1. Когда и эта эпоха уйдёт...   Когда и эта эпоха уйдёт, Когда и эта брань завершится, Мы снова ступим на тонкий лёд, Сменяя лишь языки и лица. Когда обритая голова Взорвётся Кантовым интеллектом, - Забудет формулы и слова Почтенный и кафедральный лектор. Во льду безвременья разыщи Сырой сосны кольцевые срезы. Эпохи – это такие прыщи: Один сошёл – уж другие лезут. На дне Креонтовых директив Стучали сталинские винтовки. Тесьма монголо-татарских грив Кольцует глаз полукровки. Иду вперёд – безоружен взгляд. Обратно – ложь, антрацитней ночи. То рукописи – не горят. А летописи – даже очень.

2. И скачут...   …И скачут безглавые крысы галопом По чёрным снегам, по чёрным сугробам, По тем городам, что сверкали в рассветах, По главным проспектам и сумрачным гетто… А где-то в убогой лачуге остался Последний жилец, послеядерный сталкер, Рыдает свеча восковою полоской, Лицо Богоматери кажется плоским, Безумным, как женские сны Сальвадора, Таятся проклятья в расширенных порах. Напрасно распятые строки когда-то, Минуя плакат, колотили в набаты, Напрасно вопили сирены. Машины Напрасно вздували жестяные спины! Заветы солгали всем скопом. Прощанье. Стремленье к «отсутствию всяких желаний». Становится тело коротким и вялым, И тёмные тени сбиваются в стаю… …Укрывшись гашишевым одеялом Я глухо рыдаю. Мне воздуха мало.

3. Человечьи почки   Я видел собаку на тротуаре. В кишках плескалось синильное небо. Подумалось: каждой ведь твари по паре. Ничем этим вечером занят я не был. Прилёг и коснулся зубами загривка, Учился быть слякотью, смешанной с лаем. Цветы ожидают уход и поливка, А фауна лапу дала трамваю. Какая-то дама жуёт у киоска, Шаверма мяучит, лаваш раздирая. Ботиночный крем оставляет полоски На морде собаки по кличке Играя. На стенке висит «Осторожно! Сосули!». Очкастый ботаник, сощурясь, подходит Прочесть по привычке. И в голову пулей Ледышка, как минус в приходорасходе. На всех не хватает глухих переулков. Пристроиться можно к любому строенью. Играя, гляди: ссыт обугленный урка, Прицелясь в отметину о наводненьи. Каким-то безумием улицы пахнут, Расточен проспект под предсмертные вздохи. Играя, давай по стаканчику жахнем, А то загрустили без синего блохи. Как черти надрались мы с дохлой собакой. Был тост за профессора и Борменталя. А звёзды расходятся по баракам, Шавермы хозяев пасут у спален. И мент, отщёлкнув КентА окурок, В решётку рации сунет криво: «Тут ночью замёрз какой-то придурок. Себе самому прокусил загривок…»

4. Откушенный хвост   П.1. Тоннель в Версаль. Бывали острые секунды, Когда фамилиями улиц Чужого города-корунда Глаза царапало. И пулей Врывался ветер в подсознанье, Ломая сундуки и клети, Все чувства, даже осязанье, С ума сбегали, словно дети, Нашедшие в кармане куртки Давно забытую десятку. Из пальцев выпадут окурки, Чинуша поперхнётся взяткой, Когда при пасмурной погоде, На близоруком расстоянье Стремительное происходит Невиданного – узнаванье. П.2. Кропаль. Сияньем полумрак укутан, Планеты исполняют ката, Сиянье высекла цикута На сгорбленных губах Сократа, Но центробежные минуты Стирали меты циферблата, Витают ноты аромата В моей неслышной комнатёнке, Я вижу нового Сократа В едва родившемся ребёнке, А может - это просто Чуйской Долиной голову накрыло, В подвале города Бобруйска Сократ от камер прячет рыло, Но вера – это нечто свыше Дарованное населенью, Уже осваивает крыши Шагающее поколенье, Сверкающие самомненья Куда-то переносят крышу, Нешуточное напряженье, Не заработали бы грыжу, Опасней толуола – глина, Москва – обширнее Парижа… Ну вот, закончилась долина, Я больше ничего не вижу. П.3. Сталь. Уже неясно, что за силы Вращают корневые оси, Но также девушки красивы, Всё также выпадает осень Из рук ограды – грудой листьев, Иконам так малы оклады, И что-то недомолвил Листьев, Отдав эфиры шоколаду, А что поделать – пули тоже Способны высекать сиянье, Возницы потеряли вожжи, А пассажир – самосознанье, А «пассажир», сказать по чести, - Клиент банального гоп-стопа, Тревожные приходят вести С далёкого, как бог, востока, Ничто течёт по кровостокам, И внутривенные катаны Пытаются урезать сроки, Ведущие в окно нирваны, И кажется – до самой шеи Свой хвост гадюка заглотила, Стальной шипованный ошейник Достал из рюкзака Аттила, И лава – вместо цинандали, И новые грядут порядки, Спасибо Вам. Вы прочитали Стихотворение в П …рипадках.

