Содержание:
Итоговое сочинение__________________________________стр. 5
Санта_____________________________________________ стр. 8
Владивосток________________________________________ стр. 9
Станция "Тайга"____________________________________ стр. 15
Областная библиотека_______________________________ стр. 22
Научно - популярный театр___________________________ стр. 27
Рекламное агентство "Fantasy"________________________ стр. 45
Игра________________________________________________ стр. 68
Бесконечный проспект_________________________________ стр. 96
Кафе "Вечность"_____________________________________ стр. 127
Никакая утилитарная философия не может объяснить снежинку - ни одна доктрина о пользе или бесполезности.
Лорен Айзли "Течение реки"
Предисловие издателя.
Я не занимаюсь издательским бизнесом, моя профессия - журналист. Эта автобиография неизвестного мне человека совершенно случайно попала в мои руки в виде вороха серых листов, без всякой нумерации исписанных бессовестно - неразборчивым почерком (причем первые страницы представляли из себя держащиеся на тонких мостиках лохмотья, - такое иногда делают кошки).
В общем, весь последний месяц, почти каждый вечер я расшифровывал данную вещь; а неделю назад взял отпуск без содержания, чтобы проехаться по упомянутым в рукописи городам и провести маленькое расследование. Дело в том, что сам автор пропал (уже вот как полгода), оставив записку на кухонном столе своей подруги:
"Я уехал искать блуждающий город".
Я не знаю, что он этим хотел сказать, по всей вероятности,- ничего, хотя "блуждающий город" - это его незаконченная юношеская повесть.
Вот собственно и всё. Моя цель - найти этого человека:
"Ты ведь любишь книжные магазины, не так ли? Как тебе плакат (и такая же обложка) - железная дорога, идущая посреди океана? Я понимаю, что те пятьдесят городов в которые мы отправили твою книгу - ничто по сравнению со вселенной блуждающего города, но если ты вдруг сюда забрел, позвони 89059690312"
***
Пролог.
Где-то, не помню где, я вычитал мысль о том, что будущее литературы - за автобиографиями: чересчур сильное утверждение, на мой взгляд, хотя.... Все мои прочитанные в последнее время книги - так или иначе мемуары (два исключения-
"Герцог" Сола Беллоу и волшебные, но также насквозь автобиографические эссе Айзли). Долго находился под впечатлением от "Писем" Ван Гога, теперь на кухне у меня висит репродукция его "Едоков картофеля".
Я, конечно, далеко не Ван Гог, и тем не менее...Что мне стоит собрать воедино истории, которые в форме редких полупьяных откровений поражали моих новых знакомых? Недавно я нашел объяснение тому напряженному вниманию слушателей, долгому молчанию даже самых отъявленных говорунов - это подаренное на несколько минут чувство не сводимости нашего существования ни к чему, крушения абстракций и придуманных целей, оформляющееся в один внезапно возникший словесный образ: тяги к иррациональному.
Итоговое сочинение
Мне тринадцать лет. Несколько месяцев назад моя семья (я и моя мать) переехали из одного маленького города в другой, еще более маленький, даже не город, а так - поселок. Над поселком - довлеющая тень мертвого цементно-шиферного комбината; зима, и местная автостанция практически не работает, потому что от мороза ломаются автобусы. Местный шиферный комбинат - настоящее чудовище, на электричке мимо него едешь три остановки - совершенно непонятные причудливые строения с разбитыми окнами, промерзшими трубами и уходящей в небо бесконечно-серой тоской. Я очень любил его. Когда потеплело, я гулял вдоль него по полунеобитаемой улице Гагарина, в основном вечером (мистические оранжевые фонари в виде опрокинутых тазов раскачиваются от ветра и освещают мертвые деревья без листьев, даже без коры; это похоже на плохой сон и одновременно я тащюсь от этой заброшенности, от пустого желудка и дикого чувства нереальности...от выхваченных из небытия бараков, от неподвижной канатной дороги - ее струны теряются в далеком и загадочном карьере; и транссибирские поезда сотрясают ветхий железнодорожный мост с прорехами в деревянном полу).
Насколько я помню, меня ничего сильно не напрягало: моя мать преподавала два иностранных языка в трех школах и не получала зарплату уже месяцев шесть*, а я жил собственными мыслями; когда выдавался случай грузил на заводе неподалеку от дома какие-то пыльные белые камни (то ли асбест то ли известка) - платили наличными, я шел в главный продуктовый магазин, покупал колбасу, горячий хлеб, масло, молоко и вечером у нас был праздник....Вот я пишу, и аж самого себя становится жалко, хотя тогда никакой проблемы не было, и бытовые вещи меня мало волновали.
