| Рома Файзуллин |
2009-11-10 |
1 |
1.00 |
1 |
| |
|
| |
Володя попытался трахнуть ее двадцать пять раз. Ровно двадцать пять раз он упорно мусолил леди, тщетно пытаясь совокупиться с ней, пока надутое силиконовое тело не сдулось под его суровым мужским напором. После чего он отключился, так и не кончив. Провалился в мир цветных алкогольных снов, что случалось с ним весьма и весьма часто.
- Мда…- сказала Кристина.
Кристине19 лет. Она дочь Володи, слесаря-механика шестого разряда, с высшем математическим, мало пригодившемся ему в жизни.
- Не выдержала девушка. - Сдулась, - добавил Максим.
Максим 20 лет. Он художник и парень Кристины. По всему залу были разбросаны презервативы и бутылки водки, окурки, пепел и пару кассет порнографического содержания. Диван разложен. Постельное белье скомкано, и забито туда, где должна быть голова лежащего. Бессознательное тело угрюмо пускающее слюни лежит на полностью сдутой бабе, одной ногой провалившись в пространство между стеной и диваном.
- Ого, а твой папа шалун, - решил съерничать Максим. На что Кристина только недовольно напрягла уголки губ. Кроме того, в комнате стояла жуткая вонь устоявшегося перегара вперемешку с табачным дымом и еще, не понятно чего…
- Пошли поскорее уйдем отсюда, - сказала Кристина. – Не могу здесь находится.
- Ко мне? – предложил Максим, - только там, ты знаешь, какой у меня беспорядок… У Максима есть своя однокомнатная, - подарок мамы. Пустая, еще совсем без мебели и с облезлыми стенами квартира, но своя.
- Завидую я тебе. У тебя хоть своя квартирка есть, ты можешь, когда все надоесть там скрыться.
- Ты можешь появляться у меня когда угодно, я же дал тебе ключи?
- Все равно это не мое жилище. Я хочу свою территорию.
- Не беси меня. – Максим недовольно отвернулся.
- Ну прости, это просто депрессия.- прижалась к нему Кристина.- Сам же видишь, что у меня дома…
- Если б ты была на моем месте, - ты бы сейчас чувствовала подобное, -у меян дома не лучше.
- И ты на моем чувствовал тоже самое бы, - улыбнулась Крестина и молодая пара покинула всем своим смрадом выдавливающее их помещение, заперев за собой дверь.
***********************
Таня пришла в 8 вечера. Уставшая с двумя пакетами еды: рыба, курица, томат, макароны масло… Таня – мама Кристины.
- Что урод, пропиваешь последние акции?- обратилась она к проснувшемуся бывшему мужу.
- Иди на хуй, ху-йй-э-эта! – еле варочия языком ответил он. Женщина ничего не ответила. Вышла из комнаты, прикрыла и пошла на кухню готовить.
***********************
В его голове, сердце, душе (или где там все это концентрируется?) горела ненависть и злоба к ней, которую когда-то, он, казалось, так сильно и нежно любил. Боготворил и мечтал прожить всю свою жизнь с ней, заботливо целуя ее, еще спящую по утрам, в постели. Оберегать от всего плохого, что может хоть как-то коснуться их двоих. От всего этого не осталось ничего. Только злоба, злоба, злоба. Испепеляющая и выжигающая нутро. Он поднялся, помотал головой, которая трещала с похмелья. Надел трусы и пошел на кухню с твердым и неотвратимым намерением избить её, унизить, растоптать. Она стояла у плиты, мешала ножом картошку и думала, что за квартиру у них задолжность уже 5 тысяч рублей. И что зарплату у них на предприятии в этом месяце задерживают.
- Ну что сука?- усевшись на табурет и оперившись на стол обеими локтями обратился он к ней.
- Кристина опять не дома ночует из-за твоих пьянок. Все детство и юность девочке отравил.
- Она шлюха, как и ты, - злобно процедил он сквозь зубы, встал и двинулся к ней…
***********************
- О чем ты сейчас думаешь? – спросила она, глядя не черное усеянное звездами небо.
- Так спокойно, когда мы вместе, - ответил он, - как будто весь ад отступает. Ад! Ты где? – крикнул он и тут же ответил, - нету ада.
Они засмеялись и стали целоваться. На крыши было тепло и романтично, как в каком-то хорошо поставленном голливудском фильме. Казалось, весь мир обновился, стал каким - то свежим и не чуждым. Ад отступил и в возможность счастливого будущего для них двоих, порой, получалось даже… верить.
- Что – то не спокойно мне…Что там дома сейчас?
- Ну что ты? Успокойся. Спят, наверное, все уже.
- Нет, не спокойно мне. Кристина достала мобильный телефон и набрала номер мамы. Номер был недоступен.
- Вот блин…Наверное опять зарядить забыла.
- Да не переживай ты так, он наверное проспит еще всю ночь.
************************
- Ну ты и падла, я есть хочу. Сука. Ненавижу тебя… Володя больно схватил Таню за локоть. Она нервно одернулась, вскрикнула, и он ударил ее кулаком в лицо. Картошка шипела, жарясь в растительном масле, под сильным огнем. Резкая боль. Обида. Что-то порвалось в ней…Ну так, когда намеренно сдерживаешь себя, чтобы в какой - то момент выплеснуть всю скопившиеся и разрывающую сердце ярость и злобу. Таня сжала крепко кухонный нож, который был в ее руке и, мало что, соображая воткнула все острие до основания в живот Володи. Оттолкнула его не вытаскивая ножа и сама сделал два шага назад. Он схватился за рану. Затем поднял мутные глаза на Таню: - -Ты что наделала тварь? Ты же меня убила… Женщина ничего не отвечала и только ошалело смотрела на происходящее, очевидно, в шоке, наблюдая все, как бы со стороны.
*************************
- Как думаешь, что с нами будет?
- Не знаю. Честно не знаю. Так боюсь, что, что-то плохое помешает этому «нашему» большому и необъятному.
- Я хочу всегда с тобой быть. Хочу просыпаться и засыпать с тобой. Видеть и понимать каждый день, что ты рядом и никуда не денешься.
- Я тоже хочу того, же. Наверное, это и есть, то, что делает жизнь жизнью. Что делает ее живой и настоящей, а не просто био процессом, логическими ходами и сделками.
- Если тебя не будет, я не смогу. Я только кажусь всесильной и железной. Просто я с детства привыкла не показывать, то что я чувствую. А по правде. Я не такой уж и сильный зверек. Если любишь меня, то будь со мной до конца и не умирай. Если так хочешь это сделать, тогда не надо было вообще приходить в мю жизнь.
- Я не умру. Не умру, что ты? Я не брошу тебя, теперь нет. Никогда… Максим целовал лицо Кристины и заботливо, успокаивающе прижимал к себе, будто пытается спасти холода.
Телефон зазвонил. На дисплее высветилось: «Мама». Необъяснимое и сильное волнение подкатило к горлу, сердце бешено заколотилось.
- Приезжай, я его убила… |
|
| salt |
2006-02-20 |
15 |
5.00 |
3 |
|
|
Что есть коммунизм в представлении современного общества развитой инфраструктуры сферы обслуживания |
|
|
|
|
| |
Коммунизм - это
Каликтивный
Объйом
Мастурбирующих
Масс
Уродскава
Народа
И
Злобных
Манашек
|
|
| Ада Золотская |
2006-07-26 |
10 |
5.00 |
2 |
| |
|
| |
Полет фантазии – где Он заканчивается и начинается чистое безумие?
Может ли безумие быть чистым? А не-чистым?
Мы так странно употребляем слова…
Кидаемся ими…
Между прочим, в некоторых словах – вся наша жизнь.
Имя любимого человека.
«Имя не купишь».
Но неужели без имени нет человека? Не верю! Эта ненужная часть твоего раздутого Эго не представляет для тебя особого интереса до тех пор, пока в твоей жизни не появляется кто – то, чье имя представляется для тебя самым прекрасным в мире:
Это имя – лучом Солнца в самое сердце.
Это Имя – вся жизнь в одном слове.
Чистое безумие.
Так все же, почему «чистое»?
Иногда бывает такое, вот слышишь чью – то песню и растворяешься в ней, в этом голосе, и уже хочется туда, где этот голос, где эта история, ее особый аромат, цвет… Так и с фильмами – смотришь на талантливых актеров, которые, наверное, не могут не влюбится в своих партнеров по фильму, раз так играют в любовь! И тебе тоже хочется быть там, но не в кадре, а там, в той жизни. В такие моменты не задумываешься – сценарист, режиссер, актер… Просто хочется туда.
Безумие, правда?
Без-УМие? А при чем здесь УМ вообще?
«БезУМец» - это кто? Человек, бросивший вызов собственному чувству самосохранения.
Откуда у нас это чувство? Отчасти – природный инстинкт. Отчасти – еще одна подножка общества. Фрейд: «Все группы запрещают только то, чего действительно хотят членных этих групп».
«Ты должен посещать школу. Закончив ее, ты должен поступить в Вуз. А потом найти себе приличную работу. Женится/Выйти замуж. Завести детей, прокрутить с ними ту же самую канитель и умереть» Что-то не так?
Рамки, вечные границы – ты не освободишься от них. Ты не можешь просто сказать: «я – человек мира! Я свободно могу пересекать любые границы!» Да тебя на первой же остановят!
Но это – в предметном мире, есть и другой – там ты действительно можешь быть свободен. «Есть целый мир в душе твоей» - Бальмонт, кажется?
Хотя бы там будь честен с самим собой. Но это страшно, правда? Признаться во всем самому себе, принять себя таким, какой ты есть.
Нет страха. Страх навязало нам общество. «Ты будешь бояться, если окажешься неправым, ненормальным, в неизвестном месте с незнакомыми людьми»… Да кто сказал? Чтобы узнать – нужно пробовать.
Кто сказал: «И невозможное – возможно, дорога долгая – легка!..» Блок. Ну, чего тогда бояться? Или вот: «Нельзя чтобы страх повелевал уму». Данте.
Не боятся любить.
-Она мне не нравится – подруга говорит.
-а почему тебе должна нравится женщина? – мгновенно выпаливаю я. Думаю: а почему не должна? Почему это так бегло и скоро мы вдруг решаем, что она не должна нравится ей вообще? Почему тогда так любим своих подруг? Или не любим? А чего за них тогда цепляемся?
«Отринуть ложные ценности…»
А, ерунда все это – сумасшествие.
|
|
| Евгений Кабанов |
2007-08-22 |
0 |
0.00 |
0 |
|
|
Чем человеческий секс отличается от собачьего. Глава из романа "МИССИОНЕР" |
|
|
|
|
| |
Глава XVII
Чем человеческий секс отличается от собачьего
Аполлон вышел во двор. Вдохнул полной грудью, улыбнулся, посмотрел на небо. «Луна, словно репа, а звёзды – фасоль, – пришла на ум слышанная по радио песня, – …спасибо, Клавуля, за хлеб и за соль», – переиначил он песенные слова.
Ночь была удивительно тихая. Только изредка в сарае взвизгивал поросёнок, увидевший во сне своё корыто с неизменной похлёбкой из барды, картошки, хлеба и крапивы – а что он мог ещё увидеть, несчастный смертник?, да вздыхала имевшая более широкий кругозор корова.
Аполлон подошёл к сараю. Внешняя дверь сарая была открыта, закрыта была только внутренняя, решётчатая – по грудь. Над этой решёткой виднелась голова коровы. Она равнодушно смотрела на Аполлона и сосредоточенно жевала.
– Что, у тебя тоже бессонница? – Аполлон с опаской посмотрел на корову и показал ей язык.
Корова вздохнула и громко пукнула.
Аполлон пьяно хихикнул.
– Эх ты, бесстыдница. Прямо при людях. Ни стыда, ни совести, – пристыдил он корову. – А ты знаешь, что одна женщина повесилась из-за того, что случайно пукнула в компании?.. Вот это совесть! Учись!.. Глаза твои бесстыжие… Хоть бы покраснела, – пожурил Аполлон потерявшее совесть животное и игриво тыкнул ей пальцем в нос.
Оросив стену сарая из уже успевшего опуститься после контакта с Клавиным лобком «шланга», Аполлон снова взглянул на «репу с фасолью», ещё раз благодушно показал язык корове, подумав при этом: «Уж если коровы умеют пукать, то динозавры и подавно умели, Яков Моисеич», и вошёл в дом.
Клава убирала со стола тарелки.
– Сейчас чаю попьём и пойдём спать, – сказала она, – чайник уже греется.
Но Аполлону не терпелось поскорее увидеть все эти пышные со всех сторон формы, которые скрывались под цветастым платьем, овладеть этим большим, но наивным, созданием, дать ему, этому большому ребёнку, почувствовать, что такое настоящий мужчина.
– А может, мы там попьём? – кивнул он на дверь, ведущую в другую комнату, которая, по его предположению, была спальней. – Что-то у меня голова кружится.
Клава посмотрела на него изучающе. Не в её правилах было чаёвничать в спальне – у каждой жизненной процедуры должно быть своё определённое место. Но Аполлон так просительно смотрел на неё, что она не выдержала, прыснула:
– Ладно, иди ложись. Я уже постелила. Так и быть, подам тебе чай в постель… Как барину какому-нибудь.
Аполлон ласково чмокнул её в румяную щёчку и пошёл в спальню.
Там было темно. Ярко светился только прямоугольник на полу у дверного проёма. Когда глаза привыкли к полумраку, можно было различить обстановку комнаты. Комната была маленькой, раза в полтора меньше того зала, где они трапезничали. Справа от двери стояла широкая старинная двуспальная кровать с металлическими спинками и шариками на них. У изголовья кровати – маленький торшер с двумя цветными пластиковыми абажурами. У противоположной стены, между двух окон, занавешенных плотными шторами, темнел сервант с деревянной нижней половиной и стеклянной верхней, а у стены слева стоял ещё один, на этот раз двустворчатый, шкаф. По бокам серванта, под окнами – два стула с навешенными на спинках женскими тряпками.
Аполлон разделся, бросил одежду на один из стульев и плюхнулся на кровать с белой в голубые цветочки простынёй. И провалился чуть ли не до пола. Это было Клавино приданое – пуховая перина, на которую ушёл пух не с одного поколения гусей. Высунув, как из гнезда, голову и следя за мелькавшей на светлом прямоугольнике у двери тенью, Аполлон чуть ли не прыгал от радости.
Наконец в спальню вплыла Клава со стулом в руках. Она поставила его возле кровати, щёлкнула выключателем торшера. Под одним из абажуров вспыхнул тусклый свет.
Пока она ходила за чайником, чашками и тортом, Аполлон с интересом изучал орнамент на красивом персидском ковре, висевшем на стене над кроватью. Он уже начинал представлять себя каким-нибудь персидским шахом в ожидании волшебной ночи со своей Шехерезадой. Только, разумеется, не для слушания сказок.
Когда сервировка стула была закончена, Клава вручила Аполлону большой столовый нож и сказала:
– Теперь я схожу подышу свежим воздухом, а ты пока займись тортом.
Большой бисквитный торт был очень красив, под стать ковру на стене. По четырём его углам цвели маленькие кремовые розовые цветочки, а в центре – большая, тоже розовая, роза с двумя зелёными листочками, тоже кремовыми, конечно.
Аполлон раскромсал половину торта на прямоугольники, наполнил чашки чаем и, не дожидаясь хозяйки, приступил к чаепитию. Торт оказался очень вкусным, только что-то похрустывало на зубах и отдавалось некоторым дискомфортом на языке. «Наверно, сахар», – подумал Аполлон.
Когда Клава появилась в спальне, он как раз наполнял себе вторую чашку.
– Отвернись и подвинься, – сказала Клава.
Аполлон не прочь был сам заняться её раздеванием, но, уже поняв, что над раскрепощённостью, или целомудрием, Клавы надо ещё много попотеть, повиновался – подвинулся и повернул голову к ковру.
В тот момент, когда Клава опустилась на перину рядом с ним, он чуть ли не скатился на неё. Он бы, конечно, с удовольствием скатился, не будь у него в руках чашки с чаем и блюдечка с куском торта. Приходилось, наоборот, прилагать все силы и ловкость, чтобы не опрокинуть это всё на свою Шехерезаду.
Клава по примеру Аполлона тоже откинулась на сдвинутую к спинке большую подушку и, отправив в рот кусочек торта, закатила глаза:
– Ой, какой вкусный, свежий торт.
Аполлон услышал, что на зубах у неё тоже захрустело. Тут он случайно бросил взгляд на свой отполовиненный кусок и увидел, что из него торчит какая-то маленькая бежевая пластинка. Он выколупнул её ногтем. Это был порядочный кусок яичной скорлупы. «Так вот оно, что хрустит, – догадался Аполлон. – Такой торт с повышенным содержанием кальция полезен детишкам и футболистам. Жаль, что у меня все кости целы, от такого лекарственного бисквита зажило бы всё, как на собаке».
