поделать?!
- Ласточка ты моя! – услышала над собой голос Сергея, руки его обняли меня и мгновенно отпустили…
Он ускользал из моей жизни так же незаметно, как появился. Не заметила, как и когда, а только почувствовала, что проник в мою душу и плоть без единого ощутимого толчка, диффузно. Так же – диффузия наоборот – исчезал. Вроде рядом, но его уже нет. Он витал вокруг меня на расстоянии, дотянуться до него я не могла.
Из его глаз смотрел на меня мой ребенок и кричал, просил вызволить его из небытия.
Когда ушел, Неофит тут же оказался у моих ног. Я удивилась: котенок не давал о себе знать все время визита Сергея. Зато теперь стал кидаться на меня как дикий зверь. Я убегала. Он догонял, впивался зубками и коготками совершенно безжалостно. Это было бы уже не смешно, если бы я не понимала: он притворяется злым. Он загонял меня вконец. Я упала на палас:
- Ну, прости меня, прости! Ты же просто мстишь за то, что я целых два часа не нуждалась в тебе! И ты был вынужден жить один!
Неофит в ответ кинулся на меня с удвоенной яростью. Я изловчилась погладить, он прыгнул снова, противно пища, я опять погладила, он сменил писк на мурчание. И так долго: то мурчал, то пищал от ярости, а я смеялась и говорила: дурачок, ну нельзя же одновременно и любить, и злиться!
Победила любовь. Он затих на руках, поддавшись ласке.
О Неофите я могла бы рассказывать бесконечно. Он был необыкновенный. Очень умный. И красивый. Некоторые считают – некрасивый – жизнь до встречи со мной обошлась с его внешностью жестоко. Но я думаю, отличительная черта моего Неофита – красота.
Однажды на балконе вертелся рядом, и вдруг попал в щель между панелями, а одна лапка соскользнула. Не помню как сорвалась с кресла, ухватила за хвостик и зашвырнула его в комнату. После самоубийства впервые испугалась. И когда он удивленно посмотрел на меня – я увидела: он бесподобно красив!.. Долго в тот вечер мы сидели на балконе, и я объясняла: если он упадет с пятого этажа – покалечится, и я буду страдать. А если упадет, когда меня не будет дома, может случиться самое худшее: он потеряется. Конечно, говорила не словами, а глазами в глаза. А считается, животные долго человеческий взгляд не выдерживают! В его взгляде я увидела зов родного существа, только родство наше затеряно где-то в глубинах эволюции. Это подтверждало идею буддизма о бессмертии. Смерть напрасна, смерти нет, говорил мой крохотный мудрый спаситель.
Так мы прожили месяц. Я крепла. Мое горе понемногу превращалось в злую болячку, в досаду. В неприятность. Вместо страдания все чаще чувствовала раздражение. И приставания Неофита однажды тоже вызвали раздражение. Я оттолкнула его. Ногой. Он удивился, а я устыдилась. И все же уже смогла уйти из дома на целую ночь. Хотя знала, что он плохо переносит мое отсутствие. Угрызения совести я, конечно, испытывала. Они оказались пренеприятнейшей штукой.
Когда пришла домой, а это случилось только к вечеру – так повернулись события ночи, Неофит встретил меня озверевшим, одуревшим от одиночества. Отказался от еды, хотя был голоден. Рассчитывая вернуться утром, я почти ничего не оставила в его кормушке. Истошно пища, забрался на руки и хотел только одного – не сходить с них. Я обдумывала то, что наслучалось со мной за прошедшие сутки, а он пищал, пищал, пищал рядом. Подумалось: пора б ему превращаться в нормального котенка. Не могу же я существовать только для него.
Вот она, подлейшая мысль! Существуя только для меня, как он мог согласиться на меньшее?!..
Легли. Обычно Неофит спал возле моей груди. Если поворачивалась на другой бок, не оставляла его за спиной – перетаскивала к себе, или он сам перебирался. А в эту ночь Неофит по сантиметру подбирался все выше и успокоился только у моего лица. Я дышала в его вкусно пахнущую шампунем шерстку, и мне было хорошо.
Просыпаясь от духоты, немного меняла положение и прижималась к нему щекой, шептала ласковое, а он тут же принимался урчать.
Так мы прощались.
Утром, как всегда, Неофит начал меня будить. Тихонько потрогал лапкой нос. Потом глаз. Понюхал щеки. Но я не шевельнулась. Ушел в ноги и начал их грызть. Я недовольно дернула ногой и снова уснула, предпочтя сон его обществу.
Когда проснулась, его рядом не было. Я удивилась. Позвала. Обыскала дом. Заглянула за балкон, но ничего внизу не увидела – от волнения все прыгало в глазах. Я уже знала, что не найду его. И все же пошла обходить окрестности. Тщетно. Хотела кричать : «Неофит!!!» - и не могла открыть рта. Он ушел, и я не смела звать. Он ушел, потому что, спасенный любовью, не мог существовать без нее. Он любил меня всем существом и жил, зная, что мне без этой любви не обойтись. Он не мог удовлетворить простым дружеским сосуществованием рядом. А я пожелала именно этого и потеряла его.
1987, Наб.Челны
|
|
| Арямнова Вера |
2005-09-28 |
58 |
4.83 |
12 |
| |
|
| |
Мужчина имел недостатки. Он не был красив – невзрачная какая-то масть. И у него была еще одна женщина, я знала про это. Кажется, он пытался смягчить мою возможную ревность:
- Я не понял, отчего ей было так хорошо со мной. У меня всё кончилось сразу и бездарно.
Я сказала ему, что любящей женщине важен не результат секса, а сам факт близости с любимым.
Но таять - до растворения личности – в руках мужчины возможно, возможно. Наслаждение окажется сильнее рассудка, стыда, обстоятельств места, твоих правил. Наслаждение окажется сильнее, и ты отдашься мужчине, потому что ему невозможно не уступить – шаг за шагом. Сначала он обнимет, охваченный желанием большим, чем ты. А ты еще помнишь, что он недавно был с другой… Но каждое его движение, каждое поползновение оставляет все меньше пространства для сопротивления – нежный огонь уже овладел тобой, а этот мужчина так умеет подлить масла в огонь!.
Ни одного неверного движения. Сокрушительные ласки! Вкрадчивые и сокрушительные одновременно!
Такие неотразимо-умелые любовники есть. Не только во сне. Хотя здесь речь о мужчине, который мне приснился. И секс с ним мне приснился – от первого объятия до того момента, когда пальцы его добрались до цели…
Дальше я проснулась.
И вспомнила, что на свете есть секс. Неотразимый. Если такой Любовник, какой приснился мне, начинает обнимать – обязательно сдашься. Да, для женщины важен не результат секса, а факт близости с любимым. Но с мужчиной из сна у меня был чудесный секс, просто секс. Хотя, конечно, этот мужчина не был мне безразличен. Без этого секс невозможен – ни наяву, ни во сне.
Ваши возражения несущественны.
|
|
| Арямнова Вера |
2005-11-17 |
39 |
4.88 |
8 |
| |
|
| |
Я углублялась в лес, в котором еще не побывал ни один охотник. Смутное предчувствие беды тревожило с самого начала, придавая остроту невозвратности, смертельной опасности моим шагам. Но лес звал, - не стоять же на месте?.. Прошлого у меня не было, тем сильнее влекло будущее.
Я узнавала этот лес на ощупь, дышала легким запахом его смолистой дранки. Земляничные и родниковые поцелуи, ласковый голос листвы, золотой взгляд солнца сквозь нее… Лес был ослепительно прекрасен. Он стал для меня воздухом, счастьем и молодостью. Да, да, летучей, крылатой молодостью! Ноги несли с необыкновенной легкостью, а отражение в ручье начало мне льстить.
Я ничему не удивлялась, потому что уже была переполнена удивлением: грудная клетка так мала, но она больше, чем кажется снаружи - в ней поместилась Вселенная. Сразу, как только я осмелилась войти в лес. Как радостно нести в себе Вселенную, как легко! Мне еще предстояло во всем этом разобраться, а пока я шла все дальше, не стесняясь смеяться и плакать от счастья, одиночества и любви.
Но лес был прекрасен, Боже мой, как прекрасен!.. И чуточку отстранен. Своя собственная жизнь совершалась в нем, - от корней до кончиков листьев живая и таинственная. Я могла задыхаться от счастья или страдания – он не менялся в лице. Он просто БЫЛ, но все, что происходило со мной, происходило в нем. Он был одновременно взрослым и ребенком, юные и могучие деревья стояли рядом, как разные возраста одного человека…
Ах, как он был ласков, как внимателен и добр!.. Я бы согласилась никогда не выходить из него к людям. Не было ничего желаннее пребывания в этом лесу, и вообразить другого человека, идущего навстречу, было равнозначно удару по глазам, по нервам. Одно воображение о другом человеке заставляло инстинктивно отвернуться. Лес все понимал, ему нравилась моя верность.
Лес вообще понимал ВСЁ.
А я поняла, что Земля тоже женщина, она умеет дрожать моей дрожью и понимать мое счастье. Она нежно отталкивала меня от себя в объятия шелковых крон леса: пари, детка!..
Чем дальше я шла, тем лучше чувствовала себя. Не могу сказать, чтобы мне было очень легко – взволнованная душа жила напряженной жизнью, тело переживало гормональные бури, меняло состав крови, умирали клетки, неспособные к любви. Порой мне казалось, что умираю я…
Когда поняла, что заблудилась в этом лесу? Когда почувствовала, что не иду по лесу, а нахожусь в плену? Испугалась ли я того? Нет. Важнее леса уже не было ничего. Исчезла последняя память о своей собственной, отдельной от его жизни. Я больше не помнила, что любила кого-то другого: детей, собаку Аву, дом… В лесу мне было лучше, лес я любила животнее и безусловней. Понимала, это нехорошо, но мне даже не было стыдно. Это просто случилось со мной, что я могла поделать?!..