Еще один момент. Как я уже говорил, градообразующий комбинат спал, и поэтому центрального отопления не было - сломались котлы или что-то еще; пятиэтажные хрущевки промерзали до самого фундамента; мы напрасно прожигали три обогревателя и спали в шерстяных кофтах под двумя одеялами. В школах дети сидели на уроках в шубах, если нужно было писать - через каждые десять минут разминали закоченевшие пальцы....И все это в конце двадцатого века, причем не в заброшенной деревне, а в населенном пункте, который стоит на главной железнодорожной магистрали страны, и в котором обитает не много не мало - сорок тысяч человеческих тел.
По региональному телевидению говорить об этом стали через год. К тому времени от замерзания во сне умерло пять человек, включая двух детей...
*
Меня поместили в самую лучшую районную школу, всего их было девять, в самый лучший класс "А". В скором времени я практически перестал туда ходить - отчасти из-за морозов, отчасти из-за того, что базы моей бывшей школы хватило бы здесь как минимум на год вперед. На уроке русского и литературы (как и на всех других, когда там бывал) я сидел на последней парте вместе с другими двоечниками. Происходящее вокруг я игнорировал и почти всегда читал "Роман газету" (сзади стоял стеллаж, на который я упирался спинкой стула; на верхней полке - полное собрание Салтыкова-Щедрина, на второй - какая-то дурь из папье-маше, на остальных - исключительно растрепанные стопки "Роман газеты").
______________________________________________________________________
* Это был кризис начала девяностых, когда людям в России иногда не выдавали зарплату по году.
Меня выводит из оцепенения сосед по парте, говорит мне, что нужно писать сочинение, причем итоговое, за все неполное среднее образование, то есть за восемь лет. Я спрашиваю тему и узнаю: что-то типа "Кем быть?- Твоя будущая профессия?". На сочинение дается три часа, и я чувствую, что у меня еще есть время дочитать интересную повесть Евтушенко "Ягодные места". Проходит сорок минут, и повесть заканчивается, - я под впечатлением; думаю о том, что надо бы достать тетрадку. Достал. Сижу. Хочу спать. "Кем быть?".
Мой сосед исписал уже пять страниц черновика - он хочет стать юристом. А я не знаю, что писать - я никогда не задумывался о своей судьбе и все такое....Прошло полтора часа, я уже не на шутку гружусь этим вопросом - действительно, ведь надо кем то быть, где-то работать...Я чувствую, что быть я никем не хочу, а тем временем класс уже переписывает на чистовики свои планы насчет большой политики, экономики, медицины, юриспруденции....Причем все без исключения - люди с высокими целями, -будущие инженеры, врачи, адвокаты; по моему, был даже один "летчик-космонавт". Никто не мыслит себя на заднем плане, их ждут великие свершения, великие открытия; они разобрались в себе, им все понятно. Не знаю почему, но это меня напрягает, и я пишу (естественно сразу на чистовик) название моего сочинения:
"Одно утро из жизни дворника".
Да, конечно - это был показной нигилизм, желание выделится, этакая поза...сначала. Я продолжаю писать и чувствую, как нарастает взаимодействие с бумагой, как внутри у меня все переворачивается, и мой Дворник начинает жить:
Он просыпается в пять утра, все еще спят, а Он, выпив слабенького чая в своей каморке, спускается по полуосвещенной лестнице на крыльцо, оно покрыто опавшими листьями (сейчас октябрь), а листья покрыты инеем, и Он радуется тишине, Он радуется предвосхищению дня и тому, что тополя такие прозрачные. Он очень ограниченный человек, ему с трудом удалось закончить шесть классов, но ему не приходило в голову злиться на мир, подаривший ему мозги олигофрена.... Он смотрит на мир как на загадку, которую ему никогда не решить. "Эти люди из моего дома, они такие счастливые,- думает Он,- они умные и добрые, они ездят на работу, пусть они поспят подольше, а я выйду во двор, немножко озябну; у меня тоже есть работа - сделать им радость, ведь приятно когда чисто вокруг, совсем - совсем чисто, ни единой бумажки не валяется на асфальте...". Он держит в руках самодельный мусоросборник, он им очень гордится - он долго его делал, еще дольше придумывал.... И Он старается изо всех сил, иногда смотрит на светлеющее небо и улыбается полоумной улыбкой; а потом думает о тех женщинах, которые скоро поведут своих сонных чад за руку - в детский сад, что через дорогу. Как-то он даже купил большую конфету и хотел подарить,... но женщина шарахнулась от него и схватила дочку на руки... - "Никогда не подходи к моему ребенку, придурок!"