Они закончили чаепитие, и не успел ещё Аполлон обнять Клаву, как она погасила торшер. Это в его планы не входило, он любил заниматься сексом при свете, чтобы получать весь комплекс наслаждений. Вообще, настоящий секс – это самая высшая форма общения, потому что во время этого процесса задействованы все органы чувств: и зрение, и слух, и обоняние, и осязание, и вкус, и, наверное, даже что-то ещё, шестое, так сказать, чувство. И если один из этих органов во время такого общения бездействует, то это уже какой-то ущербный секс, что-то сродни онанизму. А тут его лишили одного из самых главных каналов, по которому простое сексуальное возбуждение трансформируется в гармонию отношений, – зрения.
– Почему ты выключила свет, Клавочка? – спросил Аполлон.
– Я стесняюсь, – ответила Клава, и, если бы был свет, было бы видно, как она засмущалась и покраснела.
– Кого ты стесняешься? Здесь же никого нет.
– А ты? Я тебя стесняюсь.
– Не надо меня стесняться, – сказал Аполлон. – А потом, я боюсь темноты, – соврал он, надеясь таким образом надавить Клаве на её, судя по всему, хорошо развитое чувство ответственности за судьбу ближнего.
– Ха-ха-ха, – засмеялась Клава, – вот уж никогда бы не подумала. Не бойся, я же здесь, рядом.
Она повернулась к Аполлону и, взяв его лицо в ладони, поцеловала в нос. Аполлон с досадой почувствовал, что такое обращение с ним может привести к утрате лидирующего положения. Чёрт, фокус с боязнью темноты дал совершенно противоположный желаемому эффект. В общении с женщинами он предпочитал держать инициативу в своих руках, во всяком случае, в первое время знакомства. Недаром по гороскопу он был Львом. Потом, конечно, можно и подурачиться. Но поначалу никак нельзя упускать бразды управления ситуацией. Он взял Клавины руки в свои, и уткнулся в них носом. Что такое? Он опять уловил едва ощутимый, уже знакомый идиотский запах. На этот раз он исходил от рук Клавы. Обескураженный Аполлон быстренько завершил пробежку губами по Клавиным ладоням и нашарил её губы. Губы у неё были то что надо – мягкие, горячие, податливые и очень чувственные, хотя и целовалась Клава не очень умело.
Ощущение прикосновения Клавиного разгорячённого тела, игра губ вытеснили из Аполлона дурацкие обонятельные эмоции. Всё вошло в нормальную колею – поцелуи в великолепную, можно сказать, почти девственную, грудь, предварительно выпростанную из-под бюстгальтера. Большие тяжёлые шары как будто только и ждали этого момента вызволения – раскатились, соблазнительно колыхаясь, в стороны. Ласки всего тела пальцами, нежные слова… Что касается последних, Аполлон вдруг нашёл удачный заменитель и «белочке» и «бегемотику». Лаская губами неожиданно маленькие соскú, он проникновенно шептал:
– Солнышко ты моё… Солнышко…
И в самом деле, замена была очень удачная – солнце и больше, и светлее и бегемота, и слона, а главное, как нежно звучит: «солнышко». Аполлон чувствовал, что Клава от этого слова просто тает и прекращает всякое своё целомудренное сопротивление, вызванное накрепко засевшим в её мозгах ложным стыдом.
Но тут вдруг произошла заминка. Навсегда останется загадкой – почему, но Клава неожиданно усилила сопротивление, когда Аполлон попытался снять с неё трусики. В его ладони уже были мягкие шелковистые волоски на её лобке, но продвижения дальше не получалось – она плотно сжала бёдра, и раздвинуть их в не совсем удобном положении Аполлону было не под силу. Он попытался стащить с неё последнюю преграду, уцепившись за неё двумя руками, но не тут-то было – Клава тоже уцепилась в отчаянном усилии за последнюю свою одёжку. Некоторое время они пыхтели в борьбе: он тянул вниз, она – вверх. Аполлону это уже начинало не нравиться. «Тоже мне, целку из себя строит!» – вспомнил он Васино выражение, от раздражения даже не заметив, что это, даже и не вслух, звучало цинично и пóшло. Борьба его ещё больше распалила, и желание овладеть неожиданно ставшей неприступной Клавой стремительно возрастало. А та по-прежнему исступлённо упиралась. Аполлон уже просто разозлился.
– Ты чё, Клава? – в раздражении выдавил он.
– Я стесняюсь, – стыдливо ответила она.
– Сейчас порву! – предупредил он отнюдь не ласковым голосом.
Клава вдруг приостановила сопротивление, и он услышал её обиженный голос:
– Ну вот… Люди шили-шили, а ты порвёшь…
Аполлона насмешила Клавина трогательная забота о труде швейников, которые сшили её трусы, злость пропала, и одновременно он почувствовал, что его Шехерезада, что называется, в прямом смысле, опустила руки. И даже, когда он спустил с неё трусики до колен, она подтянула ноги, чтобы ему удобнее было делать завершающие движения. Сунув трусы под подушку, он с упоением занялся восхитительным Клавиным телом. Даже в темноте он угадывал безукоризненные линии живой плоти, достойные пера Рембрандта. Клава уже сама с готовностью широко раздвинула ноги, а Аполлон, перед тем как вонзить своё задубевшее орудие в пылающее жаром влагалище, решил довершить свою победу последним жестом благодарной нежности.
– Милая моя… Моя Шехерезада… – шептал он, приберегая «солнышко» для завершающего аккорда, который он собирался сделать в самое Клавино ушко одновременно с вводом члена в жаждущий его телесный эдем.
Но в тот самый момент, когда счастливый шах приблизил свои уста к ушной раковине своей Шехерезады, чтобы превратить её в солнышко, его нос опять уловил знакомый отвратительный запах. В мозговых извилинах тут же где-то что-то замкнуло – язык отказался сделать свои последние шевеления, чтобы выдать заключительные три слога: «сол-ны-шко», а «головастик», уже было коснувшийся створок ворот в «рай», понурил свою головку долу.
«Чёрт!» – Аполлон принюхался, надеясь, что эта вонь ему просто почудилась. Но нет, теперь он уже отчётливо ощущал этот непонятный злокозненный аромат. Это что же такое получается? Сам Аполлон привёл в действие все Клавины органы чувств: она слышала его нежные слова; чувствовала вкус его губ; всем телом ощущала его ласки; нюхала его свеженький, только что выделившийся, пот… В отсутствии зрительных стимулов он не виноват – она, дура, сама выключила свет. А что она сделала для его органов? Выключила зрение – раз. Молчит как рыба – два. Руками только прижимает, чем даже только сковывает его действия, и всё – три. Целоваться, если по большому счёту, не умеет – четыре. И на закуску – последний удар ниже пояса, то бишь, в нюх. Это у кого же после всего этого свинства встанет, извините за выражение, хуй?! Возбуждение, уже почти достигшее апогея, а если иметь в виду, что вся возня шла вокруг солнышка, то – апогелия, резко ушло в перигей, или, точнее, в перигелий, а освободившееся место в этом самом апогелии заняло раздражение.
Что же делать? Вот так вот опозориться? Да и самому ретироваться, не солоно хлебавши? Что же нюхать-то?.. Да хоть что теперь нюхай – само осознание того, что в любой момент можно унюхать эту гадость, все старания превращает в сизифов труд…
И вдруг Аполлона осенило.
– Клава, у тебя духи есть? – спросил он.
Разомлевшая Клава, ещё не совсем врубившись, о чём идёт речь, после долгой паузы подала, наконец, недоумённый голос:
– Нет. А зачем тебе?
Аполлон смутился, но тут же нашёлся:
– Да что-то зуб разболелся…
– Ой, бедненький, – как-то даже обрадовалась Клава, – а я-то думаю, чего это с ним?.. Так можно водку на зуб положить, там ещё осталось, – подсказала она.
– Нет, водка мне не помогает. Надо покрепче.
– Так у меня одеколон есть. «Тройной». Там, на серванте пузырёк стоит. И ватка там лежит – я недавно иголкой укололась, так прикладывала, – пояснила она.
Аполлон перелез через Клаву, на ощупь обогнул стул с тортом и чашками, добрался до серванта.
– Я сейчас свет включу, – сказала заботливо Клава.
– Не надо. Теперь я стесняюсь, – остановил он её.
Действительно, не будучи в возбуждении, он не всегда любил выставлять напоказ перед женщинами свою голую волосатую задницу.
Нашарив на серванте большой стеклянный пузырёк и вату, отвинтил крышку и, смочив два скатанных из ваты тампона, засунул их глубоко в ноздри. В носу защипало, и резким цветочным запахом перехватило дыхание. Через некоторое время жжение улеглось, а дыхание нормализовалось. «Порядок!» На голую ногу что-то упало, маленькое и лёгкое. «Похоже, пробка от пузырька… А, чёрт с ней, некогда искать…»
Когда Аполлон в темноте вновь добрался до Клавы, то выяснилось, что та лежит на животе, повернув голову к стене.
– Клавочка, ты уже спишь? – задал дурацкий вопрос он.
– Нет, просто глаза закрыла, – ответила она.
«Так это же то, что надо! Теперь восстановим зрение и будем выходить на утраченные позиции». Он поцеловал Клаву за ушком, испытывая действенность и стойкость «Тройного». Слава богу, никаких запахов, только «Тройной».
– Фу, как от тебя воняет одеколоном! – с капризной ноткой в голосе посетовала Клава.
Нашёптывая ей на ушко всякие нежные слова, Аполлон щёлкнул выключателем на торшере. Свет был как раз по ситуации – очень интимным, но вполне достаточным для обозрения прелестей Клавы, которая не заметила, что он загорелся, поскольку глаза её были закрыты.
«Чудесненько!» Персидско-американско-испанско-русский шах, продолжая ласкать слух своей Шехерезады, медленно сдвинул в сторону одеяло, которым она была накрыта, втайне опасаясь, как бы она вновь не оказала сопротивление, ссылаясь на то, что ей холодно, например. «Вот это попочка!» – чуть не вырвалось у него, когда обнажился великолепный точёный зад Клавы. «И она, дура, ещё комплексует демонстрировать такое богатство!»
– Клавочка, хочешь, я сделаю тебе массаж? – спросил он, чувствуя, как Клавина популька притягивает его, словно удав кролика.
– Хочу, – проронила она и сладко потянулась.
Господи, до чего же грациозно, несмотря на свои габариты, она потянулась! Аполлон сглотнул слюну.
– Ты не будешь против, если я сяду верхом тебе на ноги? – решил подстраховаться на всякий случай от непредвиденных осложнений он.
– Садись, – благодушно разрешила она.
Он чуть ли не вскочил на неё верхом чуть пониже попки и, разминая ей спину, не отрывал взгляда от этого чуда природы. Его просто распирала радость от ощущения того, что всё это великолепие сейчас принадлежит ему, только ему одному. «Неужели это всё моё?» – пришло на ум слышанное где-то выражение.
Клава легонько постанывала от его ловких манипуляций на её спине и блаженно улыбалась. Кажется, приближался момент развязки. Или, вернее, завязки. У собак это, кажется, называется ещё проще – вязка. Головка «головастика» уже упиралась в пупок хозяина, а сам «головастик» аж дрожал от нетерпения оказаться в перекрестье ягодиц и ляжек молодой цветущей женщины.
– Теперь немножко попу помассирую, – утвердительно предложил Аполлон.
Клава молчала и продолжала счастливо улыбаться. Он помял её ягодицы, которые под его умелыми руками вскоре покрылись румянцем, точь-в-точь, как на щеках. С каждым движением раздвигая румяные половинки всё шире и шире, Аполлон не спеша готовился взойти на вершину любви. «Что ни говори, а самое приятное – это ожидание приятного». Он одновременно и жаждал этого момента, и всё оттягивал его наступление. Он уже настолько широко раздвигал упругие округлости, что видно было, как в момент наибольшего раскрытия набухает маленькая тёмная завязь сфинктера в светлом опушении, а пониже её слегка выворачивается крупный розовый бутон, из которого обильно сочится на виднеющиеся внизу кудряшки прозрачная слизистая роса. Эта умопомрачительная картина во всей её природной первозданности вызвала в массажисте такое вожделение, такой прилив нежности, которые обычно сопровождались у него непроизвольным чиханием. Так случилось и на этот раз. В носу у него душещипательно защекотало, сладостно защемило во всём теле, он закинул голову, пару раз конвульсивно хватанул ртом воздух и, ну что тут поделаешь?, так чихнул, что содрогнулась вся их двуединая с Клавой композиция. «Тройные» пробки пулями вылетели у него из носа и врезались в Клавину щеку.
– Что это? – недоумённо спросила она, приоткрывая глаза от такого дуплета.
Опасаясь, что момент может быть упущен, многонациональный султан торопливым движением широко раздвинул её промежность и уже коснулся изнывающей головкой члена лепестков бутона, собираясь сделать решающий толчок. Самая маковка уже красиво вписалась во влажный розовый овал, но тут Шехерезада вдруг испуганно вздрогнула, встрепенулась и издала возмущённый крик:
– Ты что выдумываешь?! Что я тебе, собака?!
От мощнейшего толчка стоявшего у пизды Шехерезады на шухере зада незадачливый калиф, подлетев на полметра, сделал в воздухе пол-оборота вокруг своей оси и шлёпнулся своим голым задом прямо в торт, раскидывая во все стороны чашки, ложечки и блюдца. Стул опрокинулся на спинку, взметнулись вверх волосатые ноги, и слышно было, как падишах треснулся головой о нижнюю, деревянную, часть серванта. Створки верхней, стеклянной, части распахнулись от мощного удара, и на голову и плечи оглушённому хану с грохотом и звоном посыпались блюда, тарелки, блюдца, чашки и бокалы. Прикрыв голову руками и уже смутно соображая, что происходит, обалдевший паша почувствовал, как в довершение ко всему что-то тяжёлое и твёрдое стукнуло его по пальцам и по темечку, скатилось на грудь, и на тело обильно потекло благовоние с резким запахом «Тройного одеколона». В уплывающем сознании эмира назойливо пульсировало каким-то козлом отпущения:: «Чёртов запах! Чёртова вонь!»
Откуда ему было знать, что запах этот – совсем не чёрта, и не дьявола, а обыкновенных свиней, аромат самой обыкновенной свинофермы, который пропитал бедную Клаву насквозь? И не виной Клавы было то, что она любила до самозабвения свою работу и своих поросят, и носилась с ними, как с малыми детьми, а, как оказалось, бедой.
Нет смысла описывать то, как насмерть перепуганная Клава ахала над Аполлоном и приводила его в чувство, как, оправдываясь, объясняла, что сзади ебут только кобели сук, как потом они вдвоём очищали его задницу от торта, как в груде черепков выискивали непобитые остатки сервиза… Всё это читатель может легко дорисовать своим собственным воображением. Остаётся только добавить, что «вязки» в тот вечер так и не получилось. Да и о какой «вязке» могла идти речь, когда у несостоявшегося раджи на темечке вскочила огромная шишка, средний палец на левой руке выгнулся в противоположную положенной сторону, а сам он весь оказался выкупанным в двухстах граммах первосортного «Тройного одеколона»? А в иных ситуациях такие дозы самой лучшей, даже хвалёной французской, парфюмерии, кажутся не утончённым ароматом, а вонью почище свинарниковской.
|
|
| ЖЫрный Пингвин |
2009-11-16 |
6 |
3.00 |
2 |
| |
|
| |
А в далёких лесах, меж трухлявых пней,
Хуй крылатый отъебал жареных коней!
***
Хуй огромный, хуй великий, хуй крылатый в облаках!
Он летает, нагибает тех кто ходит на руках.
***
Слышны крики, вопли, маты,
Где-то там, вдали...
Хуй крылатый, конопатый
Облетел уж полземли...
***
Хуй крылатый всё летает,
Нагоняя на всех страх,
И боятся хуя люди,
Звери, птицы, и Аллах. |
|
| Гном-А-Лле |
2005-10-11 |
15 |
5.00 |
3 |
|
|
ХОЧЕШЬ, Я ПОДАРЮ ТЕБЕ КЛЮЧИК (Посвящается Мирре и Баху) |
|
|
|
|
| |
- А ты кто?
- Я ключница при небесной кладовой, пособница Ночной Чечётки, левая нога Ума Небраски, Кентервиль Шельма, дочь Рио Да Барра и Марты Оклахома, сестра Курда Маккартни, запасной ум Тримуда Обсёрвера. А зовут меня по-простому, Она Троекурова. А ты кто?
