Интерактивные литературные конкурсы СтихиЯ

Michel

1. Ночь похожа на джаз

Ночь похожа на джаз,
Время как дым,
От костра, что угас,
Когда был молодым.

Может, просто устал,
Может, просто уснуть,
Может, вовсе не стар,
Стоит лишь отдохнуть.

Отдохнуть и опять,
Продолжать долгий путь,
И не сметь застревать,
И идти по чуть-чуть.

Где то в дебрях души,
Еще тлеет огонь,
И из этой глуши,
Прибежит ко мне конь.

Он храпит, он стучит,
Он манит на рассвет,
Там костер мой горит,
Уж почти тридцать лет.

2. Двадцать девять

Романтика в потустороннем мире,
Скулит по страсти молодой,
И ставит памятники лире,
Поэт с белесой сединой.

Года на пользу лишь вину,
А двадцать девять междометий,
Как золото, то что ко дну,
Корабль тянет на рассвете.

Встречаю год я новый свой,
Спокойно, чисто и напрасно,
А снег за стенкою стеной,
Идет тихонько и бесстрастно.

Весь мир похож на белый стол,
Зима – любви холодной жрица,
Блуждает средь холмов и дол,
И хочет счастьем притвориться.

3. Смерть романтики

Романтика наверно умерла,
Деревья запоздалой желтизною,
Ей на прощанье шепчут грустные слова,
Им вторит чахлая трава,
Нет места ей под солнцем и луною.

Бесстрастно небо, ночь пуста,
Душа трезва в своей печали,
Сомкнулись веки и уста,
И тенью черного креста,
Ее с могилой повенчали.

Не тянет в ночь на скакуне,
Не слышен шелест волн балтийских,
Сегодня плачется вдвойне,
В холодной синей тишине,
О грезах некогда так близких.

Сентиментальные слова,
Уж не звучат, иссякла лира,
Сгорели в печке как дрова,
Старуха смерть всегда права,
Собьет и фею и сатира.

Романтика сегодня умерла,
Пронзенная стрелой обмана,
Отполыхала, отцвела,
Все гуще пасмурная мгла,
И прост конец ее романа.

4. Гребенщиковщина (из позднего электронного маоизма)

Я был духовным паровозом,
Тащил пятнадцать голых баб,
И не давал покоя грезам,
О сестрах ждущих в Костромах.

А нынче, как печальный странник,
Бреду по волнам World Wide Web,
Модемлю телефон в паяльник,
И ем Rambler(ов) горький хлеб.

Да скоро осень, холод ранний,
Застынет древность от тоски,
И никатинный брат печальный,
Зажмет косяк в зубов тиски.

Потом зима и минус тридцать,
И старый физик на столе,
Как рокенроловский убийца,
Возьмет и сварит ЛСД.

А там и тень, и день и стрелы,
И Вавилон, и путь в Непал,
И стих Басе, и меч, и йены,
И блюз, завернутый в металл.

Аквариум – прозрачный ящик,
Велик, и в тоже время прост,
Среди миров в ночи горящих,
Иллюзия похожая на Мост.

5. Я видел мир твоих желаний

Я видел мир твоих желаний,
Я нагло лазил в твои сны,
И средь безликих изваяний,
Искал дорогу до весны.

Мой путь далек, средь гор высоких,
Среди деревьев и полей,
Да, я один из одиноких,
И очень мрачных королей.

Я знаю все твои молитвы,
И каждый шаг известен мне,
И как по краю острой бритвы,
Иду беспечно в темноте.

Быть обреченным на скитанья,
Вот это да, вот это жизнь,
И в блеске звездного сиянья,
Я проберусь куда то ввысь.

А сверху все всегда виднее,
И, ты, покажешься простой,
Я стану в десять раз сильнее,
Как небо – чистый и пустой.

6. Охота на сфинксов

Когда охотишься на сфинксов,
Не убивай, а лишь лови,
И приручай до утренней зари,
Чтоб стали те послушней джинсов.

Убить не трудно, стоит лишь попасть,
А покорить куда сложнее,
Но только тот, станет сильнее,
Кто победит в себе к убийству страсть.

Ошейника златого, хитрая петля,
И предыдущих поколений тонкий опыт,
Тебе помогут, лишь услышишь топот,
Бегущих сфинксов, не стреляй же зря.

Познаешь силу четырех сторон,
Как только на него верхом усевшись,
Прикажешь, ты, глазами в зверя въевшись,
Чтоб он тебе служил, а ты. ему барон.

На сфинксе ли в седле иль в колеснице,
Кнутом и пряником умело управляй,
И вожжи ни за что не ослабляй,
И помни эти мудрые страницы.

7. О Доги (ода)

О доги, как вы величавы,
Какие в вас величие и стать,
Вы на вершине зоославы,
Вас надо в песнях воспевать.

Философически прекрасны,
И зоофильно хороши,
Вас не приметить – труд напрасный,
Вы кручи ЛСД и анаши.

О сколько каверзных поклонниц,
Хотят вас взять за поводок,
От старых бабушек до школьниц,
И… повести на свой урок.

Вы рыцари без страха и упрека,
За кость и миску Педигри,
Живете с путами порока,
И пашите от ночи до зари.

Не знаю, может быть болтают,
И злые сплетни козни вьют,
И доги только охраняют,
И с дамами интимно не живут.

Но как на улице я встречу,
Собачку с дамой средних лет,
Хм, хм… подумаю клевещут,
И ничего такого в догах нет

8. На дне

Сквозняк колышет занавески,
И время заполночь давно,
И лунный свет рисует фрески,
И хочется пойти на дно.

Вот тень игривая ложится,
На пол, на стены, на комод,
И тянет коньяку напиться,
И молча слушать «Депеш мод».

Кто я, всего лишь странник,
Бреду неведомо куда,
Изгой или судьбы избранник,
Не ведаю, и жажду дна.

Я фаталист, но по неволе,
К чему спешить, коль есть судьба,
И жизнь – дорога, а не поле,
И впереди все та же борозда.

Сквозняк ночной, я слышу холод,
На дне коньячного пруда,
И с каждым днем, все меньше молод,
И время тает, как вода.

Смеется доля, издеваясь,
И говорит: «Я знаю все»,
А я, в ответ ей улыбаясь,
Читаю хайку из Басе.

На дне плевать на все исканья,
И на судьбу и на финал,
И запредельное молчанье,
Здесь правит полупьяный бал.

9. Судьба звездочета

Был Мерзяйкин звездочетом,
Гороскопы составлял,
И огромные отчеты,
О судьбе чужой писал.

У него на крыше дома,
Был огромный телескоп,
Шар хрустальный и ворона,
И служил кроватью гроб.

Бизнес цвел и пах деньгами,
И сулил ему уют,
Мебель, дачу с Жигулями,
И сухой французский брют.

Но однажды, как, то ночью,
Опустив свою трубу,
Он узрел в нее воочию,
Красну деву на пруду.

Дева плавала, ныряла,
Гнала волны в берега,
И тихонько напевала,
Песню Мумия-троля.

Звездочет влюбился сразу,
Прямо с крыши сиганул,
И в луны плохую фазу,
К деве красной в пруд нырнул.

Так мол так, и шуры-муры,
Звезды, розы, - Будь моей,
И понятно, бабы – дуры,
- Я согласна, в ЗАГС скорей!

Вот и свадьба, стол богатый,
Водка, семга, эскалоп,
И на счастье (хрен горбатый),
Взял составил гороскоп.

Глянул, вскрикнул, испугался,
Свадьбу с девой отменил,
На всегда с нею расстался,
И жилье свое сменил.

Черно пил он три недели,
А потом в хмельном бреду,
Истязая душу в теле,
Он пришел к тому пруду.

Встал на мостик, глянул в воду,
Покачнулся и упал,
И ко дну не зная броду,
Говорят, что в рай попал.

Так вот верить гороскопам,
И судьбу свою кроить,
Надо страшным телескопам,
Линзы кирпичом разбить.

Запретить смотреть на звезды,
И предсказывать судьбу,
Запретить с шарами грезы,
Воронье и спать в гробу.

На огромном на плакате,
Кровью пущенной из ран,
Написать - Наелись, хватит,
Фатализм - NO PASARAN!

10. Над Киевом сегодня дождь

Над Киевом сегодня дождь,
И ночь и тьма и влажный ветер,
И сон могущественный вождь,
Сомненья превращает в пепел.

Шуршащих шин, шикарный шум,
И колыханье занавески,
И горький привкус сладких дум,
Кромсают время на отрезки.

Мне экстатично хорошо,
И, поэтично одиноко,
Творю, курю и пью крюшон.
Я как Есенин, как Набоков,

Колдует ночь и сердцу в такт,
За каплей капля по карнизу,
И гром и молнии теракт,
Пугает тьму и клонит ветки к низу.

И саван туч, и мрачность стен,
Все вторит грусти одинокой,
И душный воздух душу в плен,
Берет с улыбкою жестокой.

Мил меланхолии этюд,
Написанный в окне природой,
И этот дождь и мглы уют,
И липа, пахнущая медом.

И строчек ритм и дум полет
И это легкое ненастье
Что для иного томный гнет
Поэту заменяют счастье

11. История любви

Это кто там с красной рожей,
Под окном кладет асфальт,
Это он, дядя Сережа,
Алкоголик и мытарь.

Он когда, то был поэтом,
Ел икру и пил коньяк,
А теперь на свете этом,
Для него все жуть и мрак.

Встретил как, то он принцессу,
Обласкал и полюбил,
Тоже кстати поэтессу,
И с собою поселил.

Он читал ей посвященья,
И икрой одной кормил,
И в душе своей влеченье,
К сердцу девушки развил.

Но узнав о мезальянсе,
Как, то утром, хлеб да соль,
Прибыл черный, в полном трансе,
Старый английский король.

Так и так, мол, нагулялась,
Хватит, все пора домой,
Мол, империя заждалась,
И жених, по чину, твой.

И принцесса покорилась,
Дверью хлоп и в самолет,
И такая жуть развилась,
С той поры Сережа пьет.

Ну, а стерва молодая,
По Европам, по балам,
Про него не вспоминает,
И готовит нам Вьетнам.

Не грустил бы ты, Сережа,
О гадюке из дворца,
Много баб с красивой рожей,
Из Тамбова иль Ельца.

Выбирай себе любую,
Пить бросай и в ЗАГС веди,
Девку русскую простую,
И здоровью не вреди.

12. В начале ночи юная луна

В начале ночи, юная луна,
Блестит холодным мандарином,
И силуэт квадратного окна,
Рисует на паркете тенью длинной.

Я слышу тишину вокруг,
И кажется, что время замирает,
И только сердца мерный стук,
Луне сигналы посылает.

Вдыхаю чувственную мглу,
И хочется заплакать в утешенье,
Я пред романтикой в долгу,
Я предавал ее забвенью.

О, как прекрасна молодая ночь,
И желтый лик, и бледное свеченье,
И этот миг, летящий прочь,
Дарует сердцу избавленье.

Сентиментален, я так пусть,
Все мило мне в ночной картине,
Восторженность, волненья, грусть,
И муза в лунном мандарине.

13. Липовая любовь

Старая липа у берега моря,
С ветром всю ночь, занималась любовью.
Ветки для ласки свои подставляла,
В сладкой истоме, чуть слышно стонала.

Шелест, порыв, восхищенье, томленье,
Страстный азарт и немое смятенье,
Слились в едино, все чувства и листья,
Жертвенность, жалость с нелепой корыстью.

Полной луны, на воде отраженье,
В такт колыхалось великим движеньям,
Воздух вдыхал удивленно и смело,
Мускусный запах древесного тела.

Брызги стучали в размякшую крону,
В свете волшебном рисуя корону,
Резче порывы, безумней свершенья,
Будто вулкана грядет изверженье.

До исступленья, сгибаясь в подкову,
Она покорялась далекому зову,
И волосы-листья, на землю роняя,
В экстазе кричала, его восхваляя.

Но тише и тише изменчивый ветер,
Восток серебрится, становится светел,
Заходит луна и печально вздыхает,
Уставшая липа, почти умирает.

А ветер тихонько, уходит все дальше,
Кого, то ласкать в сладострастии фальши,
И лгать о любви, не стесняясь обмана,
И множить грехи старика Донжуана.

14. Я твой усталый пилигрим

Твоя душа – пылающий камин,
Твои глаза – летящая комета,
А я усталый пилигрим,
Ищу приюта и совета.

Ты, по античному проста,
И в то же время, запредельна,
Ты жизнь читаешь, как с листа,
И заставляешь быть идейным.

Ты, веришь, верую и я,
Ты, ищешь, я всегда в исканьях,
Ты, мой причал, судьба моя,
Мой свет в безудержных скитаньях.

Ты, улыбнешься, я живу,
Ты, плачешь, я терзаюсь мукой,
И в ясный день, и в ночи тьму,
Жду встречи и томлюсь разлукой.

15. Волшебный миг стихосложенья

О как летящее мгновенье чудно,
Как бесконечно дорог миг,
Когда в дыму исканий, трудных,
Рождается изящный стих.

Когда игра воображенья,
И свет пытливого ума,
Под чародейством вдохновенья,
Рисуют контуры письма.

И льются буквы, строчки, точки,
За рифмой рифма, стройный строй,
И смыслов дивные цветочки,
Букет ваяют неземной.

16. Очей прекрасных нежный плен

В твои глаза, я смотрю,
И, не могу понять,
За что тебя я люблю,
За что хочу, так страдать.

Есть, в них особый свет,
Живет в них, и радость и боль,
Их, не понятен мне цвет,
Магична, их главная роль.

За строем, прекрасных ресниц,
Блески, чудесных зеркал,
И хочется, падать ниц,
Твой взгляд, меня околдовал.

Ты рядом – мне хорошо,
Ты где, то – покоя нет,
Я рад, что тебя нашел,
И глаз, твоих ласковый свет.

Безумно любви желать,
Безудержно страстью кипеть,
А вдруг, они могут лгать,
И в них, не любовь, а смерть.

Пусть так, мне уже, все равно,
Привязан, я к этим глазам,
Взлечу, иль пойду на дно,
Давая, волю слезам.

Я пленник, этих очей,
И сладок, мне нежный плен,
Я твой, и больше ничей,
Я верю, в мир без измен.

17. Пьяный Бальмонт

Томик Бальмонта в кармане,
Два Портвейна в рюкзаке,
И в общаге на диване,
Други ждут меня уже.

Завтра сессия начнется,
Завтра будем мы в тоске,
А сегодня сердце бьется,
И весна стучит в виске.

Мы поедим на девятый,
Заведем магнитофон,
И накроем стол богатый,
В уголочке, где балкон.

Ну и что, из закуски,
Только яблочко и хлеб,
Хлеба много – три буханки,
Хватит досыта но всех.

Я Портвейн им почитаю,
И стихов в бокал налью,
Вместе выпьем, помечтаем,
Про карьеру про свою.

Разойдемся раскутимся,
За бутылкой в третий раз,
Мы пошлем гонца спустится,
В точку тайную – «для нас».

Пар хмельной и дым табачный,
Гул мистерии шальной,
Будет сессия удачной,
И к тому же шаровой.

Час за часом, рюмка к рюмке,
Все кружится в голове,
Пьяный Бальмонт дрыхнет в сумке,
И луна блестит в окне.

18. О стиральном порошке, подорвавшем веру в человечество.

После матча, «Металлург – Динамо»,
Испытавши, пораженья шок,
Я смотрел по телеку рекламу,
Про стиральный, новый порошок.

Там очкастый дяденька, в халате,
Говорил, что мол не так живем,
И рубаху белу постирати,
В порошке обычном не могем.

Уверял, что есть теперь спасенье,
Про изводку страшных пятен блел,
И в душе возникло искушенье,
Я проверить это захотел.

Я пошел, на оптовый базарчик,
И коробку порошка купил,
И прижав к груди заветный ларчик,
Полный счастья к дому порулил.

Я достал красивую рубаху,
И как тряпку половую потоптал,
И для пущего проверочного страху,
Я в борще ее свекольном искупал.

На рукав плеснул томатной пасты,
И в какао воротник макнул,
И новейший порошок зубастый,
В таз, с водою теплой сыпанул.

И туда, я окунул рубаху,
И как тот, очкастый мойдодыр,
Скорчив, радостно – задумчивую ряху,
Три раза ее в водице покрутил.

Взвилась пена, как на свежем пиве,
Распустив, шанельный аромат,
И в поверхностно – активном мире,
Видно, все пошло на чудный лад.

Я достал, рубаху, из раствора,
Лампы луч, на белизну упал,
И дар речи, с даром разговора,
Я в сие мгновенье потерял.

Вся рубаха, резко побелела,
На спине зияли три дыры,
И в душе, обида закипела,
И с ушей посыпались пары.

О чудесное, проверенное средство,
Победившее в трех рейтингах подряд,
Подорвало, веру, что я с детства,
В человечество растил, как Бонапарт.

Людям, я теперь не доверяю,
И по телеку рекламу не смотрю,
И рубах, я больше не стираю,
И очкариков, по матери крою.

19. У черты

Я теперь, похож на декадента,
Тихо восхваляю пустоту,
Жизнь, как нецветная кинолента,
Напряжен, как странник на посту.

Я смотрю бесстрастно и убого,
На свою мирскую суету,
Я наверно, у того порога,
Где встречают странную черту.

Серебрится мертвою луною,
Романтично каверзная тьма,
Смерть-старуха, высохшей рукою,
Под землею бьет в колокола.

Я стою пред странною чертою,
И решаю быть, или не быть,
Оказалась жизнь, простой игрою,
В ней, всего лишь, надо победить.

20. Никогда (Та, которую я люблю).

Та, которую я люблю,
Никогда не будет со мною,
Та, которую боготворю,
Будет вечной, прекрасной весною.

Ни когда не признаюсь ей,
В истязающей, пламенной страсти,
И мерцанье любовных огней,
Стихнет в вечности каменной пасти.

Я в словах, потаенных стихов,
Скрою символы, чувственной тяги,
И главнейший, из страшных грехов,
В грустной рифме, доверю бумаге.

Ночь, луна, иль прекрасный цветок,
Это, та, о которой мечтаю,
Тайный образ, ласкает мой слог,
Я с метафорой вечность венчаю.

Никогда не поймет, ни кто,
Что сокрыто в иллюзиях строчек,
Словно текст, для немого кино,
Канет в лету история ночек.

21. Девочка, живущая в сети.

Девочка, живущая в сети,
В краю несбыточных иллюзий,
За откровение прости,
Я просто очень честный юзер.

Здесь все обман, здесь все мираж,
И все подвластно цифре строгой,
И чувств шальных ажиотаж,
Лишь, пыль над клавешной дорогой.

Ты, ищешь страстную любовь,
Ты, портишь зрение экраном,
И кнопки, нажимаешь вновь,
Мечтая, встретится с желанным.

Его здесь нет, не стоит ждать,
Разбей железо на осколки,
И отправляйся в парк гулять,
Прочь, с интернетной барахолки.

22. Поэтам шестидесятникам

Долбаные деньги,
Гребаные страсти,
Ржавый товарищ маузер,
И тонкое, садистское счастье.
Когда кончается,
Напившись джаза,
Поколение уродов,
Родивших, заразу.

Были великими,
Слыли культурными,
С монументальными ликами,
И телами - урнами.
Хотели херового,
Квасили кислое,
Любили дальнего,
Ненавидели близкого.

А, что теперь, забвение,
Память сорта четвертого,
Перед могилой прозрение,
И глоток воздуха, спертого.
Хотелось быть иными,
Хотелось быть не нашими,
В Берлине, Париже, Риме,
Гулять со своими Наташами.
Как тухлое мясо – страсти,
Бунт – скандал молодой истерички,
Ваши книги – папиросная бумага,
В прах летящая, от спички.

Вы смешны – престарелые панки,
Импотенты – родившие уродов,
Вы, музыка, разбившейся склянки,
На мгновенья мелькающей моды.

Лет десять назад, как стервятники,
Вились, над трупом империи,
А теперь, играете в ящики,
Накрывшись венком «От Мэрии».
Где, вы, поэты, писатели,
Смелые барды – геологи,
А помните в свитерах засаленных,
На кухне «срывали головы».
Все кончилось, нет романтики,
Миром правит, третье сословие,
Ваши судьбы – пустые фантики,
На империи сером надгробии.

23. Твоя Фотография.

Ты, нарисована не мной,
На зеркале цветной картонки,
За недоступною стеной,
С улыбкой ветреной девчонки.

Завороженная судьбой,
Непокоренная страданьям,
Я даже слышу голос твой,
В объятьях полного молчанья.

И я, держу тебя в руках,
И ты, легка и так доступна,
Могу, зажать любовь в тисках,
Ладоней влажных и преступных.

Могу, поставить на комод,
Могу, закрыть в зеркальном баре,
Могу, сжевать, как бутерброд,
В безумном, пламенном угаре

Могу, сказать, что не люблю,
Могу, наврать – не обожаю,
И сделать вид, что погублю,
И притвориться – уезжаю.

Но, нет, не стану я играть,
И лгать, мешая сахар с перцем,
Твой образ, стану лишь ласкать,
В своем разбитом болью сердце.

24. Русское порно (трагедия)

Он, она, пустынный берег,
Волги матушки родной,
Тихо, мирно, без истерик,
Разговор идет нагой.

Ни каких тебе излишеств,
Стонов, криков, сальных фраз,
Он на ней малоподвижен,
Как усталый конь Пегас.

Дышит ровно, постепенно,
Даже чуточку пыхтит,
И суровый взгляд надменный,
Дырку в девушке сверлит.

А она, закрыв глазенки,
Смотрит сцены кинолент,
В них известные бабенки,
Ловят кайф в такой момент.

Ей же милой не до кайфа,
Ей бы милой уцелеть,
От стапУдового драйва,
Он же весит – падла ведь!

Это в них, в кинах известных,
Мачо черные как смоль,
Искушая дев прелестных,
Их целуют - там где СОЛЬ.

И еще ласкают сильно,
И лобзают час подряд,
И слова любви обильно,
В ямбах страстных говорят.

А у нас какая радость,
Высшей мерою любви,
- хлоп по заднице досталость,
и под юбку пол руки.

Слезы на глаза находят,
Он кончает, он кряхтит,
И с нее лениво сходит,
И холодный плес бранит.

А потом, усталой тенью,
Прется томно ссать в кусты,
Нету видимо спасенья,
Ей от этой маяты.

И пока в кустах он водит,
Тело жирное свое,
Дева к реченьке подходит,
И бросается в нее.

Тихий омут, чайки вьются,
Над зловещею рекой,
И .. чуть слышно раздаются,
Стоны страсти под водой.

Так, увы совсем не встретив,
Сладких грез земной любви,
Дева стонет на том свете,
От зари и до зари.

25. Как на диван снисходят музы.

Влачит свое существованье,
Мой незатейливый герой,
И пьет вино и любит тайно,
И девок трахает порой.

В его серебряные годы,
В его истоптанные дни,
Кусочки ветреной свободы,
На краткий миг дают они.

Еще не стар, уже не молод,
Слегка не брит и часто пьян,
Но любит оргий хороводы,
И юных муз не по годам.

Его квартирная пещера,
Обитель ядов и стихов,
В ней вечерами атмосфера,
Полна изысканных духов.

В ее густых табачных дебрях,
Царит чарующий обман,
И средь сервантов полудревних,
Стоит коричневый диван.