Время для сочинения закончилось, прозвенел звонок, а я не знаю, что со мной происходит, - я ничего не слышу и не вижу вокруг, для меня существует сейчас только мой Дворник и загадочный Мир, появляющийся на бумаге; и этот Мир - реальнее всего на свете. У меня ломается ручка, я выбрасываю ее на пол, не обращая внимания на остолбеневшую учительницу, беру обгрызенный карандаш и пишу про то, как люди из его дома считают его лохом или вообще никем не считают. А он тем временем собирает листья в правильные конические кучки, он радуется тому, что хаос может превратиться в такую стройную геометрию; может та запуганная, худенькая девушка из четвертого подъезда тоже порадуется.... Вот дверь четвертого подъезда открывается, может это она? Нет. Это - Важный Человек, он всегда ходит в галстуке. Наверное, он ученый. ("Важный Человек" работает бухгалтером в УЖКХ, он еле-еле сегодня соскреб свое тело с дивана, вчера приезжал дружок из конторы с водкой и давними далеко не свежими подругами из соседнего отдела; он - красный, низенький, лысый волочит свой пухлый портфель к машине, вытирает лицо большим смятым платком в крупно-коричневую клетку.... Жизнь - дерьмо, галстук он сегодня не надел - не нашел, еще этот полоумный улыбается...).
Правильные конические кучки из октябрьских листьев стоят ровным рядом, как на параде, во главе - Самая Совершенная Куча....И тут - грязный ботинок раздраженного на весь Мир бухгалтера врезается в Кучу, со всего размаха; листья рассыпаются, они летят вверх, в стороны... Грязная черная "волга" срывается с места, и турбулентные потоки воздуха подхватывают на лету эти листья, кружат их в бешеном танце...
Он стоит, потерянный, в этом непонятном мире, жгучая обида захлестывает все его существо, к горлу подкатился комок, а в его ограниченном мозге мечется и не может найти себе выхода крик:
"ПОЧЕМУ??! ПОЧЕМУ?!! ПОЧЕМУ!!!"
***
Санта
В этом же году я был дедом морозом. Не помню, почему ко мне пришла эта идея, -наверное, хотелось просто хоть как-то пошатнуть инертность окружающего. Поселок находился в глубокой летаргии, и как мне тогда казалось, всем было глубоко наплевать на грядущий новый год, - на главной площади вместо привычного мне снежного городка стояла чахлая елка и дед мороз, больше похожий на пигмея. Была оттепель, и у снегурки отвалилась голова, поэтому ее вообще снесли, и одинокий дед, покрашенный какой-то стремной синей краской, выглядел совсем уныло. Он грустно смотрел на гирлянду из цветного картона; каждая игрушка в гирлянде - итог сосредоточенных бдений, усердия и фантазии отдельной группки замерзших первоклашек, - каждая школа должна была "выдать" по тридцать украшений.
Единственное, что у меня было в то время - это золотое кольцо, подарок бабушки. И потом было много разговоров с матерью, соплей и слез - выяснение причины такого глупого поступка.
Сейчас то я тоже считаю это глупостью, но тогда все мое существо было охвачено возбуждением, - мне жутко хотелось стать Санта-Клаусом. Это оказалось легко, и я составил себе план действий:
-- Полушубок - овчинный, с белым пушистым воротником, где-то был - порыться в шкафу;
-- К полушубку - красный широкий ремень из кожзаменителя. Из гардероба сестры (носить такие ремни было модно в начале восьмидесятых);
-- Белая шапка - гондончик у меня есть, а чтобы она превратилась в головной убор Санта-Клауса нужно сделать следующее: Сшить в конус, по размерам головы, старый пионерский галстук, отрезать ушки и лапки у маленького игрушечного зайчика, пришить получившийся шарик к вершине галстука, приспособить все это к шапке;
-- Для бороды возьми ножницы, старое полотенце, клей и вату;
-- Белые валенки есть;
-- Красный шелковый мешок можно украсть из школы.