И все-таки ночью подумала, что здесь, наверное, есть хищники. Должны быть. Хищники должны быть в лесу! И возможно, они нападут. В эту ночь лес стоял как мертвый. Возможно, он спал или душа его была далеко.
Мне стало страшно. С тоской подумала, что давно не помню, откуда иду, мне просто некуда вернуться из леса, если стану ему не нужна. Было темно. Я побежала, спотыкаясь о корни деревьев и налетая на кусты. Я что-то бормотала, и, наверное, не самое умное из всего, что произносила в жизни. А когда меж деревьев мелькнул свет окон дома, ничуть не испугалась, даже обрадовалась. Если не пустят в дом, то хотя бы объяснят, где я?
Если б знать, что ждет меня там!.. Услышав голоса, я не сразу разобрала, о чем разговор. Но агрессия и мстительность, звучавшие в голосах так внятно, насторожили. Через секунду поняла, что это голоса знакомых мне мужчин. Мужчин, которые сделали мне в прошлом плохо. И ни одного из них уже нет на свете.
Шестнадцатилетний Равиль был моим соседом и жил на этаж ниже. А мне было пятнадцать, и у меня была первая любовь. Любовь звали Юрой, он был старше нас. Каждый вечер девочки и мальчики из трех пятиэтажек собирались в беседке общего двора и до полуночи не расходились. Однажды в такой поздний час, войдя вместе со мной в подъезд, Равиль шутливо выхватил и у меня брелок с ключами от квартиры и сказал, что отдаст, если только я зайду к нему выпить чаю и поговорить. Я знала, что давно нравлюсь Равилю, но у меня любовь! Поэтому было и жалко Равиля, и все-таки досадно. Однако ключи он не отдавал, и я вошла в его квартиру. Я совсем не боялась Равиля, потому что уже осознавала свою женскую власть над ним: он очень робел передо мной. Мы пили чай на кухне, потом он показывал мне семейный альбом, себя маленького и родителей, которых на тот час дома не оказалось: уехали на дачу. А потом я строго потребовала ключи и ушла домой.
На следующий вечер я встретила свою любовь, готовая, как всегда, ответить на его ласковое приветствие, остановиться и поговорить. Но он прошел мимо, глядя сквозь меня. Помню, я очень расстроилась… Позже подружка сказала мне, что когда в беседке собрались мальчики, юноши и уже взрослые мужчины, каким был мой любимый, Равиль сообщил, что вчера он стал мужчиной, а я – его женщиной. Братья рассказали моей подружке, что все наперебой стали задавать Равилю вопросы, и он очень достоверно начал рассказывать, как это произошло. Посреди рассказа Юра встал, произнес, взглянув на Равиля: «Трепло», и ушел из беседки. Он встретил меня и прошел насквозь. Он ушел к девушке старше меня и женился на ней. Ей уже было почти восемнадцать. Он расхотел ждать, когда я подрасту, хотя мы с ним уже договорились об этом.
Второй голос принадлежал Пиковскому. Этого человека во времена истории с Равилем очень любила моя старшая сестра. Это было далеко, на другой земле. Она называлась Мангышлак. Сестра слала мне оттуда письма, и все они были о Пиковском, о ее сумасшедшей любви к нему. Читая письма, я тоже проникалась ее любовью. И когда через несколько лет мы встретились в одном городе, я просто преклонялась перед этим человеком – таким мужественным, красивым и очень умным. Пиковский когда-то за что-то сидел в тюрьме, и его опыт стоял за ним, ощущался во всем - в жестах, в какой-то особенно убедительной манере говорить внушительно, коротко, афористично. Моя сестра уже была замужем, и они дружили домами. Пиковский относился ко мне снисходительно и нежно, называл сестренкой, и часто брал с собой. В те давние социалистические времена у него был бизнес: он покупал у иностранцев запрещенную в СССР музыку и перепродавал ее, тиражируя на замечательной, невиданной технике… Меня он брал с собой, когда шел на встречу с иностранцами, потому что я немного говорила по-английски, достаточно, чтобы переводить их беседы. Я всегда была рада общению с ним, или, скорее, польщена тем, что такой серьезный человек просит меня о помощи, а я в состоянии ее оказать.
Однажды он попросил меня пойти к нему, потому что жена с дочкой назавтра приезжали из отпуска, а дома, по его словам, был страшный бардак. Он попросил меня помыть посуду и прибрать дом, хотя бы слегка. Я с готовностью согласилась.
Когда Пиковский закрыл за нами дверь своей квартиры, то первое, что он сказал, было:
- Раздевайся.
Он не дал мне ни малейшей возможности к побегу. Он все предусмотрел и продумал заранее, и действовал уверенно и обдуманно. И минуты не прошло, как сопротивляться уже было бесполезно. Он насиловал меня несколько часов, помню, я не раз теряла сознание от ужаса и боли, но его это не останавливало.
Когда я вернулась домой, то села в кресло. Я не могла пошевелиться – казалось, мое тело все пронзено острым стеклом наподобие ледяных сосулек, при малейшем движении они причиняли жуткую боль. Я не могла пошевелиться два или три дня и столько же ночей. Кажется, на то время я сошла с ума. Потом оказалось, я описалась в этом кресле, и не заметила этого. Такой меня и застал близкий человек, у которого были ключи от моего дома.
Третий голос принадлежал моему первому мужу. Да, да, именно этим голосом, исполненным ненависти и злости, он говорил мне когда-то:
- Ты ушла от меня?! Ты вернешься ко мне. Сейчас я пойду и положу свою руку под трамвайное колесо. Знаешь кольцо у завода, где трамваи замедляют ход? Вот там я это и сделаю. Я знаю, ты добрая, калеку ты меня не бросишь. Ты вернешься! И вот тогда я тебе отомщу, вот тогда ты за все заплатишь!..
Вот и сейчас, открывая своей изуродованной, наподобие клешни, огромной рукой окно, он сказал таким же голосом, оборачиваясь к тем, кто был в доме:
- Вот она. Теперь она за все заплатит. Пришло время терять и ей. Теперь она узнает, как следует, что такое потерять единственное, что есть и может быть. Так она за все заплатит.
Я бросилась бежать.
Я бежала как не бегала и в ранней юности.
Я мчалась от своего прошлого на пределе своих возможностей, но то существо из трех, слившихся в одно, надругавшихся, изуродовавших меня мужчин не бежало – оно летело за мной жутким облаком, меняя очертания. В один момент оно обволокло меня и подняло так высоко, что сердце мое, уже и так зашедшееся от ужаса, остановилось.
Я стояла на ровной металлической площадке – вершине грандиозной металлической конструкции, достававшей до неба. Внизу, в нескольких километрах расстилался безбрежный океан. Но я смотрела в небо – там, еще прекрасно видимый сквозь иллюминатор вертолета, смотрел на меня тот, кто стал единственным, безмерно дорогим и заключал в себе все звуки, запахи, все счастье моего леса – моей последней любви, вернувшей мне молодость и сияющую Вселенную в груди. Он улетал. И, я не могла как следует разглядеть его сквозь пелену слез, застилавших глаза – слез не от горя – он улетал жить, а это было главное. Слезы застилали глаза, потому что он слепил меня. Теперь я узнала, как любят до слепоты.
Конструкция подо мной пошатнулась, и я увидела страшный океан внизу, куда мне предстояла упасть. А я так боюсь высоты. Но удержаться было невозможно, поверхность площадки, на которую я упала, была удивительно гладкой.
Ужас и отчаяние были так сильны, что, меня почти подбросило на кровати, когда я резко проснулась.
С трудом поднеся к груди еще вчера такие легкие, невесомые, полные нежности и готовности ласкать руки, я ощутила: в груди больше нет Вселенной. Что там? Почему так тесно, так мало места в моей груди, и все оно словно заполнено толченым стеклом. Я не могла двинуться. Не могла позвать на помощь. Я только почувствовала, что клетки, неспособные любить, ожили. И они просили… есть. Это тоже удивило – уже две недели после возвращения из Питера я не могла есть, но была бодра и сильна, как никогда. И вот, легла спать очень молодой и легкой, а проснулась старухой. Захотелось потрогать лоб, чтобы убедиться в этом. Нет, он пока был гладким, без единой морщины. Но и ему, и моим рукам было тысячу лет, они все знали. Я знала, что сегодня обязательно получу письмо. Но оно не будет пахнуть лесом. У меня больше не было будущего – только очень много прошлого.
15 ноября 2005 года
|
|
| Арямнова Вера |
2006-01-07 |
20 |
5.00 |
4 |
|
|
Отрывок из 6-й главы "Как я боролась с олигархом", роман без вымысла "ПРОВИНЦИЯ" |
|
|
|
|
| |
Кто-то пришел!.. А, это человек. Что он может…
Компьютерная игра «Алиса в стране страха»
Утром позвонила Марина: срочно приезжай расчет получить, а во-вторых, тут такое творится! Сотрудников редакции не пускают в здание «Аксон-банка». Всех заставили написать заявления об увольнении по собственному желанию на улице. Сказали, кто не напишет, вообще никаких и никогда денег не получит, и никаким судом не отсудит. Так что давай быстрей.
На единственный в доме полтинник я взяла такси и подкатила к банку.