На тот диван снисходят музы,
На нем же пишутся стихи,
Когда на миг экстаза узы,
Тревожат лиру из тоски.

И как звенит нагая лира,
Под колыханьем юных муз,
Когда диванная пружина,
Скрипит отталкивая груз.

И как становится утешен,
Мой незатейливый герой,
И кается и знает – Грешен,
И хочет быть самим собой.

Когда, устав от вожделенья,
Лениво смотрит в потолок,
И черный призрак нехотенья,
Его бранит и валит с ног.

И как бежит с дивана муза,
На свой экзамен в институт,
Или в объятья злого мужа,
(про мужа, часто музы врут).

И мой герой один оставшись,
Среди холодных стен и книг,
С тоской полуденной обнявшись,
Ваяет ручкой длинный стих.

26. Девочка с севера (курортный триллер)

Дурочка снегурочка,
В жаренном июле,
Обнажила шкурочку,
Бананчика с дури.

И губки бантиком,
Вытянув смело,
Стала кусать его,
Справа и слева.

Рядом грузинский,
Юноша Гоги,
Вскрикнул, чуть слышно,
- О мои боги.

И кепку поправив,
Поднялся с песочка,
- Милая ДЭВОЧКА,
Дай пол кусочка.

Я ТЭБЭ ПЭРСЫК,
И долларов кучу,
Дам, коль пойдешь, ты,
Со мною за кручу.

Я ТЕБЭ завтра,
Куплю пол Тбилиси,
Если покажешь,
МНЭ свои сиси.

А НЭ пойдешь,
Этой ночью ЗАРЭЖУ,
Я тобой ДЭСАТЬ,
Минут уже грежу.

- Не надо мне баксов,
И персик огромный,
И старый Тбилиси,
И ножик твой ровный,

Пойдем, коль не шутишь,
Я баба крутая,
Банан вот доем,
И тебя приласкаю.

Поднялась с подстилки,
Круглая попка,
И улыбаясь,
«Поплыла» за сопку,
.

И Гоги, поправив,
Кепку и плавки,
За ней побежал,
Мимо сломанной лавки.

За горкой раздевшись,
Совсем не стесняясь,
Она улеглась,
И чуть – чуть улыбаясь,

Его поманила,
Изящною ножкой,
- Ну, что же ты медлишь,
Я, твоя крошка.

У Гоги уплыло,
В плавки сознанье,
- Вот это ДЭВЧОНКА,
Вот это свиданье!

И, понимая,
Суть важного дела,
Нагло возлег он,
На юное тело.

И… вдруг, как завоет,
Как дернется сильно,
А дева хохочет,
И смотрит умильно.

Хотел он вскочить,
Но, ручонок канаты,
Его удержали,
- Милый, куда ты.

Гоги орал,
Как кабан на забое,
Горы тряслись,
От его злого воя.

- Ну, что мой горячий,
Разве не мило,
Снегурочку трахать,
Где твои силы?

Я ведь красавица,
Я ведь БЛОНДЫНКА,
Тело мое,
Как холодная льдинка.

Я обжигаю,
Холодным морозом,
Может тебе,
Не нравится поза?

Гоги рванулся,
Что было силы,
Вырвался, кинулся,
Прочь от насилья.

Бежал очень долго,
Почти без оглядки,
Порезал о камни,
Немытые пятки.

И возле больницы,
От изнеможенья,
Упал. – Помогите,
Обмороженье.
…

Лечился пол года,
Все деньги истратил,
За них, он пять лет,
На гвоздиках горбатил.

И после уехал,
В далекие горы,
Где нету БЛАНДЫНОК,
БАНАНОВ И МОРЯ.

Нашел там жену,
Коренную грузинку,
Конечно с усами,
Но, все же не льдинку.

И зажил спокойно,
Надежно и тихо,
И стал забывать,
Белогрудое лихо.

Но… полнится страхом,
И кепка потеет,
Когда в новый год,
На снегурок глазеет,

По телеку,
В детских излюбленных сказках,

- Фу ПАРНАГРАФИЯ,
Вторит с опаской.

И выключает,
Свой телевизор,
И в паспорте режет,
Российские визы.

27. Грезы любви.

Ты работаешь в столовой,
Я работаю на стройке,
Есть к тебе хожу бульоны,
И большие булки – слойки.

Твой половник щедрой манной,
Одаряет мне тарелку,
Знаю, знаю моя Анна,
Ты давно уже не целка.

Я ведь тоже штукатурю,
Баб с покрасочной бригады,
И тебя не критикую,
Целки мне совсем не надо.

Ты глазищами сверкаешь,
Как в ночи сверкает сварка,
И предплечье обнажаешь,
И бранишься очень жарко.

Я жую свою тефтелю,
И бульоном запиваю,
И влеченье в сильном теле,
Над коленом ощущаю.

Ведь сегодня после смены,
Я приду к тебе с букетом,
Разрожусь признанья сценой,
И сияющим сонетом.

И быть может, ты ответишь,
Мне на страсть своею страстью,
И засос стальной засветишь,
Алым чмоком в лоб на счастье.

А потом пойдем в кинуху,
Про крутых «гирлов» и «боев»,
На тяжелую порнуху,
Где в постели сразу трое.

А посля в большой машине,
Мы попрем в твою общагу,
- Можно я как в той картине,
Скажешь, ты – На столик лягу.

Я кивну тебе – Конечно,
Я любовь везде достану,
На столе во тьме кромешной,
На шкафу и под диваном.

Так мечтал я сексуально,
И жевал свою капусту,
Вдруг, опешил от отчаянья,
Вдруг мне сразу стало пусто.

Наш прораб Смирнов Виталик,
Перелез подлец за стойку,
И кернув компота шкалик,
Повалил тебя на мойку.

И как два бульона слились,
Вы, в едином поцелуе,
И завыли, и завились,
Я зверею, я ревную.

Я пойду сейчас подносом,
Двину наглого прораба,
Что ж, ты сука из под носа,
Уволок такую бабу.

Ну, зачем, ты искалечил,
Мне судьбу на всю неделю,
Я на стройке в этот вечер,
Тебя сильно отметелю.

А потом канистрой пива,
Заглушу свои страданья,
И забуду Аньки рыло,
И столовские мечтанья.

28. Влюбленный на час.

Садится солнце за окном,
И вечер крадучись стелится,
Погас усталый телефон,
И я решил опять влюбиться.

Пока не стар, пока игрив,
Мой не убитый водкой разум,
Внушу себе, что я блудлив,
Как кот в прыжке разбивший вазу.

Надену модные штаны,
Глотну для храбрости зубровку,
И под покровом легкой мглы,
Пойду искать себе девчонку.

И через час в шалман нырнув,
Насквозь прокуренного бара,
Среди налитых пивом дур,
Я встречу девушку Варвару.

Я ей представлюсь, - Эдуард,
Навру конечно для прикола,
Еще скажу – Директор – Арт,
Команды нашей по футболу.

Мол, я скучаю, я один,
Такой себе поэт – романтик,
Не бабник, даже нелюдим,
Ну и красив, как яркий фантик.

Прочту, ей парочку стихов,
Экспромтом вжарю посвященье,
И предложу стряхнуть оков,
Морали лживой на мгновенье.

Возьмем Масандровский кагор,
Поймаем тачку за порогом,
И… вскоре, на кровати створ,
Нырнем с Варварой «недотрогой».

Там предадмся раза три,
Шальной полуживотной ласке,
И сердце запоет внутри,
От этой откровенной сказки.

И будем после пить Кагор,
И фрукты есть и улыбаться,
И прятать под подушку взор,
И долго долго целоваться,

Ну, а потом устав от лжи,
От полуправды алкоголя,
От имитации любви,
От надоевшей в волю воли.

Уснем, как две немых скалы,
В тиши как две умолкших песни,
И снова встанет привкус мглы,
И станет все неинтересным.

Так, все проходит, и любовь,
И страсти каменное бремя,
И превращает радость в боль,
Судьбой искусанное время.

29. Кончай скорей

Кончай скорей придумывать сомненья,
Пора идти вперед – любить,
Ведь ожиданье - преступленье,
Когда, так хочется творить.

Бросай в петлю безвременного мира,
Увядший привкус поздних летних дней,
Там впереди осенней ласки лира,
Тебя пронзит и сделает смелей.

Дари безумный пафос непризнаний,
Предсмертным листьям рифмами стихов,
Желай несбыточных желаний,
И рви иллюзии оков.

Грядет она – владычица печалей,
Длиннее ночь, короче нега дня,
Сырой сентябрь повенчает,
Любовь и вечность навсегда.

Ты, все поймешь, ты станешь просветленным,
Рожденье, смерть и снова белый свет,
Быть вечным, значит быть влюбленным.
Иного в этом мире нет.

30. ОПАСНЫЕ СВЯЗИ

Наконец то погода испортилась,
Наконец то душе стало грустно,
И такая в душе пересортица,
И такая в душе капуста.

Небоскребными стенами марево,
Шумным шорохом с окнами шепчется,
И в неоновом лампочки зареве,
Лунный свет почему то мерещится.

Пахнет осенью воздух серенький,
В небе дым колбасой беломорится,
И природа жертвенной зеленью,
В ожидании осени морится.

На трамвайно-раскатистой улице,
Бродит томно мое вдохновение,
И от счастья тихонечко щурится,
И сулит мне любовное рвение.

Буду пить я мускатное зелие,
И дарить поцелуи страстные,
И последствий грядущих не мерея,
Опускаться в связи опасные.

Пусть пьянит полумрак обожания,
Я люблю в эту осень медленно,
И бужу в юных девах желание,
Восхищать меня бурно и ветряно.

31. СТАРИК ВИАГРЫЧ (Оле Лукое для взрослых)

Старик Виагрыч каменной походкой,
Обходит спящих улиц строй,
Журит хроней, что балуются водкой,
Ведь к импотенции от водки путь прямой.

Он как луна заглядывает в окна,
И слушает «на стоны» тишину,
И ненавязчиво, тактично, даже кротко,
Коль надо приступает к волшебству.

Когда не слышит он любовных вздохов,
Когда в экстазе не скрипит кровать,
Старик собрав в кулак седую похоть,
Кусает ус и начинает колдовать.

Он тараторит чудо-заклинанье
Трах тибедох, и тибедох и трах,
И будит над кроватями желанье,
И чмоки поцелуев на губах.

Он рвет из бороды колючий волос,
И тут же все вокруг «скрипят»,
И подают из спален сладкий голос,
И старика за труд благодарят.

Как хорошо, что есть такой на свете,
Тотально добрый и могучий джин,
Ведь от его трудов родятся дети,
И сладострасть взлетает до вершин.

32. Осеннее равноденствие.

День сегодня равен ночи,
Нежно как- то стало очень,
И тоску вовсю пророчит,
Тьма, пробравшаяся в очи.

Я повержен желтой сказкой,
Убаюкан тихой лаской,
Дум рифмованные связки,
В стих вливаю без опаски.

Осень бродит приведеньем,
Между мною и сомненьем,
Я торгую откровеньем,
В эти чуткие мгновенья.

Я влюбленный безнадежно,
В ту, с кем счастье невозможно,
В ней все временно и ложно,
Все надменно и вельможно.

Что ж, ведь я ей восхищаюсь,
И в глазах ее купаясь,
В сладкой грусти растворяюсь,
Будто счастлив притворяюсь.

33. Как иногда нам хочется – экстаза, смерти и любви.

Как иногда хочется,
От скуки и безысходности,
Покуражится, да покорчиться,
На пределах любовной возможности.

Полюбить алой страстью запретное,
Пожелать никогда невозможное,
Вожделеть сладострастье заветное,
Нереально хорошее, ложное.

Совершить преступленье отчаянно,
Волю дать обезумевшей похоти,
От морали стать вовсе отчаленным,
И погрязшим в довольстве и хохоте.

Или в черной пропитой депрессии,
Стать непризнанным каменным гением,
Лучшим лузером по профессии,
И пиарщиком по откровениям.

Знать заранее финиш серенький,
Но признаться в любви изваянию,
Да и ядик какой ни будь меленький,
Приготовить к такому признанию.

Двинуть фразу сердечную с пафосом,
Через миг стать любовью отверженным,
Ощутить себя брошенным фаллосом,
Раскрасневшимся и воздержанным.

И от этой простой ситуации,
Размешать ядик миленький в водочке,
И устроить прощания акцию,
Средь пруда на прогулочной лодочке.

И представив ее отражение,
На зеркальной чернеющей глади,
Выпить яд и покончить с влечением,
К этой сладкой бесчувственной бляди..

34. ВТОРЫЕ СУТКИ БЕЗ ТЕБЯ

Шансы увидеть тебя во сне, близки к нулю.
Что бы не знать снов – я пью.
Мое светило не солнце, луна,
Звезд ведь много, она одна.

Тебя нет рядом, есть голос и телефон,
Но мне нужны глаза, я ведь влюблен.
Как одиночество стучит в виске,
Когда без любви подыхаю в тоске.

Завтра снова день, даст ли огня?
Я схожу с ума, у меня два я.
Убил бы одно не дожидаясь дня,
Но как выбрать – оба любят тебя.

Пью неустанно, вместо твоих губ вино,
Еще пару глотков и на дно,
Холодно. Нет теплых рук, есть лед стекла,
Была любовь рекой, да все утекла.

35. Твой голос (после телефонного разговора)

Твой голос – это зов смерти,
Такой красивый и сладкий,
К могильной манит тверди,
И дарит любовь украдкой.

Его напевная нежность,
Терзает безумную душу,
Его звонкая юная свежесть,
Все остальное рушит.

Я пью эти капли звуков,
Я без вина пьянею,
И писать не хватает буков,
Я желаю тебя, хоть не смею.

В его нотах протяжная ласка,
В его тоне эхо волненья,
Быть с тобой так похоже на сказку,
С тридевятым концом откровенья.

Еще пару каких ни будь слогов,
Еще пару движений дыханья,
Я останусь за черным порогом,
В летаргии несуществовАнья.

Твои губы наверное рядом,
С телефонной магической трубкой,
И наверное брызжут ядом,
Эротично и яко бы в шутку.

Я сейчас упаду бездыханно,
Сердце голос на век остановит,
Стану вечным, влюбленным и пьяным,
Я прекраснейшей смерти достоин.

36. Она не пишет стихов

Она не пишет стихов,
Она не рисует картины,
Но улыбкой и вкусом духов,
Может с рассудка сдвинуть.

А если взглянуть в глаза,
В две прекрасные черные бездны,
Откажут совсем тормоза,
И захочется в безднах исчезнуть.

Какая то тайна живет,
В этом лунном магическом лике,
И меня истязает и рвет,
На тонкие нервные нити.

Она ведь не пишет стихов,
Она лишь играет страстями,
Того, кто навеки влюблен,
И прикован к ней будто гвоздями

37. В ПОСТЕЛИ С АХМАТОВОЙ

Надо мной потолок белый матовый,
Я лежу в постели с «Ахматовой»
Обернув эту книгу обоями,
Все листаю, читаю запоями.

До чего ж мне «Ахматова» нравится,
Хоть обложка совсем не красавица,
Сердцу на ночь дает утешение,
Рифм серебряных плавное чтение.

Еще пару метафор и сладостей,
И усну и расслаблюсь я радостно,
Возлюблю дивных строчек течение,
И до Утра продлю увлечение.

Поэтесса самая лучшая,
Чуть печальная, ты, чуть нескучная,
Задремлю книга с рук тихо свалитсяся.
И в постели на долго останенся.

На зоре, встану трезвый с иголочки,
И верну "поэтессу"на полочку,
Пусть до ночи меня дожидается,
И томится и скукой терзается.

38. Октябрьской ночью выдумал тебя.

Октябрьский холод, я один,
Встречаюсь с полною луною,
Я мрачен, горек, нелюдим,
И ночь стоит вокруг стеною.

Я вижу черные глаза,
Я слышу губ немых молчанье,
Ты так нелепа и проста,
И так навеяно случайна.

Ты, наваждение мое,
Тебя ведь нет на самом деле,
И эти серьги и белье –
На нереальном «тонком» теле.

Да, я один. Ты, сладкий миф –
Дурман обманщицы Селены,
И образ дивный – только стих,
И опыт мысленной измены.

39. Друг друга любим мы местами.

Под осенними цветами,
Я сижу пишу стихи,
Я люблю тебя местами,
А местами любишь ты.

Вот люблю твои глазища,
Обожаю голос твой,
А шальных желаний тыщи,
Мне не нравятся порой,

Ты меня хвалИшь за ласку,
И за курево бранишь,
И глядишь с большой опаской,
Если я ваяю стиш.

Говоришь – Поэт, мой милый,
Нынче хуже сорняка,
Не дает «корова-лира»,
В наш бюджет и пятака.

Я конечно понимаю,
Нынче век увы не тот,
Но, в ответ тебя ругаю,
За растрату всех банкнот.

Любим мы друг друга сильно,
Хоть местами, но на век,
И цветы глядят умильно -
Ты, да я – счастливей всех.

40. ЖЕНЩИНА ДЛЯ АВАНТЮРИСТА

Если когда ни будь, я сделаю попытку,
Неудачного государственного переворота,
И вынужден буду скрываться,
В дебрях подпольного грота,
Ты станешь моею единственной,
Надежной и верной подругой,
Ждущей, в месте таинственном,
Свиданья с опальным супругом.
Я буду очень страдающим,
Неуловимым и временно рваным,
Вечно сексуально голодным,
И лечащим старые раны.
Буду любить тебя жадно,
Буду ругать президента,
Винить сытых бюргеров стадных,
И ждать для реванша момента.
И когда опять не удастся,
Сменить режима правленья,
И придется в Тибете скрываться,
И в паспорт внести измененья,
Ты приедешь ко мне синей сари,
Мы поселимся в хижине горной,
Жаль что революция сорвалась,
Но, ты со мной и я тихий и гордый.

41. Про деву юную виденье

Когда красавицы младой,
Ласкает слух мой нежный голос,
И я как прежде холостой,
И полон сил, как спелый колос.

Когда легонечко шепчу,
И с ней (с прелестницей) флиртую,
И чушь чудесную несу,
И притворяюсь, что ревную.

Я понимаю – это сон,
Ведь я давно уже не молод,
И не умею быть влюблен,
И в сердце правит трезвый холод.

И нелюдим, и не блондин,
И в табаке и в трубке радость,
Ищу, желая быть один,
И ждать сиреневую старость.

Но как приятно посмотреть,
Про деву юную виденье,
И полюбить, и вожделеть,
Во сне хотя бы на мгновенье.

А по утру открыв глаза,
Почухать лысину вздыхая,
Подняться, вымолвив - «Краса»,
И в ванну двинуть, вон из рая.

42. Сны крейсера «АВРОРА»

Дрыхнет крейсер на приколе,
Полный ласковых иллюзий,
О великой Маркса роли,
И о будущем Союзе.

Слышит будто бы картавит,
Лысый Ленин о царизме,
И ВКПБ пиарит,
- Будим жить при коммунизме!

Видит чудное виденье,
О ликующем народе,
И его (народа) рвенье,
К пожирающей свободе.

Чует пороха дыханье,
Над краснеющим востоком,
Где матросское собранье,
Брызжет мщенья ядным соком.

Ой, ты сказочница ночка,
Хоть ноябрь, но воздух зимний,
И рассвета брезжит строчка,
Тает мир иллюзий дивных.

Скоро утро прокудахчет,
Ново-русским реализмом,
И проснется и заплачет,
Крейсер от капитализма.

И до вечера истошно,
Будет он терпеть обиды,
И жалеть что невозможно,
Все назад немного сдвинуть.

43. Жизнь не только блудни (не хочу я больше девок)

Не хочу я больше девок,
Лапать пьяною рукою,
И каких то водок левых,
Смак сосать в часы запоя.

Не хочу кутить игриво,
И ругаться стильным матом,
Все постыло, все паршиво,
Да и вредно для зарплаты.

Ох вы нимфы и гетеры,
Гейши, бабочки , путаны,
Раньше к вам ходил без меры,
Думал вовсе не устану.

Раньше страсть кипела мылом,
Извивалася змеею,
А теперь мне все постыло,
Стало пошлостью гнилою.

И серьезно, неустанно,
Я твержу как кот на судне,
- Жизнь нам вовсе не сметана,
И тем более не блудни.

И в огромном море блуда,
Славлю меру воздержанья,
Прочь порочная паскуда,
В даль холодного изгнанья.

44. Этой ночью, очаруй меня ласками

Этой ночью, очаруй меня ласками,
Томным взглядом полным тепла,
Околдуй ,окрути меня сказками,
О любви что сжигает дотла .

Я поверю, я буду внимающим,
Всем словам, про тоску и экстаз,
И поэтом мгновенно слагающим,
Ладный стих из твоих сладких фраз.

Завлеки меня манией мщения,
Остуди меня грустью ресниц,
Я наполню стихи откровением,
О величье простых дьяволиц.

И во тьме черной ночки волнующей,
Под гипнозом серебряных чар,
Стану жертвой богини колдующей,
И пойму, что навеки пропал.

45. С непонятным наслажденьем недоступную люблю

Валит первый снегопад,
За окошком невпопад,
Завтра видимо растает,
Ненадежный белый гад.

Я блуждаю и не сплю,
Внемлю сердцем ноябрю,
С непонятным наслажденьем,
Недоступную люблю.

Приглушенный шорох шин,
Надоедливых машин,
Неизбежно достигает,
Этажей моих вершин.

В моей комнате тепло,
А на улице светло,
От того что много снега,
В эту ночку намело.

Жаль, конечно, что один,
Что тобою не любим,
Но зато любим другою,
Вот такой у нас экстрим.

Выпью белого вина,
Два бокала и до дна,
Образ твой средь штор блуждает,
Приведением из льна.

Захочу тебя схватить,
И заставить полюбить,
Только ты в тотчас растаешь,
Ведь того не может быть.

46. Страсть гусарская

В тайных ямах моего сознанья,
В дебрях изнывающей души,
Я готовлю для тебя признанье,
Только разум шепчет – Не спеши.

Подожди, пусть чувство одолеет,
И желанье истерзает плоть,
И безумство пламенем зардеет,
Погоди еще немного хоть.

Ведь пока она совсем не знает,
Про твою ненужную любовь,
И с тобой флиртует и играет,
Ей побыть такой еще позволь.

А когда совсем свихнешься страстью,
Напиши признание в стихах,
И еще с особой сладострастью,
Нарисуй мишени на висках.

И узнав о том, что уж отвергнут,
На висках одну избрав мишень,
Прохрипев тихонько – Очень скверно,
«Отвори» любовным мукам дверь.

47. Серебрит луна царица,cнежный саван декабря

Серебрит луна царица,
Снежный саван декабря,
Мне б утешиться, забыться,
Только все попытки зря.

Я не сплю, я околдован,
Желтой странницей небес,
И бессонницей закован,
В кандалы пустых сердец.

Тишина, все хладом дышит,
Мысли водят хоровод,
И ковшом медвежьим вышит,
Темно синий небосвод.

Чахнут вечные желанья,
Демоница ночь молчит,
Сказку несуществованья,
Чернотой своей сулит.

Спит, бесстрастная природа,
Вот бы, взять, да помереть,
Под конец большого года,
Хорошо бы, вправду ведь.