5. Бэстарбайтер   Покуда я дышу, состоя из клеточек, Покуда я на Земле, то бишь в своём имении, Я волен каждое падение листочка с веточки Расценивать как божественное знамение. Поскольку то, чего я сильно хочу – сбывается, (Как в фильме «Огр», про тренера гитлерюгенда), Пускай листочки быстрее с ветвей смываются, При веке-отроке буду полоумным регентом. Я старше века, а значит – сильнее, проворнее, Умнее, и, может быть, чуть-чуть удачливее. В отличие от него, я верю в дороги горние, А не только в баксы вкупе с загородными дачами. А впрочем, тоже уйду в голубые дали я, И там в золотое с белым подбоем выряжусь. Я чую: где-то уже воспалены миндАлины, И миндалины – это я, и миндалины скоро вырежут. Но покуда дышу, в своём находясь имении, Покуда ду бэст, не впадая в синьку и помешательство, Я буду каждый взлёт и каждое своё падение Расценивать как прямое божественное вмешательство.

6. Человек-линия   Я - сын невыносимо чёрных дыр, мне неприятны цветовые пятна. Переведи меня в двумерный мир, Мой древний мир, в котором всё понятно. переведи, как в параллельный класс никчёмных и бездарных переводят, за то, что те кромсают ганджубас и по ночам по коридорам бродят. Мой мир! Мой чёрно-белый коридор, Две линии, которые повсюду, простой и бесконечный разговор, в котором не участвует Иуда. бесцветный оцифрованный простор, Проспект. Непокорённых или невский, простой и бесполезный разговор, который не нарушит лобачевский. Мне надоело тело и душа, Осточертела мне ничуть не меньше, чем то, о чём шептали кореша Слюною разукрашивая женщин, и эта разноцветная слюна, ложась на плечи и на подбородки, становится вульгарна и видна Мне - в ультрафиолете подворотни Дуга и дура, радуга не зна- ет что она для спектра словно сводня и что любая Чёрная сосна её честней, стройней и благородней, поскольку – лучше прямо, чем в обход особенно – когда на море качка вот потому из сосен мореход для корабля выделывает мачты. потом плывёт в Неведомокуда... и Какуказка светится звезда… А я хожу по городу пешком, и превращаюсь в синтаксис английский, и в «Айсберге», от продавца тайком по Алфавиту складываю диски.

7. Переезд   Мы собирали в чемоданы душ Грехи отцов. Мы принимали душ, Мы отмывали головы людей Шампунем против перхоти идей. Потом мы торопились на вокзал. Нам кто-то электрический сказал, Что мы должны отправиться туда, Где рощи превратились в города. Нас мучал риторический вопрос, Но голос металлический пророс Из громкоговорителя. И вот, Локомотив истории идёт. Я побелел от ужаса, как лист. Отсутствовал в кабине машинист. Оскалив дружелюбные клыки, Века стояли, как проводники. Мы подхватили на руки детей, Вошли в одну из множества дверей. Вагону под названием "Коран" Мы предпочли христианский ресторан. Мы сели и уставились в окно. Там шло неинтересное кино Про кустики, берёзы и столбы, Про бурый дым, бегущий из трубы. Проводники носили скверный чай. Мы понемногу начали скучать. Ничто так не способствует зевкам, Как железнодорожная тоска. Мы от безделья были спасены Сканвордами искусства и войны. Мы ехали четырнадцать веков. Но пассажир, уставший от оков, Сорвал стоп-кран кровавый наконец, И мы сошли на станции "Пиздец". На станции "Пиздец" идут дожди. Бомжи кричат: "Сожги меня, сожги!" Но мимо проходящая душа Жалеет даже злобы для бомжа. А мы не пожалели наших сил И дали то, о чем он нас просил. И на конфорке Вечного огня Сожгли его, потом сожгли меня. Но поднимаясь в небо, словно дым, Я наблюдал, как мы в такси летим, В такси летим на западо-восток По самой идиотской из дорог, И тормозим у дома номер смерть. Ступаем на неласковую твердь. И тихо разбредаемся впотьмах По комнатам квартиры номер страх. В одной из комнат установлен трон. На троне восседает Вавилон. Он не дает употреблять грибы, Но выдает кредиты на гробы.