Охрана подтвердила, что по распоряжению Бульдозерова никто из сотрудников не может пройти через проходную. А личные вещи? - сострила я. – Это потом. Будет распоряжение Бульдозерова, заберете.
Мне забирать нечего, кроме пары статей, подготовленных к публикации заранее.
Охранники попытались всучить лист бумаги: пишите заявление об увольнении по собственному желанию, как все. Я ответствовала, у меня такого желания нет, а есть желание быть уволенной по сокращению штатов в связи с ликвидацией предприятия – согласно закону. Спросила, где коллеги.
А разошлись. Им сказали подойти за деньгами к 11-ти часам.
Из машины, стоящей невдалеке, просигналили. Это была машина директора газеты Федотки Маслова. В ней находился он сам и начальник отдела рекламы Сережа Тюрин. У Федотки было лицо человека, которого неожиданно и сильно ударили в грудь. Еще вчера он притеснял, обманывал, подличал и вышвыривал из газеты других, сегодня сам оказался в их положении и компании. Чего-чего, а этого за верную службу олигарху парень не ожидал. Федотка, помимо прочего, был перепуган, убеждал: нужно все сделать, как велят, написать заявление по собственному желанию, «так будет лучше, лучше», горячо твердил он. Если мы что-то сделаем не так, Бульдозеров достанет любого где угодно и закатает под асфальт!
Его машина стала нам «домом» на весь день, вплоть до 19 часов. В банк впускали по одному, под охраной сопровождая до кабинета редакции, где люди забирали личные вещи, потом до бухгалтерии и кассы. Причем, сначала вызывали Федотку или Сережу, те сообщали, кому идти за расчетом. О как! Ни у одного из сотрудников не было при себе бомбы или желания вести себя в здании банка нескромно. Тем не менее, олигарх вовсю поигрывал своими мускулами перед нами, стадом безобидных овечек.
Я не написала заявления по собственному желанию, и стояла под окнами банка не за деньгами:). Хотя ехать домой было не на что, в кармане ни копейки. Да и у других финансовое положение не блистало. Мы ничего не получали два месяца. Этих людей с пустыми карманами олигарх решил все же еще разок грабануть. Каждый, кто выходил из банка с расчетом, говорил, что зарплату за май выдают с вычетом тридцати процентов, компенсации за отпуск не получил никто. Олесе за июнь не заплатили вообще.
Процедура расчета сотрудников длилась, как уже сказала, до вечера. Приходил редактор Михалев, призывал не стоять, разойтись, но никто не внял: люди хотели придти домой, наконец, с деньгами. Михалев сказал, что будет всех ждать в забегаловке, где мы расстанемся «по-людски». Конечно, он был прав, предлагая разойтись. Ах, если бы все пошли в трудовую инспекцию, не написав заявлений об увольнении! Но сожалеть об этом поздно, народ подчинился приказанию еще до моего приезда… Оставалось ждать развития ситуации, искать вход и выход, оценивать возможности.
Проходил мимо начальник антимонопольного управления Ромадан, сообщил, что нас ждет начальник областного комитета по труду Блохин. Я же была у него. Здание, где сидят Блохин и Романдан – рядом с банком… Но народ хотел только денег – в трудовую инспекцию хотел тоже, но завтра. Я соображала, с чем мы туда пойдем… с подписанными по собственному желанию увольнениями?! Вот любопытно, но отколоться от компании и добиться увольнения на основании закона для одной себя не хотела. Было ужасно обидно ЗА ВСЕХ. До чего же коллективное существо человек:). Я еще не придумала, как, где, но, казалось, найду выход из положения по ходу спектакля.
Наконец, дождалась того, за чем стояла: когда вышла с расчетом Марина, оформление на работу которой к тому дню было на том же этапе, что и мое.
Марина рассказала, ей велели написать новое заявление о приеме на работу – на имя бывшего директора ЗАО «Профи-Консалт» Сычевой. Сказали, прежнее – недействительно. Затем подписать трудовой договор, где сумма оклада была то ли восемьсот, то ли тысяча рублей. И заявление об увольнении…
От меня потребуется то же.
На сегодня оставалось только дождаться, пока мне НЕ выдадут деньги.
Дождалась. Произошло это забавно. Когда всех, кроме меня, рассчитали, Федотка пошел к охранникам. Отсутствовал долго и вышел растерянный: Вера Николаевна, а вам не выдадут деньги, Бульдозеров запретил, бухгалтер Полянская и юрист Алалуева ходили к нему. Они сами этим очень расстроены, все понимают, что вы ждали денег целый день.
- Как ты думаешь, почему мне такая честь? – спросила я Федотку. – Может, Бульдозеров, наконец, почитал мои статьи, интервью Леоновича, например?
- Я тоже об этом подумал, - сказал Федотка.
Опс, сказала я себе. Надо проверить градус злости олигарха. И заявила Федотке: а я отсюда не уйду, пока мне не отдадут трудовую книжку. Совершенно не доверяю её рукам, в которых она находится. Они не выдали деньги, могут и книжку порвать и выбросить. Доказывай потом, что я ее тебе отдавала. Ты же не подтвердишь это ни на каком суде. И езди я по городам и весям, собирай свой трудовой стаж. Ты что, Федот, нельзя уходить без трудовой, сам же говоришь, ждать от него можно чего угодно!
Я пошла в банк. Объяснила, что хочу забрать свою трудовую и немедленно. Охрана разрешила позвонить юристке Алалуевой. Едва представилась Ирине Сергеевне, она тут же бросила трубку. И зазвонил другой телефон. Юристка сказала охраннику, чтобы к телефону подошел Федотка.
Ждали мы Федотку обратно долго. Чтобы выдать мне трудовую, Федотке и компании пришлось снова идти к Бульдозерову. Они никакого поступка не могли сделать сами – только с разрешения шефа.
Трудовую книжку, наконец, вынесли. И сказали: если завтра вы придете и подпишете все бумаги, что вам предложат, вам и деньги выдадут… Это было то, что надо!
Тут-то и вспыхнул в голове план. Я была счастлива: план, как выйти из положения с этими подписанными заявлениями по собственному желанию, теперь был! Я кивнула: да, конечно, завтра приду и подпишу все-все! Лишь бы деньги получить!
Жена Маслова, сам Федотка, Сережа, Олеся, мы с Жанной все поместились в Федоткину машину. Он довез нас до забегаловки, где ждал Михалев. Было ужасно весело.
В забегаловке тоже. Редактор «поставил» бутылку отвратительной костромской водки, и мы ее выпили. Он сказал, у него есть проект, и скоро он возьмет нас с Олеськой на работу. Еще сказал, завтра обязательно пойдет с нами в трудовую инспекцию к Пучкову и в областной комитет по труду к Блохину.
На другой день я положила в сумку диктофон и поехала в «Аксон-банк». Недалеко, на остановке, Марина, Олеся, Леша, Наташа, ждали, когда меня рассчитают, чтобы после идти к Блохину. Поджидали Михалева и Диму.
В банке царил вчерашний регламент: я должна была дождаться разрешения пройти в бухгалтерию через посредника – Сережу или Федота. Но вызвали неожиданно – по громкой связи. Рядом стояла родственница Федотки наборщица Чупсикова. При ней-то и пришлось включить диктофон. Охрана меня наверх не сопровождала. Так что я зря включила диктофон при Чупсиковой – могла бы сделать это на лестнице. С другой стороны, черт знает этого олигарха – где он понатыкал камер наблюдения. В кабинете редакции они точно - были…
- Как заявление о приеме? Я же в марте писала – на имя директора Федота Маслова, и главный редактор мне его подписал. Две подписи – своими глазами видела, потеряли, что ли? - начала я валять ваньку и ваять свой репортаж.
- Оно недействительное. – Ледяным тоном ответствовала главбух Оксана Полянская. – Пишите на имя Сычевой.
- А кто такая Сычева? Никогда ее не видела! Я не знаю, кто это.
- Директор компании ЗАО «Профи-Консалт».
- Да?.. у директора, насколько я знаю, другая фамилия… Никитина.
- Пишите! – строго приказала девушка-отморозок.
- А теперь подпишите это.
- А что это?
- Это трудовой договор.
- А прочитать сначала можно, прежде чем подписывать? Ох ты, обязанности работодателя. Ни один пункт не выполнен – рабочего места у меня не было, заработную плату вовремя не выплачивали, необходимыми для работы принадлежностями не обеспечивали. Маслов даже так и не вернул деньги за покупку батареек к редакционному фотоаппарату. Медицинский полис тоже не выдали…
- Вы будете подписывать или нет?
- А тут вот не ошибка? Написано, оклад тысяча рублей. Мне обещали восемь плюс гонорар, а заплатили – пока за апрель, четыре восемьсот, но не тысячу же все же!
- Подписывайте!
- А если не подпишу?
- Не подпишете, деньги вообще не получите.
- Тогда подпишу, мне ж ребенка кормить надо! а вот еще про деньги. Правда, что за май выдадут на треть меньше заработанного?
- Да.
- Говорят, Бульдозеров был в плохом настроении, когда сделал это устное распоряжение. Говорят, здесь этого достаточно. Приказа-то о лишении - за что и на сколько никто не видел!
- Вы пришли подписывать или обсуждать распоряжения?
- Да подписываю, подписываю уже, два же экземпляра…Но, кстати, в трудовом кодексе нет статьи, дающей работодателю право на удержание такой части зарплаты, если только работники не находятся в местах лишения свободы.
- А теперь пишите расписку, что вы получили расчет полностью и претензий к «Профи-консалт» не имеете. Число, подпись!