- А я – так, покурить вышла.
- А чего так вяло куришь? Смотри, как надо.
Она вытаскивает из дырявого передника замысловатую, изогнутую трубку. Трубка инкрустирована глазами кошек, изукрашена луной, разрисована звёздами. Раскуривает, старательно сопя, пока кошачьи глаза не начинают жмуриться от дыма. Из трубки валит сажевый дым густо, как из паровозной трубы. Она сгибает руки в локтях, шаркает ногами в ритме чух-чух-паровозика, равномерно пускает клубы дыма и орёт:
- У меня есть паровозик
Ту-ту! Чи-чи!
Он меня по рельсам возит
Ту-ту! Чи-чи!
У него труба и печка
Ту-ту! Чи-чи!
И волшебное колечко
И-и-и-и-и!!!
Дым заволакивает меланхоличный пейзаж с усталыми соловьями, обсосанной луной и плевочками звёзд. Лягушачья песня захлёбывается, дым рвётся об острые пики ёлок на фоне темнеющего-на-глазах-светлеющего неба. В дыму мне видятся странные картины:
Я открываю волшебным ключиком замочек. Ключик ломается, из синенького замочка торчит теперь штырёчек. От, бля! Я ж забыла – это не от того замка ключик! Все перепутались на связке. Этот ключик от двери был, в стене. А от синего замочка – вот этот, рыженький, с красными глазками. Что теперь будет? Эй, Ктотамнанебе, дай мне увидеть всё по-другому, дай мне увидеть себя, дай понять и увериться. Дай-пожалуйста-спасибо-наздоровье. Пыррррррр!!!
Вот погремушку к хвосту прицеплю – стану змеёй. Вот перья в волосы воткну – стану индейкой. Режь меня теперь – ни один мускул не дрогнет! Кусай за хвост – всё равно ничего не скажу. Слезинки не уроню, слова не вякну, а и скажу – всё не те.
Хвост мне не подарен был, кстати. Хвост выменян. На сердце запасное. Хвост хороший, качественный. Молью немного побитый – но это ничего. Я серым фломиком проплешки закрасила – не видно. Пырррррр!!! Ай-люли-бля-морковина.
Открываю бумажным ключиком железную дверь на небе. Что, не смазано? Не входит, не выходит, песен не поёт? Вот этот маятник барахлит – вчера мальчик жаловался. Ага! Ясненько! Пара фраз – меняем деталь. Достаём пахучую, новенькую. Пыхти дальше. А-если-что-не-так-то-пришли-эсэмэс.
А вы что думали – небесные механики все узлы начертить могут? Э! Глупости, в механике из них никто не разбирается. В этом деле чутьё важно: тикает – вот и славненько. Почистить, протереть. Изношенную деталь заменить. А вы, господа звездочёты, напрасно пытаетесь карту звёздного неба перечертить, все связи-взаимодействия понять. Не для того люди, чтобы понять. А для того, чтобы ускорить. Вот и не тормози. Пырррррррр! Пыррррррррр! Пыррррррррр! Колоти в бубен, кувыркайся мой паяц. Холодно? Что вы хотели – это вам Небесные Сферы, тут температура такая, что не каждому телу по карману. Зато, кристаллики не тают. Хотите заняться головоломкой? Сложно, но можно. Совершенное слово сложите, всё поймёте. Всё поймёте, место своё узнаете. Пырррррр! Танцы дураков. Танцы со свечой. Свеча коптит, выжигает кислород. Свеча плачет, кривляется. Танцует и трещит. Вот вам – пырррррррррррр!!!
Она звенит связкой:
- Хочешь, я подарю тебе ключик?
- Спасибо, Она, мне вроде не надо…
- Пора, девочки, - Охранник сапогом растирает окурок, – Твист, детка, твист!
- Да мы уже усё, Рилли, - Она тишком суёт мне что-то в руку.
- Рок-н-ролл, солнце!
И солнце всходит. Солнце всходит. Я смотрю на плавающий в белом свете круг, обведённый синей каймой. Раздвигая слепящие лучи, прямо на меня движется паровоз.
- Ту-ту-у-у!!! – оглушает труба.
- Чи-чи, - отвечаю я.
- Занимайте места согласно купленным билетам.
Машинист улыбается в прокуренные усы. Она грациозно вспрыгивает на подножку, кокетливо взмахнув светлым, в цветочках, подолом. И кивает мне уже из закопчённого окна. Кожа на лице у неё трескается, плоть отваливается кусками, но она по-прежнему весело улыбается – другое выражение ей недоступно. Приветливо глядя на меня пустыми глазницами, она напоминающе поднимает костлявый пальчик, на котором болтается связка ключей.
Паровоз взвывает:
- Ту-ту-у-у!!! – и трогается, чухая на стыках.
Она высовывается из открытого окна и что-то кричит, но грохот не даёт мне услышать.
- Пока!!! – ору, размахивая ладонью.
Паровоз скрывается в дымном облаке.
Я разжимаю кулак: в потной ладони лежит маленький медный ключик с ржавым пятном на бородке – надо бы песочком почистить. Достаю из кармана кольцо и торжественно нанизываю свой первый ключ.
|
|
| Черный |
2006-03-17 |
15 |
5.00 |
3 |
|
|
Фокусы или незаконченный диалог о Невидимке( Мирре Лукенглас) |
|
|
|
|
| |
Игорь ошарашено посмотрел на Кио и выпалил скороговоркой:
- Кио, кажется, я открыл Тайну Невидимки.
Видимо, чтобы стать невидимым, нужно одновременно научиться видеть невидимое и заставить других не видеть видимое. Вот.
Кио снисходительно усмехнулся и спросил у побледневшего коллеги:
- И как Вы, милейший, собираетесь это осуществить на практике?
- Я буду тренироваться, делать разные упражнения, фокусы, наконец.
- Дорогой мой, я рад, что и Вы, наконец, открыли Тайну, которая открыта не многим,
в том числе и мне..
- Как, Вы знали, и ничего мне не сказали?
- К этому, друг мой, каждый должен прийти сам. Я вынужден Вас разочаровать, но все Ваши попытки стать невидимым будут тщетны. Так что, не обижайтесь и послушайте лучше более опытного старшего товарища.
Вы открыли Тайну Невидимки. Это значит, что Тайна открыта, а открытое всегда явно, а стало быть, видимо. Из сказанного следует сделать вывод, что для того, чтобы стать невидимым, нужно не открыть тайну, а закрыть её.
- Ну, так давайте закроем её! Вместе.
- Закрыть Тайну мы с Вами не сможем по следующим причинам.
Многие знают, что есть Невидимка, а некоторые, избранные, успешно работают над раскрытием его Тайны. В результате длительных тренировок этим избранным удается, наконец, открыть Тайну. Но все дело в том, что однажды эту Тайну кто-то уже закрыл для всех, раз и навсегда. И только он, единственный, может еще раз правильно её закрыть..
Невидимка, а это, несомненно, он, закрыл Тайну изначально, как Бог когда-то создал Землю. А мы, конечно, можем с его согласия знать о его существовании и даже открыть его Тайну, но стать Невидимками мы не сможем, как никто не может стать вторым Богом.
Некоторые наши коллеги, маги и колдуны, давно уже ищут какие-то формулы, заклинания, а два американских клоуна Дэвид и Коперфильд даже заявили, что им удалось стать невидимыми, но это, поверьте мне, всего лишь фокусы.
Понимаете, коллега, все люди делятся на четыре категории.
Первая – это те, кто вообще не знает о существовании Невидимки, или не хочет знать.
Вторая категория – это люди, которые знают о том, что есть кто-то, но это не Невидимка, а Невидимку придумали такие негодяи, как мы, для того, чтобы оправдать свои грязные фокусы.
Третья категория – те, кто знает о Невидимке или хотя бы верит в его существование.
Четвертая – это такие же, как мы, маги и чародеи, которые не только знают точно, что Невидимка существует, но и сумели открыть его Тайну.
Но нет таких людей, кто может её закрыть, ибо это прерогатива только одного, Единственного и Неповторимого.
- Но ведь Невидимке же как-то удалось закрыть Тайну! Слушай, а может Невидимка – это…,но это не Бог!?
- Уж точно не Бог! Но с Богом он очень хорошо знаком. Иначе, кто бы ему открыл Тайну изначально, так сказать? Но это лишь верхушка айсберга, Система гораздо сложнее.
Я рад за Вас, Игорь. Хорошо, что Вы сами пришли к этому выводу, а я только подтолкнул Вас в нужном направлении.
Но знание это ничего не дает. В этом , Игорёк, вся Фишка Мирра!
- Да, уж..
- На сегодня, коллега, достаточно с Вас открытий. Кроме того, нам пора готовиться к выступлению. Я уже слышу, как волнуется в зале публика. А наша с Вами задача – приобщить к Великой Тайне как можно больше людей. Так, видимо, угодно Невидимке.
Кио заговорщески подмигнул растерянному товарищу и, затушив «косяк» о черную мраморную пепельницу, встал из-за стола и стремительно вышел сквозь запертую дверь гримерки.
А спустя пол часа в ДК им. Головы профессора Доуэля полторы тысячи поклонников магов и чародеев Игоря и Кио сидели в зале и с ожиданием смотрели на сцену.
Но на сцене появился ранее никому не известный иллюзионист из Москвы Игорь Кио, который объявил, что он тоже не будет больше выступать, так как не желает морочить людям голову своими дурацкими фокусами.
Разъяренная толпа разорвала тело несчастного фокусника на две части.
|
|
| Арямнова Вера |
2007-09-25 |
75 |
5.00 |
15 |
| |
|
| |
Финиш, ясный сокол
фарс
Поэтесса Ъ не вернула поэту Ь его PENIS-крем, когда они в очередной раз расстались. Поэт рассказал об этой низости окружающим и подал заявление районному прокурору. «Ввиду того, что моя эрректильная дисфункция неустранима без крема, прошу Вас принудить гражданку Ъ, покусившуюся на мою собственность, вернуть крем, купленный мною в магазине «Интим» 13 сентября сего года за 350 рублей 40 копеек».
Возможно, поэт Ь и поэтесса Ъ расстались окончательно, потому что на сей раз это желание было обоюдным. Поэт Ь, наконец, признал, что у него появился «взгляд налево». Да запираться стало уже невозможно, потому что его виртуальные похождения на сайтах знакомств начали обретать очертания реальности: виртуальные подружки воспользовались его щедрой открытостью и начали звонить на мобильный телефон в самые неподходящие, что ни на есть интимные моменты между поэтессой Ъ и поэтом Ь.
Поэтесса Ъ от таких грубых вторжений в ее личную жизнь свирепела и швыряла в поэта Ь домашние тапочки с тем большей частотой и силой, чем с большим пылом он уверял, что она для него единственная. Скоро он перевезет ее и ее скарб в свой дом, а эти звонки ровным счетом ничего не значат. Он даже попытался вовлечь поэтессу Ъ в свою виртуальную жизнь: ты только представь, - рассказывал он поэтессе: у этой барменши из Ханты-Мансийска имя, с которым можно покорить мир: АНГЕЛИНА СОБОЛЕВСКАЯ! Нет, ты только представь это имя на афише!..
Поразительно, но после таких подробностей поэтесса Ъ хватала что-нибудь потяжелее тапочек, и поэту Ь приходилось спасаться бегством. Дальше входной двери он не убегал, даже если поэтесса бежала за ним с тяжелой малахитовой пепельницей и кричала: а ты подумал, какая у твоей чукчи истинная фамилия?!..
- Нет! Поверь, это ее настоящее имя! – защищал поэт Ь честь новой сайтовской подружки, а себя - пакетом с выстиранными поэтессой Ъ трусами и носками, который успевал захватить на тот случай, если его все же выставят за дверь. – Зачем ей врать, ну подумай!!!..
Однако уже наступила осень, и поэт Ь констатировал, что впадает в осеннее обострение шизофрении: если до сих пор гнев поэтессы его не пугал, то с наступлением сентября - начал. А вдруг она действительно швырнет в меня пепельницей, - думал поэт перед сном, и сон моментально улетучивался. – Пепельница попадет мне в висок и… я умру! – поэта Ь прошибал холодный пот и горячие слезы одновременно. Шиза вообще-то у него была маленькая, безобидная и очень удобная. Несколько лет она позволяла ему лежать на диване, цистернами пить водку, на которую давали деньги ценящие его поэтический дар друзья. Но в его жизни появилась поэтесса Ъ, взглядом испепелила заботливую шизу, подняла поэта Ь с дивана, отправив на поиски работы. Поэт согласился на перемены в жизни взамен согласия поэтессы разделить с ним кров и финансово-бытовые проблемы. Он перестал пить и настроился на достойную жизнь женатого, работающего человека. К тому же понимал, что хроническое диванное положение все меньше и меньше стимулирует окружающих на меценатство. Это было обидно: в республике как девятый вал нарастал Год благотворительности – и в такое-то время ему пришлось расстаться с ролью беспомощного в быту и социуме Таланта. Но ничего поделать было уже нельзя: он хотел завоевать право быть рядом с поэтессой Ъ, видя в ней реванш за бесцельно прожитые годы. Конечно, вполне он не сдался, а ровно наполовину: на работу пошел, но расчищать свою холостяцкую квартиру даже не собирался. То есть, собирался, но только на словах: с понедельника, в следующие выходные, с того месяца, через некоторое время…
В слова поэтесса верила почти год. А потом купила поэту водоэмульсионку, валик, кисточку и стала принуждать побелить потолок в ванной. Она за пару дней собрала мешков сорок мусора, старательно копимого поэтом несколько лет, помыла окна и повесила шторы. Дело оставалось за малым: починить слив в ванной, приделать бачок к унитазу, вставить стекло в кухонное окно, в которое несколько лет назад поэт запустил бутылкой, сменить двери, собрать еще мешков двадцать хлама, и отмыть, отмыть все до блеска!..
Дело стремительно подвигалось к женитьбе после того, как поэт в один прекрасный летний день сделал поэтессе предложение руки и сердца по всей форме. Подумав положенное время, она согласилась, а поэта тут же начали раздирать противоречия. С одной стороны, поэтесса Ъ ему нравилась: вместе с ее стихами, умением стирать-варить-наводить порядок и приличной зарплатой, а главное, маленькими полудетскими ступнями, которые умиляли поэта бесконечно. С другой стороны его гордый поэтический дух не без успеха противился принуждению. И незаметно второе начало перевешивать первое.
- Ты способна к рукоприкладству! – возмущался поэт.
- Другая на моем месте уже бы давно провернула тебя через мясорубку! – парировала поэтесса.
- Как через мясорубку?! – от обиды и страха у поэта выступали слезы.
Поэтесса смягчалась. Нрав у нее был крутой, но сердце, по-видимости, доброе. Глядя в золотые глаза поэта, объясняла, что шутит. Но поэт все равно боялся. Ему начали сниться кошмары: то поэтесса делает отбивные котлеты, а то быстро шинкует на новой разделочной доске его член – на ровные аккуратные пятачки и посыпает их укропом. Получалось красиво, но поэт просыпался в ужасе. Дни тоже стали больше походить на кошмары. Поэт все больше убеждался, что люди они с поэтессой разные, несмотря на одну принадлежность к поэтическому цеху. Поэтесса любила и умела приводить планы в исполнение немедленно, а он имел слово «завтра» - причем, имел как хотел – в любой позиции. «Завтра» от этого не становилось менее покладистым и всегда улыбалось поэту. Его же ласковая душа неизменно жаждала улыбок, снисхождения, уютных застолий, красивых разговоров. Поэтесса же на второй год гостевания у нее поэта даже кормить его стала мрачно.
А сколько раз она пыталась его выгнать! Иной раз даже укладывала его рубашки не выглаженными, сразу после стирки, и клала их у порога, предварительно подстелив чистые газеты. «Если не заберешь – я их выброшу!» – пугала она поэта. А поэт был очень привязан к вещам, и всегда за них боялся. «У меня здесь еще две пары носков», - напоминал он. «Они в корзине для грязного белья, - вспоминала поэтесса, - отдать?» - «Как-нибудь потом заберу, - обреченно соглашался поэт, понимая, что совершенно отвык от стирки, да и стирать-то, собственно, негде: слив в его ванной не работал, раковина была разбита, а кухонная мойка совершенно не подходила для стирки, потому что вечно была занята посудой.
Он шел домой, с тоской думая о носках, о том, что с поэтессой придется помириться, а это предполагает покупку цветов. Цветы действовали на нее магически. И едва он появлялся на пороге с цветами, она была готова начать все заново. И начинала: стирала, покупала, готовила. Поэт поправился, отрастил бороду, которая его чрезвычайно украсила. «Классическая борода – хит нынешнего сезона, - сказала как-то раз поэтесса, - тебе она очень пойдет». Поэт подумал и отпустил бороду, тем более, бриться он очень не любил, да и не умел, по правде сказать.