8. Стихи о финансовом кризисе   1. Экономика плачет, ее обманули кредиты. Как волшебную палочку, можно использовать биту. Должники по лесам не смеются при слове «лопата». Электронные слёзы текут по щекам банкомата. 2. Ах, Америка, индекс биг-мака все ниже и ниже. Облетела, пожухла листва ваших чековых книжек. И кредитную карту слепой составлял, не иначе: Полуостров «Пиздец» почему-то забыл обозначить. 3. а у нас в Петербурге всё на своих местах дэпээс на постах романтики на мостах у поэтов – цветное безумие на устах у Казанского скромный «Лексус» паркует поп львы на Банковском мостике хавают эндоскоп вместо кислой на марки капают горький доб в общем всё как всегда – в каналах течёт вода у прохожих на лицах написано «никогда» чьи-то души, взлетая, запутались в проводах в голове у людей повседневная ерунда К сожалению, кризис чувствуется и тут: Ситиборды рекламируют пустоту.

9. Ночные цветы   1.Ровно в полночь у каждого психа на самой макушке Распускается дивный цветок. Но увидит его только тот, Кто летит высоко-высоко над жилищем кукушки. Я обычный сотрудник отдела пылающих слов, Я не бог, Но я вижу сияние этих цветов, Проходя по ночам мимо окон притихшей психушки. Там один уверяет, что он - Николай II-ой, Что сбежал от расстрела и питался в лесу корой. А другой утверждает, что прибыл из Назарета, И глаза его переполнены болью, как лазареты. Лазареты Первой, а также Второй Мировой. И хотя без сомнений - у них нелады с головой, Я всегда говорил, что на почве расстройства ума Можно вырастить сад. И гулять в нём, пока не наступит зима, Не наступит закат. Я всегда говорил, что сознание - это тюрьма, адекватности ад. 2.Мой дилер снова укатил на блядки, А может к тётке, в свой родной Елец. И дни лежат в еженедельных папках Как файлы с расширением ".пиздец". Как беспросветен мир, когда под стелькой Не принести домой ямайский ритм. Ты целый день валяешься в постели, Бездонно мрачен, скучен и небрит. Так медленно течёт по жилам кровь, Глаза пусты и слепы, как у статуй. Глазами дня не разглядеть миров, Запрятанных под вековечным катом. Дневные мысли никнут и молчат. И только вдохновение крылато, Оно благоухает по ночам, Как лотос на макушке психопата.

10. Unreal Tournament Poem   Уважаемые стихийцы! Зацените, плиз, собственноручно сварганенный клип на мое же стихотворение: http://glagologolic.livejournal.com/6765.html

11. Подъезд   В парадную вступай. Щелчок замочный В одно мгновенье сделает заочным Весь мир, бегущий за тобой по следу. Совету запредельному последуй: Ступай наверх. Ты не отыщешь клада На первом этаже жилого ада. Этаж второй. Замки, глазки и двери. За каждой живы те, кто твёрдо верит, Что шпингалет, цепочка и защёлка Спасают поросят от гнева Волка. Но Волк – внутри. Серебряные пули Не тронут зверя в образе бабули. На третьем этаже ничуть не лучше. Блевотина. И в самой её гуще Валяется разбитая бутылка И помнит вкус разбитого затылка. Не сожалей о пострадавшей таре, Она служила справедливой каре, Уж слишком густо заплевали гости Ступени в башне из слоновой кости. Но недосуг нам убирать парашу. Продолжим лучше восхожденье наше. Мы высоко, почти что в горних сферах. Мы далеко от Волка-Люцифера. Здесь чисто: ни осколков, ни окурков. Не вымажешь в извёстке стенки куртку И не наступишь в кучу или лужу. Внутри здесь то же; но светлей – снаружи. Но что это? Пред нашими очами Зияет штукатурка кирпичами. Здесь кто-то стену ковырял ключами Бессонными осенними ночами, Но не нашёл необходимой рифмы. Здесь кто-то умер, не дождавшись лифта. А мы не станем дожидаться чуда. Подумай сам, действительно, откуда Возьмётся лифт в простой пятиэтажке, Где проживают ленки, петьки, машки? Да и зачем? С четвёртого на пятый – Пешком дойдём. А если ты, проклятый, Спуститься хочешь, голосу не веришь, То не забудь, что у парадной двери Стоглазый, саблезубый и матёрый Тебя ждёт мир с улыбкой репортёра. Одумался? Ну, отдышись немного Нам предстоит недолгая дорога. Я сосчитал: четырнадцать ступеней До очищенья разума от мнений. К душе, идущей к вышине Олимпа, Десятилетий шелуха налипла. Чтоб стать десятилетним и прозрачным – Ползи наверх, по лестнице чердачной. Шприцы, обрывки проволоки, доски. Свет из окошка узкого полоской Ложится на лицо твоё и плечи. Ты так прекрасен… Но никто не вечен. Не трать минуты, сидя в клетке этой, Тем более, что богу-мусагету На чердаках не принято молиться. Из досок и использованных шприцев Не сделаешь клубничного варенья, Не посещает Карлсон вдохновенья Торчков обитель и мышей летучих, И всяких прочих ужасов ползучих. Пригнись, и не ударься головою, Как в ухо, лезь в окошко слуховое, Чтобы услышать злую песню ветра, Секунды превращающего в метры. И ветер свежий в голову ударит... Внизу, смешные, копошатся твари, Спешат куда-то, едут на машинах, А ты стоишь над миром, на вершине, Бессмертный, лучезарный и Великий. И от восторга хочется воскликнуть: «Смотрите, люди, Я уже на крыше!..» Молчи, глупец. И поднимайся выше.