- Вы уж продиктуйте точно, как написать. Документ для вас важный. Мне такого самой не сочинить, потому что обидно - я напишу, а вы ведь обманете.
Девушка-отморозок простодушно обратилась к юристке Алалуевой, как мне лучше написать расписку. Ирина Сергеевна, внимательно изучавшая до сих пор документы, поднапряглась, и вместе они продиктовали мне текст расписки. Я боялась за свое лицо – не рассмеяться бы.
После этого Оксана проводила в кассу, где мне выдали горстку денег за май, а за июнь пообещали выдать вечером.
Я пришла на остановку, где коллеги ждали меня, чтоб пойти в инспекцию. Я сообщила, что запись сделать удалось. Но тут подбежал Сережа Тюрин: меня просят вернуться за остальными деньгами. Коллеги сказали, иди, мы подождем, все равно редактора и Димы еще нет. Я простодушно вернулась в банк, не сообразив отдать кому-то из них пленку с записью…
В бухгалтерии юристка Алалуева сделала жест рукой, и несколько сотрудниц сразу вышли. Она сама, Оксана Подольская и какой-то чин из охранного предприятия «Кобальт», очевидно, заместитель (рядовые сотрудники ходили в форме, а этот в штатском) взяли меня в полукольцо и сказали, им известно: я сделала диктофонную запись.
- Сделала, - подтвердила я, почувствовав себя героиней дурацкого фильма с провалом в финале.
- Отдайте нам ее.
Мужик стоял напротив меня, заложив руки на спину, лицо его было спокойное и даже веселое:
- А вы знаете, что это противозаконно, то, что вы сделали запись?..
- Что противозаконно в действиях журналиста, а что нет, я преподавала в прошлом году студентам второго курса журфака нашего университета.
Мужик перестал улыбаться. А я, как загнанная мышь, соображала, что делать. Если вот эту, что справа, оттолкнуть, то можно вскочить на стол, грохнуть на пол один из компов, и поставить ногу на второй – подойдете – грохну и его. Быстро найти в сумке мобилку и вызвать милицию. Мысль не показалась мне удачной. Во-первых, мужик стоял на расстоянии вытянутой руки от меня, во-вторых, выправка его внушала мысль о том, что он может меня догнать в один прыжок, еще схватит, гад, как-нибудь не так. Да за ценой они явно не постоят, ну что им комп?! Не станут дожидаться, пока я дозвонюсь. Оттолкнуть ту, что слева, и в дверь? Они могут даже не побежать следом, - просто свяжутся с охраной внизу, а там уж меня встретят, и не на проходной, а на лестнице. Если бежать не вниз по лестнице, а в туалет, запереться и все же позвонить, опять же милиция меня навряд ли будет спасать. Слышала я что-то о том, что милиция чуть ли не сама помогла захватить Бульдозерову это здание с помощью боевых действий среди бела дня. Звонить коллегам на остановку – их не пропустят через проходную, и за это время по-любому дверь туалета взломают и пленку отберут. Причем, меня, возможно, стошнит. Уже тошнило от сильного отвращения к этим трем гоблинам. Приказал бы Бульдозеров меня тут где-нибудь замуровать – замуровали бы без эмоций. Разве девушка-отморозок возмущалась бы тем, что я сопротивляюсь, сказала бы, что это очень, очень нехорошо с моей стороны… Готовность нести службу как приказано, стояла в глазах всех трех как гардемарин навытяжку.
Я подала сумочку Алалуевой (проверка на полную вшивость). Та отшатнулась: нет, вы сами!
Я вынула диктофон, открыла, подала кассету…
- Всё? Я могу уйти?
- Нет. Не все. Включите запись.
Я включила. Мы в полном молчании слушали запись. Неплохо так получилось, - мелькнула мысль.
- Ну, убедились? Теперь всё?
- Нет, не всё. Вера Николаевна, а у Вас был один диктофон?..
Бля, неужели всё ж обыскивать будут? Гляжу, мужик опять развеселился. Ну, Алалуева, может и не будет, а девушка-отморозок способна на все… Я была в джинсовых бриждах и свободной блузке. Тошнота уже подкатила к горлу. Я взяла за полы блузку и взметнула ее вверх…
- Теперь все?
- Теперь все, - сказала Алалуева, и виновато добавила – а кассету мы Вам потом вернем.
Обманула, сучка.
|
|
| Арямнова Вера |
2007-09-25 |
75 |
5.00 |
15 |
| |
|
| |
Финиш, ясный сокол
фарс
Поэтесса Ъ не вернула поэту Ь его PENIS-крем, когда они в очередной раз расстались. Поэт рассказал об этой низости окружающим и подал заявление районному прокурору. «Ввиду того, что моя эрректильная дисфункция неустранима без крема, прошу Вас принудить гражданку Ъ, покусившуюся на мою собственность, вернуть крем, купленный мною в магазине «Интим» 13 сентября сего года за 350 рублей 40 копеек».
Возможно, поэт Ь и поэтесса Ъ расстались окончательно, потому что на сей раз это желание было обоюдным. Поэт Ь, наконец, признал, что у него появился «взгляд налево». Да запираться стало уже невозможно, потому что его виртуальные похождения на сайтах знакомств начали обретать очертания реальности: виртуальные подружки воспользовались его щедрой открытостью и начали звонить на мобильный телефон в самые неподходящие, что ни на есть интимные моменты между поэтессой Ъ и поэтом Ь.
Поэтесса Ъ от таких грубых вторжений в ее личную жизнь свирепела и швыряла в поэта Ь домашние тапочки с тем большей частотой и силой, чем с большим пылом он уверял, что она для него единственная. Скоро он перевезет ее и ее скарб в свой дом, а эти звонки ровным счетом ничего не значат. Он даже попытался вовлечь поэтессу Ъ в свою виртуальную жизнь: ты только представь, - рассказывал он поэтессе: у этой барменши из Ханты-Мансийска имя, с которым можно покорить мир: АНГЕЛИНА СОБОЛЕВСКАЯ! Нет, ты только представь это имя на афише!..
Поразительно, но после таких подробностей поэтесса Ъ хватала что-нибудь потяжелее тапочек, и поэту Ь приходилось спасаться бегством. Дальше входной двери он не убегал, даже если поэтесса бежала за ним с тяжелой малахитовой пепельницей и кричала: а ты подумал, какая у твоей чукчи истинная фамилия?!..
- Нет! Поверь, это ее настоящее имя! – защищал поэт Ь честь новой сайтовской подружки, а себя - пакетом с выстиранными поэтессой Ъ трусами и носками, который успевал захватить на тот случай, если его все же выставят за дверь. – Зачем ей врать, ну подумай!!!..
Однако уже наступила осень, и поэт Ь констатировал, что впадает в осеннее обострение шизофрении: если до сих пор гнев поэтессы его не пугал, то с наступлением сентября - начал. А вдруг она действительно швырнет в меня пепельницей, - думал поэт перед сном, и сон моментально улетучивался. – Пепельница попадет мне в висок и… я умру! – поэта Ь прошибал холодный пот и горячие слезы одновременно. Шиза вообще-то у него была маленькая, безобидная и очень удобная. Несколько лет она позволяла ему лежать на диване, цистернами пить водку, на которую давали деньги ценящие его поэтический дар друзья. Но в его жизни появилась поэтесса Ъ, взглядом испепелила заботливую шизу, подняла поэта Ь с дивана, отправив на поиски работы. Поэт согласился на перемены в жизни взамен согласия поэтессы разделить с ним кров и финансово-бытовые проблемы. Он перестал пить и настроился на достойную жизнь женатого, работающего человека. К тому же понимал, что хроническое диванное положение все меньше и меньше стимулирует окружающих на меценатство. Это было обидно: в республике как девятый вал нарастал Год благотворительности – и в такое-то время ему пришлось расстаться с ролью беспомощного в быту и социуме Таланта. Но ничего поделать было уже нельзя: он хотел завоевать право быть рядом с поэтессой Ъ, видя в ней реванш за бесцельно прожитые годы. Конечно, вполне он не сдался, а ровно наполовину: на работу пошел, но расчищать свою холостяцкую квартиру даже не собирался. То есть, собирался, но только на словах: с понедельника, в следующие выходные, с того месяца, через некоторое время…
В слова поэтесса верила почти год. А потом купила поэту водоэмульсионку, валик, кисточку и стала принуждать побелить потолок в ванной. Она за пару дней собрала мешков сорок мусора, старательно копимого поэтом несколько лет, помыла окна и повесила шторы. Дело оставалось за малым: починить слив в ванной, приделать бачок к унитазу, вставить стекло в кухонное окно, в которое несколько лет назад поэт запустил бутылкой, сменить двери, собрать еще мешков двадцать хлама, и отмыть, отмыть все до блеска!..
Дело стремительно подвигалось к женитьбе после того, как поэт в один прекрасный летний день сделал поэтессе предложение руки и сердца по всей форме. Подумав положенное время, она согласилась, а поэта тут же начали раздирать противоречия. С одной стороны, поэтесса Ъ ему нравилась: вместе с ее стихами, умением стирать-варить-наводить порядок и приличной зарплатой, а главное, маленькими полудетскими ступнями, которые умиляли поэта бесконечно. С другой стороны его гордый поэтический дух не без успеха противился принуждению. И незаметно второе начало перевешивать первое.
- Ты способна к рукоприкладству! – возмущался поэт.
- Другая на моем месте уже бы давно провернула тебя через мясорубку! – парировала поэтесса.
- Как через мясорубку?! – от обиды и страха у поэта выступали слезы.