И надо же такому случиться, что через некоторое время поэт стал замечать на себе пристальные женские взгляды! Уже несколько лет как поэт не помнил, что это такое – женское внимание. Но свежие рубашки, ванны через день, а главное, красивая нарядно-седая борода сделали свое дело! Поэт взбодрился, приосанился и стал больше думать о женщинах. Он даже начал подумывать о том, не сменить ли половую дальность с ними на половую близость. Эрректильная дисфункция нисколько не мешала ему любить любовь. Правда, понатореть в этом деле всю жизнь что-то мешало: то любимая отказывала ему в близости, то водка заменяла все радости, то он ощущал полную неспособность удовлетворить женщину и оттого стеснялся быть активным. Но, когда в его жизни появилась поэтесса Ъ, все изменилось. Поэт стал незаметно для себя думать, что стоящий половой член не самое главное в занятиях любовью. Он уже даже свысока начал высказываться о мужчинах, вечно готовых к сношениям. Ему казалось – он лучше и без этой готовности, потому что поэтесса говорила, главное – не готовность, а желание, чувство, слова! Что искренне расположенная к нему женщина не поменяет ночь взаимных ласк и его бесподобных комплиментов на десяток первоклассных сперматозавров. Поэт был искренне признателен ей и не жалел слов, ласк и усилий руками, отчего его пальцы со временем стали настолько чувствительными, что он порой удивленно разглядывал их, готовый поверить, что ладонь его продолжается не пятью пальцами, а пятью прекрасными «мальчиками», сумеющими удовлетворить любую «девочку».
Итак, самоощущение и самооценка повысились значительно, и поэт не то чтобы решил пошалить на стороне, но ощутил стремление расширить круг своих знакомых женского пола. Рабочий компьютер услужливо выдавал все новых и новых дам, легко идущих на углубление контактов и, хотя дело еще не дошло до встреч, он так увлекся, что забыл про осторожность – невинные звонки в неурочное время довели поэтессу до ярости. Да собственно, они уже привыкли ничего не скрывать друг от друга. Поэт искренне не понимал, отчего она сердится и не хочет слушать о его завоеваниях в виртуале. «Это ни к чему не обязывает, мы просто болтаем, это весело, они для меня ничего не значат, ты – моя любимая! - уверял он. – А на сайте такие возможности, ты представляешь – там восемь миллионов посетителей! Но я честно написал в анкете, что женат». Но поэтесса была неумолима: «Если они для тебя ничего не значат, то уйди с сайта! Виртуальные знакомства небезобидны. Как любые отношения они не стоят на месте и вскоре за звонками последуют встречи. Я не готова соперничать с восемью миллионами женщин и терпеть, пока они, все одна за одной, разочаруются в тебе!»
Дискуссии на тему сайтовских знакомств продолжались до тех пор, пока он, получив очередной звонок, так увлекся, что, не отрываясь от вкусных щей и не замечая изумленного взгляда поэтессы, ответил абонентке, что после ее звонка наступила его очередь звонить, и он обязательно вскоре позвонит.
- Что?.. Нет, я еще не женат! Жениться – ведь это такая ответственность... Невеста? Да, именно, невеста! Она моя невеста.
«Она» медленно вынула из руки поэта ложку, на что он даже не обратил внимания, а потом подняла тарелку с остатками щей и вылила поэту на голову.
Вот после этого они и расстались. Причем, на сей раз она собрала все его вещи вплоть до зубной щетки, но не вернула PENIS-крем. А он купил его накануне, на свою первую зарплату. И они только раз успели воспользоваться им. Причем, эффект от чудесного крема больше понравился поэту, чем поэтессе. Как завороженный смотрел он на своего «располневшего» без всяких усилий мальчика, предлагая полюбоваться и ее:
- Смотри, какой красавец, смотри! Красивый?..
- Красивый, - вздохнула она. – Я же говорила, ты небезнадежен, у тебя не импотенция, а всего лишь дисфункция, а это лечится, проходит. Обязательно пройдет.
Поэт поверил в волшебную силу крема. И оставаться без него не собирался. Поэтому надо только отнять его у этой скандалистки, а дальше… Зарево новой жизни уже блистало на его высоком челе.
24.09.2007
Вера Арямнова
|
|
| Рома Файзуллин |
2008-07-28 |
5 |
5.00 |
1 |
| |
|
| |
"Пока ты спал, пока ты спал,...
отныне продолжая спать,
кто -то решает за тебя,
как тебе жить и умирать!"
люмен
В физдиспансере не найдут ничего странного. Даже отметят моё хорошее физическое развитие и рационально- продуктивное мышление. Недостаточный контроль аффективной сферы. Склонность строить ирреальные планы(мечты), при практически мгновенном пояснении, что они могут не сбыться. Внешне манерен. Настроение понижено.Выдадут справку: « Годин к аду, в условиях переменно хладеющего… ада» И отпустят в столовую часть на прохождение срока службы. И только моя будущая жена, посмотрев на меня своими красиво- дикими карими глазами, с большими, независимо от времени суток зрачками, скажет, что я сильно кантрастирую на фоне остальных людей. И что взгляд у меня не здоровый. А я скажу, что мы знакомы уже много лет, но у меня до сих пор не получается разглядеть её лица, так, как мне бы этого хотелось. В ответ, на что она спросит: « Это хорошо или плохо?...». Я демонически нахмурюсь, дабы подчеркнуть значимость момента, и скажу: « Это не хорошо и не плохо. Это… прекрасно.» Ее идеальный профиль, вытачанный, будто из мрамора, наведет меня на мысль, о боге. Бог, - подумаю я, - если и предположить, что он мог бы быть, в данный момент очень угодил мне, создав столь нравящееся мне существо, сидящее у меня на коленях. Которое, как и я, пытается безуспешно согреться в этом, простите уважаемый читатель за тафталогию, богом забытом диспансере.
Затем, пару раз сократив хватку своих объятий, она шепотом, продолжит, взглянув мне в глаза так, будто хочет достать жемчужину со дна мутного озера: « Ты такой юный…»
Я не юный. – поясню я, - просто я успел постареть много раз, прежде чем ты пришла на мой голос…. И эти люди… Люди с лицами монстров,или монстры с лицами людей, я их видел не просто так. Я их видел, чтобы рассказать тебе.
Хотя наверное, это не то о чем стоит рассказывать девушке. Но о чем еще может рассказать монстр, как не о монстрах?
Ты тоже юна, от того, что постарела. Но ты об этом забыла, хоть и помнишь. А я умер. Умер… за то цветы какие красивые. Нетронутые в своей первозданности. Даже тебе не всегда удается прикоснуться к лепесткам. Цветы - первозданность. Первозданность – цветы. Холод. Вакуум. Хватит!
Раздался вдруг крик из кустов.
Кто здесь? – спросил я.
Я дупло едва различимого хвойного дерева. И мне надоело слышать твои мысли.
Но если ты дупло дерева, то почему я слышал подобные восклицания и раньше, других местах, где мне приходилось думать? Ведь деревья не могут передвигаться, как и их дУпла?
Я не простое дупло дерева. Я появляюсь только там, где ты начинаешь думать. И мне надоел этот твой реалистичный постмодернизм! В мире нет единичности! Нет неофоршмаченности! Нет! Всё либо уже зафаршмачили, либо зафаршмачат в ближайшее время! Так, что хватит жаловаться на то, что тебе принесли в грязной посуде. А в чашке с чаем вообще, галавастики дохлые. Жри! Вы здесь, в этой форме только и можете, что жрать. Жрать, а потом срать. Срать! Срать! Срать! Потом есть, что высрали, чтобы потом насрать, чтобы было, что поесть.
Она поправит свои длинные огненно - рыжие волосы, так приятно лезущие мне в рот при поцелуях её в шею. Возьмет руками голову, и снова этот взгляд…Жумчужина… Мутное озеро…
О чём ты думаешь?
Я думаю, - подумаю я, но не скажу, - что чем лучше время, тем больнее думать.
Затем вдохну и через паузу:
Я тебя...
Ты знаешь, что это такое?
Нет. Но .....
Я еще несколько раз попытаюсь разглядеть её лицо. И успею спросить, что она видит? Прежде чем всё закончится. |
|
| Евгений Кабанов |
2007-07-19 |
0 |
0.00 |
0 |
|
|
Факир-ягодник. Глава из романа "МИССИОНЕР" |
|
|
|
|
| |
Факир-ягодник
По тропе, идущей позади огородов, Аполлон подошёл к висячему деревянному мостику, перекинутому через небольшую речку. Несмотря на раннее утро, было уже тепло, и Аполлон вырядился соответствующим погоде образом: на нём были только шорты и рубашка, а на ногах – сандалии.
Он огляделся. Лес был рядом, сразу за мостиком. В противоположной стороне, там, откуда он пришёл, из-за дальних деревьев, за которыми скрывалась тропа, виднелся купол заводского здания и труба.
Аполлон посмотрел на часы. Вчера, когда Маша после некоторых колебаний согласилась взять его с собой по ягоды, она предупредила, что, если он опоздает, она ждать не будет. Если честно, то он не горел особым желанием идти с ней по ягоды, выполняя обещание, которое дал Васе. Судя по всему, Васина жена и впрямь была поразительно морально устойчива, так что, ожидать какого-то любовного приключения с ней не приходилось. К тому же ему было неприятно, хоть и с чужих слов, знать, что она обещала «выколоть бесстыжие зенки» Кате. Маша тоже не горела желанием брать его с собой, и, разговаривая с ним, постоянно оглядывалась по сторонам, беспокоясь о том, как бы слишком пристальные посторонние взгляды не нанесли урон её безупречной моральной репутации. Если бы на месте Аполлона был кто-либо другой, она бы даже и разговаривать не стала. Но, поскольку сам Аполлон за время своего вынужденного двухнедельного воздержания приобрёл не менее безупречную репутацию, особенно в свете последних нашумевших событий, то Маша, в конце концов, согласилась, рассудив, что даже если их и увидят вместе, то вряд ли кому придёт в голову подумать о них что-либо плохое. Однако на всякий случай предупредила, что об их совместном походе в лес не должна знать ни одна живая душа – сплетников в посёлке хватает.
До условленного часа оставалось ещё немного времени, и Аполлон опустился в траву. Откуда-то из кустов выполз уж и скрылся под настилом мостика. Аполлон уже знал, что змеи с двумя жёлтыми пятнышками на голове, которые ползают по посёлку как домашние животные, совершенно безобидны. Мало того, если верить местным жителям, там, где водятся ужи, нет гадюк, поскольку эти два представителя змеиного рода вместе никак не уживаются. А посему Аполлон, чувствуя себя под защитой пресмыкающегося телохранителя, во весь рост растянулся в траве и, пригретый утренним солнышком, задремал.
– Здравствуйте!
Аполлон подхватился, лупая глазами.
Возле него стояла Маша с пузатой матерчатой сумкой в руке и смотрела на него критическим взглядом.
– Здравствуйте, – произнёс, наконец, Аполлон, вставая.
Только сейчас Аполлон заметил, какая Маша хорошенькая. Спортивный облегающий костюм был ей к лицу, подчёркивая тоненькую, ладно скроенную фигурку. Белые кроссовки игрушечного размера и скромный платочек, повязанный очень симпатично, как-то даже кокетливо, поверх волнистых русых волос добавлял очарования в облик этого строгого создания.
– Аполлон Флегонтович, вас никто не видел, когда вы сюда шли? – озабоченно спросила Маша.
– Кажется, никто, – слегка поколебавшись, ответил Аполлон. – Во всяком случае, я никого не видел.
– Это хорошо. А вы никому не говорили, что идёте со мной за земляникой? Как мы договаривались…
– Ну что вы, Мария Ивановна, конечно, никому.
– Это хорошо, – успокоилась Маша. – А то сплетен не оберёшься…
Она снова оглядела его критическим взглядом.
– И вы, что, Аполлон Флегонтович, собираетесь в таком виде идти в лес?
– В лес. А куда же ещё?.. Или мы ещё куда-то пойдём?
– Это куда ещё? – в голосе Маши послышалась тревога. – Только в лес. Да вот в таком виде вас там комары заедят. А на ноги нужно надевать закрытую обувь – в лесу змей полно… Вы б ещё босиком пришли… А во что вы будете собирать ягоды?
Аполлон достал из кармана шорт пластиковый пакет.
Маша удручённо покачала головой.
– С этим по грибы, ещё куда ни шло… А из земляники у вас конфитюр получится… Ох, не догадалась я проинструктировать… Хорошо, хоть догадалась лишнюю банку взять… И мазь от комаров…
Она достала из сумки литровую стеклянную банку, закрытую пластиковой крышкой, протянула её Аполлону. Тот положил её в свой пакет и поблагодарил с некоторой долей насмешки в голосе:
– Спасибо, Мария Ивановна! Вы очень любезны. Чтобы я без вас делал?
– Вы что, никогда в лес по ягоды не ходили? – не обращая внимания на слегка ёрнический настрой собеседника, спросила она. – И где вы только выросли?
– В Массачу…
Аполлон осёкся, озабоченно взглянув на девушку, затем нашёлся:
– В Мясочуевке.
– Какое-то странное название у вашей деревни… Где это? У вас что там, леса нет?
– Нет… Это под Закидонском.
Судя по всему, вопросы свои Маша задавала всего лишь из вежливости, и её мало интересовали всякие Мясочуевки и Закидонски. Ей, замужней женщине, и без этих географических тонкостей забот хватало.
– Ну ладно, пошли, – сказала она и ступила на мостик.
Следуя за ней, Аполлон непроизвольно переключил всё своё внимание на её круглую упругую попку, которая дразнила его воображение, гармонично вписываясь своими соблазнительными движениями в красивую лёгкую походку молодой женщины.
Они пересекли мостик, свернули с тропы и углубились в лес. Голые ноги Аполлона тут же атаковали эскадрильи комаров. Аполлон интенсивно захлопал ладонями по ляжкам.
Маша достала из сумки мазь, протянула тюбик Аполлону.
– А я вам что говорила? Вот, возьмите.
– Спасибо, Мария Ивановна! Спасительница вы моя!
Пока Аполлон намазывался, Маша оглядывалась по сторонам и как бы рассуждала сама с собой:
– И чего это вы надумали за земляникой идти? Наших мужиков за ягодами никакими коврижками не заманишь. Вот порыбачить, это они любят. День и ночь на речке пропадали б.
– Ягод захотелось… Витаминов… – тоже как бы самому себе пробурчал Аполлон.
Они вышли на просторную поляну. Маша сразу же наклонилась, и у неё в руке каким-то чудодейственным образом оказались красные спелые ягоды.
– Посмотрим здесь, – сказала она, выпрямляясь. – Может, ещё никто не побывал…
Она снова присела, разгребая кустики земляники и осматриваясь по сторонам.
– Будем собирать здесь пока, – вынесла она окончательный вердикт.
Она достала из сумки бидончик, а сумку положила на траву. Следуя её примеру, Аполлон достал банку, присел на корточки и осмотрелся. Что-то не очень-то ягоды видны. К нему подошла Маша.
– Вы, Аполлон Флегонтович, раздвигайте кустики… Видите, вот они ягоды – снизу растут…
Маша ловко и быстро наполнила свою миниатюрную ладошку ягодами, ссыпала их в бидончик. Она собирала ягоды не на корточках, а наклонившись и слегка согнув колени. К такой позе Аполлон ну просто никак не мог оставаться равнодушным. Тем более что после болезни и нового воздержания организм обновился, или возродился, как там Лэрри выражался?, на все сто процентов, и требовал выхода скопившейся энергии.
Аполлон срывал ягоды и отправлял их в рот, как привязанный следуя по пятам Маши, и поглядывая украдкой на её руки, лицо, а с особым вожделением, конечно, на попку, дразняще покачивавшуюся у самого его лица.
Маша, увлечённая собиранием ягод, даже не замечала, что Аполлон как привязанный следует в её кильватере, чуть ли не тыркаясь носом ей между ног.
Солнце светило сквозь деревья, пели птички, и звон комаров уже не казался таким противным.
Наконец Маша выпрямилась. Её бидончик наполовину был заполнен.
Аполлон тоже встал. Донышко его банки было едва прикрыто ягодами.
Маша посмотрела на банку Аполлона, прыснула:
– Да-а-а…
Аполлон сглотнул слюну: «Чёрт, да она, оказывается, чертовски мила, эта кобра!»
Маша огляделась, снова посерьёзнев.