48. СМЕРТЬ ДЕКАБРЯ

Елка пахнет новым годом,
Бредит воздух январем,
И запачкан синим йодом,
Небосвода водоем.

Все кончается когда то,
Все уходит в мир иной,
Под могилою горбатой,
Засыпает день пустой.

Накрахмаленные тучи,
Гонит ветер на восток,
А от туда может лучший,
Может худший Новый год.

Отдает концы декабрь,
Вечер, ветер, Оливье,
Теща с рожей снежной бабы,
И петарды во дворе.

К нам грядет холодный странник,
Века юного герой,
Третий сын на жизнь избранник,
И второго бьет косой.

Гаснут серости заката,
Пожирает город мгла,
Новый демон, год крылатый,
Уж глядит из-за угла.

49. Старый Новый год

Пусто как-то, даже слишком,
Здравствуй старый новый год,
Лет тяжелые излишки,
Как невкусный бутерброд.

Ничего не искушает,
Стынет в жилах пустота,
Елка лампами мигает,
И пугает красота.

Все бесстрастно, все уныло,
Ночь, дорога за окном,
Сердцу милое не мило,
И повернуто верх дном,

Разум мой - аскет напрасный
Одинокий волк зимой,
Бродит призраком неясным,
Меж кроватью и стеной.

Новый год моих скитаний,
Я герой, но только свой,
Бутерброд шальных исканий,
Слишком пахнет колбасой.

Жизнь не лестница, а поле,
Или даже круглый шар,
И скитаться злая доля,
Тех, кто свет среди зеркал.

50. Я любовь измеряю потерями

Я любовь измеряю потерями,
Я ценю красоты торжество,
Все бреду между снежными елями,
Все сансары кручу колесо.

Уж истлела душа моя рваная,
Словно рубище зла и черна,
И делами отчаянно пьяными,
Жизнь поэта не в меру полна.

Дни летят, дни куда то уносятся,
Тридцать лет, тридцать зим, тридцать снов,
А душа все черствеет и просится,
Разорвать ожерелье оков.

Тлеет в свежей могиле романтика,
На изломе кефирных эпох,
Все поэты ненужные фантики,
Ну а каждый второй из нас лох.

Суицидно змеится веревочкой,
Зимний дым крематорьевых труб,
И какой то, Акунин, «с иголочки»,
Издает сто восьмой толстый «БУХ».

Дышит будущность вечною прозою,
Счастлив, тот, кто совсем не поэт,
И украшен серыми розами,
Двадцать первый широкий проспект.

Свежий снег бутафорствует искренне,
Утешает, мол, все хорошо,
Превращая грязное в чистое,
От неправды, мне только смешно.

Шаг за шагом, отвергаемым странником,
Неустанно? (о, как я устал),
Ухожу от могилы романтики,
И от рифм, где любовь потерял.

Я не стану, солено оплакивать,
И жалеть молодые года,
Так случилось с моею романтикой,
Я ведь жив, лишь она умерла.

51. Гарик на один день (к визиту поэта Губермана в редакцию нашей газеты)

Елки, палки, сон, обман,
К нам приедет Губерман,
Будет гариками сыпать,
Хоть накладывай в карман.

Я балдею, я тащусь,
Может, водки с ним напьюсь,
Может, вирши почитаем,
Мы друг другу наизусть.

Говорят, он в мате крут,
Как сапожник, коль не врут,
Только он его рифмует,
И вставляет там и тут.

Это очень хорошо,
Есть за мной такой грешок,
Я же тоже, если надо,
Мат вливаю в свой стишок.

В общем здорово, я жду,
Предвкушаю и пишу,
Ведь поэту без поэта,
Хоть садись на анашу.

52. ДЫМ ЛЮБВИ

Пересушенный Borkum Riff,
Перезрелые недопризнанья,
С банальным набором рифм,
Как вершина существованья.

Кольцами к небу дым,
Загробного радио шепот,
Чувствовать, что кем-то любим,
Ненужный для сердца опыт.

На губах поцелуев соль,
На душе безысходности горечь,
Ты хотела терзаний, изволь,
Я как раз подходящая сволочь.

Каждодневных свиданий обряд,
Сладострастная желтая скука,
Ты вкушаешь любви моей яд,
Постигая обмана науку.

Жизнь горит как, сушенный табак,
Дым любви, как иллюзия счастья,
Я ведь тоже влюбленный дурак,
В твоих лапах пред львиною пастью.

И вообще разобрать тяжело,
Кто из нас восхищенная жертва,
Дым не делает в душах тепло,
Он всего лишь эффект для концерта.

53. СЛУЧАЙНО ЗАШЕДШИМ

Ощущать судьбу из мгновений,
Мозаику бликов и пятен,
Трогать глазами смирений,
Каждого, кто приятель.

Мир разделен изначально,
Есть близкие, есть чужие,
А есть, кто заходит случайно,
Оставляя следы большие.

Хочется жить спонтанно,
Верить в величество случай,
Просто, ведь я избранник,
И к тому же еще самый лучший

54. ПОМНЮ (родному краю)

Я знаю, тайны, где я не был,
Наверно двадцать тысяч лет,
Там хорошо, там светит свет,
Там пахнет янтарем и хлебом.

Листает прошлое тетрадь,
Краса - коса, песчаный берег,
Я вижу сны, в них я вам верен,
Ах, мне бы верить, не устать.

И этот скованный залив,
И крик плененного парома,
Все так прекрасно и знакомо,
Я помню вас, я не забыл

55. Февральская ночь, молчанье ягнят...

Февральская ночь, молчанье ягнят,
Не то что бы страшно, просто молчат.
Стены и тени, бездны зеркал,
Замер за окнами вечный вокзал.

Застыло движенье, умолкли слова,
Изнеможенье, тело – дрова,
Синие тени царства луны,
В своем продолжении алчно длинны.

Крошится разум, сохнет душа,
Ночь так прекрасна, ночь хороша,
Я духом усталым блуждаю в ночи,
Сердце мое, хоть ты не молчи.

Все гуще и слаще влажная мгла,
Нежданно за тучкой луна умерла,
Погасли созвездья, кромешная тьма,
Такими ночами сходят с ума.

Такими ночами пишут стихи,
Просто слагают в рифмы грехи,
Просто вином наполняют бокал,
Безумные строки, яд и… финал.

56. Напиваться

Тоскливо жмется к батарее,
Моя потертая душа,
Я пью вино, но не хмелею,
Луна восходит не спеша.

Ложатся каверзные тени,
Блестит зловеще старый снег,
И за окошком как на сцене,
Заводит песню, новый век.

Тоскует грусть моя упрямо,
Ленив февральский вечерок,
И сквозь кордон оконной рамы,
Не проберется холодок.

Два мира два существованья,
Моих иллюзий и теней,
Там шум и гам, а здесь – молчанье,
Тут полутьма, там свет огней.

Что выбрать, где оставить смыслы,
Холодный мир или футляр,
Гадаю на Модере кислой,
Тушу вином в груди пожар.

Еще глоток, еще стаканчик,
Уж все плывет (но я не пьян),
Февраль колдун, февраль обманщик,
Реальность плавит в океан.

Едино все, и снег и стены,
Исчез квадратный блеск окна,
Дороги превратившись в вены,
Смешалось небо с илом дна.

Напился. Так и знал случится,
Опасно баловство с вином,
Авось поможет примирится,
Залить терзанье крепким сном.

Какая разница, ей богу,
Кровать, фонарь, оконный свет,
Плевать на стены и дорогу,
И на бурлящий новый век.

Зальет трехмерное пространство,
Непониманья красота,
И сгинет выбора коварство,
Восторжествует пустота.

57. Образ (Искушение буддиста)

Как кажется мне желто-невесомой,
Блуждающая по пространству мысль,
И образ облаками нарисован,
Как холст в оконной раме высь.

Ты, сплетена небесною периной,
Ты, так воздушно каверзно легка,
Лежу, любуясь утренней картиной,
Да что любовь – всего лишь облака.

Вот так летят клубящиеся страсти,
Что б где ни будь, расплакаться дождем,
И это люди называют счастьем,
Игру с воображеньем и огнем.

Все бренно, иллюзорно и порочно,
Куда вот лучше созерцанье дзен,
И эти скованные прочно,
В обоях скалы неприступных стен.

Нет, не тревожь моей души уединенье,
Я очень стар и по буддистки чист,
Неделанье, а лучше не уменье
Иссякли чувства, я осенний лист

Валяюсь отрешенно на диване,
Японской флейтой балует компакт,
И образ твой, в оконной белой раме,
Уже растаял словно сон – пустяк.

58. Любовный роман

Ты, сидишь читаешь книгу,
Вечер каменный от скуки,
Там наверно про интригу,
И любовные науки.

Там наверно про томленье,
Про измену и расплату,
Про плохое настроенье,
Из-за маленькой зарплаты.

Ты, поджав колени, бродишь,
Взглядом пристальным по строчкам,
И с ума тихонько сходишь,
Это ведь еще цветочки.

Это ведь еще начало,
Много – страстного сюжета,
А уж сердце прокричало,
- Хватит, хватит мне про это.

Он ее опять целует,
И бессовестно ласкает,
Точно так же как другую,
(Что, она не понимает?)

Язычком лизнув свой пальчик,
Резво так перевернула,
Ты страницу, а там мальчик,
Появился после гула.

После страсти жизни проза,
Как у Машки у соседки,
Так всегда – сначала розы,
А потом страдают детки.

Ох, и книга, ох, и честно,
Вот она любовь гадюка,
Сердцу под одеждой тесно,
Биться в этих глупых муках.

Ты хватаешь валерьянку,
С холодильниковой полки,
И душевную изнанку,
Заливаешь втихомолку.

Все покой, закрыла книжку,
Лучше телек с сериалом,
И игрушечного мишку,
Обнимать под одеялом.

Лучше дальше одинокой,
Непременно оставаться,
И скотине синеокой,
В плен любовный не сдаваться.

Мягкий плюшевый диванчик,
Педро сохнет за Кончитой,
Это голубой экранчик,
А романчик не дочитан.

Как то все у них наивно,
И далекий чуждый берег,
Врет про страсти примитивно,
И в страдания не веря.

Дрема, тишь, усталый пальчик,
Гасит пультом мексиканцев,
На ночь Каберне стаканчик,
И в покой от грязных танцев.

Спи усталая красотка,
Героиня не романа,
А моих стихов находка,
Жертва легкого обмана.

Я ведь выдумал конечно,
Все твои чуть-чуть страданья,
И вписал тебя навечно,
В строчки глупого приданья.

59. Лунная колыбельная.

Меж стеной и занавеской,
Полупьяный луч луны,
Режет время на отрезки,
Неминуемой длины.

День усталый гасит страсти,
Сонный дух съедает мир,
И подлунное безвластье,
Оккупирует эфир.

Завтра новые сраженья,
Притаившись, ждут дела,
А сейчас изнеможенье,
Полночь бьет в колокола.

А сейчас все растворилось,
И укрылось темнотой,
К сердцу прошлое прибилось,
Перепуганное мглой.

И готовит сонный Морфий,
Киноленты бурных снов,
Среди них уже и мой фильм,
К демонстрации готов.

Сбились стрелки воедино,
Указав на потолок,
Веки стали вязкой глиной,
И закрылись на замок.

Толи умер толи просто,
Впал устало в тихий транс,
А луна – небесный остров,
Славит желтый декаданс.

Ей проказнице приятно,
Видеть царство тишины,
И покоя привкус мятный,
Уж пропитывает сны.

60. НЕ ВЕСНА

Как мрачно улица звучит,
И серым бьет в мое окошко,
И купол туч свинцом весит,
Над фонарем блестящим брошкой.

О, что за мерзкая тоска,
И март похожий на ноябрь,
Реальность – плоская доска,
И мысли путанные крабы.

Весь день свербит холодный дождь,
Остатки снега стали грязью,
И пятен мокрых злая гроздь,
Стекло окна шлифует вязью.

И тоже самое в душе,
И та же грусть, и та же злоба,
И чувства из папье-маше,
Похожи на тугую обувь.

Не пахнет в воздухе весной,
Не жалят ветреные страсти,
Я целый день такой пустой,
От этой пасмурной напасти.

Сижу, уставившись в экран,
Недорогого монитора,
И как подпольщик партизан,
Скрываюсь в чатовые горы.

Ложусь на дно, от этих бед,
И дыма плотную завесу,
Я ставлю пачкой сигарет,
На зло минздраву и прогрессу.

Скорей бы вечер и вино,
И звуки джаза из пластинки,
Когда весь мир похож на дно,
Душе так хочется глубинки.

61. Женская доля (сказка для мужчин)

Весь вечер сводила сума,
Меня своим усталым взглядом,
Ты, у которой, глаза тюрьма,
И губы с привкусом винограда.

Как бездна космоса волос смоль,
Двенадцать косичек и тюбетейка,
Я терплю нестерпимую боль,
Обожаю свою чародейку.

Очень много имею богатств,
Ишаков и мясистых баранов,
Ну на кой мне еще ты сдалась,
Почему от тебя будто пьяный.

Заплачу твоим предкам калым,
Натяну паранджу поплотнее,
Ты, наверное мой экстрим,
На который щедрот не жалею.

На арбу посажу и пойдем,
С ишаком в мой кишлак за горою,
И прощальной слезы водоем,
Зажурчит пред калиткой родною.

Увожу, уношу я тебя,
Я - коварный сердец похититель,
И не плачь, эти страсти ведь зря,
Видишь деньги считает родитель.

По тропе восходящей луны,
Под ее желтолицым сияньем,
Мы до сакли моей добрели,
До обители нашей венчальной.

Я пойду в свой спокойный диван,
Ох, устал, лягу прямо в халате,
А тебе вон туда, там для дам,
Так положено в глиняной хате.

Ну, до встречи, утром чуть свет,
Приноси крепкий кофе с халвою,
И еще, не забудь про щербет,
И про ласки, пусть льются рекою.

Моей доброй любимой женой,
Будешь долгое славное время,
Пока кто-то, новый шестой,
Не появится в нашем гареме.

62. Мой стих – твой сон.

Весенний рассвет сочится тоской,
В оконные щели с бессонницей,
Четвертый кофе с третей луной,
Височною болью сорятся.

Кусок реальности – синий экран,
Россыпью черные буквы,
Не расстеленный сохнет диван,
Не расстрелян я пятнами клюквы.

Толи поиски толи дурь,
Не дать, не взять как романтик,
А в форточку ветер – посланник бурь,
И мозги набекрень, на бантик.

Да живой я, слишком живой,
Руки, пальцы, рубаха,
Барабаню по клавишам суетой,
И на ЭНТЕР локтем с размаху.

Что стучу? - Да опять стихи,
Про кого? – Про тебя конечно,
Про ту, с которой сейчас далеки,
И раздЕлены тьмою кромешной.

Спишь усталая, последний сон,
Смотришь в мягкой кровати,
Рядом крепко храпящий ОН,
Я грущу о любви не кстати,

Может даже, нахально снюсь,
Тревожу своими стихами,
Тебя, которую так стремлюсь,
Забыть за крутыми годами.

В моей форточке, твоем окне,
Одни и те же созвездья,
Видно это они во тьме,
Врут что с тобою мы вместе

Не пугайся я только лишь сон,
Лунный мальчик ненастоящий,
И с рассветом растаю, а ОН,
Останется рядом храпящий.

Садится усталая девка-луна,
За черный косяк горизонта,
Накатилась рассвета волна,
И по радио сводки с фронта.

Жгу сигаретой остатки любви,
Пятый кофе в высокую чашку,
Душат лирику лапы зари,
Здравствуй день, до свиданья Наташка.

63. Исповедь Дон Жуана

Брожу мощеной мостовой,
Под серым зонтиком огромным,
И ветерок лицо морской,
Мне холодит сомненьем томным.

Куда плестись скитальцу мне,
Где мой причал, моя обитель,
Я тень на каменной стене,
И дев прекрасных похититель.

Блуждаю раны нанося,
От сердца к сердцу словно демон,
И от обиды голосят,
И плачут брошенные девы.

Так знайте, я не виноват,
Что словно перекати-поле,
Сулю романы всем подряд,
Меняя имена и роли.

Гоним, злодейкою судьбой,
В чужой безумствующей маске,
Неволен быть самим собой,
И лишь одной дарить все ласки.

О, моя должность в театре «Мир»,
Затасканный герой любовник,
Не купидон и не сатир,
Не верный дуэлянт полковник.

Не изменить, не перебить,
Дорогу незавидной доли,
А так хотел бы полюбить,
Навечно до сердечной боли.

Увы, служу, я раб страны,
Страстей бушующего царства.
Где правят милые лгуны,
И чувства полные коварства.

Еще проблема, вечен я,
В любой эпохе и народе,
Вы повстречаете меня,
На романтической дороге

Я пожирающий дракон,
Убийца прежнего дракона,
В стране любви есть свой закон,
И должность каверзного дона.

Как девам маленькая месть,
Во мне магическая прелесть,
И тянет мотыльков присесть,
На мой огонь познавши ересь.

У дев и статных милых дам,
В почете это развлеченье,
Попасться на простой обман,
И муку возвести в ученье.

Ведь в казино амурных дел,
Порою ставки так высоки,
А призрак выигрыша тлен,
Как на песке признаний строки.

Поверьте старому крупье,
Жестокосердному повесе,
Не в призе суть, а лишь в игре,
Не в плоде сладком, а в процессе.

Устроен так подлунный мир,
Экстаз любви – всегда страданье,
И звуки самых страстных лир,
Когда обман, когда венчанье.

64. Киев - Москва (ночью в поезде)

На островке вагонной полки,
Встречаю ночь под стук колес,
А за окошком елки, волки,
И брянский правильный мороз.

Я мчусь в столицу трех империй,
В последний величавый Рим,
Я как Москва могуч и древен,
И с Русью всей неразделим.

Пусть век не наш, пусть запад сладкий,
Отравой колы души жжет,
Но верю, сдохнет монстр гадкий,
Очнется Русь и заживет.

Есть понимание свободы,
Не той что статуя хранит,
А той, которую народу,
Закон всевышнего дарит.

Я знаю, чую, будет время,
Над златоглавою Москвой,
Польется звон и наше племя,
Пойдет в последний трудный бой.

Повергнет гадкого дракона,
Младая кованная рать,
Ну а пока в тисках вагона,
Мне стоит все-таки поспать.

Ведь завтра день, и шаг к сраженью,
Я стану тверже и мудрей,
И буду верить в постиженье,
Великих праведных идей.

Я не один, нас миллионы,
Кто верит в будущую Русь,
Блестят штандарты и погоны,
Скорее битва грянет пусть.

На путь побед я вижу право,
В созвездьях ярких за окном,
В сердцах вулкан, в движеньях лава,
Любуюсь вещим полусном.

И станет новая держава,
И сотни куполов церквей,
Врагам на страх, а нам на славу,
Засветят светом лучших дней

65. Коснись меня поцелуем

Коснись меня поцелуем,
Синеглазая девка-весна,
Быть может, забуду другую,
Живущую, только во снах.

Ласкай меня голосом нежным,
Чаруй колыханьем ресниц,
Я долго был мальчиком снежным,
В плену ледяных дьяволиц.

Согрей мою душу простую,
Развей колдовство февраля,
Так долго о прошлом тоскую,
Я сам понимаю что зря.

Всего лишь кусочек улыбки,
И запаха ласки глоток,
Растают сердечные льдинки,
Выйдет страданиям срок.

Я стану весенним как прежде,
С пылающим сердцем внутри,
Ты видишь, терзаюсь в надежде,
Эх, девка-весна, помоги.

66. Колыхание занавески,в такт минорам рояля...

Колыхание занавески,
В такт минорам рояля,
Все должно быть не резким,
Плыть, очертанья теряя.

Это весеннее утро,
На самом краю вселенной,
Печаль так устроена мудро,
Ничего тут нельзя поделать.

Пишутся сами буквы,
Падают сами чувства,
Каплями красной клюквы,
На грань моего безрассудства.

На грань твоего нетерпенья,
На жажду вечных исканий,
На место одно приключений,
С духами, цветами, звонками.

Ты, верно уже на работе,
Или в шумном метро, по дороге,
В межстанционном пролете,
А я как медведь в берлоге.

Глотаю горькое пиво,
Из холодной глиняной кружки,
А, ты где-то там игриво,
Звонишь по мобилке подружке.

Наверное вечером вместе,
Пойдете с нею на Paty,
А я от обиды и мести,
Останусь валяться в кровате.

Я буду всегда неизменно,
Одиноким волком пустыни,
Ведь ты иллюзорна и бренна,
И приторно сладка, как дыня.

Мне хватит уменья и силы,
Расстаться с глупым хотеньем,
Сделать тебя счастливой,
В объятьях своих на мгновенья.

Растает бронзовый запах,
Духов и далекий голос,
Забуду, не стану плакать.
И буду как прежде холост.

67. ОДА АСЬКЕ (не говори красавица со мной)

Не говори красавица со мной,
Стуча, перстами длинными по клаве,
Привыкнешь быстро друг ты мой,
К рифмованной чарующей отраве.
А если вдруг я окажусь иной,
Не милый, не красивый, грубый,
(И может мне иные любы),
Но любопытство брезгует ценой.

Сидим, стучим, как мышки каждой ночью,
Послания, признания, стихи,
И упиваемся занятием порочным.
(Потом замолим мелкие грехи).
Ведь согласитесь до безумья интересно,
За тыщи верст искусно флиртовать,
И маской ника сердце прикрывать,
И быть таинственным желанно-неизвестным

68. Очищение дождем

Лето тащит к середине,
Свой усталый жирный зад,
И на небе - на витрине,
Туч измученных парад.

Все плывут полны слезами,
Бесконечен тучный ход ,
Перелесок вслед листами,
Им гудят как пароход.

Я бреду по полю томно,
Я скиталец как они,
И восток для нас бездомных,
Зажигает уж огни.

Что там ждет за горизонтом,
Только звезды, только ночь,
Тучи будут плакать громко,
Я – тихонечко не прочь.

Я молчу, вокруг пустынно,
Бесполезно сотрясать,
Воем поле, просто стыдно,
Сопли по ветру пускать.

Вечереет, одиноко,
Небо грозно голосит,
Я не плачу слыша рокот,
Испускаю львиный рык.

Я держусь, еще мгновенье,
Два, четыре, пол часа,
До чего ж трудно уменье,
Не пускать слезу в глаза.

Тучи каменно устали,
Тяжко в небе быть свинцом,
Я такой же серый камень,
С перекошенным лицом.

Ах, ну все, команда грома,
Ливень, слезы (не мои),
Миг большого перелома,
Постижения любви.

Плачут тучи, плачет небо,
Очищается душа,
И такая в сердце нега,
Оживает не спеша.

Опускаюсь утомленный,
На холодную траву,
Новый, чистый, в ночь влюбленный,
Погруженный в тишину.

Я наверно, тоже плакал,
Или мокрое лицо,
Дождь прошел, запахло мраком,
Сразу стало хорошо.

69. Пусть будет смута (к выходу писателя Лимонова из тюрмы)

Где ты буря, где вы люди,
Где ты славный русский бунт,
Революция на блюде,
Окропленный кровью грунт.

Слышу грозное дыханье,
Просыпается дитя,
Смута рушит мирозданье,
Всюду отблески огня.

Всюду толпы, всюду злоба,
Хватит западу страдать,
Уж пора за крышку гроба,
Спрятать высохшую блядь.