Поэтесса смягчалась. Нрав у нее был крутой, но сердце, по-видимости, доброе. Глядя в золотые глаза поэта, объясняла, что шутит. Но поэт все равно боялся. Ему начали сниться кошмары: то поэтесса делает отбивные котлеты, а то быстро шинкует на новой разделочной доске его член – на ровные аккуратные пятачки и посыпает их укропом. Получалось красиво, но поэт просыпался в ужасе. Дни тоже стали больше походить на кошмары. Поэт все больше убеждался, что люди они с поэтессой разные, несмотря на одну принадлежность к поэтическому цеху. Поэтесса любила и умела приводить планы в исполнение немедленно, а он имел слово «завтра» - причем, имел как хотел – в любой позиции. «Завтра» от этого не становилось менее покладистым и всегда улыбалось поэту. Его же ласковая душа неизменно жаждала улыбок, снисхождения, уютных застолий, красивых разговоров. Поэтесса же на второй год гостевания у нее поэта даже кормить его стала мрачно.
А сколько раз она пыталась его выгнать! Иной раз даже укладывала его рубашки не выглаженными, сразу после стирки, и клала их у порога, предварительно подстелив чистые газеты. «Если не заберешь – я их выброшу!» – пугала она поэта. А поэт был очень привязан к вещам, и всегда за них боялся. «У меня здесь еще две пары носков», - напоминал он. «Они в корзине для грязного белья, - вспоминала поэтесса, - отдать?» - «Как-нибудь потом заберу, - обреченно соглашался поэт, понимая, что совершенно отвык от стирки, да и стирать-то, собственно, негде: слив в его ванной не работал, раковина была разбита, а кухонная мойка совершенно не подходила для стирки, потому что вечно была занята посудой.
Он шел домой, с тоской думая о носках, о том, что с поэтессой придется помириться, а это предполагает покупку цветов. Цветы действовали на нее магически. И едва он появлялся на пороге с цветами, она была готова начать все заново. И начинала: стирала, покупала, готовила. Поэт поправился, отрастил бороду, которая его чрезвычайно украсила. «Классическая борода – хит нынешнего сезона, - сказала как-то раз поэтесса, - тебе она очень пойдет». Поэт подумал и отпустил бороду, тем более, бриться он очень не любил, да и не умел, по правде сказать.
И надо же такому случиться, что через некоторое время поэт стал замечать на себе пристальные женские взгляды! Уже несколько лет как поэт не помнил, что это такое – женское внимание. Но свежие рубашки, ванны через день, а главное, красивая нарядно-седая борода сделали свое дело! Поэт взбодрился, приосанился и стал больше думать о женщинах. Он даже начал подумывать о том, не сменить ли половую дальность с ними на половую близость. Эрректильная дисфункция нисколько не мешала ему любить любовь. Правда, понатореть в этом деле всю жизнь что-то мешало: то любимая отказывала ему в близости, то водка заменяла все радости, то он ощущал полную неспособность удовлетворить женщину и оттого стеснялся быть активным. Но, когда в его жизни появилась поэтесса Ъ, все изменилось. Поэт стал незаметно для себя думать, что стоящий половой член не самое главное в занятиях любовью. Он уже даже свысока начал высказываться о мужчинах, вечно готовых к сношениям. Ему казалось – он лучше и без этой готовности, потому что поэтесса говорила, главное – не готовность, а желание, чувство, слова! Что искренне расположенная к нему женщина не поменяет ночь взаимных ласк и его бесподобных комплиментов на десяток первоклассных сперматозавров. Поэт был искренне признателен ей и не жалел слов, ласк и усилий руками, отчего его пальцы со временем стали настолько чувствительными, что он порой удивленно разглядывал их, готовый поверить, что ладонь его продолжается не пятью пальцами, а пятью прекрасными «мальчиками», сумеющими удовлетворить любую «девочку».
Итак, самоощущение и самооценка повысились значительно, и поэт не то чтобы решил пошалить на стороне, но ощутил стремление расширить круг своих знакомых женского пола. Рабочий компьютер услужливо выдавал все новых и новых дам, легко идущих на углубление контактов и, хотя дело еще не дошло до встреч, он так увлекся, что забыл про осторожность – невинные звонки в неурочное время довели поэтессу до ярости. Да собственно, они уже привыкли ничего не скрывать друг от друга. Поэт искренне не понимал, отчего она сердится и не хочет слушать о его завоеваниях в виртуале. «Это ни к чему не обязывает, мы просто болтаем, это весело, они для меня ничего не значат, ты – моя любимая! - уверял он. – А на сайте такие возможности, ты представляешь – там восемь миллионов посетителей! Но я честно написал в анкете, что женат». Но поэтесса была неумолима: «Если они для тебя ничего не значат, то уйди с сайта! Виртуальные знакомства небезобидны. Как любые отношения они не стоят на месте и вскоре за звонками последуют встречи. Я не готова соперничать с восемью миллионами женщин и терпеть, пока они, все одна за одной, разочаруются в тебе!»
Дискуссии на тему сайтовских знакомств продолжались до тех пор, пока он, получив очередной звонок, так увлекся, что, не отрываясь от вкусных щей и не замечая изумленного взгляда поэтессы, ответил абонентке, что после ее звонка наступила его очередь звонить, и он обязательно вскоре позвонит.
- Что?.. Нет, я еще не женат! Жениться – ведь это такая ответственность... Невеста? Да, именно, невеста! Она моя невеста.
«Она» медленно вынула из руки поэта ложку, на что он даже не обратил внимания, а потом подняла тарелку с остатками щей и вылила поэту на голову.
Вот после этого они и расстались. Причем, на сей раз она собрала все его вещи вплоть до зубной щетки, но не вернула PENIS-крем. А он купил его накануне, на свою первую зарплату. И они только раз успели воспользоваться им. Причем, эффект от чудесного крема больше понравился поэту, чем поэтессе. Как завороженный смотрел он на своего «располневшего» без всяких усилий мальчика, предлагая полюбоваться и ее:
- Смотри, какой красавец, смотри! Красивый?..
- Красивый, - вздохнула она. – Я же говорила, ты небезнадежен, у тебя не импотенция, а всего лишь дисфункция, а это лечится, проходит. Обязательно пройдет.
Поэт поверил в волшебную силу крема. И оставаться без него не собирался. Поэтому надо только отнять его у этой скандалистки, а дальше… Зарево новой жизни уже блистало на его высоком челе.
24.09.2007
Вера Арямнова
|
|
| Арямнова Вера |
2010-03-16 |
5 |
5.00 |
1 |
|
|
А у меня такая мания, что мир поэзия спасет |
|
|
|
|
| |
…Может быть, поэзия как Гудайера – древнее растение, которое пережило ледниковый период? Это одна из немногих в нашей стране зимне-зеленых орхидей. Первые четыре года проросток ведет подземный образ жизни. Лишь на пятый появляются зеленые листья, а зацветает она на седьмой-восьмой год. При сильном затенении может перейти к подземному образу жизни. При осветлении вновь появляется над землей…
А может быть, поэзия как Дремлик – нежное и трогательное существо? Под землей прятаться не умеет. Натиск некоторых сильных видов – лабазника вязолистного, щучки дернистой может полностью вытеснить дремлик с обжитого луга.
А как у вас с величием души?
Более полувека живу на свете, и, сколько себя помню, девочки и мальчики, начиная класса с пятого, выписывали понравившиеся стихи в тетрадки. В 60-х годах прошлого века у моей старшей сестры была такая, и у ее друзей, и у меня. Называлась она – "стишатник"… Там были стихи Ахматовой и Пастернака, Мандельштама и Цветаевой. Книг этих авторов мы в глаза не видели, их не издавали. Переписывали тайно – за это можно было и пострадать, как в годы оные…
Ввиду этого мы догадывались о главном: раз Мандельштам погиб из-за стихотворения, если за стихи убивают – они сила, а не только любовь-бровь, березки-слезки…
В 70-х Евтушенко, Ахмадуллина, Рождественский, Вознесенский и другие собирали целые стадионы желающих послушать поэтическое слово. А "стишатники" полнились и их стихами…
В 80-х уже сама пишу стихи, часто выступаю в общежитиях, колхозах, учебных заведениях, пионерлагерях, санаториях, цехах КамАЗа – и везде есть слушатели, их много, их интерес к поэзии неподделен. Стройка века с самого начала заговорила поэтическим голосом. Поэты – в чести…. Еду в поезде ЦК ЛКСМ "Дружба" от Ашхабада до Каспия по кромке Каракумской пустыни, и в каждом городе, в каждом селении читаю – как слушают! Даже те, кто почти не понимает русского языка – туркмены, казахи. Содержание переводит секретарь местного Обкома – снова аплодируют, только горячей…
Что случилось в последние десятилетия? Интерес к поэзии схлопнулся с быстротой, с которой могла закрыться бакалейная лавка, но никак не насущная духовная потребность человека, не традиционная форма самосознания народа…
Отрицание поэзии - открытое, отношение к поэтам – едва ли не глумливое, пренебрежительное. В 90-х уже и газеты (в Костроме, куда переехала к тому времени) как по команде перестают печатать стихи, и…гордятся этим. Они – выше поэзии! Поэзия – безделка, удел "тронутых". Умные и трезвые делают "бабки" в процессе распада страны и отдыхают от этого не на нарах, как Мандельштам и Чичибабин, а на Канарах. "А как у вас с величием души?" -обыденным прозаическим тоном спрашивал некогда поэт Слуцкий.
Кому нужна поэзия?
Бескорыстие неестественно, заметил один поэт, добровольцем ушедший на фронт. Потом война его "достала", как иных достает каторга. Короткая жизнь этого человека была примером бескорыстия - вопреки его жесткой сентенции. О Москве 46-го года он написал:
В квартирах печи холодны, как полюс,
На улицах слезятся фонари.