Вопрос в том, что положить в мешок? Я продал кольцо толстой торговке на базаре, почти за пол цены. Денег хватило на комплектацию двадцати одного подарка (хрустящие новые пакеты "Happy new year", по два апельсина, яблоку, большой шоколадке; батончики, карамель, казинаки; в несколько пакетов я положил музыкальные открытки - на все не хватило).
Целую неделю я учился жонглировать четырьмя апельсинами, учил детские стихи и составлял список семей. Условия:
А. Дети до восьми лет;
Б. Все эти восемь лет они едят апельсины только на новый год;
Расчертил таблицу в блокноте:
предприятие
ФИО
количество детей
роспись
Все прошло нормально. Пьяные аборигены встречали меня на улице веселыми криками и предлагали выпить.
У меня до сих пор где-то валяется старый коричневый блокнот с двадцатью росписями (один подарок я съел сам).
Владивосток.
Эту историю я мало кому рассказывал. В сущности, история эта - о найденной книге, хотя на первый взгляд так может не показаться. Сразу скажу, что книга - не библия и вообще не имеет отношения к религиям.
Наверное, это был переходный возраст. Очень патологический и больной, - в тринадцать лет я попал в какой-то невыносимо тяжелый вакуум, из которого не мог выбраться: я уже полгода не разговариваю с матерью, она "меня не понимает"; я, в свою очередь, не понимаю ее и единственную местную компанию.
Первое время, я лазил с ними по садикам, чердакам и подвалам, ходил на прокуренные дискотеки в местный ДК. Каждый вечер одно и тоже - достать деньги на сигареты и выпивку, сходить на дискотеку, подраться, а затем начать уламывать старших девчонок, - не одна из них не привлекала моего внимания, да и вообще тогда я был мальчиком. В конце концов, я замкнулся, до такой степени, что чуть было, не стал аутистом. Вспоминается вечное ощущение свинцовости, какой-то невероятной тяжести, постоянное чувство холода, темноты и сна. Каждый день - три часа баскетбола в школьном спортзале, затем долгий инертный сон на диване, после которого возникает предчувствие пустоты предстоящего вечера, абсолютная параллельность ко всему и поэтому - вечерняя прогулка по улице Гагарина, в не менее абсолютном одиночестве.
Я любил ходить на железнодорожный вокзал, смотрел со стороны на цементного гиганта, мертвые деревья и поглощенный сумерками поселок. В его заброшенности странным образом всходило ощущение Вечности. Оно пронизывало несуразные строения, сам казус их существования и превращало их в нечто иное - непостижимое и страшное. Я стоял на полудеревяном мосту, с коричневой плетеной решеткой из железных прутьев, с неустойчивостью балок и прорехами в дощатом полу, подставлял отросшие волосы весеннему ветру и запаху непостижимо далеких тающих троп.
Весной я заболел двухсторонней пневмонией, провалялся в районной больнице два месяца, поэтому экзамены в школе не сдавал. Вспоминается чувство какой-то невероятной свободы, когда вышел за территорию старого кирпичного здания: оно находилось на окраине поселка, впереди - пятьдесят километров шоссе и высокое-высокое небо....Сейчас я многое бы отдал за глоток именно того воздуха, за ощущение чистоты мыслей, за именно ту встречу с наступившим без тебя летом и огромным пространством передвижений.