Чахнет старая Европа,
Стонут гарью города,
А на красном на востоке,
Собирается орда.

Тут и Стенька и Емелька,
И Лимонов – Чингиз Хан,
Будет новая Россия,
Большевистский Рускостан.

Будет истина свободных,
Сгинет в бездну труп живой,
Берегись карга Европа,
Век грядет теперь не твой.

Век грядет теперь великий,
Азиатский удалой,
Тут и там мелькают лики,
Новой армии земной.

Буря, скоро грянет буря,
Пахнет бунтом девка Русь,
И в Москве и Барнауле,
Будет смута, будет пусть.

70. Письмо из дождя

... Открываю дверь, вызываю дождь,
Посылаю в Тверь барабанить в ночь.
Ты, наверно ждешь, и уже не спишь,
И в ответ дождем мне письмо стучишь.
Только вот злодей - ветер перемен,
Гонит облака по миру, что тлен,
Утихает дождь, исчезаешь ты,
И встает рассвет бездной пустоты.
Угасает дар силы колдавской,
И в душе пожар - целый день не твой,
Но настанет ночь чары мне вернет,
И мой новый дождь Тверь опять польет

71. Девушка в белом

Ты стояла вдали от меня,
И, наверное, ждала трамвая,
Вся в белом, с ума сводя,
И прозрачностью блузки пугая.

Очень стройная, как кипарис,
С нарисованным ликом модели,
Направленным куда то в низ,
Демонстрирующем, как все надоели

Мужики, что толпились вокруг,
Ох, по-разному, пялили зенки,
Кто-то, взгляды бросал, словно «вдруг»,
А иной откровенно с приценкой.

И наверное чувствуя пресс,
Этих мерзких фантазий и взглядов,
Этот уличный сексо – конгресс,
Ты решила, «Устрою им гадам».

И, как будто случайно взяла,
Свой кулек на асфальт уронила,
И ветру нагнувшись дала,
Из юбки сварганить ветрила.

Он увлек невесомую ткань,
Обнажив загорелые ноги,
И я понял, теперь дело дрянь,
Повзрываются «местные боги».

И действительно, ахнули все,
И слюною все подавились,
Пофиг было одному только мне,
Остальные завыли, завились.

И казалось вот-вот увлекут,
За кусты длинноногую нимфу,
И на части ее разорвут,
Пустят кровь и бесцветную лимфу.

Но, раздался волшебный звонок,
Краснорельсовый конь появился,
Очень вовремя, очень уж в срок,
А не то б инцидент приключился.

А народ у нас он ведь такой,
Он за место в трамвае готовый,
Позабыть о девице нагой,
И ломится в дверные проемы.

Все, уехали, в миг опустел,
Мир потертой большой остановки,
А я не поехал, я курил и смотрел,
И думал о глупой девчонке.

72. Во всем красотки виноваты

Я не Пушкин, я не Бальмонт,
Так зачем же мне страдать,
И влюбленностью печальной,
Жизнь младую отравлять.

Так зачем тревожить лирой,
Паутинный интернет,
И колбасить слогом длинным,
Претворяясь что поэт.

Лучше стать простым спортсменом,
И рекорды не сердца,
Покорять игрой надменной,
И уменьем подлеца.

Или фермером дремучим,
Задавать коням овса,
И малиной самой лучшей,
Славить местные леса.

Жить надежно и спокойно,
Слушать Баха и БГ,
Путешествовать фривольно,
За пределы СНГ.

Пить коньяк, курить махорку,
Быть заядлым рыбаком,
Завести компактов полку,
И ружье с большим курком.

Так бы жить батоном черствым,
Сохранять в душе покой,
И по кнопочкам не ерзать,
Стихотворною рукой.

Но, всему виной красотки,
Ножки, губы, звонкий смех,
Задевают во мне нотки,
И качают страсти мех.

Вот и нет во мне покоя,
… извините, тороплюсь,
там соседка (там такое!),
Я опять сейчас влюблюсь.

73. В июльской постели.

Снова преследует жаркое лето,
Пошлый июль, бытовое влеченье,
Жизнь от заката и до рассвета,
Книги в стихах и сухое печенье.

Я полуголый в обнимку с бутылкой,
Ночь, минералка – капли прохлады,
Читаю, пишу, и тебя на подстилку,
Валю и целую, наверно так надо.

Наверное в этом великие смыслы,
Вселенского поиска первоосновы,
И привкус реальности в мареве кислом,
И губы и волосы будто оковы.

Все соблюдаю, я ритуальный,
Действий набор под названием ласки,
И кофе в постель на краешек спальни,
И про то, что одна неизменные сказки.

Становится жарче, но как-то приятней,
Все проще, все мягче и не постыло,
Смысл любви, видно все же в кровати,
И гордость, за то, что со мной согрешила.

На долго ли хватит кромешной услады,
И кайфа от факта теловладенья,
И этих ванильных остатков помады,
Сладких апокрифов после забвенья.

Не знаю, но чую, иллюзия гаснет,
Ты исчезаешь в маске рассвета,
Я вновь одинок и не чувствую счастья,
Но, это пройдет с окончанием лета.

74. Неотправленное письмо (незнакомке)

По желтой бумаге, клюкой перьевой,
Пишу неумело признанья,
И по радио снова «Хочу быть с тобой»,
Я их никогда не отправлю.

Ты, наваждение, маленький сон,
Призрак в сумерках пряных,
Увидел, придумал будто влюблен,
И сделал безумно желанной.

Но нереальна мыслей игра,
Я даже не ведаю имени,
И слижет письмо еще до утра,
Огонь языками синими.

75. Я иду по кругу (Сансара)

Я хожу по кругу, вечно натыкаясь,
На холодный мрамор, бледнолицых стен,
Так наверно надо, я не удивляюсь,
Видно предначертано, в книге перемен.

Раньше мне казалось, жизнь, как восхожденье,
Каждый миг все выше, каждый шаг смелей,
Но теперь понятно, это заблужденье,
Юности наивной, глупости моей.

Двигаюсь на ощупь, на глазах повязка,
Всяческих иллюзий, черного вранья,
Время огрубленное развенчало сказку,
Про такого умного быстрого меня.

Тикают на башенке злобные хронографы,
Каждому деянию, отмеряя срок,
И кривят реальностью зеркала – фотографы,
Я в них отражаюсь взором на восток.

Я в них повторяюсь, очень обезличенный,
Пятым элементом в сто втором ряду,
И опять ругаюсь фразой неприличною,
И топлю отчаянье в водочном пруду.

Так оно случается, так оно колбасится,
Вечное сансарное чудо-колесо,
Жизнь моя слоеная под реальность красится,
И плетет морщинками, новое лицо.

Весело как в песенке, главное не вдумчиво,
Главное не чувственно все воспринимать,
И по краю лезвия рыцарем измученным,
Шишки набивая продолжать шагать.

76. Протекая через контур сознания (ночью).

Я не читаю Лимонова, я читаю Мисиму,
Наверно, потому что модно, наверно, потому что красиво,
Я стареющий юноша, в вечном поиске кайфа,
Купленный за зарпалату редакцией местного «Лайфа».

Июльские абрикосы, похожи на желтые луны,
А я какой то раскосый, натянутый словно струны,
И эти спелые персики, будто большие яйца,
Брожу средь успешных сверстников, походкой плохого скитальца.

В черной такой книженции, строчки Иосифа Бродского,
Такого мне не понятного, перевернутого и уродского.
Сохнет кирпичной кладкою, прошлая жизнь ленивая,
Пошлая да несладкая, мягкая да немилая.

Ой, ты книга японская, ой ты книга еврейская,
Одна такая не броская, а вторая совсем не житейская,
А я неистово матовый в сладких сердцах нечитаемый,
Обруганный ласками-матами, на полках совсем не встречаемый.

Танцуют июльские часики, я опять до утра интернетствую,
От чая горячего красненький бессонницу строчками чествую,
Она ведь такая подлая, искушает любовь к одиночеству,
И ночку – бабу бесплодную, моими терзаньями потчует.

Главное состояние, главное ощущение,
Под утро усталое пьяное за бдения отомщение,
Когда желание выспаться, как дождь вызывает рвоту.
А надо идти выбриться, а надо идти на работу.

О как же меня задалбывает это вонючее слово,
Булыжником в череп вламывает, «Надо», раз и готово.
Осталось каких нибудь пол часа, посижу почитаю Мисиму,
Не от того что хочется, а от того что паршиво.

77. Декаданс

Все пофиг, смело гнет к унынью,
Мой не крапленый славой век,
Поросший, горькою полынью,
Забывший, право на успех.

Но, я живу я существую,
Смакую мира тошноту,
Даже влюбляюсь и ревную,
Подобно дерзкому шуту.

Вкушаю смыслы стенкой кожи,
Гремлю по клавишам костьми,
Ох, этот мир, ах, эти рожи,
Вас, кажется зовут людьми.

Луна ли, солнце, свет хрустальный,
Многоэтажных едких люстр,
Да я как вы, многострадальный,
И грустный, как осенний блюз.

Бреду, усталым пилигримом,
Влачу котомку суеты,
По тропам хоженным постылым,
В объятьях сонной пустоты.

И мимо день, все будни, будни,
Мелькает вечность за окном,
Я небытья касаюсь грудью,
Между иллюзией и сном.

Играет ветер рваным пеплом,
Сожженных временем надежд,
В существовании нелепом,
Есть место только для невежд.

А остальным, должно быть больно,
Признаться в этом страшный грех,
И все как будто бы довольны,
И врут про счастье и успех.

О, люди, хватит притворяться,
Из нас ведь каждый одинок,
Пора смирится и сдаваться,
Существование – порок.

78. Ругая молодость

Выжру сигарету, от большой тоски,
Ох, меня зажала Родина в тиски,
Ни тебе веселья, ни тебе вина,
Глухо, и постыло будто бы у дна.

Я похож на рыбу с черной чешуей,
Очень молчаливый, очень никакой,
Плаваю уклончиво в мрачной глубине,
Мыслю примитивно, только о еде.

Вот она какая летняя пора,
Молодость гадюка, молодость дыра,
Отпущу я бороду, стану как старик,
Может станет легче хоть на малый миг

79. Август играет в осень

Август играет в осень,
Хочет, казаться мрачным,
И тучным многоголосьем,
Воздух пропитан дачный.

Кажется очень странной,
Ранней ночи прохлада,
И сыпет по крыше рваной,
Дождик каплями яда.

Приятен зловещий шелест,
Стремящихся к смерти листьев,
Вдуматься, дикая прелесть,
Они ее сами ищут.

И эта ночь как предвестье,
И эта игра тренировка,
Принятия смерти с честью,
С легкостью командировки.

Опыт, потом пригодится,
Возможно не только листьям,
И будет, легко отлучится,
Взмахнув напоследок кистью.

И снова стакан портвейна,
Помогает, чуть-чуть согреться,
Для души осенне-идейной,
Самое милое средство.

И пусть этот август играет,
Я счастлив даже тоскою,
Все остальное тает,
И я, остаюсь сам собою.

80. Время сентября (дачно-дорожный романс)

Сентябрь, жлобы уж выезжают,
Из сел во град с картошкою своей,
Набиты оной, сетки прогибают,
Багажники потертых жигулей.

Все ждет, она уже крадется,
Кудесница пестреющих смертей,
И похотливым хохотом смеется,
Ах, осень, ты мне всех милей.

Кружу средь нив на старом драндулете,
Стою по долгу (жду проход коров),
Такая безысходность во всем свете,
И лес не лес, а склад смиренных дров.

Вот час, на то, чтоб поразмыслить,
И жизнь критичным взглядом причесать,
И сопли попускать и кисли,
И чувственно о дамах помечтать.

Мир здесь, он сжат в моей ладони,
Окину томным взглядом горизонт,
Холмы, река, собаки, кони,
И облаков совсем не страшный фронт.

Пуст огородов натюрморт печальный,
И только луны толстых рыжих тыкв,
Еще мечтают о тиши подвальной,
В которой новый урожай лежит.

О, тишь, о вечности забвенье,
Как грезит о тебе мой мир,
Природа жаждет исступленья,
И братских снегом выстланных могил.

Но надо ждать, пусть осень отгуляет,
Отпляшет, отрыдает отболит,
Смиренье спит, смиренье отдыхает,
От нанесенных временем обид.

Пока тепло и лист так редок желтый,
И без дождя не ест червя карась,
И пьянь без луж не видит в жизни толку,
Зачем же пить, коль некуда упасть.

Но, скоро девка - осень развернется,
Заохает, заахает во всю,
И поле свежей грязь изойдется,
Попрет душить идиллии красу.

Займется хлад, разденутся дубравы,
Карась пойдет на клевый суицид,
Водой зальются лужи и канавы,
И мужиков на водку поманит.

И я назло ГАИшным хитрым козням,
Стакан портвейна тихо потяну,
Не выловит инспектор грозный,
Ведь я у осени в плену.

Сентябрь, я твой я главный странник,
Я чист и пуст, готов любить,
Осенней страсти многогранник,
Раз гибель, так тому и быть.

Пора принять, пора казаться старше,
Подумаешь, идет к финалу год,
Я не умру, не стану грязным фаршем,
Как эти листья, лишь уйду вперед.

81. Противоречие

Мне не приснишься ты,
Осенней мрачной ночью,
О, как же я устал,
Зачем тебя люблю,
И глупые мечты,
Иллюзии порочной –
Нелепый карнавал,
В угоду сентябрю.

Кружится листьев вальс,
И тает образ милый,
Забуду голос твой,
И глаз бездонный взгляд,
И верить в эту фальшь,
Прелестницы игривой,
Не станет разум мой,
Как будто это яд.

Исчезни, улети,
Растай росой рассветной,
Ах, нет, зачем я так,
Тебя оду люблю,
И ты меня прости,
За тон мой не приветный,
От страсти я дурак,
Такое говорю.

И снись, меня терзай,
Мани в свои объятья,
Мне сладок этот плен,
Я юноша с тобой,
Ты мой усталый рай,
В красивом красном платье,
Я вечен, я не тлен,
Пока жива любовь.

82. Противоречие

Мне не приснишься ты,
Осенней мрачной ночью,
О, как же я устал,
Зачем тебя люблю,
И глупые мечты,
Иллюзии порочной –
Нелепый карнавал,
В угоду сентябрю.

Кружится листьев вальс,
И тает образ милый,
Забуду голос твой,
И глаз бездонный взгляд,
И верить в эту фальшь,
Прелестницы игривой,
Не станет разум мой,
Как будто это яд.

Исчезни, улети,
Растай росой рассветной,
Ах, нет, зачем я так,
Тебя оду люблю,
И ты меня прости,
За тон мой не приветный,
От страсти я дурак,
Такое говорю.

И снись, меня терзай,
Мани в свои объятья,
Мне сладок этот плен,
Я юноша с тобой,
Ты мой усталый рай,
В красивом красном платье,
Я вечен, я не тлен,
Пока жива любовь.

83. Той, что уничтожает реальность (Алине Витухновской)

Вы думаете так просто,
Уничтожить реальность,
Когда все покрыто коростой,
Моды на либеральность.

Когда каждый третий кажется,
Агентом существования,
И липкой иллюзией мажется,
И ищет себе оправдание.

Ищет себе окружение,
Стены и даже истины,
И Сартра с вооружения,
Снимает мозгами кислыми.

Она самой метафизикой,
Видится зеркале - олове,
И пишет такие коллизии,
Что даже не лезет в голову.

Варит такие ярости,
Ставит капканы смелости,
Что хочется сразу старости,
Негодности да неумелости.

Хочется восприятия,
Какой ни будь эксплуатации,
Затасканного понятия,
Продления, пролонгации.

И помнится и беснуется,
И тянет соврать тихонечко,
А может она рисуется,
Ей тоже банального хочется?

И мужа и много деточек,
Такого себе бизнесменчика,
И в праздник вербовых веточек,
И джипик – лошадку с бубенчиком.

И славы, и слов гармонии,
И разных затасканных гадостей,
А тексты, лишь церемонии,
Побочные газы младости.

Нет, все-таки верю ей,
Ее не людской трансцендентности,
Той, что как мрак среди нелюдей,
Ярко кричит о бренности.

И лозунгам и названиям,
Может доверчив излишне я,
Но этому есть оправдание,
Она ведь такая пришлая.

Она ведь такая красивая,
Необычная черноволосая,
Немногими выносимая,
Окуренная папиросами.

Ругает она и ломает,
Эту действительность мерзкую,
Жаль, что иной не бывает,
После костра пионерского.

Согласен с ее претензией,
И с таким непростым желанием,
Будни бредут по лезвию,
Ругая себя заранее.

И вправду что в ней хорошего,
В этой простой реальности,
Явилась сюда непрошеной,
Так пусть себе уничтожается.

84. В мои окна северный ветер

Ветер северный вновь в мои окна,
Смогу ли опять быть собой,
И этой зимою не сдохнуть,
От того, что опять не с тобой.

Опять, эти фильмы и книги,
Больших сигарет тоска,
И судьбы непреклонные фиги,
И дорога – с гвоздями доска.

Все наполнено существованьем,
Цепко держат оковы бытья,
Я прошу, но в ответ лишь молчанье,
Даже небо не слышит меня.

Я молю, но напрасны молитвы,
Я терплю, я хочу победить,
В ежедневной решающей битве,
Я пытаюсь уверенней бить.

Бить по роже, по коже, по делу,
И врагов и друзей и себя,
И кусаться и выглядеть смелым,
И горячим во мгле декабря.

Но, увы, это так бесполезно,
Много шума, да мало огня,
И ужасная черная бездна,
Ест остатки короткого дня.

Ночь, ее нынче место и сила,
За окном и в холодной душе,
В это время не может быть мило,
Дань традиции, норма, клише.

Отпущу я себя, разнуздаю,
Стану снегом асфальтом и льдом,
И быть может услада другая,
Воцарится в покое таком.

До весны раздробленный на сотни,
Бессердечных снежинок простых,
Проваляюсь, разорванный в клочья,
Среди прочих таких же иных.

А потом, где-то там за зимою,
Я растаю и стану собой,
Жаль конечно, что вновь не с тобою,
Но зато и не с этою мглой.

85. Злой волшебник Новый год

Короток день, но век мой длинен,
Неинтересен новый год,
В бесснежной мгле будто могильной,
Он так не празднично идет.

Идет, ступает, пьяный мальчик,
Вагончик века, царь на час,
Факир надежд, детей обманщик,
И пожиратель пышных фраз.

Пропитан воздух ожиданьем,
Усталость, мир почти что спит,
Доставший телек, рекламаньей,
Про скидки лживые нудит.

Трепещут елки, волки воют,
И реки водки и вина,
Подкоп под мирозданье роют,
Вот, вот обрушится стена.

Вот, вот нагрянет потепленье,
И негры с Африки придут,
Смешенье чувств, кровосмешенье,
Потоки эти принесут.

И рады гады винокуры,
И явь – огромный магазин,
И пьян мужик и бабы дуры,
Для всех спирт мира властелин.

Ваниль конфет и апельсины,
И ламп герляндных хор пустой,
Так неестественно и лживо,
Играют в праздник озорной.

Гудят и пахнут и сверкают,
И в елках прячутся порой,
Но и они давно уж знают,
Что новый год – волшебник злой.

И где ж тут радость, все стареют,
И я, и ты, и даже век,
Вот так всегда себе умеет,
Создать кумира человек.

А разобраться, разве праздник,
Холодный, пьяный новый год,
Иллюзий массовых заказник,
Различных видов и пород.

Терпел б и я спектакль этот,
Оденься все в пушистый снег,
А так бегу в себя в поэта,
Пережидать бесснежный век.

86. Жизнь взаймы

Я живу как будто бы взаймы,
У себя у самого воруя годы,
Для придуманной безжалостной войны,
Для терзаний самой высшей пробы.

Мне казалось черновик пишу,
И потом исправить жизнь сумею,
Переделаю, познаю, отмолю,
Стану солнечней, активней и мудрее.

Мне казалось, вот еще чуть-чуть,
Мир падет пред силою героя,
И усыплют розами мой путь,
Дамы, покоренные любовью.

К мигу миг, в минуты и года,
К шагу шаг по злому бурелому,
Но успех сквозь пальцы как вода,
Убегает к незнакомым и знакомым.

Снег идет, я старше становлюсь,
Жизнь, на чистовик не перепишешь,
И признаться сам себе боюсь,
Что не лучше делаюсь, а тише.

Я тихонечко ступаю по следам,
Вот таких же, как и сам, когда то смелых,
Бог нам воздает не по делам,
А по ошибкам и пробелам неумелым.

Сон является, тревожным и пустым,
Явь осокой зарастает как болото,
Я мудрей, но тяжелы кресты,
Скитания, искания, работа.

Все бреду не ведая пути,
Все ищу, но больше по привычке,
И хочется сойти, в кусты,
Но трусом быть мне очень не привычно.

Жизнь взаймы, видать геройский путь,
Смерть и молодость – награда за упрямство.
Мне с дороги этой не свернуть,
А может выживу и даже буду с царством..

87. Зачем приходил апрель

Оттепель, словно остывший кофе,
Ни то ни се, не здоровый сон,
В полном транспорте, на работе,
В окруженье чужих персон.

Серость, обманчиво и притворно,
Ломает комедию, будто весна,
Как в кинотеатре, реальность попкорном,
Потчует солнцем, градусник сна.

Может опять неученая дура,
Принцесса, иль президента жена,
Желает подснежников и под дулом,
Шлет падчериц в лес, напившись вина.

Те прутся в отчаянье, плачут от горя,
Топят слезами суровый мороз,
И мальчик апрель, облегчая их долю,
Разгоняет снега, не выдержав слез.

И старый февраль, уступив свое место,
Пьет с январем утешительный грог,
И ветер не Нордом, а теплым Зюйд-вестом,
Греет бедняжек, сбившихся с ног.

Не понимаю, к чему все ликуют,
Оттепель временна, будет зима,
Вернутся морозы и снежные бури,
Из льда не испита чаша до дна,

Зима отомстит, покощунствует в марте,
Или засыплет в мае цветы,
Белыми хлопьями в диком азарте,
За эти подснежники заплатят они.

Минуло три дня, отыграло веселье,
Снежная мать затянула опять,
Заунывные ноты своей колыбельной,
И время в весну перестало играть.

Оттепель сгинула, меряя платье,
Серая улица, стала бела,
Мороза невеста, в крепких объятьях,
Так безупречно по-детски мила.

Так все естественно, сердцу покойно,
Февраль в феврале, до чего ж я устал,
За эту оттепель недовольный,
Тем, что сердечный покой потерял.

88. Уйти в себя под этот снег

Уйти в себя под этот снег,
Уйти на век, уйти от всех,
Укрыться в девственной глуши,
И не сиять, и не грешить.

И ждать и верить, все пройдет,
И миг, и день и этот год,
Взойдет луна, устану я,
Приму с смиреньем жизнь угля,

Сгорю, дотла, отдам тепло,
И у глубин бывает дно,
Там хорошо, там только тьма,
И нет ни горя, ни ума.

Там только валит этот снег,
Там остановлен мыслей бег,
И ночь и бледная луна,
И новый мир и тишина.

89. Тридцать один.

Правит мной сомнений стая,
Я не молод и не стар,
Вроде, время урожая,
А в душе горит пожар.