Кто это выкрикнул "за что боролись"?
За родину. Понятно? Повтори!
Их напечатали в "Правде". Периодика тогда еще не брезговала "виршами".
- Лидия Чуковская, воспитанная отцом как великий знаток поэзии, начинала день с просмотра периодики, ища в новых стихах высоту, с которой открывались наиболее внятные горизонты. Она правду искала. Не так много было стихотворцев, которые с помощью стиха забирались выше клотика и смотрели вперед. Но уже Пушкин настолько хорошо нас разглядел: "вшивый рынок", "отвратительная демокрация"… Остается дивиться на такую прозорливость.
Это говорит Владимир Леонович. Критик Валентин Курбатов сравнил стезю этого большого поэта с монашеским подвигом, поставив его на недостижимую в мирской жизни нравственную высоту. Вы такого поэта не знаете? Что делать, поэтический дар не дается в нагрузку к умению грамотно пиариться… Зато его знают ученые-слависты, начиная с В. Казака… И если писать кто еще его знает и помнит, как и за что – то выйдет отдельная статья.
- "Камень, отвергнутый зиждителями, встанет в главу угла». Этой библейской истины не помнят те, кто не знает, не понимает, не умеет читать поэзию, - продолжает Владимир Николаевич. - Это обличает не только бескультурье и отсутствие вкуса, но и то, что мы далеко отошли от народных нужд. Замечательная поэтесса Ксения Некрасова, полуюродивая, полугениальная говорит: «Простые русские слова лежат в сиянье оболочек, они несут в строеньи строчек народов новые черты».
- О чем это? Скажет некий читатель…
- Вы не понимаете? Бросьте, и не читайте дальше. «Рисуя дерево с корнями, я думаю, что так верней, я думаю, что без корней оно засохнет перед вами…»
- «Вещей священный распорядок в житейский хаос превращен» - это строка из твоего стихотворения. Поэзия - первооснова бытия, праздник всего человеческого существа – нам больше не нужна, можем обойтись?
- Поразительное легкомыслие. Или, вернее, отвычка от поэзии как самой информативной новости. И привычка к праздному виршеплетсту: что с них, с поэтов, взять! Таково ныне отношение к «стишкам» многих в России... Россия-матушка, нет ничего более ОБЯЗАТЕЛЬНОГО, чем поэтическое слово. Нет, милая моя, ничего сравнимого с ним по артезианской глубине речевых потоков. Ну – разве частушка: вдруг, на сотню всяко-разных одна гениальная.
Почему поэзия не нужна?
В книге реформатора Е. Гайдара "Государство и эволюция" прямо провозглашен слом традиционной духовной ментальности народа. Поневоле приходишь к выводу, что нынешнее изъятие поэзии из общественного сознания не является "издержкой" реформ или их непредусмотренным эффектом, а прямым и главным замыслом. Соображали ли это сами реформаторы, понукаемые извне – на их душе грех.
Сталинский зэк, поэт милостию божьей Борис Чичибабин, ушедший от нас в 1994 году, догадывался:
"Вот и позорная власть КПСС рухнула, и лютой власти КГБ не стало, и, говорят, демократия у нас… Но не оставляет смутное чувство, что это все случилось не по Божьей воле, да и не по-людски, а тоже как-то чуть ли не по-лагерному, чуть ли не по установке какого-то неведомого самодурствующего начальства. Во всяком случае, никогда еще наша жизнь не была так похожа на лагерную, - с бесстыжим празднованием разбогатевших на всеобщей беде и с нищетой отчаявшихся бедняков, с только-только вылупившимся, но уже почуявшим свою силу и наглеющим от нее родимым русским фашизмом, с наркоманией и порнографией, с заказными убийствами и астрологическими прогнозами, с атаманской плеткой и публичными домами…"
Борису была омерзительна не столько буржуазность, сколько культ буржуазности, ее зацикленность на брюхе, разврате, ее равнодушие к прочим, не сумевшим украсть жар-птицу. Он не столько понял, сколько почуял еще в 91-м, что современная русская буржуазность – антихудожественна, бездуховна, способна поглотить все вокруг, пожрать самое себя, культуру, страну. Он об этом говорил – его не слышали. А о себе Чичибабин написал: "Пока не на всех заготовлен уют, пусть ветер и снег мне уснуть не дают". Эти стихи, этот обет помечен 49-м годом: Борис еще сидит. Важна обстановка, в которой такие обеты даются, говорит Леонович…
А вот «Крымские прогулки» Чичибабина помечены 61-м годом.
Как непристойно Крыму без татар...
По одной строке узнаваем поэт! Одна уже эта крымская тема, упрямо разрабатываемая украинским стихотворцем, подпала под статью 58-10 УК, а затем под статью 70: антисоветская агитация, националистическая пропаганда. Лагерник, он прекрасно это знал, и надо было видеть и слышать, как читал эти стихи:
Перед землею крымской
совесть моя чиста —
для этого стоило рисковать. И перед землею Армянской, и перед землями Прибалтики и Молдавии. Поэт-рыцарь, которого провозглашали антисоветским, потом советским, потом исключили из Союза писателей за стихотворение "Памяти Твардовского":
…Узнал, сердечный, каковы
Плоды, что муза пожинала.
Еще лады, что без журнала.
Другой уйдет без головы…
Поэт – существо без кожи
Родился Николай Зиновьев в Кубанской станице Кореновской в 1960 году. Там и живет, ЖИВЕТ БОЛЬЮ того, что стряслось с нами, с Россией.
Под крики шайки оголтелой
чужих и собственных Иуд,
тебя босой, в рубахе белой
на место лобное ведут.
И старший сын указ читает,
а средний сын топор берет,
лишь младший сын ревмя-ревет
и ничего не понимает.
Невольно вспомнишь: «мы не врачи, мы боль». Состояние и качество немногих людей среди благосвинства...
Не сатана ли сам уже
В стране бесчинствует, неистов?
Но тем достойнее душе
В такой грязи остаться чистой.
Держись, родимая, держись,
И не спеши расстаться с телом.
Крепись, душа! В России жизнь
Всегда была нелегким делом.
Речь, естественная в крайнем аскетизме формы, в чрезвычайной обязательности высказывания, в пренебрежении к беллетристике, отвечающий утомленному вкусу современного читателя и принятой между авгурами словесности, присуща всем стихотворениям Николая. Сознание власти, которою облечено слово. Как-то один поэт сказал о другом: "Ему ничего не стоит написать гениальные стихи". Но таких, как приведенные, этому гению не написать: он десять раз утратил такую простоту. Николай стал известен как-то сразу, вдруг, благодаря восьми строчкам:
Меня учили: люди – братья,
и ты им верь всегда, везде.
Я вскинул руки для объятья
и оказался на кресте.
Но с этих пор об этом чуде
стараюсь все-таки забыть.
Ведь как ни злы, ни лживы люди,
мне больше некого любить.
Почему я пишу о нем?.. И правда, могла бы написать и о других прекрасных поэтах – местных и дальних. Говорят, что ныне поэзия измельчала, нет хороших авторов. Неправда. Так кажется, потому что на слуху, на глазах в основном, виршеплеты, у которых "все схвачено". Захотят – их объявят даже первым лордом или первой леди поэзии Татарстана. Такой комичный случай имел место быть в наших палестинах… Во всех сферах человеческой деятельности есть люди, результативно суетящиеся ради собственной известности. Оно бы ничего. Разве какой-то истинный поэт, навроде кубанского Николая Зиновьева или местных Глеба Михалева, Алексея Кириллова, Тимура Алдошина не пропустит вперед своего брата меньшего?.. Вот и пропускают – за изданием бездарной книжки, за премией, за членством в союзе. А беда в том, что сами остаются в тени; читатель же вынужден "питаться" стихами талантливых самопиарщиков. И это тоже, пусть не в той мере, как полуофициальное изъятие поэзии из народной жизни, причина того, что престиж поэзии упал. Говорят, от журнала "Казань", которому завидуют литераторы всех регионов страны, где его видели, потому что он великолепно, с большим вкусом издает крупные поэтические подборки, - от этого журнала ждут окупаемости! Каков выход? Долой поэзию, а вместо нее – рекламу. И все у нас будет хорошо. С рекламой. А с поэтами? С ними тоже. Простой читатель их найдет с трудом, если будет искать, или не найдет совсем, но люди, которые занимаются поэзией профессионально, знают, что они – есть.
Поэт – натура уходящая. В Сеть
А поэты — те же люди,
только больше в них Христа.
Сколько в душу им не плюйте —
все равно — она чиста!
Опять прав Николай Зиновьев, потому что только поэт может написать строки, от которых – ужели не дрогнет ваша душа:
Первые сединки в волосах.
Тонкие чулки в такую стужу.
Брови, словно нитки. А в глазах –
ничего, похожего на душу.
И стоит, румянами горя,
"сука привокзальная", "Катюха",
"Катька-полстакана", "Катька-шлюха".
Катя, одноклассница моя.
Третий год вхожу в состав жюри международных конкурсов поэзии "Русский стиль", "Согласование времен" на русском языке и "оцениваю" сотни стихов. И приходит момент назвать лучших. Лучших – два-три десятка, а первых мест – три. И вот тогда понимаю, что такое "мильон терзаний"! Утешает то, что поэты высокого уровня не все уехали "за бугор" - есть в нашей стране много поэтов, "хороших и разных" – настоящих. Они работают врачами и журналистами, сторожами, таксистами и даже милиционерами. Их не печатают местные СМИ, даже те, в которых есть еще отделы "Литературы и искусства". А толстые журналы в стране дышат на ладан. И поэты ушли в Сеть. Там они общаются, вывешивают свои произведения, ссорятся, восхищаются друг другом, организуют конкурсы, растут, и, надо полагать, определят будущность изящной словесности, испокон лелеющей и хранящей все человеческое в человеке. А будущее за ней, ибо сказано в Библии: "Камень, отвергнутый зиждителями, встанет в главу угла".