На лето меня отправили к сестре, в родной город. Уже приехав в Междуреченск, я понял, что в принципе тоже здесь никому не нужен. Причем мысль эта закралась мне в голову по пути от железнодорожной платформы "Междуреченск-город" до нового района, где жила сестра. Конечно, можно было выйти двумя станциями раньше, но мне хотелось поскорее пройтись по родному городу, где так давно не был, по асфальтированной дамбе реки Усы, наблюдая, как движутся назад невысокие горы на другом берегу; прогуляться по старому парку с покошенными черными тополями и акваторией талой воды - это самое загадочное место в городе, где темное холодное пространство крон разделяет старое междуречье с немецкими бараками, стадионом и одноэтажным кинотеатром "Факел" и ровные кварталы ленинградских архитекторов. Я вышел на бульварный проспект Коммунистический - когда - то построенной пятикилометровой стрелой, в единственном числе прямо на болоте посреди таежных гор. На нем давно отменили движение машин, и он стал чем-то вроде местного Бродвея.... Город очень изменился - открылись новые магазины, сменились вывески старых, новые брусчатые тропинки, резные фонари и совершенно чужие лица. Может быть, я так сильно изменился? - Нет, скорее всего, это само время в разных местах течет совершенно по-своему. А сестра? - она уехала от нас учиться в медицинский колледж, когда я еще учился в первом классе, затем вышла замуж и приехала назад в Междуреченск, когда уже уехали мы. Меня затошнило, и я сел со своей нелепой сумкой на ближайшую скамейку - наверное, забыл поесть. Я сижу в темной аллее посреди ставшего чужим города, который живет своей жизнью и вдруг понимаю, что почему-то у меня никогда не было друзей.... Дальше мысль не развилась, я подумал, что надо купить сигарет и продолжил свой пеший путь со старой розовой сумкой за плечом. После короткого туннеля под железнодорожной линией резко кончается старая архитектура, и начинаются цветные девятиэтажки проспекта Шахтеров - он очень открыт, справа, за частным сектором виднеется горная цепь, посреди тротуара - прямоугольники подстриженного кустарника и недавно высаженные деревья высотой не более полуметра. Я свернул в одну из перпендикулярных улиц, где должен был быть магазин "Терсь". Вместо него я обнаруживаю предварительную железнодорожную кассу. Я зашел в пустое предобеденное помещение: холодные старомодные скамейки, зеленое электронное табло, в углу - огромная полуувядшая диференбахия; покрашенные светло-синей краской стены, известка, бетон. Стою, и сам не зная зачем, изучаю расписание Новокузнецких поездов. Мечтаю. Западное направление меня не привлекает. Восточное? - В то время я читал Артура Кларка - про Остров Дельфинов, Барьерный риф, Океан. У меня впервые за долгое время возникает непреодолимое желание. И это желание - увидеть Океан. Глупо конечно, но зачем еще жить я не знаю.
В тот же вечер, так и не зайдя к сестре, я сажусь на электричку и уезжаю в Новокузнецк. У меня в кармане билет на поезд "Новокузнецк-Владивосток", до Хабаровска - на конечную станцию денег не хватило.
Потом были Красноярск, Иркутск, Чита, Улан-Удэ, степи и невероятный Байкал, маленькие станции и километры тайги...Я сходил с ума от того, что мир такой огромный - за это время я успел позабыть, что существует что-то кроме замкнутого, пыльного Яшкино...Я выходил курить на каждой станции, вглядывался в постоянно меняющееся небо, слушал рассказы солдата - соседа по плацкарте о том, какие дела в Чечне. Я повзрослел сразу на лет пять, я жадно впитывал в себя огромные мосты, трубы, заводы, убегающие закаты и совершенно глобальные реки. И не думал ни о чем
.
Хабаровск встретил меня двумя впечатлениями. Первое - птицы. Невероятное количество птиц, каких-то чаек или воробьев, они были в постоянном движении, они определяли небо. Второе впечатление - чувство, что я нахожусь на другом крае Земли, здесь даже воздух другой, а вдалеке виднеются сопки.
Я стою посреди птиц, тринадцатилетний пацан, совершенно один на Дальнем Востоке. И не знаю, что делать. В голове никаких мыслей и мне кажется, что я уже умер.
Я пошел на вокзал, сел на скамейку, положил на колени старую розовую сумку с брюками и шерстяной кофтой и стал просто сидеть. Не знаю, сколько я так просидел, из небытия меня выводит седая худенькая женщина, что сидит рядом. Она спрашивает, откуда я родом. Я отвечаю, что из деревни и приехал к тете в Хабаровск погостить. Она очень разговорчивая и начинает рассказывать о своем сыне. Этот разговор я вспомню несколько лет спустя в холле Кемеровского Кардиоцентра, где у меня будет проходить цикл внутренних болезней по кардиологии...
...-Ты знаешь такой город Кемерово, - спрашивает она, - он находится в Кузбассе, слышал о Кузбассе? - Да, слышал, - отвечаю я и думаю о том, что жил в этой угольной стране всю жизнь. - Так вот,- говорит она,- в Кемерово есть очень хороший кардиоцентр, и мой сын вчера сам сделал операцию на сердце; вот посмотри телеграмму...