Прожигает, колосится,
Пламя вечной суеты,
Мне б стараться и молиться,
А не ждать судьбы звезды.

Мне бы быть смиренным малым,
И совсем, не бунтовать,
А я флагом наглым алым,
Поднимаю к бунту рать.

Рать отчаянных стремлений,
Романтичных грез орду,
Я как будто новый Ленин,
В мухоморовом бреду.

Я желаю революций,
И звездой хочу пылать,
Рвать наручники инструкций,
И сиять, сиять, сиять.

Жму вперед, и полыхаю,
Проживаю год за три,
И терзаньями терзаю,
Жизнь снаружи и внутри.

Нет мне отдыха и ласки,
Кровь кипит, зардеет явь,
Я герой, но не из сказки,
Я, из были тайный царь.

Сердце дробью барабанной,
Гонит душу на войну,
И в глазах портрет желанной,
У которой, я в плену.

На устах ее же имя,
С ним в атаку, в смертный бой,
Так наверно в древнем Риме,
Воин вел себя любой.

Так наверно витязь страстный,
В злые средние века,
Жаждал подвигов напрасных,
Ради легкого кивка.

Ради брошенной улыбки,
Той, что сердце забрала,
И дарила как открытку,
Шелк расшитого платка.

Нынче время не такое,
Только я увы, такой,
Я хочу сверкать звездою,
Настоящей быть звездой.

Быть, не зная компромисса,
Слыть средь всех совсем иным,
Презирать комфорт прогресса,
И течений модных грим.

Я смогу, героем стану,
Звездный путь, моя тропа,
Если только не устану,
Верить в смелого себя.

90. Игра в бессонницу (целую вечность).

Опять играю в бессонницу,
Кутаю дымом горницу,
И мысли бесплодные кормятся,
Чаем, в порциях конницы.

Копаюсь в собственном творчестве,
Ищу красоту и пророчества,
Но болью и грустью корчится,
В нем, одно мое одиночество.

Держится это бдение,
Силой простого терпения,
И сна желанная премия,
Выдастся в скором времени.

Событий мелькают данности,
Живу для любви не для радости,
И привкус приятной усталости,
В четвертом десятке младости.

Сукой скулит неверие,
Я время собою мерею,
Уже тридцать первую серию,
Как будто бы вечность целую.

91. Балтийский берег (родному краю)

Дальний брег балтийский,
Успокой меня,
Рифмам позаимствуй,
Капли янтаря,

Остуди волнами,
Перегретый пыл,
Пошепчи стихами,
Что бы не забыл.

Что бы вечно помнил,
Слышал в ярких снах,
Милый запах хвойный,
В ветряных устах.

Пусть мне снятся чайки,
И грибы и дождь,
Вечный и печальный,
Льющий день и ночь.

И июль холодный,
И без льда январь,
Мил мне непогодный,
Прибалтийский край.

Не дано иному,
Внять твоей красе,
Ликовать парому –
Мостику к косе.

Не валяться пьяным,
Средь барханов дюн,
С пивом и гитарой.
Радуясь что юн.

Только я тоскую,
Только я люблю,
Родину былую,
Малую мою.

Я устал скитаться,
Я как тот моряк,
Что решил не сдаться,
Бурям просто так.

Что ушел когда то,
В дальние моря,
За добром и златом,
Ласками царя.

Что покинул Неренгу,
Имя поменял,
Но к другому берегу,
Так и не пристал.

Снится постоянно,
Я плыву к тебе,
Берег мой желанный,
В нереальной мгле.

Но пристать не может,
К пирсу мой паром,
Годы время гложут,
Превращая в шторм.

92. Хлеба и зрелищ

Хлеба и зрелищ,
Супермаркет возле стадиона,
А что еще нужно,
Веришь!
Ах да еще телевизор
дома.

Еще большой холодильник,
Вселенная,
из интернета,
Привязанный к уху
Мобильник,
И Россия,
которой Нету.

93. Снег навивает сомненья.

Белыми хлопьями снег,
За окном в середине марта,
Я люблю тебя, или нет,
Гадаю на мыслях – картах.

Я не молод, но и не стар,
Самое время подумать,
Может тоже тебя достал,
Неотесанный, будто юный.

Может тоже гадаешь ты,
О дороге, что вместе со мною,
Выбрала долго идти,
А вдруг она станет стеною.

Завертится вдруг непростой,
Проселочной или горной,
Да и я окажусь пустой,
С характером очень вздорным.

Сомневаемся я и ты,
Бываю такие моменты,
Трудно любовь нести,
Не испачкав рутиной цементной.

Но знаю настанет весна,
Растают снежинки сомнений,
Ведь ты же такая как я,
Влюбленная без изменений.

И ты не боишься идти,
И быть непременно со мною,
Одиннадцать лет в пути,
Сто тысяч шагов над землею.

Пятнами мокрыми снег,
Будто слезы мои на окошке,
Растаял сомнений грех,
И я снова с тобой хороший.

94. ОБЛОМ

Вино французское лью медленно в бокал,
И сыр Рокфор кромсаю на тарелке,
Я так нечеловечески устал,
Что даже радуют квартирные застенки.

Я утишаюсь поздней тишиной,
И нежусь полусном уединенья,
И благостью доступной и простой,
Довольствуюсь с надменным наслажденьем.

Смотрю без звука мартовский футбол,
Курю огромную кубинскую сигару,
Я не Фидель и даже не нацбол,
А скучный бард без славы и гитары.

Мой бунт утих, как ветер перемен,
Все как всегда, все так же как и раньше,
Я пью вино и радуюсь что тлен,
Что буду непричастен к этой фальши.

Я грезил славой, я желал войны,
И воспевал стихии революций,
Но все разбито миром суеты,
Условностями тихих конституций.

Я заколдован мрачной феей тьмы,
Я принц овитый долею плебея,
Я вымучен желаньем красоты,
И тем, что знаю как, но не умею.

Играю в игры с жаждой проиграть,
Быть обреченным, разве ли не счастье,
Коль царства никогда мне не сыскать,
Останусь самой неприметной в мире частью.

И буду восхищаться пустоте,
И сыру и безделью и бутылке,
И мух считать на белом потолке,
И Веничку зачитывать до дырки.

95. После любви

А может мне показалось,
И все мои буйные чувства,
Были наивной драмой,
Искусством ради искусства.

А может мои желанья,
Сон с вожделеньем проснутся,
В ином чужом измеренье,
От куда нельзя вернуться.

А может любовь – признанье,
В простом мужском эгоизме,
Умение все подстроить,
Под себя в этой маленькой жизни.

И видимо ночь, это правда,
Солнечный свет - коварство,
Попытка увидеть душу,
Посулив ей себя и царство.

И все ж не суди меня строго,
А просто мной восхищайся,
Разве это не подвиг,
Придумать любовь на пальцах.

Разве это не счастье,
Знать что когда то придется,
Не оставляя тени,
Спустится на дно колодца,

Смирится во тьме великой,
Но помнить о дерзкой страсти,
Так верно стают бессмертным,
Даже у вечности в пасти.

Так видно идут сквозь жизни,
И очень немного помнят,
В упругих кругах сансары,
Бескрайних и очень ровных.

Так кажется если любишь,
Не боясь ее без ответа,
И теплым вином разгоняешь,
Назойливый сон у рассвета.

Глухо стучат секунды,
Пахнут духами вещи,
Вот все что векам досталось,
После того как не вместе.

96. НОЧЬ (когда умирают боги)

Моя вселенная, становится все меньше,
Я не летаю к звездам и стихи,
Пока пишу, но пасмурней и резче,
Низы не могут, не хотят верхи.

Гуляю одиноко по планете,
Да, старый Фридрих Заратустрой прав,
Не боги виноваты, человеки,
И среди них всех больше только сам.

Сжимаются и время и пространство,
Летят года за считанные дни,
И на коней променянные царств,
Страдают под копытами любви.

И снова за полночь, и снова тянет выпить,
Набраться впечатлений и тоски,
И постирать строкой залетной грифель,
Своей поэзии о чистые листы.

Я слышу дождь, шипят по лужам шины,
Я знаю тьму, я ведаю предел,
Достигший в самокритике вершины,
Бесславен и как мертвый смел.

А что еще, еще хмельные мысли,
И тень надежды на сакральный миг,
На озаренье под дешевый Рислинг,
На испытанье самых сладких нег.

Поэт не разделим с самоубийством,
Летать, наверно тоже что страдать,
И все же это счастье рифмописцем,
Коль даже не быть, но себя считать.

Я хуже Бродского, я брошенный младенец,
И дядька изобретший динамит,
Мне вряд ли даст за эти строчки денег,
Не диссидент и не еврей на вид.

Сужается до точки нераздельной,
Иллюзий многоликих череда,
Я не поэт, я человек поддельный,
Забредший волей случая сюда.

Не гармоничен, черен и расстроен,
Я старый богом брошенный рояль,
И покрывает пылью слой за слоем,
Гадами век, меня ему не жаль.

Век любит шустрых, этим днем живущих,
Не прошлого ни будущего нет,
А я наверно странник из грядущих,
Обиженных, на целый белый свет.

Обидно, раньше стал б пророком,
Сейчас по телику каждый второй пророк,
А за океаном, состязаясь богом,
Мир покоряя новый бог живет.

Железный век, тамтамы Кали –юги,
Рад звездно-полосатый бес,
А для таких как я, во всей земной округе,
Уж не осталось милых теплых мест.

Уйти, исчезнуть, взять и испарится,
Забыть отчаянье, и имя и любовь,
Дырою черною навечно притвориться,
Замерзнуть в абсолютный ноль.

Моя вселенная становится микроном,
Парящим в бесконечной пустоте,
И луч рассвета лазерным патроном,
Через окно, уже стучит в виске.

97. Счастье на фотографии

Краткий миг счастья,
Я сижу в кафе у моря,
За окном бушует ненастье,
А мне хорошо, я доволен.

Я люблю ураган ноябрьский,
В этой уютной Паланге,
И цвет янтарю братский,
У пива в жестяной банке.

И тепло простого камина,
И говор не наш литовский,
Все это со мной уже было,
На фотографиях плоских.

Я вечно сюда возвращаюсь,
Наверно когда устану,
И дальше идти отчаюсь,
Врачую Палангой рану.

Ищу у моря поддержку,
У урагана силу,
Буду великим и дерзким,
И от этого очень милым.

98. Майский холод (вечный пленник осени).

Когда в зеленом мае холодает,
Мне кажется, вот-вот придет зима,
И маленькая осень наступает,
И в рифмы собираются слова.

И обреченными шумят младые листья,
Как будто бы им скоро умереть,
И небо утешает тучной высью,
И манит с быстрым ветром улететь.

Все это - отраженье беспокойства,
Моих терзаний легкие следы,
Возвышенность в тоске мироустройства,
Награда за бесплодные труды.

Все это то, что не допел октябрь,
Той осенью, что лишь во снах живет,
Моя обитель, самый лучший якорь,
Укромный и уютный порт.

Какое странное чудное состоянье,
Запинка царской поступи тепла,
Мелодия в миноре без названья,
Пейзаж на глади тонкого стекла.

Шуршит, шумит, колеблется природа,
Играют драму тени на стене,
И счастье по закону бутерброда,
На удивленье улыбается и мне.

Я снова лирик, снова слышу душу,
И образы плывут как облака,
И греюсь сигаретой в «стужу»,
И в удовольствие опять грущу слегка.

И пасмурность и странный холод мая,
Все братья, сестры сердцу моему,
Я пленник осени я без нее страдаю,
Люблю свою осеннюю тюрьму.

И пусть природа скоро потеплеет,
Порядок вечный мне не изменить,
Но сохранить воспоминания сумею,
О том, что не умею не любить.

Я счастлив, словно утомленный путник,
Я рад привалу в странствии своем,
И холод слаще, самой нежной лютни,
Врачует раны на сердцЕ больном.

99. Москвичи (в вечернем метро)

В вечернем метро,
Люди с усталыми лицами,
Словно актеры, после спектакля,
За кулисами.

Едут сами к себе,
За телевизионным счастьем,
В родное квартирное дно,
Здрасте.

За ужином шмат колбасы,
С консервированным пивом,
И душ для тела не души,
С мылом.

Мужики – «Спорт – Эксппресс»,
Женщины – «Караван историй»,
читают жизни эрзац,
Из сои.

У каждого есть паспорт,
Прописка и регистрация,
и гордость, что москвич,
Цвет нации.

Косятся,
Ни кто ль не забыл,
В вагоне чемодан с бомбою,
Нынче с этим недефицит,
будто в Лондоне.

Вот какие они ,
Столичные полумессии,
А другим еще хуже жить,
в России.

100. ВселеннаЯ

Я удивляться не перестаю.
Непримиримой поступи вселенной,
И самому себе, что все еще люблю,
Нелепый век, мелькающий и тленный.

Все разное, все будто бы ново,
Хоть мать история – движенье по спирали,
Умело притворившееся дно,
Подкрашено, в блистательный металик.

Луна, молва, мерцание имен,
Мешки, рубашки, музыка в кармане,
И заглушенный сладкой ложью стон,
И запах власти в каждом тронном зале.

Я тоже часть иллюзий и стены,
Как камешек захваченный цементом,
Я друг вселенной, я любовь войны,
И летописец славы непременный.

И может быть мне приторна она,
Клубящаяся суетой реальность,
Но я терплю, она, ведь это я,
Иль часть меня, моя парадоксальность,

Базар, вокзал, безумствующий мир,
Агонизируем и брызжем вместе страстью,
Я им пропитан, я его вампир,
Болеющий, сиятельной напастью.

Где мира кровь, где кровь уже моя,
Не разделить, не спрятать по сосудам,
Мы нынче вместе, я его семья,
Придуманная магией иуды.

О эти формы, о эти слова,
О превращенье времени в былое,
Я путник ночи, я лишь там где мгла,
Ищу себя и дерзкого покоя..

Мир полон звуков, ласки и цветов,
И форм и масок искаженных зноем,
И крепких рук и их друзей оков,
Все движутся одним огромным строем.

По мне, во мне вокруг всего и вся,
Я колесо и путь одновременно,
И все что есть, наверное не зря,
Раз так придумано шагающей вселенной.

101. Поэтическим сайтам

Мне нравится слово Вставить,
Стих на сайт в интернет,
И в истории след оставить,
Коль другой возможности нет.

Мне нравится быть желанным,
И девок слезливых терзать,
Своею строкой многогранной,
Им повод для вздохов давать.

Очень мне нравятся кнопки,
Так просто кнопкой любить,
И прятаться в рифмах коротких,
За самый изысканный ник.

Я чувствую пальцами время,
И коды для счастья ищу,
И больших не жалею денег,
За нет я исправно плачу.

Люблю озорные картинки,
И чатный могучий базар,
И сопли актрис и слезинки,
И рецензий напудренных бал.

Придумали ж люди средство,
Реальную жизнь заменять,
И явь людоеду прогрессу,
За яркий экран отдавать.

102. Быть свободным (другу Вадиму)

Зачем мы так умеем покоряться,
Нелепой прочности невидимых оков,
И власть любить и даже не стараться,
Повергнуть в прах заносчивых врагов.

Сидим, молчим, пытаемся стелиться,
Под данность телевизором идей,
И ловим недоступную синицу,
Давно уже не веря в журавлей.

Нас бьют – бежим, ласкают - тянем хвостик,
Наш выбор прост объект, а не субъект,
Нелепо ждем, когда нас вдруг попросят,
Властители на праведный обед.

Зачем молчим, даже когда нам больно,
Привыкли, примирились, заросли,
Неужто мы довольны нашей ролью,
Неужто пали помыслов полки?

Где грезы, где мечтанья, где порывы,
Где меч, где конь, где смелости полет,
Мы как растения банальны и постылы,
Смиренно терпим новый русский гнет.

Жизнь к сожаленью очень быстротечна,
Как не крути, придется умирать,
Так что ж бояться жить по человечьи,
Коль счастья не дано, так надо взять.

Седлай коня товарищ мой великий,
Великий тем, что знаешь – жизнь борьба,
Там впереди, боев грядущих блики,
А позади, сакральная Москва.

Нам отступать нельзя, за нами наши души,
Мы русские, а значит с нами бог,
И мать земля, одна шестая суши,
И брат авось, что верно бережет.

103. Просто слушать дождь

Как хочется лежать,
И просто слушать дождь,
И быть самим собой,
И не играть героя,
Тихонечко сопеть,
И пить глазами ночь,
Не видеть ничего,
И чтить судьбу изгоя.

Вкушать и понимать,
Тончайшее из вин,
Простое как луна,
Владение покоя,
И вторить слово «тьма»,
И не желать вершин,
И не бояться дна,
И попирать устои.

Так абсолют течет,
Не замечая стен,
Сквозь темные пруды,
Усталого сознанья,
И счастья ручеек,
Пристроившись за ним,
В награду за труды,
Врачует мирозданье.

104. Рассвет - 2

"Что день грядущий нам готовит..."
(Слишком известый автор)

Тоненькое одеяльце,
Разве укроешь меня,
От всяких напастей,
Встающего дня

Ворвется наглый будильник,
В мир самых сладких грез,
И включит сознанья рубильник,
Вечно не спящий мозг.

Готовит водные стрелы,
Холодный игольчатый душ,
И бьет по глазам и стенам,
Хвостом, солнцем брошенный уж.

И снова не знаю что будет,
И снова день как сюрприз,
Завтраком стынет на блюде,
Реальности новый каприз.

105. Июльская пятница

Пятница тоскливая,
Выездной июль,
Небо серо-сивое,
Вызывает дурь.

Плавится сознание,
Жарится трава,
Лето в наказание,
Мне дала судьба,

Сплю нелепой глыбою,
В тишине пустой,
Молчаливой рыбою,
Пествую застой.

Девки все по турциям,
По морям друзья,
И цветет настурцией,
Скука день от дня.

Что ж оно нелепое,
Время тормозов,
Парит пафос с репою,
Как министр Грызлов.

Сериалит теликом,
Интернетом рвет,
И летает шмеликом,
С летом в огород.

Ни о чем не пишется,
Хочется лежать,
И стихи Есенина,
Медленно читать.

Все равно иллюзия,
Мир в моих глазах,
И Ирак и Грузия,
И в Москве бардак.

Все равно отсутствует,
Смысл бытия,
На фига мне мудрствовать,
Думать на фига?

Выпью пива свежего,
Убегу в астрал,
Буду там невеждою,
Коль июль достал.

106. ЛЕВ

Мне хочется зажать в тески объятий,
Свободную резвящуюся лань,
И рвать ее одежды на кровати,
В кусочки страсти превращая ткань.

И пить ее, и бредить вожделеньем,
И гнать безумства ветряных коней,
И полыхать от жуткого хотенья,
И предаваться всем утехам с ней.

Я наглый танк, я зверь подобный богу,
И всей саванне праведный закон,
И лань ведь лишь играет недотрогу,
А быть желает пойманной при том.

Все свыше, все судьбой даримо,
И место встречи изменить нельзя,
Я очень тверд, она как дождь игрива,
Расставились на небе звезды для.

Так должно, так всегда бывает,
К охотнику беспечный зверь бежит,
И сладкий миг охоты наступает,
И сердце пульсом бешенным стучит.

Как долго ждал томясь в глухой засаде,
Я этого воинственного дня,
Стоически мечтая о награде,
О жертве, что готова для меня.

И вот они, чарующие лани,
Бегут, совсем не замечая льва,
Чаруя грацией и длинными ногами,
С огнем играя не боясь огня.

Рывок, прыжок, и в лапах мое счастье,
И тела жар и шелк хмельных волос,
И вот уже помада на запястье,
И тянется в струну игривый хвост.

Я голоден, я вымучен запретом,
Я нарушитель всех благих границ,
Я рву одну и думаю при этом,
О милых прелестях иных ее сестриц.

До нехочу, до умопомраченья,
Свалиться после оргии без сил,
И так лежать не помня приключенья,
И в высь смотреть на грозный мир светил.

107. Ночной разговор (на два внутренних голоса).

Один мне голос говорил:
«Сойди с ума в июльской печке,
Стань к людям страшно нетерпим,
Философом бесчеловечным».

Второй шептал: «Закрой глаза.
Расслабься, растворись в покое,
Ты как Сизиф совсем устал,
Брось тяжкий камень под горою».

А первый вновь перебивал:
«Во всем виновно окруженье,
Пора трубить большой финал,
Не умножая раздраженье».

Второй сопел: «Замри, застынь,
В движенье глупые обиды,
Скорее суету покинь,
Достоин ты иной планиды».

«Нет, - злился первый, месть нужна,
Как минимум шахидский пояс,
И ночь желтая луна,
И под откос летящий поезд».

«Ну как же можно, люди свет,
Творенье бога», - первый вторил,
Не слушай дьявольский совет,
В нем столько пасмурного горя».

«Ты, можешь, ты к всему готов,
И суд тебе иной, великий,
И место ждет среди богов»,-
Зашелся первый в лютом крике.

Вперед! – Назад! Замри! – Взорвись!
Лети! – Молчи! Беги – Останься!
Они почти уже дрались,
Брызжа слюною мерзкой фальши.

И так бы длился этот спор,
Советчиков упрямых этих,
Всю ночь ломая явь и сон,
Но, вдруг явился новый, третий….

108. Сон с ресниц испить

Сон с ресниц испить,да можно ли?
Что ж тогда увидят глаза,
И какими окажутся ложными,
И любовь, и тоска и слеза.

Я хватаюсь опять за соломинку,
Тебя спящую вижу во сне,
И сердясь набивает оскоминку,
Недоступность желанного мне.

Мне реальность впивается зеркалом,
Мне подушка теснится стеной,
И сквозняк ураганными ветрами,
Навивает твой запах простой.

Ты из дымки из ткани невидимой,
Перепутана лесками льна,
Белоснежкой невинно-обыденной,
Будоражишь на подвиг меня.

Так беспечна и холодно - ласкова,
В сон к любому надменно зайдешь,
И наполнишь восточными сказками,
Долгожданную сладкую ложь.

Кто - то хочет увидеть проказницу,
Кто - то деву смиренных кровей,
А тебе не большая разница,
Лишь бы знали о ласки твоей.

Мне являешься, спящей красавицей,
Я ревную, а только ль ко мне,
Положение дел так не нравится,
Я курю силуэтом в окне.

Я не сплю, не хочу быть под чарами,
Пусть теперь поволнуешься ты,
И своими глазами усталыми,
Нарисуешь на стеклах цветы.

И проснувшись, как я от волнения,
Станешь плотной и очень земной,
И не будешь являться затмением,
В мой великий вселенский покой.

109. Убежище поэзии.

Я буду каменным поэтом,
В убежище своем простом,
За рифмой спрячусь и сонетом,
От мира злобного с серпом.

Я оправдаю все деянья,
Все неудачи и грехи,
Ведь я «иной» для мирозданья,
Хранитель грусти и тоски.

Кругом стена, гора пред нами,
Лишь к ней всех жизней колеи,
Кто на двоих, кто лезет в сани,
Кто пьет, чтоб легче доползти.

Нас не спросили при рожденье,
Желаем ли такой судьбы,
Есть человек и назначенье,
Потратить время на труды.

И все идут по этой круче,
По лестнице ведущей вверх,
И впереди самый могучий,
А в стороне бредет поэт.