– Похоже, здесь мы уже всё подчистили…
Аполлон, разминаясь, сделал пару круговых движений туловищем, поморщился.
– Устали с непривычки, Аполлон Флегонтович? – заботливо спросила Маша. – Тут где-то скамейка была…
Она прошла к краю поляны остановилась, озираясь. Аполлон подошёл к ней.
– Нет, я перепутала, скамейка в другом месте… на другой поляне… А вон бревно…
Они подошли к лежавшему в траве толстому бревну и сели.
– Отдохнём немножко и пойдём в другое место, – сказала Маша. – Пить хотите?
Она достала из своей сумки пластиковую бутылку с квасом, открыла, протянула Аполлону. Тот сделал несколько глотков и вернул бутылку.
Пока Маша не спеша пила, Аполлон смотрел на её профиль, и в нём возрастало желание близости с этой молодой женщиной. Каким-то непостижимым образом в ней уживалось несколько противоречий, которые по отдельности могут быть тормозом, но, собравшись вместе, превращаются в магнит.
Маша закончила пить, поставила на место бутылку, посмотрела на росшую прямо перед ними большую липу.
– Это липа… По латыни: тилия кордата, – как-то задумчиво сказала она.
– Откуда вы знаете, как будет по латыни? – с удивлением взглянул на неё Аполлон.
– Я недавно институт закончила, – улыбнулась Маша. – Педагогический. Заочно. География-биология… А в школе я уж шесть лет работаю. Начинала, правда, в Ломовке, там восьмилетка. Как сама школу закончила, так и устроилась. Учителей в деревне не хватает…
– И что, ученики слушаются такую… хрупкую учительницу? – спросил Аполлон.
– Попробовали б они не слушаться! Я им спуску не даю! А то сядут на шею и ножки свесят.
– Что, боятся?
– Нет. Уважают!
– А муж ваш, Мария Ивановна, похоже, вас боится… И за что это вы его из дома выгнали?
– Да я б его вообще убила, да жалко Илюшку сиротой оставлять… Я слышала, что он у вас живёт?..
– Ночевал как-то… – уклончиво ответил Аполлон. – А что ж ему делать, если жена родная ни за что, ни про что из дома выгоняет?
– Ни за что, ни про что?! – возмущённо воскликнула Маша. – А то вы не знаете, Аполлон Флегонтович!.. Вот у вас и жены нет, и, я не слышала, чтоб невеста была, а вы что-то не позарились на эту… – она запнулась, подбирая для ушей морально безупречного человека слово поделикатнее, затем язвительно произнесла: – Катеньку…
– А может, я просто занят тогда был.
– А они, кобели, не были заняты?! Что аж котёл взорвался!.. Так что, не надо… Если вы человек порядочный, так оно сразу видно.
– А может, вам наврали-то про Васю вашего, а вы и уши развесили, – продолжал добросовестно «играть на дудочке» Аполлон.
– Если б наврали, то котёл бы не взорвался, – она помолчала, раздумывая. – Или взорвался вместе с ним… Он же там должен был быть. Где ж его тогда черти носили?.. Нет, Аполлон Флегонтович, не надо его выгораживать. Все вы, мужики, кобели!
Маша посмотрела на Аполлона с решительной убеждённостью, и тут же, как бы извиняясь, добавила:
– Ну, кроме вас, конечно… Никакой ответственности и чувства долга, – в её голосе снова слышался возмущённый крик души, ищущей справедливости. – Вообще, я не понимаю, как это можно от живой жены – к какой-то… – она снова запнулась. – Что я, страшная какая?
Аполлон посмотрел с улыбкой прямо в её широко раскрытые глаза, в которых читалось искреннее недоумение.
– Ну что вы, Мария Ивановна?! Вы очень даже симпатичная… красивая… А фигура у вас какая!
Маша смущённо зарделась, и отвела взгляд в сторону.
– Я ему никогда не изменяла, – тихо сказала она с обидой в голосе. – Никогда у меня даже и мысли такой не было!.. А таких женщин, у которых нет своих мужей, вот они чужих и отбивают, я вообще презираю!
– А если замужняя женщина соблазняет чужого мужчину? – задал провокационный вопрос Аполлон.
– Да это ещё хуже! Изменять мужу?! Да никогда в жизни!..
Маша вдруг подскочила, машинально проведя рукой сзади, пониже талии.
– Ой, меня что-то укусило!
Она оглянулась назад и побледнела. В метре позади них небольшая, коричневого цвета, змея, грациозно извиваясь, скрылась в траве.
Маша привстала. На её лице был испуг, граничащий с паникой.
– Медянка… – как-то отрешённо проронила она.
– Что, ядовитая? – спросил Аполлон.
– Да-а-а… – в её голосе слышалась обречённость. – Пострашней гадюки…
– Нужно скорее что-то делать! – заявил Аполлон с решимостью. – Какая первая помощь при укусе? Вы, Мария Ивановна, как биолог, должны знать.
Она растерянно посмотрела на него.
– Нужно отсосать кровь вместе с ядом из укушенного места… У кого дёсны крепкие…
– Я на свои никогда не жаловался. Давайте отсосу. Куда она вас укусила?
Маша испуганно посмотрела на Аполлона. В её глазах был неподдельный ужас. Она молчала, готовая вот-вот расплакаться. Аполлон невольно отметил, как она была прелестна в своей беззащитности.
– Так откуда отсасывать? Мария Ивановна, нельзя терять время. Вы же знаете: в таких случаях промедление смерти подобно!
– Оттуда… – еле слышно проронила она.
– Так откуда – оттуда?
Маша испуганно-стыдливо смотрела на Аполлона, боясь назвать укушенную часть своего тела – в её мозгу схлестнулись мораль в союзе со стыдливостью и рассудок, и, похоже, стыдливость брала верх.
– Из попки, что ли? – догадался Аполлон.
Маша обречённо кивнула головой.
– Господи, Мария Ивановна, стыдиться потом будете! – искренне возмутился Аполлон. – Илюшка же сиротой может остаться.
– Да-а-а… – совершенно подавленно протянула она.
В её глазах блестели слёзы.
Аполлон взял безвольно опустившую руки Машу за талию и бесцеремонно развернул к себе задом. На правой ягодичке, в самом низу, поближе к расщелине, покоилась, зацепившись лапками за ворсинки ткани, раздавленная пчела. Аполлон некоторое время задумчиво смотрел на умершее в страшных муках насекомое, затем сковырнул его ногтем.
Маша вскрикнула.
– Что, здесь? – спросил Аполлон.
– Да-а-а.
Аполлон хмыкнул про себя. На его лице появилось озорное выражение.
– Да, видны дырки от зубов… Так, насколько мне известно, отсасывать нужно с обнажённого организма. Больная, снимите, пожалуйста, брюки.
Маша начала медленно приспускать брюки.
– Только вы отвернитесь, Аполлон Флегонтович… Так стыдно… Ой, что ученики подумают… Мамочка-а-а…
Видя её нерешительность, Аполлон поспешил успокоить бедную девушку:
– Да я уже глаза закрыл… И уши заткнул.
Маша спустила брюки на бёдра, при этом стыдливо натягивая ещё выше трусики.
– Так не пойдёт, Мария Ивановна, – Аполлон уже чувствовал себя хозяином положения. – Нужно всё снимать. Или вы умереть хотите? А Илюшка? Ребёнок же сиротой останется.
Аполлон присел позади Маши, и сам медленно стянул вниз трусики, преодолевая вялое сопротивление её рук. Почувствовав шелковистую кожу под своими пальцами, увидев идеально круглые упругие половинки, он переполнился нежностью к несчастной молодой женщине. Осторожно поцеловал её в слегка покрасневшее ужаленное место. Маша вздрогнула, затаив дыхание, затем замерла. Её ягодички сжались, инстинктивно напрягшись.
– Расслабьтесь, больная. Полный релакс. Вы же прекрасно знаете: малейшее усилие сильнее разгоняет кровь, а, значит, и яд.
Прелестные ягодички расслабились, и Аполлон коснулся губами пострадавшего места, лаская его почти одним дыханием, затем в упоении впился в него горячим ртом, обхватив Машу одной рукой за живот, а второй взявшись за «здоровую» половинку попки. Пальцы Маши легли поверх этой руки, слабым усилием пытаясь её сдвинуть.
Аполлон отстранился, нежно поцеловал розовое пятнышко. Начавшийся процесс требовал продолжения.
– Так много не насосёшь. Неудобно… Мария Ивановна, встаньте, пожалуйста, на колени.
Маша послушно опустилась на колени, плотно сжав бёдра.
– Опуститесь на четвереньки, чтобы попка получше оттопырилась, – продолжал командовать Аполлон.
– Ой-й-й, Аполлон Флегонтович… Мне-е-е… сты-ы-ыдно…
– Расслабьтесь, Машенька, всё хорошо… Вы прелесть… У меня закрыты глаза… Я ничего не вижу… – как заправский экстрасенс, убаюкивающим тоном, успокаивал её Аполлон.
Маша опустилась на локти в траву, отставив попку кверху, прогнулась в животе.
– Вот так, моя хорошая… Всё будет хорошо… Начинаю отсасывать яд, – Аполлон жадно пожирал глазами восхитительную попуську, не забывая при этом заботливо отгонять от неё комаров.
Он снова присосался к Машиной попке, взявшись рукой за ягодицу. Большой палец его руки медленно заскользил по упругому полушарию и постепенно погрузился в расщелину между ягодиц. Ягодицы несчастной девушки конвульсивно сжались, затем снова расслабились. Она даже не догадывалась, что этим стыдливым движением провоцировала своего «спасителя» на неудержимую нежность, которая, в свою очередь, вызывала неуёмную страсть.
– Ой-й-й… Как мне стыдно… – слова девушки прерывались всхлипываниями. – Вы не смóтрите?.. Как же сты-ы-ыдно…
Аполлон отстранил голову от её попки.
– Ну как я могу смотреть? Вы что, мне не доверяете?.. Ничего, Машенька, милая, зато будете жить.
Он снова продолжил увлекательный чувственный процесс спасения покусанной. Постепенно его губы переместились к расщелине между ягодиц. Он уже не сосал, а делал нежные поцелуи самыми кончиками губ. Раздвинул соблазнительные половинки пальцами, коснулся кончиком языка горячей пахучей промежности.
– Смотрúте, не проглотите… Выплюньте… Ой-й-й… Сты-ы-ыдно… О-о-о… Так… О-о-о… М-ма-а-амочка…
Маша начала постанывать. Она и сама не заметила, как возбудилась, и уже не отдавала себе отчёт, происходит всё это с ней наяву или во сне.
– Я не брезгливый, Машенька, – промурлыкал Аполлон, обдавая её припухшую от возбуждения плоть своим горячим дыханием.
– При чём… тут… брез… брезгли-и-и… О-о-о… брезгли-и-ивость… Это же… яд… О-о-о…
Аполлон ещё держал себя в руках.
– А-а-а… Да-да… Я уже выплюнул. Вот ещё контрольный плевок. Тьфу, – он сплюнул нарочито громко.
Но Маше уже было безразлично, сплюнул он или нет. Она уже забыла, что только что находилась в двух шагах от смерти. Говорят, в такие минуты все чувства обостряются. Стыдливость, сменившая чувство страха, уже сдалась на милость страсти и вожделению.
Голова Аполлона размеренно двигалась в углублении между Машиных ягодиц, язык скользил снизу вверх и обратно, трепеща по бугорку клитора, по маленьким розовым лепесткам, по нежной завязи заднего прохода.
«Эх, Вася, Вася, – мелькнуло на мгновение в голове у Аполлона, – не такая уж и сволочь жополиз… коли кобру может превратить в пушистую киску… Факиру такое не под силу».
Маша уже делала ответные движения, покачиваясь взад-вперёд и сладко постанывая.
Аполлон сомкнул губы вокруг клитора и втянул его в рот, лаская при этом кончиком языка его головку.
Маша вдруг напряглась, выгнулась вверх, снова прогнулась в пояснице, замерла, затем конвульсивно задёргалась, издав пронзительный протяжный крик.
Аполлон ослабил хватку пальцев, нежно поглаживая ими ещё продолжавшие слегка напрягаться и расслабляться ягодички. Его локоть торкнулся в бревно. Аполлон сделал последний нежный поцелуй в истекающую соком горячую благоухающую плоть, повернул голову. «Бревно… Сам ты бревно, Вася… Вернее, чурбан». Он осыпал нежными поцелуями раскрасневшиеся полушария.
– Ну, вот, Машенька, солнышко, опасность миновала… Пососу ещё немного, для надёжности.
Он бережно поцеловал Машу в одну ягодицу, во вторую, заботливо отгоняя от них комаров. Его губы заскользили по всей её попке.
Маша расслабленно опустила животик, отставив вверх попку. Она ещё слабо постанывала, отходя от небывалого наслаждения.
– Ну как, Машенька, полегчало, моя маленькая? – спросил Аполлон.
– Да-а-а… Как хорошо… А что это было? – удивлённо-наивно спросила она.
– Что, никогда раньше не бывало?
– Не-е-ет…
– Похоже, это оргазм, Машенька… Лучшее лекарство… Вы, как биолог, наверное, знаете, что есть такая штука.
Маша удовлетворённо сладко вздохнула.
– Ну что, ещё пососать, чтоб наверняка? – задал провокационный вопрос факир-врачеватель.
– Да-а-а… Пожалуйста… Аполлон Флегон… Ещё-ё-ё…
В голосе Маши слышалась мольба.
Аполлон снова поцеловал Машу в попку и запустил процесс по новой. Затем расстегнул шорты…
Если бы Вася мог видеть, какое счастливое лицо было у его жены, когда у неё «отсасывали яд», и потом, когда Аполлон, стоя позади неё, делал резкие толчки, от которых она зарывалась лицом в куст земляники, непроизвольно хватая дрожащими от сладкого стона губами спелые ягоды! Если бы он слышал, какой сладострастный крик, от которого переворачивались, кружились верхушки деревьев, играя солнечными лучами, издавало его законное «бревно»!
Когда Аполлон зашёл в магазин, стоявшие у прилавка женщины притихли, бросая на него доброжелательные взгляды.
– Доброго здоровьица, Аполлон Флегонтович!
– Здравствуйте, – улыбнулся Аполлон, становясь в очередь.
– Слыхали, – возобновила прерванный разговор одна из покупательниц, слегка сгорбленная пожилая женщина, – вчерась утром за лесопилкой волк Понурихину козу задрал?
– Да Понуриха отродясь коз не держала, – возразила другая, стоявшая с только что купленной бутылкой подсолнечного масла. – Не Понурихину, а Мотовиловых, и не козу, а телкá.
– Нет, это коза была… Телкú так не кричат… Ох и кричала ж, бедолажная! На всю пробу…
– Значит, то Кузьминичны коза была, – вступила в разговор продавщица Нюня, – на лесопилке только у ней одной козы.
– Я сама слыхала, – поведала горбатая. – Думаю, кто ж это так кричит? Прямо нечеловеческим голосом… Да долго так. Замолкнет, потом опять… Так уже жалостливо… Видно, хорошо драл…
– И откуда только волки взялись? Давно их не было… И по ягоды теперь страшно ходить… Ещё дай мне килограмм сахару, да печенье, какое у тебя есть?.. – продолжала делать покупки обладательница масла.
Аполлон с безучастным видом рассматривал полки, словно разговор о козе и волке меньше всего касался именно его.
Выйдя с покупками из магазина, Аполлон задержался у двери, читая какое-то объявление. Вдруг кто-то хлопнул его по заднице. Аполлон вздрогнул, поморщившись, схватился рукой за задницу, повернулся.
Перед ним стоял сияющий Вася.
– Привет, Американец!
Вместо приветствия Аполлон выпалил:
– Ты что, сдурел?! У меня задница со вчерашнего горит…
Аполлон осёкся. Однако Вася, находившийся явно в прекрасном настроении, заговорщически ему подмигнул:
– Чего это она у тебя горит? Что, вчера в лесу медянка за жопу укусила?
– Нет, – с некоторой тревогой в голосе поспешил объяснить Аполлон, – комары покусали… Меня понос прохватил. Если по-научному, жидкий стул... Почти штанов не надевал… Даже стыдно перед твоей женой было – не успевал подальше отбежать… А что ты такой довольный? – попытался он увести разговор в сторону.
– Что-то она не рассказывала, – ухмыльнулся Вася. – Ладно… Ну спасибо тебе, Американец, выручил! Я вчера вечером барду принёс, а Машка за мной прямо в сарай. Да начала вокруг прямо на цыпочках: «Васенька, да Васенька… Пойдём, я блинов напекла… Со свежими ягодами»… И что ты ей только наговорил про меня? Совсем бабу не узнать. Как будто это я подвиг твой совершил. То, бывало, не допросишься у ней, а эту ночь так сама упрашивала. Только кончу, а ей опять давай… Да как подмахивала!