С праздником вас, пишущие крылатые братья и сестры Татарстана! С праздником вас, ценители поэзии, с ее Международным днем. Ибо без поэзии мы не выживем.
В конце «Архипелага ГУЛАГ» можно найти имя Авенира Петровича Борисова, костромского учителя, директора детдома, откуда и взят был он на стройку дороги Котлас — Воркута. Вперемежку со щебнем ложились под шпалы замерзшие тела.
- Как же вы там уцелели?
- Молитвою матери… Еще — Пушкин помог…
Человеку без поэзии нельзя. Не зря же Борис Чичибабин написал как-то: "А у меня такая мания, что мир поэзия спасет". Между прочим, он не шутил. Не шутил и тезка его Пастернак: "Без нее духовный род не имел бы продолжения. Он перевелся бы. Ее не было у обезьян". Борис Леонидович был уверен: " Поэзия останется навсегда той, превыше всяких Альп прославленной высотой, которая валяется в траве, под ногами, так что надо только нагнуться, чтобы ее увидеть и подобрать с земли; она всегда будет проще того, чтобы ее можно было обсуждать в собраниях; она навсегда останется органической функцией счастья человека, переполненного блаженным даром разумной речи, и, таким образом, чем больше будет счастья на земле, тем легче будет быть художником".
|
|
| Б.Булатов |
2005-12-07 |
15 |
5.00 |
3 |
| |
|
| |
Человек вдруг обнаружил у себя полное отсутствие мыслей. Более того, он понял, что их, собственно, и не было никогда. Так, рефлексия… А все то, что принималось до сих пор за процесс мышления, было в лучшем случае операционным сложением, то есть тем, что гораздо эффективнее выполняет компьютер.
Обидно стало человеку – не скотина всё-таки, хочется же ощутить себя наперсником Творца, соучастником даже. Но поди тут почувствуй, когда всё время уходит на яростную борьбу за место под скудным северным солнцем. Дилемма непреодолимая: либо мы, давя окружающих, выживаем и размножаемся, забывая порой и на небо взглянуть, либо постигаем Божий Промысел и оказываемся в полной заднице в аспекте благосостояния. А разговоры о возможности успешного совмещения службы Богу и мамоне – всего лишь ложное самоуспокоение.
И пошёл человек по миру, оборвав все нити, со старой жизнью его связывавшие. Побрёл, как Диоген, искать Человека мыслящего, чтобы хоть рядом с ним побыть, соприсутствовать, приобщиться. Много разного народу ему встречалось. Бывало, что казалось – вот он, Думатель! Но потом выяснялось, что мыслишки – краденые-перекроеные, а в загашнике оффшорные счета и недвижимость в тропиках.
И, пока человек обретался в бесплодных поисках, поизносился совсем, обтрепался, запаршивел. В приличные места его уже и не пускали. А уголовники и бомжи косились с опаской, потому что не понимали и принимали за утончённого маньяка.
Долго так бродил человек, пока совсем не потерял человеческий облик. Питался такой мерзостью, что не всякая собака есть станет – понюхает и отойдет. А он не нюхал. И дошёл человек до последнего предела. И заглянул за него.
За пределом сидел толстый мохнатый урод и сам себе делал минет. Заметив постороннего, он бросил мастурбировать и удивлённо вскинулся на человека:
- Ты кто такой? Чего припёрся? Места, что ли, мало?
Пораженный увиденным и услышанным, человек молчал.
- Ты вот чего, – давай-ка обратно уматывай. А то как все сюда повалят, что получится? Давай-давай… А если ты насчёт пожрать, то видишь – сами тут седьмой хуй без соли доедаем!
Чувствовалось, что "мохнатый" растерян и напуган, но старается не подавать виду. Человек, наконец, вышел из ступора и спросил:
- А ты кто такой?
Невинный вопрос поверг существо в смятение. Оно с хрюканьем шмыгнуло за замшелый буерак и исчезло.
Стало совсем пусто и тихо. Но зато человека вдруг оставили чувства голода, холода и вовсе какого-либо телесного дискомфорта. В окружающей пустоте из зыбкого тумана начали проступать контуры, намечаться различные фигуры и забрезжили пока расплывчатые перспективы.
Человек вдруг понял, что он мыслит. Он сидел, улыбался и мыслил. А неясные тени вокруг обретали всё более отчётливые черты.
|
|
| Барсемат |
2006-01-29 |
5 |
5.00 |
1 |
| |
|
| |
много хеоновых лапугов прошло с тех пор,
когда вольмечный пирз вниздал орнаментные клаги.
Нипласетапиш встал чуть ровно,
погудел взглянув на плезевар пейзажа
разброшенного повсюду.
Невкаперплыховое море осизияло бастр пляжа.
Нипласетапиш глянул вниз -
он стоял на камне смородинового цвета,-
отовсюду доносилась
нислапотомия взлахнобухнутых звуков стужи лета,
обычной для мира семираплексовых нипласетапишей.
... Где-то в далеке
четыре направления организации управления
омывались абстрактным началом (всего сущего) как водой.
созерцая это явление,
Нипласетапиш увидел в какой-то миг вместо моря
наличие условий земетантального благройствия.
Происшедшее восперчиталось в рамках конкретики,поэтому
Нипласетапиш не был азглогнут этим фактом восприятия,
и просто стоял какое-то время, завернувшись в плащ.
Он продолжал запечетливать глазами линии критериев,
которые как змеи, тонкими каплеобразными нитями
лиапокревали от смородиновых камней из-под ног Нипласетапиша
прямо к горизонту и как-то плакуче.
Стоял жуткий стероптрухиновый запах ляж,
скапывающих с нитей критериев,
натянутых к горизонту над морем направлений организации управления.
... Когда капли мутно-желтого цвета падали вниз,
в море, все краплалось, как в пасти гигантского зверя.
ноябрь-декабрь 2001.
|
|
| Борис Сыч |
2005-03-17 |
60 |
5.00 |
12 |
|
|
Производственные будни работника образования |
|
|
|
|
| |
- И знаете ещё что? - Егор Трубников нервно постучал костяшками пальцев по исцарапанному директорскому столу. - Он ведь у вас пеликан!
Маргарита Игнатьевна вздрогнула и вцепилась облупленными ногтями в потрёпанное кожанное портмоне. Кадык гневно задёргался под студенистым тройным подбородком.
- Что вы хотите сказать? - возмущённо выдавила она. - Что мой Дениска пеликан?
- Именно! - Егор Трубников сосредоточенно прошагал замысловатый маршрут от стола к подоконнику и пошире раскрыл створку окна. На улице пахло весенней сыростью. С подоконника тянуло сырыми папиросными бычками - доверху наполненная пепельница в виде серпа и молота смущала Егора своей неприкрытой откровенностью. - Форменный пеликан ваш этот Дениска!
Он расстегнул верхнюю пуговицу пиджака, нарнул правой рукой во внутренний карман, вынул пачку папирос, щелчком пальца выбил одну штуку, безжалостно размял, сдавил у основания, сунул в зубы и с третьего раза прикурил. На этикетке спичечного коробка был изображён Виктор Пелевин. Егор Трубников нахмурился и вышвырнул полупустой коробок в окно. Пелевин скрылся двумя этажами ниже в облезлых ветках кустарника непонятной породы. Полегчало. Пальцы Егора едва заметно подрагивали.
- Ну знаете ли, - выплеснулось наконец из клокотавшей на стуле Маргариты Игнатьевны. - Чтобы мой Дениска и пеликан...
- Маргарита Игнатьевна! - Егор Трубниов резко развернулся на каблуках. - Мы здесь с вами не в русское лотто играем! Это приличное общеобразовательное учереждение! Я - директор! А ваш обдолбыш Дениска - пеликан! Пеликан!! Ясно вам?
Он стремительно вернулся к столу, порылся в выдвижном ящике и извлёк наружу длинное перо, котрое сунул в руки ошеломлённой Маргарите Игнатьевне.
- Вот, - сухо прокомментировал он. - Полюбуйтесь!
- Но... как... это же... - Маргарита Игнатьевна недоумённо теребила перо в руках, силясь собраться с мыслями.
- А вот так! Сракой к верху! - безжалостно обрубил Егор. - Это я выдернул вчера из задницы вашего Дениски!
- Но как... Его отец - потомственный пегас!
- Пегас, да топтал не вас! - Трубников зашёлся в беззвучном хохоте, вторя своему каламбуру. - Наш лучший орнитолог подтвердил, что это - перо пеликана! А что из этого следует? Что, блядь, Маргарита Игнатьевна из этого следует? Что! Ваш! Сын!...
- Пеликан... - единым выдохом закончила женщина. Лицо её осунулось, побелело и стало похоже на ноздреватый хлебный мякиш.
- Вот! - Егор Трубников удовлетворённо хлопнул в ладоши, подошёл к Маргарите Игнатьевне, аккуратно вынудил её поднятся со стула и подтолкнул к двери. - А теперь идите! И впредь постарайтесь уделять больше времени своему ребёнку!
Рассеянно кивнув, Маргарита Игнатьевна медленно покинула кабинет директора и словно сомнамбула двинулась вниз по лестнице.