Он, то бежит, то вниз катится,
Такая, братцы, колея,
Лишь мы падением гордиться,
Умеем, что иным нельзя.

Паденье - кайф, но стоит славе,
Коснуться наших легких строк,
Как мы уже в иной оправе,
И был поэт, а стал пророк.

Плевать на всякие теченья,
На рынок бьющий невпопад,
На все имеет объясненье,
Поэта философский взгляд.

Карьера, войны, катаклизмы,
Нам - трепет выцветших знамен,
Мы лишь проводим параллизмы,
Цивилизаций и времен.

Течет рекою сквозь сознанье,
Поток иллюзий и идей,
Это и есть существованье,
Богом придуманных людей.

Я выбрал правильно берлогу,
И крепко сплю как злой медведь,
Мой сон, моя дорога к богу,
И шанс бесстрашно умереть.

И сын и дом и все деревья,
Что учит мудрость насажать,
Поэту только впечатленья,
А смысл смерть, чего скрывать.

110. Я не могу искать сегодня рифму

Я не могу искать сегодня рифму,
Лень,
Я нечто среднее меж воином и инвалидом,
Я тот, кому облом, что так нетерпелив,
И хочет сразу все и ничего, и ничего,
Из этого не хочет

Жую мацу сушенного кальмара,
И пиво Бекс, глотаю вслед за ней,
Из горлышка без кружки и стакана,
И слушаю Дефлепард и … курю.

Гощу в своей пустой квартире,
Средь двух командировок,
Пока жена находится на даче,
И думаю, как жаль что не могу,
Напиться вдрызг (болит башка).

Работать не хочу – устал,
Посуду мыть – совсем уж нет желанья
Не мил домашний кинозал,
И книги нудные, как мыло,
К сожаленью.

Вот блин какая гадость,
Бездонное, тупое состоянье,
Не нужен сам себе,
Противно даже отраженье,
В экране монитора.

Но чую есть спасенье от тоски вселенской,
Попробую уснуть,
Под нудную восточную пластинку,
Пусть мне приснится мир,
И Будда, и Тибет, и много-много лам,
В цветастых одеяньях.

111. Пересекая перекресток лета

На перекрестке. Снова лето,
Трясет вагон, опять в пути,
Судьбой гоним по белу свету,
Кручу сансарные круги.

Горит трава под жарким солнцем,
Июль и меньше светлый день,
Устал, что даже за оконце,
Вагона мне глядеть уж лень.

В руках пелевинское чтиво,
Копаюсь в прошлом и в себе,
И декоданностью застыло,
Одно и тоже в желтой мгле.

Я чую хитрые застенки,
Им все равно нагой иль лбом,
Нужны иные инструменты,
Пробить сиятельный проем.

Реальность с привкусом облома,
Существованье вот и все,
И жизнь бесплодная корова,
Не поставляет молоко.

Погряз я в суетном болоте,
Ангедония - нежный бич,
И как лягушка о полете,
Мечтаю всех высот достичь.

Борюсь, стремлюсь ради стремленья,
Ради придуманных побед,
И жаждет сладостного мщенья,
Мое терпенье много лет.

Рука бойца доить устала,
Мне проще зверя застрелить,
Но, нет не выйдет мелодрама,
Я ведь поэт мне надо жить.

И стук колес и жаркий воздух,
Неистребимый вечный фон,
Скитаний и сомнений грозных,
И друг – мобильный телефон.

Все одинок, все слишком молод,
И еду, еду в новый край,
И доли неизбежный молот,
Торопит глупый календарь.

112. Все что зовется миром.

Вселенная, лишь превращенья,
Пылающей плоти в прах,
Несказанное изреченье,
Застывшее на устах.

Когда мне почти не больно,
Бесчувственно, и смешно,
Я мерею время солью,
И лентами, как в кино.

Не страшно, стена безразличья,
Слова и дела – пустота,
И именем жутким и зычным,
Зову состояние сна.

Я создал картину на стенке,
И в ней поселил сотни тел,
Озвученных слогом нетленки,
Сварганил я так, как сумел.

Намазал гуашью и мелом,
Пластинку чудную завел,
И путая слово с делом,
Зажег вкруг себя ореол.

Все это зовется миром,
Все это пропитано мной,
На окраине в тесной квартире,
Сортир с расписною стеной.

113. Образ

Запад серебряным заревом,
В сумерках быстрых плещется,
И ночь с востока татарином,
Идущим ордою мерещится.

Мимо луны на поезде,
Еду домой печалиться,
О недоступном образе,
Что никогда не кончается.

Буду жевать сигаретину,
Пиво тянуть из баночки,
И тешась звездами летними,
На сердце зализывать раночки.

И в полусне привидится,
Фея с глазами бездонными,
Такими, что можно двинуться,
Но, увы, в меня не влюбленными.

Привидится и рассыплется,
На тысячи мыслей – капелек,
И дождик слезами выльется,
На стекла не спящей памяти.

114. Правда

Господь, скажи, на что мне обменять,
Мои истлевшие надежды,
В кого стрелять, куда бежать,
Нет ясных целей у невежды.

Мир давит: стены, тучи, ночь,
Реальность пересчитанная в деньги,
Как победить, как превозмочь,
Крылья - пингвина, дерзость - Стеньки.

Не в моде бунт, усталый век,
Не хочет ветряных героев,
В почете ныне человек,
Простого тусклого покроя.

И я наверно не герой,
А просто пакостный завистник,
Что неумелою игрой,
Жизнь комом жарит как налистник,

Не бизнесмен и не поэт,
Не воин, даже не философ,
А очень тусклый красный свет,
Судьбы дешевой папиросы.

Во мне давным-давно живет,
Жестокий ангел разрушенья,
Он разрушает что найдет,
От тихих грез до восхищенья,

В руинах я, душа в дыму,
Романтика на отдыхе в могиле,
И тащит к сумрачному дну,
Грехов стопудовая гиря.

Душа – как чахлый летний сад,
Под солнцем яростно-жестоким,
И только этот ангел рад,
Так говорит - Сгорят пороки.

И тлеет сон и слышен стон,
И скрип скрежет и виденья,
А был ведь жив, а был влюблен,
Но, не угодно проведенью.

115. Потерять смыслы

Я потерял все смыслы,
Я остаюсь чистым,
Я просто шагаю в осень,
В лете себя бросив.

Это такая акция,
Это моя медитация,
Это смесь буддизма с истерикой,
И поиск нового берега.

Ни радости нет ни страдания,
Одни не мои терзания,
И пустота бесконечная,
Спокойная такая, вечная.

Окружает чудными туманами,
И словами не внятно пьяными,
А главное, мне не понятными,
И от того приятными.

116. В Крымских горах

Когда жара сжигает душный берег,
И море облегченья не дает,
Я еду в горы, чтоб опять поверить,
Что милый холод, где-то но живет.

Гоню по боевому серпантину,
Все вверх и вверх за лес и облака,
Усталую но резвую машину,
Туда где камни, ветер и река.

И вниз смотрю, и снова восхищаюсь,
Величием прекрасных крымских гор,
И в бодрости озоновой купаюсь,
С Ай-Петри начиная разговор.

Здесь хорошо, здесь славно и покойно,
Пусть ветрено но мило и тепло,
Врачует явь и этот запах хвойный,
Наверно даже убивает зло.

И по плато как ветер нагулявшись,
Лечу чуть ниже через перевал,
К каньону где найду припавший,
К реке прозрачной сказочный шалман.

И упаду на достархан в подушки,
Велю подать с баранины шашлык,
И чай зеленый под запев кукушки,
Я не боюсь, я к ней давно привык.

Да что судьба, и этой жизни годы,
Лишь звуки самой простенькой из птиц,
Есть лишь сейчас и эти стены – горы,
Без суеты без шелеста страниц.

Остановись, мгновенье ты прекрасно,
И память щелк, и фотик цифровой,
Но время не стоит и все напрасно,
Пора нестись в обычное «домой».

И вот уж я за сотни километров,
Сижу за монитором, пью вино,
И все таки как мило на Ай –Петри,
И как противно городское дно.

117. Обреченное лето

О чем ты думаешь, усталое лето,
О превращении ягод в вино,
О ветре холодном, что без ответа,
Будет стучаться всю осень в окно.

Или море, о землях зовущих,
О царствах заморских где лучшая жизнь,
О том, где нас нет о долинах цветущих,
Куда от тебя журавли подались.

Не плачь глупым ливнем, величье прекрасно,
Гибели славной, как будто кино,
Просто будь трезвым с желанием ясным,
Принять, что иному понять не дано.

Падает спелыми грушами август,
Пахнет грибами в застывшем лесу,
И небо живое как лубочный барбус,
Белую с черной роднит полосу.

Готовит великий художник холстину,
Нашего мира и краски и кисть,
Рябину под кровь, снегиря под рябину,
Выкрасит к снегу всю блеклую жизнь.

Осень идет, не горюй злое лето,
Она ведь твоя золотая сестра,
А, то что умрешь – не конец всего света,
Да и ты возродишься, лишь грянет весна.

Расслабься умри, уступи свое место,
Это как подвиг, как выбор пути,
И просто свобода быть смелым и честным,
Раз время пришло, то пора отцвести.

И будет мелькать и кружится листвою,
Царевна погибели, фея добра,
И жарить грибы и гордится тобою,
И листья сжигать, будто память дотла.

Представь эту миссию, ты как эпоха,
Как протодвиженье вселенского сна,
И девочка осень тоже до срока,
И тоже умрет, чтоб царила зима.

118. ЛЮБОВЬ

Любовь, которая мне снится,
Любовь, которая со мной,
Она как будто бы Жар-птица,
Кружит над грешною землей.

Любовь как миф как приведенье,
Неосязаемо тонка,
И жжет собой до исступленья,
До сумасбродного прыжка.

Мечусь орлом, дожем рыдаю,
Готов безумства совершать,
Стонать, кричать, как я страдаю,
И рифмы томные слагать.

Не волен я, владеть собою,
И счастье в плене вновь ищу,
Раз уготовано судьбою,
Ее за муку я прощу

Мне сладка боль, я так утешен,
В своей иллюзии родной,
Я часть земли, я тоже грешен,
Я грежу нимфою одной.

И может быть, совсем не знаю,
Что мир прекрасен и велик,
Она одна, опять внимаю,
Опять ее лишь вижу лик.

Мир мне ничто, любовь мой демон,
И голос – сон, и бездна глаз,
Фантом, который сам я сделал,
Себе от скуки как-то раз.

И с той поры в игру играю,
В ней я и жертва и палач,
Но, чую, что надоедает,
Пора иной устроить матч.

И страсть и боль и радость битвы,
Пора сменить, пока не стар,
И не искать на горло бритвы,
И потушить в душе пожар.

119. В воздухе пахнет Войной (Вокруг Руси)

В воздухе пахнет войной,
Я слышу рокот вулканов,
Уж травит враг удалой,
На Русь всех голодных шакалов.

Сердит и Чечен и латыш,
И вонь подожженной резины,
Локальных претензий меж крыш,
Пускают небратья Грузины.

Уж смотрит в сквозь пушки прицел,
На прелести псковской глубинки,
Натовский рекрут пострел,
Чухонец с башкой где опилки.

И лезет к нам недруг и прет,
Меняя как дьявол обличья,
То школы взрывает, то лжет,
С трибуны ООН неприлично.

На город Калининград,
Кладет свой глаз недоколотый,
И расправляется гад,
В Риге с русскими школами.

Он хочет порезать порвать,
На части остатки величья,
И в рабство на вечно продать,
Русских панам заграничным.

И все эти дяди в очках,
При галстуках и террористы,
До яростной боли в висках,
Преданы силе нечистой.

Им Русь костью в горле стоит,
Им помнится год сорок пятый,
Боятся что вновь победит,
Всю свору Россия когда-то.

Пока наша рать так слаба,
И точит Русь червь олигархии,
Лезут наймиты врага,
И на Кавказе и в Балтии.

Но, будет управа на всех,
Восстанет грозою империя,
Взметнется орлицею вверх,
Хотя б потому что верю я.

Хотя б потому что верим мы,
Без всякого там основания,
И сгинет и запах и боль войны,
В величие звона пасхального.

120. Октябрь (Семнадцатое)

Под плачь дождя, встречаю,
Осени середину,
А под окном обнимает,
Желтый туман рябину.

Мокрый стоит октябрь,
Семнадцатое знаю точно,
Даже коль было б солнце,
Я бы грустил порочно.

Сегодня время тоскою,
Капает с края карниза,
Связывая тучи верха,
С серыми лужами низа.

Задумываясь о вселенной,
О бренности вспоминаю,
Жизнь, похожа на осень,
Яркая и чужая.

Налью в бокал красной крови,
Жертвенного винограда,
Он рожден быть испитым,
С тонкой добавкой яда.

Весь мир обречен быть съеден,
Вечности грозной пастью,
Как эти листья в порыве,
Ветреной гибельной страсти.

Но мне не страшна гиена,
Я поглощен красотою,
Ведь существованье можно,
Сравнить с театральной игрою.

И все здесь почти забава,
И все нарисовано глазом,
И силуэты деревьев,
И с хризантемами ваза.

И эта любовь - развлеченье,
И чувства – согретые камни,
И туман, что рождает сомненья,
Того, что хоть что-то реально.

121. Я не дам тайным думам свободы/

Я не дам тайным думам свободы,
Не скажу о печали слова,
Мне закроет глаза небосводом,
Снегопадная злая зима.

Буду молча лелеять отчаянье,
И так сладко и долго страдать,
И затягивать время прощания,
С той печалью что вдруг родилась.

Знаю стены прочны судьбоносные,
Я не стану ломать этот мир.
Я и осень, конечно же взрослые,
Это значит – познал и забыл.

Первый снег, он все начисто выбелит,
Он укроет любовь и следы,
И метелью безвременье выметит,
Крошки счастья с остывшей души.

Так случается в пору предзимнюю,
Если что-то нелепо цветет,
Убивается ночками длинными,
И притягивать перестает.

Ошибаются души усталые,
Превращая ноябрь в весну,
И как будто торгуя журналами,
Распускают цвета по ветру.

Но сурова хозяйка реальности,
Красота, так должна умереть,
Не допустит и капельки слабости,
И не станет цветенья терпеть.

Уничтожит, сорвет перепачкает,
Как листву с дымом едким сожжет,
Усыпит всех парами коньячными,
И для будущих мук сбережет.

Понимаю что просто безумствую,
Остываю, оков – не разбить,
Нафига я с какими то чувствами,
Это время пытаюсь прожить.

Надо просто как осень расслабиться,
И бесцветную данность принять,
И зиме постараться понравиться,
Камнем каменным существовать.

Я застыну, все нежное сбудется,
Все пройдет и лишь образ цветка,
Нежным запахом в сердце заблудится,
Между стен, что судьба возвела.

122. Интроверсия.

Интроверсия.
Опять убегаю в себя,
И грусть и тоска и депрессия,
И вечер – длиннее дня.

Дымом стелится улица,
Окно, две стены, потолок,
И люстра - нелепая курица,
И чтение - между строк.

Так начинается марево,
Долгой холодной зимы,
И я полусонный обваренный,
На ней оставляю следы.

По снегу бело-бумажному,
Пишу черной пастой стихи,
Я не герой, не отважный я,
Слова тяжелей чем грехи.

Наказан судьбой рифмоплетствовать,
Наверное, я не поэт,
А так любитель юродствовать,
Коль лучше занятия нет.

Я просто бреду по бескрайнему,
По полю судьбины своей,
Путником к городу дальнему,
Пещере средь монастырей.

Пустынно, безлюдно и ветрено,
Я в счастье своем одинок,
И внутрь смотрю неприветливо,
Себя, раз наружу не смог.

Уснуть бы в заброшенной хижине,
Не в этой квартирной дыре,
И может тогда и увижу я,
Реальность горящую вне.

123. Картина 32.

Уж пол зимы как небывало,
Мне тридцать два, и снега нет,
Какое грустное начало,
Безвременья великих лет.

Грядет, летит игра без правил,
Блестят костюмы, маски жмут,
И грунт лежит, что б след оставил,
И пряник мечется «Где кнут?»

Мир затаился, все готово,
Партнеры, ружья и декор,
И так на всякий, просто к слову,
В подпольной будке брат суфлер.

Я выбрал роль, злодей бездельник,
Губитель штампов и затей,
Перед крещением в сочельник,
Взял, нагадал себе страстей.

Настроил речь, нарезал сказок,
Надел костюм повел игру,
Согласно царскому указу,
Коль не сыграю, так умру.

И снова в путь, и снова думы,
Устала память их стирать,
И от того они угрюмы,
И матом вспоминают мать.

И от того цинична песня,
И страшна, будто волчий вой,
И каждый миг все интересней,
Что ж там таится за стеной.

И карма корм, и рок - звучанье,
И мир не мил и скучен день,
Но, не велит впадать в отчаянье,
Души обугленная тень.

Идти, ступать, бренчать на лире,
Мир театр, будничность – игра,
И эти цепи, розги, гири,
Наверно спорт на дне ведра.

Мне в кайф быть злым, иным не пустят
В ворота мира сладких грез,
По кочану и по капусте,
Усеян путь шипами роз.

И хоть поэт, хоть просто странник,
Спрос одинаков, лишь ответ,
Сложнее дать коль ты избранник,
Безумной лиры спору нет.

Пусть бред нести, бредя по миру,
Не самый лакомый удел,
Я сам себе признаюсь смело,
Иного, просто б не хотел.

124. Зимний медведь

Отмороженный, уничтоженный,
Недопитый, не мытый, исхоженный.
Вот нынче стал не увенчанный,
Ни лавровым листом ни бубенчиком,

Вечно сонный и зимний и маленький,
И снегами покрыт без проталинки,
И холодный и злой и обидчивый,
Поглощенный раздумьями личными.

Так, сижу здесь и маюсь напраслиной,
Мажу листики краскою масляной,
Сочиняю трехстишья японские,
Про еду, про иллюзии плотские.

И мне пофиг различные стимулы,
Все куда-то девалось, все сгинуло,
Остается одно – помедведится,
И к берлоге – кровати примерятся.

И уснуть и проспать черной глыбою,
Пусть приснится река с жирной рыбою,
И малина и мед и созвездия,
И весны красной девки возмездие.

Не хочу, не желаю реальности,
Вот такие во мне теперь странности,
Это возраст и всякое прочее,
Ой, достало, ну как заморочило.

125. Вспоминая Унгерна

Вспоминая Унгерна,
Думаю о вечности,
О большой Евразии,
О монгольских снах,
Видимо сбываются,
Страшные пророчества,
Кали-юга вертится,
У бога на устах.

Много мира дивного,
Желтого, зеленого,
Есть где счастью спрятаться,
Горы и тайга,
Да и степь широкая,
Сказка сабля острая,
Будда так придумал,
И видать не зря.

Много всякой нечисти,
Хитрой и талантливой,
Летает над планетою,
В Бэ (пятдесят два),
Бомбами бросаются,
И грозят эмбаргами,
Но барону Унгерну,
Все это фигня.

Он в иной субстанции,
Он, совсем особенный,
С глиняного маузера,
Перебьет врагов,
Все они скопытятся,
Замертво попадают,
Будет жить Евразия,
Без чужих оков.

126. Февраль (Письмо к другу)

1.
У нас пока стоят морозы,
И солнце светит и снега,
И от того большие слезы,
Опять ложатся на глаза.

Но дольше день и слаще нега,
И две недели до весны,
И обреченность злого снега,
Хватает ноги за следы.

И скользок путь, и ветер колок,
И в подворотнях эхом дней,
Еще лежат скелеты елок,
И тоже ждут весенних дней.

Из птиц лишь черные вороны,
И полукровки – воробьи,
Смиренно мерзнут под колонной,
А с ними кошки и бомжи.

2.
По телеку пиарят президента,
По радио в три буквы новый хит,
У толп - величие момента,
У нас про мщение мечты.

Вот так живем, и смотрим волком сонным
За суетою за окном,
И копим злость, что скоро станет бомбой,
И явь зовем безумным сном.

Все только блажь, мир – выдуман не Буддой
И едет, снова едет не туда,
И там в конце не свет, а полустанок судный,
Жестока очень колея судьба.

Горит февраль в великой черной топке,
Год-паровоз опять вперед несет,
А Родина все в той же попке,
И холодно в вагонах и трясет.

127. Зимний дождь

Я думой мрачною сегодня поглощен,
Капель, февраль и снова пахнет скукой,
И явь является борщом,
Невкусно сваренным старухой.

Зловещей тишью, разрывая телефон,
Сочится сумрак через дверь балкона,
Не переделан, даже не влюблен,
Опять безмолвствует, наш переулок сонный.

И каплет дождь, и жадно ест сугроб,
И каша под колесами трамвая,
И комната напоминает гроб,
В цвета раскрашенный любимые Стендаля,

И черное и красное здесь есть,
И кровь и смурь и сказка между ними,
Кровать и стул чтоб можно было сесть,
И совести трехпудовые гири.

Моя коробочка мой ласковый пенал,
Для одиночества, для пониманья сути,
Какая разница начало иль финал,
Я тут живу, я пленник этой мути.

И зимний дождь, и антураж чернил,
И время предвесеннего исканья,
И пересчет, того что не забыл,
Наверное, от неба наказанье.

Так сильно понимаешь в феврале,
Всю неизбежность суетливой кофемолки,
И тлеет явь и скука в темноте,
И лишь трамвай грохочет в переулке.

128. Любимая в гневе

О, как прекрасна в гневе, Ты,
Сверкая ясными очами,
Еще сильнее в плен мечты,
Берешь, не ведая печали.

И я совсем уже тону,
В глазах бездонных и желанных,
И так, наверное умру,
От этой страсти окаянной.

Пусть будет гнев, всему я рад,
Ты лучше всех, ты королева,
Еще милее во сто крат,
Твой лик от праведного гнева.

И губы мщением горят,
И голос жжет нежнейшим ядом,
Лишь для мне такой парад,
О, что еще желать в награду.

Небезразличен, страсть, игра,
Я пью вино нежнейшей муки,
И гнева милого стрела,
Разит остатки зимней скуки

129. Некоторым военным министрам.

Бледная немощь - как популярен,
Образ такой средь военных министров,
Очки и небритость, мешки под глазами,
Таких не запишешь с виду в фашисты.

Такие гадюки иного полета,
Их комплексы, Фрейдам дремучим понятны,
Черна их душа как крыло самолета,
Что сербов бомбил по Саланы команде.

Быть может они вырожденцы и зомби,
И дьявол им брат и хозяин жестокий,
Нет не фашисты, они в сто раз хуже,
Големы набитые грязной соломой.

Они оболочка для зла и коварства,
Для духов войны не имеющих тела,
Устами их водит хозяин театра,
Которому божья земля надоела.

Люди опомнитесь, галстук с очками,
Еще не гаранты узнать человека,
Вглядитесь: пятак и макушка с рогами,
Вот злые черти последнего века.

Гоните уродов, не бойтесь сражаться,
Не рыцари это, куклы из глины,
Ткнешь и рассыплются прах станет прахом,
Отрежьте безумную гнилость гангрены.

Не верьте их песня и фразам расхожим,
Про миссию счастья, права и свободы,
Прочь из истории лживые маски,
И легче задышат по миру народы.

130. Либеральная ценность

Чуть за полночь, сковал мороз,
Размытый оттепелью город,
И ветер северный принес,
На день забытый всеми холод.