Вася довольно хмыкнул.
– Да я ей анекдот твой рассказал… Про то, как жену посадили за то, что мужу не давала, – сказал Аполлон, уже окончательно успокоившись.
– Да я ж ей его рассказывал. Она меня только дураком обозвала… Да и дочки у нас нету… – заключил Вася и слегка растерянно посмотрел на Аполлона.
– Ну, теперь будет… Ты ей, наверно, плохо рассказывал, по пьянке.
Вася улыбнулся.
– Это точно. Хорошо был, помнится, поддавши.
– Ну вот… А я ей его в ролях рассказал… И с выражением… Ладно, мне идти надо. Там, Хома, наверно, уже заждался.
Аполлон направился в сторону заводской проходной.
Вася с довольным видом посмотрел ему вслед, затем весело поприветствовал выходящих из магазина женщин:
– Здорóво, бабоньки!
|
|
| Сам себе творец |
2009-02-17 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
Дело было в младшей школе...Завоевав репутацию "больного" не только физически,но и психически,учителя уже не реагировали на мою боль в голове,и в очередной раз отпрсится с уроков оказывался неудачным....
Решил я значит играть по серёзному,подошел к Светлане Витальевне и сказал:
Прошу вас помогите у меня страшно колит живот в облаасти апендицита....реакция была поразительна,-набрали скорую,и увезли,положили на 3 дня на обследование и выяснили что это только подозрение.
Прийдя снова в класс я был звездой,все меня жалели,и жилали здоровья,яж приметил факт соболезнывания и ждал удачного момента,для повторной проверки.
Второй раз был аналогичен.....о чем я с впичитлением расказывал своим друзьям......
На третий раз приехала уже не та машина,и уже конкретно мацали живот......,яж на раслабоне собирался "на недельку в Камарова"..... меня положили в палату с аналогичными мне больными.Мы приятно беседовали,друг друга угощали конфетами,и прощей дрянью......и тут оп!!!!
Заходит то ли женщина,то ли мужчина кг так под 120,и мне первому прямо в жопу делает укол.....и всем остальным.Сказали что витамины колят.....
Через 10 минут я заметил что одушевленая копания тяжело начала дышать,и сладко зевать,на что мой мозк отвечал им взаимностью.
:-)))))))))Проснулся я на операционном столе привязаный бинтами:-)))))))))))))))Зовя на помощь,и признаваясь что я просто имитировал боль,врач ухмылялся и говорил : Не пизди бляттттттть.....О_О я чутли там не усрался.......все мои уговоры еле вяжущим языком оказались напрасными,а пручания,и вырывания со стола обосновались еще одним уколом:-))))
Открыв глаза я почувствывал тяжесть в правом боку,посмотрев туда я увидел пребентованое пузо....БЛЯ......ёпт,довыпендривался.......
Правая рука крепко привязана,левая тоже.....я попросил отвязать медсестру на что она : Закрой рот....или еще укол хочешь?:-О....
И немогу понять чего мне так встать походить захотелось....-
Яж доверяя своему опыту в младших класах врать-сказал:
Хочу писать- а она мне дура горшок под задницу подсовывает.
-Хочу срать-а она мне тазик сует....пиндец короче....
Я осознав что кусок меня уже вырезали смирился и уснул......
Потом же неделю ели-ели ходил,немог пить нормально,есть,срать в конце концов....
Одним слов -ДОВЫЙОБЫВАЛСЯ.
Так что люди,вот вам итог -СИДИТЕ И НЕ ВЯКАЙТЕ. |
|
| iscanderus |
2006-12-14 |
0 |
0.00 |
0 |
|
|
Урбанистическое-жопа-не-знает-какое произведение ч.1 |
|
|
|
|
| |
Жили как-то в один вечер три приятеля со значищами именами в городе похожем на столицу, возможно sewer'ную. Взяли приятелей и назвали: Стоп Глотович, После Мирович и Зачетныщ. У каждого из них была мечта. Стоп Глотович мечтал укусить себя за локоть, После Мирович мечтал жить в Доме, Зачетныщ мечтал остановить телевещание всех существующих в мире телеканалов дабы после этой остановки посмотреть на последние кадры всех телеканалов и сказать:"это последний кадр, это последний кадр...". И вот так, так вот в тот вечер когда они жили и жили не в тот вечер под музыку "такого как Путин чтобы..." у них был кусок мяса, в сущности один, но с двух сторон, похожий на приз, а в соседней комнате жила собака которую все любили. В часы похожих новостей собака зашла в комнату где три приятеля - Стоп Глотович, После Мирович и Зачетныщ смотрели на кусок мяса, в сущности один, но с двух сторон, похожий на приз и зевнувши собака съела кусок мяса, в сущности один, но с двух сторон, похожий на приз. Три приятеля как и все собаку любили, но убить её захотели из-за съеденого ей куска мяса. Решилось сделать это ритуально и прихватив собаку они прозаически поехали на самую большую свалку из всех предназначеных для архаичного складирования мусора города похожего на столицу, возможно sewer'ную.
И вот в тот вечер возможно нынешний как завтрак сегодня они недолго и прозаически со всеми подробностями ехали прихватив с собой собаку для ритуального убиения, ведь она съела кусок мяса, в сущности один, но с двух сторон, похожий на приз. |
|
| iscanderus |
2006-12-21 |
0 |
0.00 |
0 |
|
|
Урбанистическое-жопа-не-знает-какое произведение (full) |
|
|
|
|
| |
Жили как-то в один вечер три приятеля со значащими именами в городе похожем на столицу, возможно sewer'ную. Взяли приятелей и назвали: Стоп Глотович, После Мирович и Зачетныщ. У каждого из них была мечта. Стоп Глотович мечтал укусить себя за локоть, После Мирович мечтал жить в Доме, Зачетныщ мечтал остановить телевещание всех существующих в мире телеканалов, дабы после этой остановки посмотреть на последние кадры всех телеканалов и сказать: «это последний кадр, это последний кадр...". И вот так, так вот в тот вечер, когда они жили и жили не в тот вечер под музыку "такого как Путин чтобы..." у них был кусок мяса, в сущности один, но с двух сторон, похожий на приз, а в соседней комнате жила собака, которую все любили. В часы похожих новостей собака зашла в комнату где три приятеля - Стоп Глотович, После Мирович и Зачетныщ смотрели на кусок мяса, в сущности один, но с двух сторон, похожий на приз и зевнувши собака съела кусок мяса, в сущности один, но с двух сторон, похожий на приз. Три приятеля, как и все, собаку любили, но убить её захотели из-за съеденного ей куска мяса. Решилось сделать это ритуально и, прихватив собаку, они прозаически поехали на самую большую свалку из всех предназначенных для архаичного складирования мусора города похожего на столицу, возможно sewer'ную.
И вот в тот вечер возможно нынешний как завтрак сегодня они недолго и прозаически со всеми подробностями ехали, прихватив с собой собаку для ритуального убиения, ведь она съела кусок мяса, в сущности один, но с двух сторон, похожий на приз.
Недолго поискавши, ведь вечер когда они жыли, они нашли подходящее место для дела, засранцы в деловых костюмах. Место было в основном заскладировано архаично картонными коробками и всевозможными упаковками от еды, как например морская капуста с кониной, и рядом с ненефтяной лужей. Приятели даже немного обрадовались, что они нашли ненефтяную лужу. К неожиданности Стоп Глотович нашел холодильник похожий на телевизор, в котором когда-то жили. После Мирнович сказал:
- Подойдет.
Зачетныщ подошел к холодильнику похожему на телевизор, в котором когда-то жили, и аутентично запихнул туда ещё дышащее животное. Зачетныщ хотел сделать хоть какое оглавление словом действа, а единственным подходящим по его понятиям было бы сказать что-нибудь типа «убить животное», но вроде это уже кто-то где-то говорил и посему он молча сделал шаг назад. Остальные приятели взялись за холодильник со всеми его свойствами (в том числе собакой) и размахнувшись бросили в ненефтяную лужу. Дело было сделано.
Не оборачиваясь назад, они пошли к условному выходу. Каждый из них в разной степени молчал и наверно этот вопрос стоит оставить на восприятии. Немного не доходя до условного выхода, рядом с которым идейно находилось их транспортное средство, один из них остановился чем вызвал цепную реакцию и После Мирнович с другим приятелем остановились. Остановившийся смотрел себе под ноги с секунды семь и после статичных размышлений поднял предмет, который оказался близок к его ногам. Это была открывашка в выглядевшая совсем новой. Не рассматривая предмет, он положил его в карман и молча пошел к условному выходу, что сделали и остальные.
Выйдя через условный выход, эти герои не нашли своего транспортного средства, зато рядом было другое (на нем они собственно говоря и поехали).
На 48 минуте поездки обратно они начали вспоминать, как они ехали на самую большую свалку из всех предназначенных для архаично складирования мусора города похожего на столицу, возможно sewer’ную: дорога тогда была пустой, только три фонаря проехало справа и в принципе относительности единственно примечательным было даже не то что собака совершенно спокойно всё воспринимала как монах на военном параде, а тот рекламный, что ли, щит, плакат совсем не ржавый снизу с надписью: «наши дороги самые дорожастые дороги, нам эти дороги позабыть нельзя»…
…И вот они вообщем и вернулись в свой административный центр, где находится их место проживания как хона отдыха. Но когда они стали ехать и смотреть по сторонам более внимательно оказалось что они въезжают на танке в пост-урбанистическую деревню.
С дальнейшим продвижением в глубь один из приятелей стал терять уверенность в чем-либо и к тому же он вёл эту машину, а посему ещё другой приятель был безразличен, а другой приятель только воодушевлялся пермоментно начиная с их въезда и когда один приятель остановил машину другой его заменил, но один приятель не пропал – он сидел и даже почти не смотрел по сторонам. Пост-урбанистическая деревня может исчерпывающе без событий описана так: особые сооружения особого типа особого времени, но с люками в стенах.
Когда танк остановился, оказалось что он дальше не поедет потому что: никто не сможет его толкнуть дальше и просто не поедет. Приятели вылезли из танка; рядом было не много людей, но на них смотрели, тогда один приятель решил что-нибудь сказать: «Камни разъедают корни как консервы и у нас такие камни, я бил бутылки, продвигаясь сюда, и две из них открыл с помощью вот этого предмета, но ничего для вилок не накопил, и теперь лишь отраженья цвета мокрого асфальта».
Какой-то человек выбросил из окна дома графин, в квартире его соседа хозяин, опираясь локтями о стол, смотрел телевизор.
|
|
| Maluma Tekete |
2004-06-12 |
26 |
4.33 |
6 |
| |
|
| |
От размягченья мозга – Купорос-Е,
Зелёным скрасит житие твое,
И пусть зажгут все лампы,
И официанты
Швыряют брильянты в большой унитаз –
Так и было, так и будет ещё не раз…
Пикник & Секта МО – «Пить электричество», 1998
Рахмат Рашиду за полинезийскую идею!
УНИКАЛЬНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ (ВСЕМ-ВСЕМ-ВСЕМ):
United Galaxies & Anima Mundi объявляют о начале акции «Мультитехнологическая Анимационная ГолографИЯ (РаскрУтка ЛунЫ)».
Вашему вниманию:
1. Ироикомический сериал с элементами феерии, раб. назв., aka парт. кл., «Дикая Доза»…
1а. ПилОтная фильма - рнпк «И-2. Ответная Вмазка, или Что Такое Весна»…
Key-Key, Moro!!!
|
|
| Maluma Tekete |
2004-07-17 |
5 |
5.00 |
1 |
| |
|
| |
Предлагаю принести смерть и скуку в жертву друг другу – чтобы скука умерла, а смерть заскучала. |
|
| Вафень |
2005-10-09 |
29 |
4.83 |
6 |
| |
|
| |
Мне казалось, что я нахожусь в каком-то странном сне. Все вокруг было гротескно преувеличено - кочки стали горами, лужи – морями. Но думать-гадать не хватало времени. Отбросив сигарету, казалось, намертво приросшую к губам, я тут же закурил новую и, вытащив ключ, вставил его в замок. Ключ отвратительно заскрежетал и первый приступ страха холодными пальцами оживил эскадрон мурашек, бросившийся в атаку на мою незащищенную спину. Тем временем ключ все скрежетал и скрежетал, поворачиваясь в замке. Скрежет этот мог бы разбудить даже мертвеца. В моей голове пронеслись черно-белые картинки: моя жена отдыхает после работы, преодолевая очередную страницу Ирвина Стоуна, но внезапной бурей громыхание железного ключа в металлической замочной скважине и рык моего (несвежего?!) дыхания, отвлекают ее, не давая сосредоточиться, не позволяя нормально провести время, отрывая от книги, бросают, швыряют в море раздражения. Отвратительно скрипит дверь, и я тяжело вваливаюсь в квартиру, неся с собой уличную Грязь. Я разбрасываю ее своими ногами, она каскадами осыпается с подошв запыленных ботинок и оседает, покрывая все вокруг тончайшим вредоносным слоем. Я – огнедышащее мерзопакостное чудовище, извергающее из себя звуки приветствия. Я просто не должен существовать. В руках я сжимаю некие растения, которые, вскоре увянут, образовав Мусор, который, в свою очередь, еще больше Загрязнит окружающее пространство.
Пепел с сигареты чудовища падает в инструментальный ящик, но оно даже не замечает этого, так как занято вешанием куртки на крючок. Это уже переходит всякие границы, и тонкая гармония падает, словно под ударами кулаков киборга-убийцы. ВЕШАЛКА существует для вешания куртки, а не какой-то пакостный не предназначенный для этого хилый жалкий убогий Крючок. Тонкая гармония, еще недавно ионизировавшая воздух, наполняя его благоуханием индивидуальной радости, внезапно рвется с глухим треском, как старая простыня, которую определили на половые тряпки. Чудовище, мимоходом пнув половую тряпку, Аккуратно уложенную в отведенное ей Место, пытается совершить ритуал заключения в объятия, даже не вымыв руки с мылом. Микробы, словно блохи, вскакивают с насиженных мест и впиваются в незащищенную кожу… Это должно быть немедленно остановлено, или мир, как шарик ртути, укатится в угол и сгинет в щели между паркетными досками. Однако, остановить варвара не просто. Он продолжает ходить по квартире, курить и каждый раз микроны пепла Загрязняют поверхности, до того бывшие девственно-чистыми. Монстр выволакивает из-под раковины мешок с мусором, и он трясется, готовый извергнуть из себя содержимое в любой момент времени, так как Монстру плевать на аккуратность. Он озабочен только своим внутренним миром, которым он дышит, не взирая на то, что воздух уже пропитала пыль.
Я пугаюсь каждого звука, мне кажется, что я в любую секунду способен совершить непростительную ошибку. Мне уже не хватает воли для неких желаний, терзавших меня в далеком прошлом. Я погружен в планирование. Вот я беру мусорный пакет. Предельно аккуратно вынимаю его. Это отнимает почти все жизненные силы. Процесс трудоемок, но стремление исполнить все правильно подстегивает меня и я, дыша сквозь стиснутые зубы, миллиметр за миллиметром волоку его на свет. Я улыбаюсь от удивления. Это не издевательская улыбка, это изумление паралитика перед открывшимися горизонтами после внедрения в его плоть стальных механических нервов. Я нервно оглядываюсь на посуду – мыть ее или не мыть? Чем мне может грозить то или иное действие? Этого я знать не могу. То есть могу, но не хочу, потому что боюсь. Я давно боюсь криков. Когда приводят нового больного, он обычно кричит в коридоре и эхо, отражаясь от стен, гулко перекатывается по зданию. Доктор приходит каждый день, и я рассказываю ему о страхе. Я рассматриваю его халат. На нем не хватает пуговицы. Я шепчу ему: «будьте осторожны – пуговицы нет. Подумайте об этом»… Но он только улыбается, и эта улыбка напоминает мне какие-то летние дни, когда я шел где-то в грязных рваных джинсах… И я трясусь, и слезы выступают у меня на глазах… Я плачу, хотя мужчины не плачут… Я несу мусор, пытаясь осознать, верно ли я поступаю – вдруг мешок еще не полон и последует наказание… Ведь мешок стоит денег… Далеко наверху, над головой, чертит линию самолет. Линия расплывается, ее уже разметало по небу. А мне так хочется соединить ее в одно целое. Или хотя бы полностью очистить небо от этого белого дыма… Что-то не так… И, запрокидывая голову, я хватаю пальцами реактивный след, и удивляюсь, что в разжатом кулаке нет ничего, кроме чистого воздуха. А время потихоньку разглаживает бледно-голубое небо, и от следов самолета не остается и следа…
|
|
| Чантуридзе А. и Нуреев Шамиль |
2004-12-24 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
Автор навязчивой идеи - Нуреев Шамиль,
Реализация - Чантуридзе Андрей. |
|
| Леонид Самойлов |
2009-07-28 |
5 |
5.00 |
1 |
|
|
Удивительные приключения оборотня в погонах |
|
|
|
|
| |
В одной большой стране. В одном огромном мире среди нас обычных людей мы можем наблюдать еще один вид - это оборотни в погонах. Среди этого многочисленного вида есть большие и страшные. У них огромные серые волосатые лапы, и промышляют они шантажом, рэкетом, убийством, фабрикацией доказательств и обвинений.