12. Ламия    У Токи умер сын. Карий, продолговатый и плотный, и вовсе, кажется, не способный к смерти, утонул вечером. И Солнце насмехалось над ним, долго ещё барахталось подле, притворяясь, будто тонет и задыхается в солёном море. А утром ловцы рыбы выволокли его на песок берега. Продубевшая, замёрзшая, набравшая воды, кожа его стала цвета давнишнего костровища, оставленного кем-то угрюмым. Белый песок был на нём сыпью. Мелкий прибой колыхал требуху его кожи, пальцев, похожих на анемоны. Рыбы ели их. Сын был ещё очень молодым. Цепкий по-лемурьи, звонкий и настороженный, не совсем и понимал он ещё, что человек. Живой: не до мыслей, торопливый; мир вокруг, надо всё успеть. Ребёнок. А Токи и не плакала. И не цепенела от горя. А стояла и смотрела, потому что все стояли и смотрели. И Токи даже гордилась, что все смотрят на её сына и молчат так почтительно, будто он сделал что-то особое, поймал особенно большую рыбу или моллюска. Долго стояли и разбрелись. Почему все молчали? Почему никто не посмотрел на неё? Но у Токи был сын и ей не было дела до людей. Сын-герой, ловкий и сильный охотник, ловец рыбы. И она взяла его за руку и отвела в высокую траву, в хижину. "Он замёрз и устал, стало быть, надо разжечь огонь и дать ему еды. Вон какая холодная ладонь у него," - думала женщина. И огонь затрещал, согревая воздух и пищу для её сына. "Ешь, сынок, что ты не ешь? - скромно спросила Токи, - Ты устал". Она села рядом и поднесла миску к его губам. Разваренные зёрна, тёплая жидкость потекла по его подбородку, груди, животу, увлекая за собой налипший песок. Сын не хотел есть. От обиды Токи едва не заплакала и тут же устыдилась себя: мужчина только что вернулся с охоты, устал, а она накинулась на него со своей похлёбкой! Глупая старуха! Ему нужен сон. Так и есть, мой мальчик уже закрыл глаза, он заснул у костра, сидя, пока я тут хлопотала. * * * Бони Эм. Бони Эм, потому что Мендельсон уже отыграл своё. - Лёха, пойдём покурим! - Да я тока курил! Танцы, бутылки, вазы с фруктами (даже бананы!), полосатые костюмы и кремовые платья - свадьба. Пьяные гости, раскрасневшаяся невеста на стуле, тесть по-родственному изучает колени свекрови, бутылки, танцы - два праздника: дочке Маше четыре месяца. Хохот. Пьяная вдребезги, расползающаяся, растрёпанная, несчастная. Фрида. В глазах безуминка. Садится рядом. - Лена. - Люсенька, я так рада, что вы все пришли сегодня, я так его люблю, для меня такое счастье... - Лен. - Ты чего, Люсь? Глядит в пол. Строгая. Трезвая. Серые глаза. И вдруг - сходу как на духу озлобленно, пряча злобу : - Продайте мне вашу Машу. - Чи-во?! - Продайте мне Машу. - Люсь, тише, ну ты чего... - Продайте мне вашу Машу продайте мне маленькую Машу продайте мне вашу Машу!!. Увели, успокоили. Шушукались. - Это Люська...у неё первый...Стасик-скотина...в моей группе...аборт...фаллопиевы... Бони Эм. * * * Остановка 76 -го автобуса. - Девушка, гляньте за колясочкой, а то там апельсины дают, я на минуточку, хорошо? - Конечно. Я присмотрю.

[найти на сайте] [список авторов]