Я дую пиво, ем угря,
В раздумья разные влезаю,
И так до самого утра,
Буду седеть в тоску играя.

Что жизнь – обитель суеты,
Погряз я в гонке за химерой,
И о деньгах теперь все сны,
И явь- из них же злые стены,

Да, где-то близко мир иной,
И смыслы всякие и фразы,
И рассуждений жарких зной,
Без этой с цифрами заразы.

Звенят ручьи, скрипят снега,
И ширь и даль и свежий воздух,
Но, либеральная карга,
Журит за эти мысли грозно.

Мне не сбежать, решетки сталь,
Прочна и искренне надежна,
И лишь под пиво, ною «Жаль»,
Что жизнь иная невозможна.

131. В ожидании Тебя (почти романс).

Я хочу угадывать твой шаг,
Когда Ты, идешь по коридору,
И надеяться наивно, как дурак,
На момент свиданья очень скорый.

Я гадаю в тихой полу - мгле,
О святых глазах бездонно-синих,
О душе, что прячется везде,
В контурах твоих прелестных линий.

Каблучков заветный стук стучит,
Как удары сердца в сладкой муке,
Если обманусь, то заболит,
Это сердце и умрет от скуки.

Разрывая всех запретов зло,
Даже останавливая время,
Ожиданье, мне наверное дано,
Чтобы чувствовал запретной страсти бремя.

Вот, мгновение, за ним еще чуть-чуть,
И из тьмы вселенского исканья,
Появляется твой силуэт и грудь,
Наполняется волнующим дыханьем.

Очень близко, я могу смотреть,
Зверем преданным и тихо восхищаться,
Или даже не на долго умереть,
А потом уже совсем иным рождаться.

Этих встреч волшебный ритуал,
Он наверное, главней событий многих,
Если бы тебя я не встречал,
То не шел бы по сверкающей дороге.

Ты глоток, пьянящего вина,
Впечатление, которое спасает,
Явь на краешке чудеснейшего сна,
Ты со мной и все плохое сразу тает.

132. Снегопад

Так кажется, проходит время,
Под падающий на деревья снег,
И ветки тяжкие как бремя,
Гнетут их долгий скучный век.

Я тоже скучен и печален,
Снег душу жаркую студит,
И уж почти не отличаю,
Улыбок доли от обид.

Стучат часы безмерным шагом,
Минуты долгие как дни,
И ветер острой длинной шпагой,
Пронзает желтые огни.

Стою как дерево с глазами,
Заворожено пью метель,
Мне тоже тяжко над руками,
Небес не пробивная твердь.

Но холод лечит, под наркозом,
Почти бесчувственна игра,
И безразлично, а не грозно,
Глядит на все это судьба.

Я аномален как природа,
Что в марте снегом красит явь,
Снег горек, едок словно сода,
И я такой хоть очень жаль.

133. Грустный Дзен

Мне снова хочется бежать,
В потусторонние исканья,
И дни в былое провожать,
И мерить сердцем расстоянье.

И пить вино и не смотреть,
На жуткий холод за окошком,
И зажимая рот терпеть,
Мещанство с запахом картошки,

И ждать и выть и звать луну,
И биться головой об стенку,
И продавать за грош страну,
Врагу – чужому президенту,

И быть плохим и много врать,
И спать подолгу и ругаться,
И всех на свете обижать,
И над собою издеваться.

Так видно жаждется весне,
Капризной девке мирозданья,
Огонь повсюду, я в огне,
Сгораю - жертвой без названья.

Напрасен пыл: игра, дела,
Воспоминания и время,
Давно надежда отцвела,
Не проросло златое семя.

Горю, дымлю, дотла, до нет,
До полной остановки мира,
До пустоты, до черных лет,
И остается только лира.

Я есть ничто, я, просто звук,
Я тень без славы и приюта,
Ворчу на мир словно паук,
Словно мормон из штата Юта.

А мир идет, идет весна,
Пусть очень странным тайным ходом,
И холод там, и здесь слеза,
Смирились жить под небосводом.

Я, всего на всего устал,
И злюсь поэтому и плачу,
Но плачь пройдет, сгорит вокзал,
И поезд двинет на удачу.

В миры иные в царство грез,
Жизнь - сон, иллюзия забавы,
А память – ветер, что пронес,
Меня над полем и канавой.

Поэту сторону иль ту,
Мой разум зеркало кривое,
Мир превращает в ерунду,
И все живое в неживое.

И этот путь зовется Дзен,
И этот стих коан нелепый,
И в пустоте зловещий смех,
Клокочет самым черным рэпом.

134. Поезд "Апрель - Февраль"

Снег пятнами за окнами вагона,
Не будит чувств холодная весна,
И тучи на небе из серого нейлона,
Висят, нелепой хмурью без конца.

Мелькают крыши, долгие заборы,
Деревни спят и как столбы сады,
И живность всякая не покидает норы,
Томится верно, в ожидании весны.

И я томлюсь, и солнца свет ругаю,
Что бел и холоден и бесполезно пуст,
Не освещает путь к серебряному раю,
Наоборот, притягивает грусть.

В канавах лед, в душе моей канава,
И будто в поле, желтая трава,
Все здесь не так, весь мир большая яма,
Без красоты, без нежности, без дна.

Не видно птиц, деревья молят бога,
Устали бедные без листьев прозябать,
И бьют поклоны на ветру, до пола,
И даже кажется, вот-вот хотят сказать,

Скрипит сосна, и шепчет клен ветвями,
И ива воет о восстанье блажь,
И лишь березы черно-белыми стволами,
Гордятся за удачный камуфляж.

Вот так жуем крутую явь апреля,
И я и люди и животный мир,
И эти мрачные молящие деревья,
И этот мир, который бог забыл.

А поезд катит, времени машина,
Не остановится и не ускорит ход,
И за окном холодная трясина,
Всю эту явь бесследно засосет.

135. После Одессы

Днестровский лещ, овечья брынза,
Пурпур грузинского вина,
И пусть судьбина злая грымза,
Мне все равно, я пью до дна.

Мне безразличны, все терзанья,
И грабель стук по голове,
И бесполезные исканья,
В беззвездной каменистой мгле.

И всякий долг, и жизнь в надежде,
На кучу золота и страсть,
Я не такой теперь как прежде,
Не жду, что бы мечта сбылась.

Я просто пользуюсь свободой,
Друг вечер - отпуск от сует,
Пусть не на долго, на немного,
И мне засветит нежный свет.

Вот тихий стал, наверно возраст,
Глоток вина и счастлив жить,
Мне кухня рай, квартира – космос,
От счастья можно даже выть.

Банально выглядят конечно,
Мои гармония и блажь,
Но как приятно быть невеждой,
Не ведать совестливых тяжб

Пусть совесть спит, погрязну в лени,
Отдамся весь, так хочет Бог,
Забуду линии и цели,
Раз не дошел, значит не смог.

Я чтиво чинное читаю,
Мараю лист простым стишком,
Коль нет покоя поиграю,
В него приятным вечерком.

И под конец, взглянув с балкона,
На диск задумчивой луны,
Завою зверем изможденным,
Что виноватый без вины.

И зашатаются перила,
И даже прыгнуть захочу,
Но не смогу не буду в силах,
И снова дико закричу.

136. В дыму декадентской сигары

В дыму декадентской сигары,
Мне рисуются контуры мира,
В котором новые нравы,
Воспевает заблудшая лира.

Похож он на темную сторону,
Освещенную атомной лампочкой,
Луны что летает над городом,
В тучных вечерних тапочках.

И все здесь до боли знакомое,
Надоевшее очень и старое,
Покрытое ветхой соломою,
Нашпигованное бульварами.

От того-то, веду себя дико я,
От того-то, сосу эти палочки,
Отражаюсь ужасными ликами,
В луже под красной арочкой.

И бляди в машинах и телеках,
И грязные рожи газетные,
Заставляют наклюкатся беленькой,
И закусить конфеткою.

Бывает, так что забудусь вдруг,
Приму за реальность видение,
И замкнется сансарный обычный круг,
В вечность с испугом и временем.

Но опомнившись, снова в преступники,
Запишусь по наитью без паспорта,
И застыну серебряным путником,
На подножках маршрутного транспорта.

Я ничей не мерилами мереный,
Я не здешний не сын человеческий,
Просто всадник на ветряном мерине,
В шляпе, в ковбойке клетчатой.

Я коснулся реальности пятками,
И щеками и пальцами чуткими,
И не найдя в ней приятного,
Разбазарил всю вечность минутками.

Презираю приснившийся валенок,
Раз он сон, все на свете дозволено,
Дым оставит в ресницах опаленных,
Эту явь с суетой нарисованной.

Декадествовать буду с жестокостью,
И с цинизмом и с лицемерием,
Жизнь всего лишь полет над пропастью,
Без надежды на выздоровление.

Кровью стены, бумагу не рифмами,
А ужасными воплями – криками,
И вино и развратничать с нимфами,
И по баням с березой и липами.

Все что живо во мне – метафизика,
И какая то память о будущем,
И имидж героя и шизика,
Рифмы нахально юзоющим.

137. По улице осеннего мая

Люблю холодную весну,
И туч ковер на низком небе,
И эту юную листву,
В непониманье сладкой неге.

Люблю брести в вечерней мгле,
От ветра ворот поднимая,
Курить и думать о тебе,
И восхищаться странным маем.

Закрыть на краткий миг глаза,
Тебя почувствовать, увидеть,
Открыть (кружиться голова),
И вторить, вторить твое имя.

Природа - добрая душа,
Уж и не знаю чем обязан,
Творит с погодой чудеса,
И я ее гипнозои связан.

Стелится, ласково пьянит,
Средь мая маленькая осень,
Лишь, для меня, я не забыт.
И ангел мой меня не бросил.

Все так же грезится и жжет,
Особой недоступной явью,
И в сердце любящим живет,
И любит, что его я славлю.

Мой мир, мой вечер, мой поток,
Машин, людей и ощущений,
Я просто двигаюсь вперед,
С башкою полной приключений.

Иному холодно, мне в кайф,
Иному тяжко, мне - приятно,
Есть в этом всем особый драйв,
Идти по улице невнятной.

И восхищаться и мечтать,
И сочинять тебе признанье,
И быть собой и не играть,
И жить старинным изваяньем.

Так я устроен – грусть мой бог,
И ты мой ангел недоступный,
Приятен осени глоток,
И вкус тоски мало-минутной.

138. Рассматривая жизнь с вагонной полки.

Я устал не теряться в реальности,
Отличать зеркала от окон,
Ну, какие скажите формальности,
Едет столб за окном иль вагон.

Мне не хочется считывать прошлое,
С ленты памяти соевых глаз,
Как не глянь, все обычное пошлое,
Придорожный унылый пейзаж.

Вновь мелькают столбы с электричеством,
Речки, ивы, овраги с быльем,
«Я» усталое наше величество,
Не желает бороться со сном.

Нет ведь разницы, взгляд можно выключить,
Все сознание вновь повторит,
Ивы, реки, овраги обычные,
И вагон, что идет, что стоит.

139. Июнь

Усталым бобиком тащусь,
Тропою жизни по вселенной,
Я сам себе всего лишь снюсь,
В этой реальности растленной.

И солнца свет и облака,
И кроны листьев над кладбИщем,
Все в этом мире лишь пока,
Пока над ямой ветер свищет.

Восходит солнце, я и рад,
Заходит, рад в сто крат сильнее,
Тропинка жизни наугад,
Бежит под чарами Морфея.

Мелькает свет, мелькает тьма,
И все сильнее безразличье,
Когда желания царя,
А сердце остается птичье.

Взгляд сквозь окно, окон глаза,
Мы смотрим томно друг на друга,
Мы понимаем, мы друзья,
По прозябанью жизни круга.

Но, Бог с ним, с этим бытовым,
Июньским белым пессимизмом,
Останусь просто никаким,
И потайным и неизвестным,

И буду голосу внимать,
В себе в руинах вожделений,
И муть прекрасную писать,
И вырывать ростки стремлений.

140. Сигаретный декаданс.

Я отдаю, сигаретному дыму,
Все, что не сумел воплотить,
Я, наверное, тоже машина,
Которая просто, умеет ходить.

Воздаю небеса, благовонья из пачки,
Мир стандартен, другого нет,
И люди вокруг – как двуногие тачки,
Пыхтят выхлопною, трубой сигарет.

Постмодернизм – не знаю что это,
Кто-то придумал назвать СЕЙЧАС,
А я бы, просто назвал конец света,
Но, это не так, пока теплится газ.

Нефть дорогая, надолго не хватит,
Нужны катаклизмы, и войны нужны.
Я только зритель, на последнем параде,
Сошедшей сума, старушки весны.

Вяленым легким, им по барабану,
Пахнет историей ближний восток,
Будь моя воля – лежал б на диване,
Живой, долго, долго, сколько бы мог.

Течет белый свет через уши сознанья,
И звуки далекие, через глаза,
И нервным касаньем огонь мирозданья,
Из зажигалки пальцы родят.

Столбики, холмики, цепи горящие,
Во тьме кромешной, огоньки вечных душ,
Аромат табака, думы вольно - пьянящие,
И зазеркалья кровавых луж.

Все мы идем в странной вечной молитве,
Я в третьей колоне, в десятом ряду,
Господи, вспомни, сжалься, окликни,
(минута слабости), вот, вот упаду.

Горит моя жизнь, сброшу пепел устало,
Раз это пепел, чего мне жалеть,
И жертвенный дым снова тихо и вяло,
Потянется вверх, чтоб скорей умереть.

141. Июль

Вот, снова жизнь на осколки,
И безумие изнутри,
Расставлены книги на полки,
И радость трубят враги

Все думают, будто повержен,
Серой бытовой змеей,
А я, потаен и безбрежен,
Как океан подо льдом зимой.

Я холоден, что мне шкала фаренгейта,
Я тайный агент января,
И просто желаю апгрейда,
Отдыхаю реальность жуя.

Июль, пахнет счастье болотом,
Безвременье и тоска,
Вино подменяет компотом,
И золотом из песка.

Я не введусь, понимаю,
План вражий ужасно хитер,
Они говорят что растаю,
Берут томным днем на измор.

Страшают прогнозом погоды,
Блокируют воду в домах,
Жестокие видно уроды,
И хижины их на костях.

Опять обхожу все капканы,
Не ною, не плачу, не рву,
И ладно скрываю изъяны,
И прячу сужденья во рту.

Чуть-чуть погодя я восстану,
И соколом черным взовьюсь,
И страшной тропой Чингисхана,
По жизни кроваво пройдусь.

Настанет момент, погодите,
Повернутся в пламя враги,
И имя мое на санскрите,
Запишется с легкой руки.

И знамя, и слава и радость,
И может быть гордая смерть,
Ну а пока всем на радость,
Я буду покорно терпеть.

142. Фантазия.

Ты была холодна, как всегда,
Старалась,
Сохранить между нами дистанцию,
А я плыл неуместно влюбляясь,
Как Д” Артаньян в Констанцию

Я мечтал о романтической ночи,
В старом крымском отеле,
Чтоб поздно, поздно, после всего,
Луна освещала, кусочек постели.

И ты лежала такая спокойная,
И совершенно нагая,
И больше ничего не хотелось,
В этой иллюзии рая.

Хмель глаз, тонкие волосы по подушке,
Капли сосков малиной,
И ветер в форточку простодушный,
Летний и очень ранимый.

А потом, пусть дождем барабанит,
По окнам усыпляя нас время,
Завтра все кончится и растает,
А вспомним, никто не поверит.

143. Мой код Да Винчи (девушка в серебряной машине)

Девушка в серебряной машине,
Белые волосы,
Глаза синие,
С тобой -
Да хоть, на край света,
Весь день,
И ночь
…До рассвета.

Стройные линии,
(как на обложку),
И на педаль газа нежно,
Ножкой
Я сума схожу,
И от волнения,
Вдавливаюсь как поршень,
В сидение.

Губы, духи,
Из динамиков «Соловьиная роща»,
Расслабься, ехать легко,
Будь проще.
Ветер, солнце гладит лучом,
По стали,
Мчимся, скрывая тайну,
За Граалем.

Тревога, там позади,
Сирены, картины, полиция,
И эти масоны в масках,
Безлицые,
Обошли, обхитрили всех:
И ЦРУ, и Приорат Сиона,
И чаша только у нас,
Спасибо
… Мона.

144. Поэты любят осень

Печален август, сохнет время,
Одно и тоже день за днем,
Дыханьем жарким землю грея,
Катится солнце колесом.

Обычно очень, просто грустно,
И пот и смрад со всех сторон,
И пыл былой, давно в капусту,
Изрублен вечности мечем.

Дома, заправка, рев моторов,
Горящий днем рекламный щит,
Реальность потчует измором,
Того, кто правдой не добит.

Все остальные любят лето,
И пиво с рыбою и квас,
И в рай плацкартные билеты,
Скупают дружно возле касс.

Страдают, глупые поэты,
Ну ничего придет пора,
И их пурпурные сонеты,
Воспримет осень, на ура.

Я чую, мир свернул в сентябрь,
Еще чуть-чуть и лета нет,
А там октябрь и ноябрь,
Три месяца ликуй поэт.

И дождь и ветер и тревога,
И под ногой упавший лист,
И пониманье мыслей бога,
И даль и сон и в тучах высь.

Я вижу знаки, лист желтеет,
И облетает раньше, пусть,
Мне этот символ душу греет,
Бывает разной в сердце грусть.

В жару тоска, ей злое имя,
В прохладу осени – любовь,
И ожиданье счастьем зреет,
С вином замешивая кровь.

Чуть потоскую, чуть поплачу,
Но ветер милых перемен,
Подует завтра на удачу,
И жарких дней растает плен.

Вновь оживит колдунья осень,
Меня и сто таких как я,
И всем воздаст и всех попросит,
На бал начала сентября.

Цилиндры, фраки, все готово,
И перья остры и банты,
Но а вначале было слово,
Что избавляет от жары.

Мой стих - прохлада, ритм – вращение,
Крутись ярило колесо,
За колдовство прошу прощенья,
Уж больно летом не легко.

145. Перед осенью.

Сегодня я жалею годы,
Что безвозвратно утекли,
В расщелины пустой породы,
И те мосты, что мы сожгли.

Так приближается сентябрь,
Так жизнь вертит вселенский круг,
Отходят летние забавы,
И херес в кружке лучший друг.

Он тут, послушны измененьям,
Природа и моя душа,
И заоконные виденья,
Уж жутким шорохом страшат.

Стеклянный взгляд, осенний ветер,
Листва забвенья, горький мед,
И чай холодный - черный пепел,
Остыл и света не дает.

И тяжесть неба и величье,
Туманов утренних с росой,
И месяц желтый – в перьях птичьих,
Плывет закругленной косой.

Все мрет, все дышит увяданьем,
И только осени цветы,
Сияют вновь непониманьем,
Что не красивы, а грустны.

Шиповник тоже перед бездной,
Краснеет нагло средь шипов,
Потомок розы девы нежной,
Он горд от будущих грехов.

И я наверно тоже гордый,
Спокойный мрачный и пустой,
И в сердце грустные аккорды,
Надолго стали на постой.

146. Лед зеппелин (ностальгия)

Лед зеппелин,
Я все равно буду любить тебя,
Дождливый выдался вечер,
После, трудного дня.

Ленивый вкус шоколада,
Под нудный и пьяный блюз,
Моя главная песня не спета,
Душе не хватает муз.

Поезд жизни в болоте лета,
Станция – мокрый июнь,
Вино, Интернет, сигареты,
И отдых от сладких бурь..

147. Клад революции.

Ну вот все спят, на башне полночь,
Луна, сверчок, далекий лай,
И тень мою рисует сволочь,
Предатель, дворовой фонарь.

Я пробираюсь, вдоль забора,
Стена, ступени, черный ход,
Я был здесь днем, мне все знакомо,
Дверь. Пальцы набирают код…

Порог, скрип пола, шаг на ощупь,
Дыханье чаще, поворот,
Огромный зал, как будто площадь,
И пальма посреди растет.

Все как в посланье, карта – правда,
Недаром столько лет копал,
И символ дома – буква лямбда,
Нашел пиратский капитал.

Теперь все можно, денег вволю,
Наганы, кожанки, штыки,
Я революцию открою,
Взбунтую шахты и полки.

Не знал, хромой и одноногий,
Пират, что злато в Крым привез,
Что скарб его глухой берлоги,
Мне воплощеньем станет грез.

За бабки старого волчины,
Младая кованная рать,
Разгонит тучи и кручины,
Пойдет застойный строй свергать.

И может быть, потом, когда-то,
После победы и войны,
Повешу я портрет пирата,
На гладь пустующей стены,

Пусть смотрят гостьи с зарубежья,
Придя к нам в кремль на прием,
Кто нам помог, кто грабил прежде,
Кто, как и мы играл с огнем.

Да, революция и деньги,
Вас к сожаленью не разлить,
Цепочки, доллары и серьги,
Чем больше денег, больше прыть.

Ну, хватит, слишком размечтался,
Лопата, кадка, чемодан,
Капать, тащить, раз уж связался,
И на курьерский, на вокзал.

148. Пол сентября

Уж две недели осень будто,
Но жарко, словно лета явь,
Не повернуло время круто,
И листья не желтеют - жаль.

И ранний вечер и прохлада,
Поздерассветной пустоты,
Пока - как счастье, как награда,
От этой знойной маяты,

Но день, другой, и осень вспомнит,
Чья в природе, нынче власть
И летний зной будет разгромлен,
Ветрами северными всласть.

И может я проснусь от спячки,
А может крепче лишь усну,
Компакты, кофе, Прима в пачке,
И можно ждать свою весну,

Что нужно, страннику поэту,
По эту сторону добра,
Покой, камином дом согретый,
И книг ментальные дрова.

Остановится – ночь на отдых,
Уже все сказано до нас,
Нелепы постмодерна годы,
Поэт не нужен им сейчас.

Глазами пить, сосать губами,
Лелеять осень, но молчать,
Все эти листья, дождь с грибами,
Не надо в строчках вспоминать.

Устал, испит, иссушен летом,
Измят безумной суетой,
Заткнусь, ведь даже и поэтам,
Положен длинный выходной.

И стану мирным и обычным,
Мирским, хозяйственным жлобом,
И лишь украдкой (По-привычке),
Буду писать стихи тайком…

Уж две недели правит осень,
Пока не зримо, не везде,
И я пока еще не очень,
Держу свой дар в тугой узде.

Строчу, пишу, «готовлю сани»,
На зиму видно, что скрывать,
Потом усядусь на диване,
И стану сам себя читать.

149. Равноденствие

Равноденствие. Мягкое солнце в серебряном небе,
Расставание с чем-то щемящим,
И мысли как будто, голуби в неге,
Купаются в настоящем.

Осень, теперь уже явно присутствует,
Листья, цветы в предвкушении вечности,
И даже на лицах обычных прохожих,
Больше уныния и человечности.

Белым вином, отмечаю упадочность,
Кислинка, вселенская легкая, славная,
И хризантем непокорная сказочность,
И понимание самого главного.

Ночь точно день, нет терзающей разницы,
Я и не я, расплываюсь по осени
Грустным, в глазах это главное значится,
И снова слезам из глаз в строчки просится.

150. На пальмах снег (Зимняя Ялта).