Также есть и среднего росточка у них поменьше аппетит, но все же им то же хочется кушать. Но чаще всего они маленькие, а их, поверьте, мне очень и очень много. И этот крошечный вид встречается слишком часто, и кушают они маленькими порциями, но бесконечное число раз. Так вот жил был, поживал один малюсенький оборотень, но такой прожорливый. И была у него волшебная палочка, он любил называть ее магическим жезлом. Изо дня в день выходила эта крошка на алмазную дорогу и как фея озорница махала своей палочкой из стороны в сторону. Огромные железные кони останавливались как вкопанные, едва завидев ее. Тогда важная кроха подходила к коню и что-то нечленораздельное пропищав, собирала дань со всех кого только могла. И в один прекрасный солнечный день старшие оборотни привезли нашей крохе чудо подарок, огромный черный пистолет. Кроха так обрадовалась, что кроме магического жезла у нее теперь еще и оружие есть и давай стрелять на право и налево в железных коней. Но, наверное, из-за того, что игрушка новая он не часто попадал в цель, но все же попадал. Крохе, конечно, хотелось отстрелить всех но, увы, и кони не были далеко не дураки. Они, не сговариваясь, решили друг другу помогать. Они скакали и подмигивали друг другу, после того как проезжали крошку тем самым предупреждали, что тише-тише не гони… крошка рядом. Но и этого было мало нашей крохе, и тогда он попросил начальство научить его пяти самым магически-коварными способам подстав и разводов лошадок.
Первая подстава называлась, фокус с алкотестером - это была, самая могущественная из подстав самая хитрая. Кроха со своими друзьями останавливали первую лошадку и предлагали ей дунуть в «левый» алкотестер, всегда настроенный на «пьяный» результат. После чего кроха лошадкам предлагал «разойтись по-хорошему» Нередко это срабатывало точнее даже слишком часто. Но если конь стоит на своем то ему с некоторой задержкой все же подносят настоящий аппарат. Но…Результаты повторной экспертизы под разными предлогами не показывают. Вот, мол, чек распечатаем, тогда и ознакомитесь товарищ конь. А на чеке — приговор, согласно которому трезвая лошадь лыка не вяжет. Фишка в том, что врачебно-милицейский тандем распечатывает результат предыдущего, а не последнего замера “выхлопа и пока наша кроха ведет с жертвой задушевные беседы после первой продувки, его друзья медики готовятся к повторному тесту на нормальном приборе. И как только видят, что кроха с лошадкой к консенсусу не пришли, тут же дуют перегаром в алкомер. Через пару минут этот прибор суют в рот жертве. А чуть позже обнародуют результат продувки, сделанной в момент отсутствия коня. В один прекрасный день кроха как-то забыл взять его. Взмахнул он волшебной палочкой и остановил старенькую усталую лошадку и говорит он ей: «да вы батюшка пьяны». А лошадка взмолилась и говорит: я абсолютно трезва просто я не спал сутки, еду тысячу верст. Тогда кроха вспомнил, что алкотестера то у него с собой нет, но не растерялся кроха, снял шапку и сказал лошадке: «дыхни». Лошадка посмотрела сначала на шапку, потом на крошку и говорит: «вот это у тебя аппарат». Но дышать не стала. И пришлось крохе его отпустить, но впредь он вынес урок, что все свое надо носить с собой.
Вторая подстава называлась «скорая помощь» В левый ряд магистрали вливается патрульная машина, и какое-то время спокойно едет за жертвой. А затем неожиданно врубается «светомузыка». Лошадка не то что быстро перестроиться в сверхплотном потоке не может — даже понять, в чем дело, не успевает, а его уже просят к обочине.
Подстава третья коварная вещь «встречка» по требованию. Кроха работал по заранее хорошо отработанной стандартной ситуацией: эвакуатор, чтобы забрать с узкой улочки неправильно припаркованную лошадь, останавливается во втором ряду, полностью перегораживая дорогу. Чтобы не создавать затор, эвакуаторщик жестом показывал коню: мол, чего стоишь, аккуратно объезжай меня по встречной. Но как только пара коней пересекает сплошные линии, эвакуатор начинает медленно двигаться вперед. А объезжающие его лошади попадают в руки притаившегося крохи: «Ну что же вы по встречной катаетесь. Ах, это вы эвакуатор объезжали... Только на видеозаписи видно, что вы его не объезжали, а обгоняли здесь же ясно видно, что он двигался».
Подстава четвертая: операция «красный семафор» для наибольшей правдоподобности кроха стал привлекать к работе на заброшенных переездах гастарбайтеров. Они делают вид, что ремонтируют переезд. При этом семафор мигает красными фонарями. Когда собирается очередь коней, один из рабочих жестом показывает лошадкам, чтобы те проезжали, поскольку семафор не работает. А за переездом, чуть поодаль, стоит наша кроха, доходчиво объясняющая, сколько это стоит «без протокола».
Подстава пятая самая страшная и прибыльная… подброс. Кроха с друзьями останавливает лошадку под любым предлогом, проверяет документы, просит открыть багажник, показать копыта, бардачок все осматривает. Ничего не обнаружив, возвращает документы и желает счастливого пути. Лошадка выдохнув отъезжает, а через несколько метров ее снова останавливает наша кроха и откуда ни возьмись извлекается сверток с непонятным порошком. Ну а дальше — как договоришься
И вот росла крошкина палочка не по дням, а по часам… и пузико крошки то же росло. А кровожадным он был таким по тому, что ему надо было делиться с начальством, но все же хотелось ему только себя кормить. Хотя крошка и понимал, что он делится из своей же корыстной цели ведь, если крошка попадется на взятке, начальник поможет ему выбраться из неприятной ситуации.
В один прекрасный солнечный день кроха как, обычно вооружившись алкотестером, вышел на большую дорогу.
Вечером его начальник пригласил его и ещё нескольких подчинённых отметить юбилей в кафе Лесное, что в пяти десяти вёрстах от магического кольца окружающего первопрестольную столицу всея Руси. Кроха знал, что его начальник очень любит подарки и поэтому решил брать мзду с лошадок в двойном размере.
Начальнику своему кроха решил подарить чудо коробочку басурманской фирмы sony, суть коробочки заключалась в том, что в нутрии сидел хитрый маленький демон, который умел рисовать цветные движущиеся картинки и запоминать звуки вокруг.
В начале всё шло как по маслу и кроха сумел собрать дань уже с трёх лошадок подряд.
И вот увидел он еле плетущегося дряхлого коня с провинциальным Новгородским клеймом, а на коне мрачный старичок в чёрном плаще и с перевёрнутой звездой на груди.
Кроха взмахнул чудо жезлом и конь остановился у обочины, ну подумал кроха, много я с него не сдеру, но как говориться с миру по нитке.
У странного старика с документами всё было в порядке и кроха, не долго думая, решил проделать свой старый фокус с алкотестером.
Как ни странно старик не упирался, уплатил мзду и лишь сказал на прощанье.
- Оборотню в прок, самому платить оброк.
Крохе стало как-то не по себе от противного старика, но покурив и глотнув из фляжки Рижского бальзаму он быстро пришел в себя и продолжил свой тяжкий труд.
Под вечер, когда окончилось крохино дежурство он заскочил домой, помылся, переоделся и предварительно зайдя в лавку кудесника за чудо коробочкой, поскакал в кафе Лесное, что в пятидесяти верстах от МКАДа. А в кафе уже во всю шла потеха, стол ломился от яств, толстый грузный полковник восседал во главе стола дубового, прислуживал ему холдей из племени басурманского.
Посреди кафе был подиум с шестом стальным, а вокруг столба того девки полуголые срамные танцы плясали.
В перерывах между танцами девки подходили к столу дубовому да давай тереться о добрых молодцев, ГИБДДшников, да всё больше вокруг полковника увивались, на коленки ему усаживались, тёрлись об него опопием. Он девкам за то в трусы срамные, да что там нитки какие то, а не трусы, зелёные бумажки засовывал, с изображением царей иноземных.
Вот и кроха приехал на пиршество, полковник завидя его заулыбался, подарок принял и указал место средь сослуживцев, где присесть ему полагается.
Весело гуляли, добры молодцы ГИБДДшники, здравицы весь вечер произносили за своего начальника, что бы быть ему генералом, а то и фельдмаршалом.
Дело клонилось к ночи, уж самые нетерпеливые похватали девиц срамных да отволокли их в домики деревянные, что построены были вокруг кафе, специально для утех любовных.
Но ещё бурлило веселье, вот и салют пустили, пятьдесят пять раз палили, по количеству лет юбиляра. Пробили часы полночь, все уже перепились, зелена вина и кроха, в том числе. Никто уже и лыка не вяжет. Как вдруг стали происходить с крохой изменения, да и не только с крохой, а со всеми добрыми молодцами ГИБДДшниками, стали руки и ноги у них в волчьи лапы обращаться, а лица в собачьи и лисьи морды, стала у них шерсть расти, и жажда крови проснулась. И вот уже кроха это не кроха, а серый волк.
Ощетинился и увидел только, как хохочущий морок старика в чёрном плаще промелькнул, а потом давай они всей стаей метаться по избе, рвать в клочья девок срамных, тот волк, что самый грузный, вожак их полковник уже на лисичку взобрался Галину Павловну лейтенанта младшего, и давай еть её голубушку. А сам кроха крови жаждал и за прислужником перепуганным погнался, тот на двор кроха за ним, за сарай загнал, зажал в углу и с прыжка горло ему перегрыз. Сладкая кровь у прислужника таджикского, рвёт ему кроха кишки, лапами себе помогает, чавкает от наслаждения.
Затем всё как будто померкло, кроха очнулся в больничной палате привязанным к койке, на соседних койках он увидел своих сослуживцев в таком же положении, как и он сам.
А московские газеты уже раструбили на всю столицу о том, какое зверство произошло, в подмосковном кафе Лесное, весь обслуживающий персонал, в основном гастарбайтеры, были заживо растерзаны и съедены сотрудниками ГИБДД ОВД Свинопопинского района города Москвы во время празднования юбилея их начальника полковника Дубина.
Уцелела одна повариха, еле успевшая взобраться на верхушку сосны, по её показаниям милиционеры все как будто посходили с ума стали выть, бегать на четвереньках, бросаться на обслуживающий персонал. Сосна, на которую взобралась повариха, была изгрызена зубами милиционеров, которые, по всей видимости, хотели съесть и её.
В настоящий момент ведется расследование этой страшной коллективной галлюцинации, возбуждено уголовное дело…
Леонид Самойлов и Алиса Орхид
|
|
| Антик |
2006-02-08 |
5 |
5.00 |
1 |
| |
|
| |
Восставший обречён мечу.
Бегущий обречён забвению.
Девиз Храма
Тягучий рассвет вставал над Подгоренью. Сквозь ускользающий сон в сознание проник робкий стук в дверь. "Пора, Мастер, солнышко на всходе". Ага, Сверчок, оруженосец, подумалось сквозь сон. Славный мальчонка, не ленив, услужлив, умом остёр. Этот не проспит.
Быстрым, заученным за годы странствий движением, откинул шкуру пергаментной пантеры, служившей одеялом. Даже на самых блохастых постоялых дворах спалось под ней спокойно, не досаждали кровососы. Запах от неё, правда, такой, что разборчивые, мужским вниманием не обойдённые, трактирные девахи, на ночлег не напрашиваются. Оно и к лучшему – воину раскисать не след, особливо перед серьёзным делом.
Быстро вскочил на ноги. Раз-два, раз-два, харе Кришна, харе Рама. Чистая Сила втекала через астрал, наполняя чакры уверенностью и силой. Затеплил светец. Сквозь приоткрытую дверь неслышно проскользнул Сверчок с тазиком для умывания. Странный он, этот парнишка. Прибился с полгода назад, когда он, известный уже драконоборец Хаккер, был нанят старостой небольшой деревушки, затерянной в лесах Западного Фьёрварда, за оговоренную награду – тридцать имперских тугриков – освободить округу от забредшего туда гигантского жлоктуса. Вообще-то звери эти не плотоядны, но вред наносят преогромный, вытаптывая овсы, а уж коли до репища доберутся, голодать деревне, считай до следующего урожая. Жлоктуса Хаккер завалил без большого труда, вогнав длинную дагу между четвертым и пятым глазом, аккурат в нервный ганглий, но и сам крепко от него получил напоследок, неосторожно подойдя к левому хвосту. Тупая тварь, уже дёргаясь в конвульсиях, метнула в него крак – кусок окаменевшего навоза, величиной с добрый арбуз. Придя в себя, он обнаружил, что лежит на лавке в корчме, а рядом с ним стоит худощавый юноша, на вид лет шестнадцати, в дорогом зелёном кафтане, щегольских сапожках и с небольшим, старинной работы, кинжалом на поясе. По словам корчмаря, мальчишка притащил его с околицы, где довелось со зверем схлестнуться. Что-то здесь не сходилось, не мог Сверчок, как назвал себя парень, протащить его, восьмипудового атлета, да ещё в полной броне, да в бессознательном состоянии, добрых четыре версты от ристалища до корчмы. Но лучшего объяснения не нашлось, корчмарь стоял на своём, а Сверчок стал оруженосцем, слугой, другом и личным лекарем, ибо, несмотря на малые года, был на диво жилист, вынослив и в ранах смыслил, что оказалось весьма кстати.
Поплескав в лицо ледяной воды, стал, с помощью слуги одеваться. Натянул мягкие кожаные штаны и такую же рубаху. Сверчок тщательно затянул все ремешки, все застёжки, проверил, что бы все швы и разъёмы одежды были закрыты кожаными клапанами и накладками. Рубаха и штаны драконоборца, сшитые из кожи зелёной тулумской змеи – последний рубеж его обороны. Ежели какой гад плюнет ядом, кольчуга не спасёт, просочится отрава через неё, а вот зелёная кожа выдержит, нет такого яда, чтоб её разъел.
Раскрыв заветный сундучок, перебрал свои талисманы и обереги, выбирая, какой надеть на сегодняшнее дело, по всему видать, труднейшее. Поколебавшись, надел на шею тонкую, но невероятно прочную нить, скрученную из волокон лукового дуба, с закреплённым на ней особым ведунским узлом детородным когтем аверса, маленького уродливого дракончика из Западной пустыни. Два года назад он по случаю купил его на столичном базаре у полусумасшедшей старухи, явно не знавшей ему настоящей цены, всего за две лепты, и пока ещё ни разу не надевал на битву. Похоже, настало его время.
Потом подошла очередь боевых сапог и гибкой, двойного плетения, кольчужной рубахи, длинной, доходящей почти до колен. Пластинчатого доспеха драконоборцы не признают, считая, что он сковывает движения. И шлема обычного ни один из сотоварищей Хаккера, выходя на порождение Тьмы, не наденет, ибо шлем поле зрения сужает, да и слышно в нём плохо. Вместо шлема воин натянул на голову облегающую кожаную шапочку с налобным обручем, на котором подвижно закреплено Драконье забрало, тонкая пластина, из горного хрусталя вырезанная и отполированная умелыми мастерами до полной невидимости. Такое забрало и от яда лицо оборонит, и обзор не уменьшит.