Егор Трубников задумчиво докуривал папиросу, поглядывая в окно вслед удаляющейся Маргарите Игнатьевне. Та шла неуклюже переваливаясь с ноги на ногу.
- Пиздец, - с отвращением процедил Егор Трубников. - Форменный пингвин... Сын пеликан, мать пингвин... Пегасы, пингвины, пеликаны... Я ебанусь с этой работой.
Он вдруг вспомнил про спичесный коробок и криво усмехнулся.
- Пелевин, блядь. Нет, ну я точно ебанусь! |
|
| Борис Сыч |
2005-12-09 |
50 |
5.00 |
10 |
|
|
Пьеса "Влажность контрацепции" |
|
|
|
|
| |
Краткое описание: яркие выпуклые персонажи, нестандартный ассоциативный ряд, мазутная фиксация.
Действующие лица:
Гидранты пожарные;
Регулятор давления воды РД;
Термореле биметаллическое ТРБ-2М;
Клапан предохранительный;
Элеватор водоструйный;
Дымосос типа Д;
Котлы водогрейные КВ-0,63-115;
На сцену выходит Термореле биметаллическое ТРБ-2М.
Термореле биметаллическое ТРБ-2М:
Позвольте вопрошать смиренно:
Ведь циркуляция воды,
Как кровь гоняет в теле бренном,
Туды-сюды, туды-сюды?
Гидранты пожарные (хором):
Туды-сюды!
Туды сюды!
На сцене появляется таинственный Регулятор давления воды РД. Он в чёрной маске, при рапире и усах. Голос его - проникновенный и хриплый баритональный тенор.
Регулятор давления воды РД:
Оставьте этот спор без смысла
О, благосклонная Реле!
Мысля подобна коромыслу
Взмутила воду в том котле!
Котлы водогрейные КВ-0,63-115 (хором):
Взмутила воду в том котле!
Взмутила воду в том котле!
Термореле биметаллическое ТРБ-2М томно падает в объятия необузданного Регулятор давления воды РД. Они кружатся в ритмах марокасов и удаляются за кулисы.
На сцене тихо на пальцах появляется скромный Клапан предохранительный.
Клапан предохранительный:
Ну вот, сиюминутные желанья
В который раз взыграли над рассудком.
Когда же эти бренные созданья,
Подобно гнусным тайским проституткам,
Не перестанут предаваться блуду!
И скажут: "Клапан! Всё! Не буду!"
Ведь я - Клапан предохранительный!
Я - контрацептик ахуительный!
Гидранты пожарные и Котлы водогрейные КВ-0,63-115 (хором):
Ведь он - Клапан предохранительный!
Он - контрацептик ахуительный!
По сцене молча взявшись за руки проходят пунцовые от стыда Элеватор водоструйный и Дымосос типа Д.
Гидранты пожарные и Котлы водогрейные КВ-0,63-115 (хором):
Achtung!!!
Achtung!!!
На сцену выходит Установка дробления отходов древесины и полимерных материалов.
Установка дробления отходов древесины и полимерных материалов:
Гомельский завод "Коммуникабельник" - одно из ведущих предприятий Республики Беларусь по производству котлов, котельно-вспомогательного и теплоэнергетического оборудования, пожарных гидрантов, водоразборных колонок предлагает Вашему вниманию широкую гамму котлов, котельно-вспомогательного и теплоэнергетического оборудования. Широкую гамму, заметьте! Гамму котлов! Терцию гидрантов! Октаву водоразборных колонок! И спектр теплоэнергетического оборудования!
Гремят овации в формате mp3 128 kb/ps.
Занавес.
|
|
| Борис Сыч |
2008-02-12 |
5 |
5.00 |
1 |
| |
|
| |
Жила-была одна девочка - наркоманка и эмо. Напомадила девочка чёлку, поставилась "хмурым", натянула розовые кеды, врубила в уши Токио Хотел и пошла в питерский лес за псилоцибиновыми грибами, и встретила там старушку-барыжку.
- Здравствуй, девочка-эмочка, - сказала ей старушка. - Дай мне грибов, пожалуйста.
- На, бабушка, - говорит девочка.
Поела барыжка грибов, поторчала часа полтора и сказала:
- Ты мне грибов дала, сняться помогла, а я тебе тоже что-то подарю. Вот тебе горшочек. Стоит тебе только сказать:
- Раз, два, три,
Горшочек, вари! -
и он начнет варить чистейший первоклассный "винт-хохотун". А скажешь ему:
- Раз, два, три,
Больше не вари! -
и он перестанет варить.
- Спасибо, бабушка, - сказала девочка, взяла горшочек и пошла домой на съёмную хрущёвку, к друзьям-наркоманам.
Обрадовались наркоманы этому горшочку. Да и как не радоваться? Без труда и хлопот всегда сотни кубов прозрачного первитина - нате-будьте! Трескайся, не хочу!
Вот однажды ушла девочка-наркоманка покупать новый альбом Аманды Вудвард, а друзья-торчки, погань безолаберная, поставили горшочек перед собой и говорят:
- Раз, два, три,
Горшочек, вари!
Он и начал варить. Много "винта" наварил. Наркоманы "баяны" распечатали, поставились чистяком, сидят, приходуются - кто по углам ебётся, кто на холодильнике адовы кабалистические знаки рисовой кашей заморочился рисовать... А горшочек всё варит и варит "винт". Как его остановить?
Нужно было сказать:
- Раз, два, три,
Больше не вари! -
да первитиновые объебосы забыли эти слова, а девочки дома не было. Горшочек варит и варит. Уж вся комната полна первитина, уж и в прихожей первитин, и на крыльце первитин, и на улице первитин, а он всё варит и варит.
Испугались объебосы, побежала за девочкой на точку пиратских дисков в подземный переход, да не перебраться им через дорогу - "винт" рекой течёт.
Хорошо, что точка недалеко от дома была. Увидала девочка, что на улице делается, и бегом побежала домой. Кое-как взобралась на крылечко, открыла дверь и крикнула:
- Раз, два, три,
Больше не вари! -
И перестал горшочек варить первитин. А наварил он его столько, что тот, кому приходилось из деревни в город ехать, должен был себе в "винте" дорогу проширивать.
Только никто на это не жаловался. Очень уж знатный получился "винт". |
|
| Бубна Шошович |
2002-04-10 |
42 |
4.67 |
9 |
|
|
История под названием:ЛЮБОВЬ |
|
|
|
|
| |
Сила слова, как она велика, как хочется порой отказаться от слов, они будут утверждать обратное, но все мы могли общаться без слов. Так и Матильда Леопольдовна Банифаций, стремительно убегала от фразеологических оборотов, стремясь обрести себя в безмолвии. Она просыпалась каждое утро, надевала свои любимые зелёные носки, чистила уши спичками и в припрыжку направлялась в сторону механико-математического факультета. Её гардероб начинался и кончался с расклешённой джинсы и болоне вой курточки, подаренных, её сумасшедшим возлюбленным. В холодные зимние вечера, лёжа на раскладном диване, они прижимались друг к другу и мечтали о светлом будущем, которое ещё в детстве сбежало от них, направляясь в сторону песчаной идиллии. Нельзя сказать, что она была дурна собой, но что-то отталкивающее, шагало с ней в ногу, на протяжении всего жизненного пути. Её друг или любимый, так будет проще, был не ординарной личностью, как в одежде, так и внутренним миром. Рано утром, он уходил на работу, а с работы пытался вернуться как можно позже, чтобы реже видеть её. Единственное, чего нельзя было отнять у Матильды - это её голос, она пела словно, сладкоголосая сирена из путешествий Синдбада. Но играть на музыкальных инструментах не могла, хотя ей казалось, что тремя гитарными аккордами можно ограничиться. Так они и жили. И всё было бы хорошо, не начни они делать ремонт в своём убогом жилище.
Процесс ремонта отнимал не много времени и финансов, но психологическая нагрузка, была велика. Когда Друг (с этих пор мы будем называть его именно так), стремился поругаться с Матильдой, она прижималась к нему ещё сильней, упираясь подбородком ему в грудь. Ему казалось, что с ней расстаться не возможно, её преданные глаза, словно у пёсика Пафика, постоянно с надеждой взирали на него, ожидая ласковых слов. Она точно, ядовитый плющ, врастала в него по ночам и пила, пила сок жизни, который он скопил в занятиях тантрической йогой. Кама-сутра была изучена, Тантра - стала прошлым, все позы перепробованы и даже…. Но не это служило, симптомом расставания, нет.
Каждый вечер, он приходил домой с непонятной тяжестью в сердце, и старался держаться от неё подальше. Спустя некоторое время, его стало тошнить от Матильды, а особенно от её родителей. В душе он ненавидел их всех.
Шли годы, Матильда обрастала, её усы стали густыми, а не таким пушком которым были раньше, который приятно было посасывать, целуясь с ней. Она не когда не имела талии, а теперь на наличие таковой могла и не рассчитывать. Однажды, друг сказал ей
-Милая,………
После этого, всю ночь она пролежала лицом к стене, но ему это было на руку.
Его раздражало, что она не когда не убирала в комнате, а он был ленив настолько, что помыться лишний раз после работы, ему было лень. Ему было лень, ему было плевать на всё, особенно на себя. И даже сейчас ему лень сказать ей, что ему всё равно. Он лежит на ней, ему всё равно.
P.S.
О чём это, я не знаю и сам , всё смазано и как то не связно, лишь переливается с одного сосуда в другой, одно и тоже. Это экспромт, но судить не мне.
|
|
|
) произведения по: [названию][автору][дате][оценкам]