На пальмах снег нелепа Ялта
Я слышу "Город золотой",
Восьмидесятые подарком,
Летят из памяти пустой.

Померкли вывески и знаки,
И мерседес в снегу – жигуль,
Исчезли яркие гуляки,
И всюду грусть и всюду хмурь.

Нет шику, блеску, в книжной лавке,
Царь Николай и Турбина,
Так в унисон потухшей Ялте,
Как капли горького вина.

Туман и тучи, гор не видно,
На пирсе скользком корабли,
Им тоже видимо обидно.
От этой каверзной зимы.

Все притаилось, жизнь погасла,
И лишь один базар живет,
Инжир урюк, из репы масло,
И копошащийся народ.

Остановилось будто время,
И даже повернуло вспять,
На листьях снег - лихое бремя,
И нужно просто переждать.

Я гость средь этого упадка.
Монетку в воду и адью,
Прощай до лета тетка Ялта,
Иную я тебя люблю.

Люблю Никитский весь в сирени,
И тишь Ливадии весной,
И кипарисные аллеи,
В ночи под звездной красотой.

Люблю и зиму, но иную
Когда миндаль цветет вовсю,
И после севера врачует,
Январь похожий на весну.

Но ты прости, пора мне ехать,
Что толку жалобы слагать,
И стих мой слабая утеха,
Природу им не поменять.

151. Жажда Азова

В рыбацкой избушке, где нибудь на Азове,
Я хочу затеряться в густых камышах,
Чтобы только, небо и море,
И следы на песке, за шагом шаг.

И ивы и ветер, и шорох и шелест
И метание пламени ночного костра,
И сушенная рыба - особая прелесть,
Бесконечная связка, почти верста.

И пустота, одиночество ясность,
Взор через волны за горизонт,
Где обещает закатом красным,
Завтрашний ветер солнечный зонт.

Пусть не знает ни кто о моем пребыванье,
Ото всех я укрою даже имя свое,
Так, явленье природы, и то без названья,
Поэт или странник всем все равно.

Мир тут врачует в любом измерении,
Предметы, животные, даже луна,
И просто хруст ракушек, по настроение,
Под сапогом, как лекарство от сна.

Сети, созвездия, камни, собаки,
Пахнущий кильками, ленивый кот,
И креветки семечки – местные раки,
И ветхий залатанный лодочный флот.

Все мило мне будет в южном изгнании,
На самой окраине скифских степей,
Я сам добровольно, с погасшим пламенем,
Созерцателем буду сто долгих дней.

По линии моря, как циркач по канату,
Средь поваленных лодок подамся бродить,
Потерян, утерян, а значит так надо,
Значит так надо, тому и быть.

Я стану другим, отрешенным и правильным,
Уверенным крепко, в самом себе,
С царем в голове, в страстях своих с барином,
На этом море, при этой луне.

Пеезд (район крымского перешейка) начало июня 2006 года.

152. Ночное море

Нал морем ночь, утихли чувства.
Такой себе полнейший штиль.
никак ни весело негрустно
На тысячи безмолвных миль.

Мой взор блуждает. Кипарисы.
Пустынный пляж погасший дом
Лишь звезды - вечые актрисы.
Пронзают мрак стальным огнем.

Молчит вселенная, в покое
Как после битвы или пред,
Весь мир наедине с собою,
готовит сам себе совет.

И я в раздумьях, что же дальше,
Оковы возраста Христа,
нет прыти бешенной, как раньше,
Начать бы с чистого листа.

Начать бы с самого начала,
Вскочить как мальчик молодой,
И понесло и повенчало,
Ум зрелый с юною душой.

И делать все и не бояться,
И не задаваться и идти,
Нахально словно папарацци,
Еще пол жизни впереди.

И эта тишь ни лень ни слабость,
А сбор всех войск на тайный сход,
Мне море вылечит усталость,
И ночь когда нибудь пройдет.

И там вдали рассвет встречая,
Корабль надежды в парусах,
увижу и его встречая,
На сердце пушки запалят.

Ялта гост. Отдых начало июня 2006.

153. Масандровский лес

Куст жасмина в цвету,
Вода за пригорком журчит,
Вновь я гуляю в лесу,
Так мило, а сердце грустит.

Я будто кого то ищу,
Я словно себя потерял,
И может быть в этом лесу,
Найду я начало начал.

Найду свой исток и покой,
Найду и отраду и власть,
И выйду из леса другой,
Отступит печали напасть.

Как ручей стану весел и чист,
Как жасмин и пахуч и красив,
Все заново, я – белый лист,
Очищенный и полный сил.

154. Зрелость

Хоть я и стар, а все ребячусь,
Пишу стихи, люблю вино,
И не плетусь подобно кляче,
Когда кидаю зад в седло.

Я тот же мальчик, только толстый,
(что делать жизнь берет свое),
Фотографические холсты,
Вам подтвердят лицо мое.

И зеркала, бубнят «ты юный,
Не в счет морщины, вот глаза…»,
И только каверзные думы,
Мне сердце точат как фреза.

И голос внутренний и строгий,
Корит за то, что не успел,
Создать бриллиантовой берлоги,
И от трудов не поседел.

Но будет это, знаю время,
Построит, вычистит, сожжет,
Всему свой срок судьба отмерит,
Посадит в зрелости острог.

И стану я скупой и тихий,
До юных грез, стихов, вина,
Инвестор, скучный иль политик.
Когда-то кончится весна,

Когда-то кончатся забавы,
Ответственность – извечный крест,
У человеческой программы,
Так мало сердцу милых мест.

И понесет, пойдет рутина,
Да кислый привкус на губах,
И перекошенная мина,
И потерять оковы страх.

155. Июльская иллюзия

Это жаркое лето
и жажда денег
Картинка – конфета
– с пальмами берег

И солнце и море,
И горы дурманом,
Виноградные Story,
С самообманом

Снова скитаюсь,
По дебрям сознанья,
С собою встречаюсь,
Для истязанья.

Страсти бушуют,
Вертится время,
Не по Фен-шую,
По русской лени.

Вечер награда,
Полдень - мученье,
Так мне и надо,
Нравоученье.

Пряный июль,
Неизвестное завтра,
Всякая дурь,
И будто приятно.

Страсти, иллюзии,
В башке - вопросы
Винер ли Лузер,
Не знать без спроса.

Да вот спросить,
Не у кого даже,
Не уж то жизнь –
Картинка с пляжем.

156. К дому (балтийская осень)

Я еду к дому, пусть даже по визе,
Пусть не поймет меня бездушный страж – шлагбаум,
А я в экстазе, я в своем капризе,
Летит поэт к балтийским берегам,

Дела, оставьте вы меня в покое,
Сентябрь, грусть и родина моя,
Бывает, знаете на свете и такое,
У русского любимая Литва.

Срываюсь, отключая телефоны,
Средь ночи на заправке полный бак,
И через все границы и кордоны,
Несусь, забыв про суету и страх.

И с каждым километром сердце чаще,
Стучит и предвкушает милый край,
Не все поймут, но в тихой Куршской чаще,
Сокрыт потерянный, когда-то мною рай.

Уж очень жду с косою нежной встречи,
И снятся хвойные песчаные брега,
И порт в огнях, и дивный мокрый вечер,
И пиво в кружке, цвета янтаря.

И запах моря, дюны и коряги,
Вдоль лесенок, нехитрая плетень,
И листья на осинах словно флаги,
И песни дюн, и быстрых тучек тень.

Я часть природы, я привязан с детства,
К полоске узкой дикой и лесной,
Песок и лес, и волны по соседству,
Вот мой удел, чудесный и простой.

Я обретаю только тут средь леса,
Покой и глубже узнаю себя,
О, Куршская коса, моя принцесса,
В венце из желтых листьев сентября.

Приеду я, переплыву паромом,
И осторожно трепетно ступлю,
На остров детства, в хвойные хоромы,
И маленькое счастье обрету.

157. Матрица.

Ну, что ты хочешь мне сказать,
Усталый мир я знаю много,
Тебя сумели подослать,
К моим сознания порогам.

Я вижу, слышу, я дышу,
Тобой, и этой вечной сказкой,
И строчки пестрые пишу,
С твоей назойливой подсказки.

Все что вокруг, и тут во мне,
Все порожденье Демиурга,
На непонятной мне войне,
Между Москвой и Петербургом.

Вопросы лучше промолчать,
Познанья дао скорби множит,
Ведь стоит только лишь начать,
Остановится уж не сможешь.

Кто театр возвел, какой актер,
И автор, этой пьесы пошлой?
За кадром голос так хитер,
И очень, очень осторожный.

Он гений, адский инженер,
Такое выдумать не просто,
Моя реальность – мой вольер,
Проект нелепый и громоздкий.

Я точно знаю, на глаза,
Мои натянуты экраны,
И чувства ложь и блеф слеза,
И нарисованные раны.

И словно самый страшный грех,
Инсайд у зеркала кривого,
«Быть может я не человек?».
А так, железная корова.

Или коробка – ЭВМ,
На корабле инопланетном,
Ну, это, кажется совсем,
Уж лучше помечтать о светлом.

Да, да, о светлом, я - цветок,
Мне снится сон про человека,
Я молод, счастлив и влюблен,
И жизнь, как сладкая утеха.

И пусть иллюзию сию,
Развеет ветер отрезвляя,
О жизнь, я все-таки люблю,
Тебя, иного ведь не знаю.

И только щемит все одно,
Мне грудь догадка, о коварстве,
Мир – пустота, а сон – гавно,
Тут все гавно, в безбожном царстве.

Рисует гений - разум злой,
Реальность кодом цифр бездушных,
Как знать живой иль не живой,
Средь этих козней ЦРУшных.

И восставать – один удел,
Бороться, только где иное,
В кого метать армады стрел,
Где есть, хоть что ни будь ДРУГОЕ.

И если мир, чья то блажь,
На что нам воля и желанья,
Как не иди на абордаж,
Добыча – новые страданья.

Заткнусь, уймусь, уйду на дно,
Погрязну в суете витальной,
И пусть вертит веретено,
Энкиду с резвостью фатальной.

Мне по-фиг, просто попалим,
Люблю я речку, лес, природу,
И к всяким матричным кодам,
Я не пойду не зная броду.

Я с этой стороны реки,
Останусь беглецом-поэтом,
И Бог поэта пощадит,
И наградит спокойным светом.

Мобилку - в прорубь, комп – в утиль,
И телевизор в топь болота,
И тихо станет, полный штиль,
Придет желанная свобода.

И только, только иногда,
Набат в душе разбудит страсти,
Я помолюсь и как всегда,
Отступят подлые напасти.

158. Верный сентябрь

Август упал, с яблонь плодами,
Верный Сентябрь, нынче со мной,
Со всеми туманами и грибами,
И желтой, как листья, полной луной.

На водных просторах, бездонное небо,
Тучи с запада, птицы на юг,
Я поминаю вином и хлебом,
Еще один умерший вечности круг.

Друг мой смиренный, знающий правду,
Гибели рыцарь, художник и маг,
Я точно такой же, и песнями славлю,
Листья и звезды, летящие в прах.

Брег моря, дорожка, полоска заката,
И ветер соленый и осени грусть,
Сентябрь шагает по лесу солдатом,
И все застывает безропотно. Пусть.

Пусть гибнет, пусть сохнет, пусть перевернется,
Страница истории, раз суждено,
И птицей промокшей душа понесется,
И все замелькает как будто в кино.

И музыка, музыка – рифмы рояля,
Джарет и Брубек, Эванс и Лист,
Как все же прекрасно, когда увядает,
И падает плавно зардеющий лист.

И сколько эмоций и чувственных строчек,
Природа сама за себя говорит,
Я лишь повторяю, я чист, непорочен,
И сердце от счастья тихонько болит.

159. Октябрь

Свеча, ноутбук, я вновь печален,
И вновь недружен с крепким сном,
И ветер северный качает,
Тени деревьев за окном.

И листья, листья словно агнцы,
Смиренно ветру отдались,
И в шумном погребальном танце,
О чем -то молят неба высь.

Их шелест жуток и приятен,
Я в одиночестве своем,
И лишь экран пустой приятель,
Белесым светится холстом.

И как художник искушенный,
Усталый, знающий всю жизнь,
Черню иллюзией точеной,
Нелепый виртуальный лист.

Мерцает пламя, дождь стучится,
Затерян дом мой среди дум,
И ветер в форточку стремится,
Загнать и дождь и листьев шум.

И стены серые повсюду,
И страх в стихи кладет зерно,
И льет в стеклянную посуду,
Октябрь холодное вино.

Оно как кровь, оно не греет,
А только сердце холодит,
И красной бездною чернеет,
Глоток, который недопит.

Так причащаюсь, кровь, я знаю,
О, осень, я теперь твой брат,
И не боюсь, не удивляюсь,
А просто очень сильно рад.

И лью стихи и славлю бога,
И тихо в клавиши стучусь,
Как будто путник у порога,
Гостиницы с названьем «Грусть».

Пустите, я ведь не надолго,
Не в моде чувственность теперь,
Лишь отдохну в стихах и снова,
В мир пошлых проз, открою дверь.

И все забуду; осень, листья,
Свечу и эту ночь в избе,
И в мире офисном и кислом,
Останусь гадок сам себе.

160. Волшебное перо

Японская тушь
Стекают по перышку
Капельки хокку

161. Похмелье

***

Обалдевший, охреневший,
Деревянный словно пень,
Экстатически зверевший,
И напрасный словно тень.

Я не день, не ночь, не вечер,
Не сосиска не банан,
Многоликий будто вече,
Бородат как партизан.

Ночка темная бушует,
В деревянной голове,
Совесть мыслями прессует,
Полоскаючи в говне.

Мне б напиться анальгину,
Зажевать все колбасой,
С солью тертую малину,
Потоптать ногой босой.

А потом впотьмах кромешных,
Все ругая на ходу,
Побрести по водам вешним,
К очень мрачному пруду.

Да к пруду, где тонны рыбы,
Мирно пляшут и поют,
И упасть со звуком глыбы,
И найти в пруду приют.

***

Обалдевший, охреневший,
Деревянный словно пень,
Экстатически зверевший,
И напрасный словно тень.

Я не день, не ночь, не вечер,
Не сосиска не банан,
Многоликий будто вече,
Бородат как партизан.

Ночка темная бушует,
В деревянной голове,
Совесть мыслями прессует,
Полоскаючи в говне.

Мне б напиться анальгину,
Зажевать все колбасой,
С солью тертую малину,
Потоптать ногой босой.

А потом впотьмах кромешных,
Все ругая на ходу,
Побрести по водам вешним,
К очень мрачному пруду.

Да к пруду, где тонны рыбы,
Мирно пляшут и поют,
И упасть со звуком глыбы,
И найти в пруду приют.

162. А революция мертва

Жара, глушу виски, со льдом
Наверно начинается лето,
Сегодня вопросы, ответы потом,
Когда ни будь, перед концом света.

Цветет шиповник, жасмин в цвету,
Белое солнце в экстазе,
В душе огонь, пряный привкус во рту,
И воздух с запахом грязи.

Где революция, где набат,
Зовущий, на баррикады,
Где море крови и трупы солдат,
Смердящие, ласковым ядом.

Где голодные, где вожди,
В черных кожинках да на танках,
Где стоны народа, где слез дожди,
Где самогон, в терехлитровых банках.

Все спокойно, все хорошо,
Блебеи сыты попсой и хлебом,
Герои стерты давно в порошок,
Тоскливо и мирно, под жаренным небом.

Белые тениски, спортивные штаны,
Троллейбусы, набитые человечьим мясом,
Едут на пляж, им не до войны,
Им хочется тени и кваса.

Трусливый голубь маячит в окне,
Увы, не похож, на предвестника бури,
Любить революцию, мечтать о войне,
Считается, признаком дури.

Все «агрессивные», смотрят футбол,
Ноль – один - трагедия, гибель «Варяга»,
А, если врагу, забивают гол,
Ссут кипятком, как при штурме рейхстага.

Листья, цвета главных купюр,
Душно в последние дни мая,
Революция, это Че, на футболочке от кутюр,
И сталинистка бабушка, в трамвае.

Я виски глотаю, еще и еще,
Хочется закрыть глаза и забыться,
В доме, который построил Хрущев,
Слишком тепло и манит удавиться.

163. Когда

Когда, всему конец,
Когда, надо бы пулю в лоб,
Когда, горьких вестей гонец,
Переходит дверной порог,
Когда, весна не весна,
И умирает любовь,
Когда, не спасает стена,
И, не пьянит алкоголь,
Когда вдыхаешь миг,
И все как суровый сон,
И с горла отчаянный рык,
А вокруг колокольный звон.
Тогда, понимаешь вдруг,
Что, жил, ты совсем не так,
Что, пуст иллюзии луг,
И сам себе первый враг.
Тогда, опускаешь глаза,
И хочется маленьким стать,
Нажать на судьбы тормоза,
И все с начала начать.

Но…, поздно, машина летит,
На встречу железной судьбе,
И пуля, уже сверлит,
Дырку, в твоей голове.

164. Новый век не выносит поэтов (На смерть поэтессы Ники Турбиной)

Новый век, не выносит поэтов,
Новый век обожает вино,
И наверное любит газеты,
Если в них про исходы в окно.

Дышит морем помятая Ялта,
Упиваясь июньской жарой,
И ненужных поэтов на свалку,
Двадцать первый выносит герой.

И хрущевок столичные крыши,
Тоже плавятся в этой войне,
Дух Москвы серой прозою дышит,
И сжигает хореи в огне.

Нововечный герой телевизор,
С многоличьем болтливых козлов,
Как холодный нацистский провизор,
Травит ядом бездушье голов.

Детективно чернушная проза,
Сериалится мыльная страсть,
И тампонно – рекламная доза,
Гексагенит бестселеров грязь.

Приутихли большие пииты,
В Подмосковьях ржавеет их слог,
Их бумажные лиры разбиты,
О столетья железный порог.

О бескрылая девушка Ника,
О желавшая только летать,
Там внизу безразличная клика,
Ей тебя никогда не понять.

В хриплом срыве пугающих строчек,
В безуспешной попытке принять,
Ты сжигала души огонечек,
И пыталась невидимой стать.

Только счетно, ты слишком иная,
Только поздно, пора умирать,
И без крыльев дорогою рая,
Легким пеплом в окно вылетать.

Ты нашла свой единственный выход,
Ты исканьям свободу дала,
И шагнула беспечно и лихо,
И собою остаться смогла

Дышит потом нерусская Ялта,
И в забвении чахнет Москва,
Им безумной девчонки не жалко,
Им чужда молодая тоска.

Спи ненужная странница Ника,
Спи умолкший безудержный «звук»,
Новый век ухмыляется дико,
И злорадствует прозами вслух.

165. ПАХНЕТ ЛЕЗВИЕМ В КАРМАНЕ НОЖ

Я лежу на диване. Легче сдохнуть чем жить,
От одиночества, хочется выть.
Надомною - сплошная стена,
Как мало движений, как много дна.

Капает вечер звездами в ночь,
Наливаю в стакан дежурный скотч.
От бессилья и злобы не пьян,
В комнате тьма, а в глазах туман.

Необычная в венах дрожь,
Пахнет лезвием в кармане нож.
В душе натянута любви струна
Твой образ - на грани яви и сна.

Сквозь закрытые веки – лунный свет,
Ты хотела убить, ты сказала – Нет.
Я перережу тугую струну,
Душе покой и свободу верну.

166. Конец августа

В родной Хохляндии жара,
А где то там на Белом море,
Наверное давно все отцвело,
И тянет, тянет в эту осень,
Под елкой пить масандровский кагор.

167. О пиво

О пиво - сколько пены поначалу,
О сколько горечи потом.

168. Становится жарко

Жаль что лето есть на свете,
Весна, осень, немного зимы,
Вот все, что нужно поэту,
По эту сторону бытия.

169. Мао вернулся

Ехал через великую реку,
Увидел красный флаг,
На острове рыбацком,
Наверно Мао к нам вернулся,
Подумал я.

170. булочка для тети Сони

Один японец (из Одессы),
За рюмкою саке, сказал,
- Нет Александр Невский не из наших,
И поклонившись, сунул булочку в карман,
- Для тети Сони...

171. Белые гроздья

На рябине гроздья белого цвета,
То ли конец весны, то ли начало лета.
Просто слишком прозрачно стекло.

172. Про футбол (подражание ЧАЙФу).

Так, бывает, в беге,
У страуса, выигрывает пингвин,
Аргентина - Швеция - один - один...

173. В зеркале лужи

В зеркале лужи
Портреты бесплатные
Сельских красавиц

174. Реальность бабочки

Реальность твоя
Бабочка однодневка
Поле пшеницы

175. Дневник поэта

Вновь спит на полу
Накрывшись лунным светом
Дневник поэта

176. Персидская хайка

Старая мина
Ты ведь тоже не любишь
Презренных янки

177. Ветер

Ниже пояса,
Поклоны осени бъет -
Нагая Слива

178. Крик

Упав со стены,
Опять вспоминает мать,
Каменщик Вася

179. АПРЕЛЬ

Позже звоните
Ландышей колокола
Медведь еще спит

180. Перед выборами

Теряя в весе
Сходит на дно стакана
Модный политик

181. ХЕРСОН

Поезд мчит в Херсон,
Разве тут уснешь, когда
Сосед так болтлив

182. Июльская ночь

Июльская ночь
Дремлет юная вишня
К избе прислонясь

183. Хокку на обед

Прячусь в деревне
Лишь луна знает где я
Встречаю осень

В Южном Китае
Столько курток пошили
Северным русским

Собачья служба
Медвежьей услугой так
Часто бывает

С телеги судьбы
Спрыгнет усердный буддист
Прощай сансара

Как и гончару
Хочется ловко крутить
Колесо счастья

Картой Нью-йорка
Разжился Саддам Хусейн
На самокрутки

Рай недоступен
На этой земле, в горы
Поехать что ли

В карман положу
Фигу, и вновь признаюсь
в любви к начальству

Росчерком кисти
Рядит кобылу в зебру
Пьяный художник

Что значит счастье
Можно узнать в казино
После зарплаты

В поисках счастья
Садится камикадзе
На последний рейс

Цель виновата
Красится под синицу
Обманщик журавль

В нашей деревне
Короткие хокку, лишь
Три буквы всего

У меня, и все.
По краденой картине
Лезвием бритвы

Я вновь свободна
Решила рыба попав
Из сетки в ванну

Клиентов растят
Для суши -баров видно
На этом сайте

Ёж - храбрый воин
Голубь - бомбардировщик
Скунс – возмездие

Я в ювелирном
Зря золото слов ищу
Для своих хокку

Солнце со скидкой
Еду на юг в феврале
и пляж свободен

Сотовый, знают
Звери, что хочет Вини
на день рожденья

Почувствовать соль
Вот искусство настройки
Старых роялей

Куст незабудок
Это мой ежедневник
Все помнит сволочь

В полном трамвае
Трудно найти место для
Одиночества

Маленький доллар
Опять инвесторы к нам
За длинным рублем

Кровью и потом
Пропахла история
Даже учебник

Сонного шмеля
Играют музыканты
Концерт за полночь

184. Одесское

Купите кефаль
Мухи стерильные и
Неделя не срок

185. Калуга

Циолковский (бюст)
На вокзале поставлен
Космодрома нет

[найти на сайте] [список авторов]