Так, теперь надлежит подобрать оружие, годное на того, с кем сегодня в смертную лотерею, как говорил тот чудной старец, сыграть придётся. Хаккер осмотрел свой арсенал, развешанный по стенам тесной комнатки и, не колеблясь, взял в руки Утреннюю Звезду, стальной двухфунтовый шар, утыканный длинными, в две ладони, заершёнными шипами, подвешенный на прочном кожаном ремне. Оружие это страшное, да мало кто им по настоящему владеет. Хаккер владел им мастерски. Старик этот чудной, как увидел, что драконоборец с ним вытворяет, сказал, ухмыльнувшись в седую бороду: "Ну, ты прямо как боевой вертолёт". Непонятный он, этот старик. Борода седая, а глаза молодые совсем, лицо простецкое, нос картошкой, морщинки добрые вокруг глаз, а загляни туда – такая Сила из него прёт, аж не по себе становится. Сверчок их познакомил третьего дня, как только со старостой Подгоренским договор сладили. Посидели в корчме, попили тёмного пива, поговорили. Говорили-то всё больше Хаккер со Сверчком, а старик только слушал внимательно, да улыбался одними губами. А потом полез в свой объёмистый кошель, достал странную такую штуку, нож не нож, шило не шило, так, палочка стальная на чёрной рифлёной рукоятке, а конец не заострён, а как бы крестик на нём выпуклый, протянул воину, да и говорит: "Держи так, чтобы не потерять и достать быстро. Остальное тебе Сверчок расскажет. Да помни – как в мёртвой зоне окажешься, то времени у тебя будет – до ста досчитать. А там только на друга твоего надежда и останется". Хаккер на Сверчка посмотрел, тот только кивнул, повернулся, а старика и нет, как не было.
Ну, ить ладно. Подвесив кистень на пояс, драконоборец снял со стены отцовский фламберг, доброй гномьей работы меч. Жуткого вида двуручник шипя, вылез наполовину из чёрных ножен. По серой, матовой плоскости причудливой вязью текла Молитва смерти, написанная на столь древнем языке, что во всём Упорядоченном нашлось бы не более пяти-шести созданий, до конца сумевших бы понять все четыре слоя смысла, которые были в ней заложены. Сверчок помог Хаккеру закрепить его на спине, внимательно осмотрел ремни, подёргал кованые пряжки и, протянув руку, снял со стены конный ангмарский арбалет, а из висящего здесь же тула – один тяжёлый стальной болт . Посмотрел долгим взглядом на Хаккера, тот улыбнулся и хлопнул друга по плечу.
Вышли из гостевой комнаты и спустились по скрипучей лестнице в корчму. Там уж ждали их подгорянские набольшие – сам староста, приземистый, поперёк себя шире, мужичина, в дорогом нанковом казакине, вахмистр Грост, командир подгорянской полусотни, учитель воскресной школы, мэтр Харадей, уездный колдун-синоптик Тафт, по прозвищу "Три погоды", несколько купцов побогаче, а чуть поодаль, как бы отдельно от всех и, одновременно, как бы над всеми, строгий и стройный в своей светло-серой, тонкого сукна рясе, приор местной церкви Спаса-Хранителя, преподобный Теофраст. По древней традиции драконоборцев – никаких речей. В полной тишине вошла супруга старосты, статная, со вкусом, хоть и несколько старомодно одетая, дама, неся на чёрном, лаковой росписи подносе, старинный, синего хрусталя графин и маленькие серебряные рюмки. Не говоря ни слова мэтр Харадей наполнил их тёмно-красным, почти коричневым, валернским, каждый из присутствующих, брызнув предварительно несколько капель на пол, осушил свою рюмку. Не участвовали в этом только драконоборец и его слуга. По той же традиции, воин, идущий на поединок с нечистью, не должен перед боем ни есть, ни пить.
В полном молчании они вышли во двор, где Гростов урядник подвёл к ним лошадей – могучего Мейсона, Хаккерова жеребца, и поджарую, стремительную Иден , кобылу Сверчка. Драконоборец потрепал по шее своего любимца и тот, предчувствуя битву, радостно заржал, распахнув чудовищную пасть с двумя рядами двухдюймовых клыков. Волчий оскал рядом с ней показался бы милой улыбкой юной воспитанницы Подгоренского колледжа благородных девиц. Иден, прядая одновременно всеми четырьмя ушами, потянула было в сторону, но, почувствовав руку хозяина, успокоилась. "Ну, храни меня Пта, предвечный и нерождённый", пробормотал Хаккер, неожиданно легко вскакивая в седло. Подошёл хмурый, в избитых латах, Грост.
– Может, подсобить тебе всё же, а, Мастер? Мы бы его, вражину, издаля болтами пошшупали, всё ж тебе полегше было бы.
– Ты, кметь, о том и мыслить не моги, токмо парней своих положишь зазря, а мне от твоей подмоги одна маята будет. Да и болты твои ему – што хоботяре горох. Ты тута нужен, мокрогубов от села гонять, да людишек лихих ущучивать, порядок блюсти, дабы честный налогоплательщик в покое жил. Не серчай, Грост, тебе – твоё, мне – моё.
Тронулись. По правде сказать, лошади в таком деле и с таким врагом нужны только для того, чтоб до места добраться, ноги не сбив и колотья в боку не заработав. По Закону Равновесия порождение Тьмы можно победить. Не всякий раз, но можно. Но только в одном случае – сражаясь с ним один на один. Потому и возник более двухсот лет назад на базе имперской школы Фумите-до при Храме синего Лотоса, клан драконоборцев, куда приходили избранные воины, наделённые не только физической силой и воинским мастерством, но и силой духа, позволяющей им противостоять эманации зла, которую монстры, даже младшие из них, вроде жлоктуса, либо хряпеня змеиного, столь щедро в астрал изливают, что у простого, пусть храброго воина, но не из клана избранных, на двадцатом счёте родимчик случается.
Ехать не больно-то и долго пришлось, вёрст может шесть альбо семь. Как за Сивый хутор, давно уж заброшенный, с провалившимися крышами хлевов и амбаров, заехали, тут его и узрели. В ста саженях севернее хутора небольшая каменистая гряда, вот на ней он и угнездился.
Каменный Злобень, Тьма его забери. Нет для поселян нечисти страшнее. А ведь у него даже ног нет. Лежит эдакая бурая туша, размером с добрый пятистенок, и ничего, вроде не делает. Ни тебе щупалец, ни клешней шипастых. Две шеи, две головы. Одна, Правая, на гибкой, в узел завяжется, чёрной змеиной шее, безглазая и безмозглая, лежит в клубок свернувшись, на спине и дремлет вроде, ну чисто ужак, только саженей пяти . Вторая, Левая, на толстенной, покрытой жёлтой чешуйчатой бронёй, шее, не спит никогда, пялясь на мир тремя своими зелёными бельмами. Острый как копье, рог на носу, такой же на затылке, клыки в локоть. А в глубине огромного черепа – крохотный, размером с орех, Малый мозг. Большой-то, главный, он в глубине туши, а каков он из себя, никто и не скажет. Потому, что злыдня этого ещё не разу не убили. И ежели нечисть эта около хутора или села объявится, то его жители, которые окажутся в сей несчастливый миг не далее, чем в полуверсте от монстра, разум теряют напрочь, и с пустыми глазами бредут к нему, останавливаются от чудища в пяти шагах и тупо ждут, когда поднимется на гибкой шее Правая, и лениво, одного за другим убьёт.
И для драконоборцев нет врага страшнее. Сколько сих рыцарей головы свои в битвах со Злобнями сложили – никто не ведает. А дело в том, что броню монстра никакое оружие, руками человека, гнома, а хоть и эльфа Перворождённого, выкованное, пробить не может. И не потому, что та броня волшбой чужеродной защищена, а просто по причине её неимоверной толщины и прочности. И даже если наиболее ловкому да удачливому из них удавалось поближе подойти и срубить не защищённую бронёй Правую, то и тогда толку бывало чуть. Воля бойца, отдавшего все силы стремительному броску, безжалостно ломалась, и стоял он, в отчаянии наблюдая, как из чёрного обрубка выкручивается новая Правая, не в силах ни оружия поднять, ни бежать, не зная, как сказал поэт, где сердце спрута, и есть ли у спрута сердце . Вот почему Сверчок только один болт арбалетный взял. Не для монстра он предназначен, а Мастеру своему Последнюю милость оказать, ежели тот, парализованный порождением Тьмы, будет стоять в ожидании расправы, ибо негоже воину живым сытью для Злобня стать.
Шагах в ста, у одинокой кривой ольхи, остановились, спешились. Оруженосёц лошадей привязал, подал Мастеру его щит, небольшой, прочный, обтянутый шкурой Алмазного Слизня, порождения зловонных болот Южного Глива, напрочь лишённого нервной системы и хоть каких органов чувств. Двинулись. Впереди Хаккер, в правой руке – кистень шипастый, на шуйце – щит, не идёт – плывёт, ленивой, сонной походкой, годами упорных тренировок в Храме выработанной. Чуть поодаль, помаленьку отставая, оруженосец. В руках арбалет заряженный, болт стальной в зубах зажат, сам как тетива. Судьбу свою знает. Случись что с Мастером – ему-то Последнюю милость никто не окажет. Самому придётся, ежели успеет, конечно.
Идёт драконоборец, страшным усилием воли давит в себе все мысли, дабы чудище до поры до времени не узрело его Внутренним оком. Но вот заметило таки. Лениво повернулась Левая, упёрлась слепым взглядом в лицо воина, как бы спрашивая недоуменно, что за находники такие, отчего это еда без приглашения присунулась? А Мастер идёт себе, на лице улыбочка блаженная, только Утренняя Звезда на ремне всё шире покачивается. И вдруг как случилось что. Уж сколько раз видел Сверчок это на тренировках, а всё не может понять. Только стоял Хаккер рядом, а вот он уже в трёх шагах от монстра и гудит, как шмель в июле, шипастый шар, описывая над головой его широкие круги. И купился Злобень, метнулась вперёд Левая, схватила приманку. Заершённые шипы пронзили язык, нёбо, дёсны зверя, однако и двух счётов не прошло, как понял он свою ошибку и, выхаркивая кистень вместе с кусками собственной плоти, ударил в то место, где стоял драконоборец. Только там его уже не было, а стоял он рядом с тушей Врага, и смертоносный фламберг пел свою Песнь, завершая гибельный росчерк. И всё же Правая почти успела, без подготовки, из неудобного положения смогла ударить. Острые иглы ядовитых зубов монстра скользнули по непробиваемой шкуре Алмазного Слизня, сплетённой из карбоновых, как говорил тот старик, нитей, а фламберг, не ощущая почти сопротивления, перехватил гибкую змеиную шею. Не успела, Правая, разбрызгивая горячую, коричневую кровь, упасть на землю, как Хаккер, в последнем стремительном броске, чувствуя, как от страшного напряжения рвутся жилы, достиг места у самого основания Левой, той самой мертвой зоны, где она, не такая гибкая, как Правая из-за своей толщины и защитных пластин, достать его не сможет. В голове сразу как маятник застучал – три, четыре, пять. Пот заливает лицо, страшная усталость сковала тело. Волна чудовищной ненависти, источаемой гадом, обрушилась через астрал, ломая волю, убивая память. Спать, спать, спать…Ещё совсем немного и останется только надежда на то, что не промахнётся оруженосец, не даст монстру поругаться над живым другом. И тут как рубиновый огонёк вспыхнул в меркнущем сознании. Это, пробуждённый эманацией Злобня, зашевелился на груди оберег, тот самый коготок маленького песчаного уродца. "Вставай, вставай придурок, сколько работы, сколько девок ещё порожними ходят, а ты, слабак, разлёгся здесь, ровно кот холощёный!" И поплыли перед внутренним взором Мастера картинки, одна скоромней другой. Ну чисто твой Пентхаус, как сказал бы Сверчок. Так что, не будет этого у меня больше? Врёшь, гермафродит мерзостный, не возьмёшь! Последним усилием воли разорвал паутину морока, рука стремительно ныряет за голенище. Вот он, подарок старого волшебника. Отвёртка. Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять…Так, где эта самая крышка? Ага, не обманул старик. Серая плоская пластина, странные письмена, руны, не руны, "Open here", четыре клёпки блестящие, с крестообразной прорезью каждая. Тридцать девять, сорок, сорок один…Отвёртку вставить, покрутить против часовой стрелки. Первый саморез выпал и затерялся среди мелких камешков. Интересно, а разве у часов бывают стрелки? Сколько раз ходил в Подгоренье на площадь, смотрел на часы. Добрые часы, гномы ладили, лет сто уже стоят, только вот нет там никаких стрелок. Второй готов. Шестьдесят семь, шестьдесят восемь, шестьдесят девять… Боковым зрением видно, как из чёрного обрубка неумолимо выкручивается новая Правая, в безвольно раскрытой пасти мелкие, молочные пока, иглы зубов. Фламберг-то вроде бы и не далеко отлетел, сажени на три, не более, да нависает сверху, на изогнувшейся круто шее, Левая, брызжет ядом вперемешку с кровью. Четвёртый саморез выпал из отверстия, скользнула вниз крышка, открывая небольшую нишу. Восемьдесят девять, девяносто, девяносто один.… Опять надпись, те же письмена, одно слово "Push!", красная круглая кнопка. Ну Мастер, давай! Палец в кольчужной перчатке мягко надавил на кнопку. На мгновенье мир замер, потом покрылся мелкой сетью трещин, и вдруг исчез, а из бездонной тьмы Междумирья выплыла знакомая с босоногого детства надпись "Game over" .
....Ну ни фига себе, пробормотал Влад, отстраняясь от дисплея и с трудом возвращаясь в привычный мир. Ну орлы, вот это игрушка, что графика, что звук, чисто живое всё. Два часа не оторваться было.
– Слышь, Влад, кончай балду гонять, через двадцать минут семинар по ксенобиологии, препод же ясно сказал – кого на семинарах не увижу, на экзамене побрею конкретно. Ты что, крутым стал, стипешка не нужна?
– Да ладно, Стасик, не гони, успеем. Ты иди помаленьку, я сейчас тут всё повыключаю и подойду.
Странный он парень, этот Стасик, подумал Влад, глядя на нелепую фигуру приятеля, раскорячившуюся в дверном проёме. А может и не парень вовсе. Кто их поймёт, этих гурров трёхполых, они, видать, сами точно не знают, кто там у них парень, кто девка. То ли дело у нас, всё просто, как репа.
Влад стряхнул набежавшее вдруг оцепенение, генная память, чёрт её дери, зима ведь скоро, и, бормоча знакомое с детства:”…я и лошадь я и бык, я и баба и мужик”, заскользил по широкой университетской лестнице, споро перебирая всеми двенадцатью парами псевдоподий. |
|
| вера арямнова |
2010-05-01 |
15 |
5.00 |
3 |
| |
|
| |
Приоткрыла глаза...в щелку тут же засунул нагловатую морду только народившийся день и, взрослея на глазах, начал вглядываться в меня. Он был неприятно светлоглаз, лучи зрачков шарили как фонарики, высвечивая из непроглядной тьмы моего внутреннего «я» то одно, то другое. Мне это не понравилось. Одернуть бы нахала, но поздно - он уже протопал в мое сознание, и с этим следовало смириться...
Пришел день с именем Первомай, - здравствуй, я тебя не ждала! Было так покойно и одиноко в ночи, в небытии... а теперь ты пришел, и с тобой надо что-то делать, а я заранее знаю, что все буду делать не так - как вчера, позавчера и так далее ...
А чего ты такой серый, Первомай?
Где твои флажки и плакаты, неотменимые демонстрации? Как хорошо, что можно обойтись без них – нынче ты не тот, что раньше. Я тоже не та. Во мне уже 56 с половиною странных лет, значит, таких как ты первомаев уже 57. Давай, топай к ним. Проходи, гуляй!
Водку пить не будем.
Ты будешь трезвый. Скучно тебе будет со мной. Что у тебя в руках? Мои дела?.. Можешь выбросить, навряд ли я ими займусь. Мои заботы и тревоги? Ешь сам! Я хочу – НЕБЫТЬ. Да меня, впрочем, и так почти нет. Для других людей – кого знала, знаю, помню или забыла. Это неприятное ощущение. Человек рожден, чтобы быть для других… концепция более стойкая, чем «Человек рожден для счастья, как птица для полета», давно потерпевшая крах, как в социальном, так и в личном плане.
Мне невесело, Первомай! Иди к черту… Я не знаю, что мне с тобой делать.
Я буду читать Грина или оцифровывать свои дневники. Страдать от заброшенности и одновременно оттого, что скоро начнутся мои галеры. Вынужденное общение с ушлыми, уже нелюбопытными мне людьми – коллегами и начальством. С теми, кто интересен и мил, я, к сожалению, разделена не только пространственно…
Мне нечем себя порадовать, нечем удивить, нечем утешить сегодня.
Наверное, я несчастна? – тупо догадываюсь, как сквозь плотный слой ваты. Это соображение ничего не добавляет к списку других определений о себе. Но зато приводит к мысли, что нынешний Первомай – тупик. А из тупика обязательно будет выход.
Вот на небе Первомая наконец-то вспыхнуло солнце, и озарило его, меня, двор за окном и мое нескромное намерение выйти из тупика не задним ходом, а напролом, через стену.
1.05.2010
|
|
|
) произведения по: [названию][автору][дате][оценкам]