Она ушла, а я, посидев еще немного, посчитал деньги, купил булку хлеба и билет на электричку - я твердо решил добраться до Океана. Надо сказать, что "электричка" в хабаровском крае - понятие условное, так как электрическая сеть примерно через час езды от города обрывается. На многие километры, почти до самого Владивостока, проложена простая одноколейка, по которой катаются некие подобия паровозов. Я доехал до этого конца электрического мира - он носит название Дальнереченск, и его миниатюрное здание вокзала изнутри выложено великолепной цветной мозаикой. Я стою на перроне Дальнереченска и пытаюсь рассмотреть сопки, которыми завершается растянувшийся за железнодорожной насыпью простор- все травы да травы, названия которых я не знаю. Мне приходит мысль пройти все это пространство, затеряться в нем, а затем, если удастся как-нибудь пересечь горную цепь - я слышал, что Океан - прямо за ней. Сейчас полдень, бледно голубое небо, пыль и неподвижный воздух. Я пытаюсь побороть страх, который упрямо растет где-то под ложечкой. Океан. Сейчас главное-Океан...Мне хочется подойти к ленивой дворничихе в оранжевом жилете (она похоже единственный человек на несколько тысяч километров) и спросить ее, а существует ли вообще Океан?.. Но я обхожу ее стороной, достаю сигарету и опять смотрю на далекую нитку горных пиков...голубое марево, пустота. Я хочу спать и возвращаюсь в зал ожидания - чистый, пустой и холодный, почти как морг, ели бы не цветные мозаичные картинки на стенах. Когда я проснулся, уже стемнело, и у перрона стоял поезд - в него никто не садился, из него никто не выходил; казалось, что у него в распоряжении - Вечность, и он неспешно распыхивал черный дым в фиолетовое дальневосточное небо. Его желтые окна на фоне чернеющего горизонта рождали образы теплых керосиновых ламп и граненых стаканов горячего чая в резных металлических подставках....Так что, в конце концов, мои последние деньги превратились в билет - теперь уже не куда-то, а просто в нутро этого последнего на Земле пристанища, в котором можно ехать и ехать, и не ежиться от волн холодного чужого воздуха-с густым запахом незнакомых цветов. Я еще раз обернулся на маленькую аккуратную станцию Дальнереченска, на окружающий ее темный пролесок, ограниченный ровно подстриженными кустами облепихи; попытался вглядеться в спускающиеся в темноту гипотетического города ступени из красного грубо отесанного камня...и вдруг мне стало страшно: казалось, что здесь вообще никто никогда не жил, а внизу - город мертвецов...Я быстрее показал билет проводнице, тоже не похожей на человека и юркнул в вагон с мерцающим полусветом. Я выбрал свободный отсек, примостился у окна и пялился в него часа полтора. Затем, видимо, переменился ветер и вся дизельная гарь, двигающая состав, стала застилать мое окно; она просачивалась сквозь щели искарябанных окон и вызывала из памяти давно прочитанного Паустовского-начало его "Мещерской стороны". Я вышел покурить и в кубрике познакомился с двумя парнями, на вид им было лет по двадцать. Потом мы еще много курили, много разговаривали на общие темы, а затем они спросили, откуда я. Я сказал, что сбежал из хабаровского интерната, мать у меня живет в Москве, а я хочу увидеть Океан. Они странно переглянулись и сказали, что им нужно выйти. Через минуту они вернулись и рассказали мне что они - тоже беглецы, "самоволки" из такой-то части амурского флота... Бедные потерянные дети.
...................................................................................................................
Я уже не помню, как их звали - кажется, один был Олег. Этот Олег, в отличие от второго, черного, был совсем как ребенок, по-моему, ему было совершенно все - равно, что с ним происходит, его нужно было таскать за собой, иначе бы он засмотрелся в никому неизвестную кроме него пустоту своими синими не моргающими глазами и попал бы под поезд. План был таков: Добраться вдоль железной дороги пешком или на перекладных-до Владивостока. Из Владивостока на корабле добраться до Магадана. Там, в Магадане, папа Олега работает заместителем мэра, и он отмажет пацанов от армии и даст работу. Потом была неделя дороги- ощущение постоянной усталости, голода, немытого тела и образы замкнутых ставен. Постоянное чувство ненужности никому и ненуждаемости в этих никчемных никех. Вспоминаются какие-то бесконечные камыши, дальневосточные звезды, рассуждения черного о непонятной мне "карме" и грохочущие товарные вагоны. Мы шли ночью, я промерзал насквозь, а утром засыпал на вокзале какой-нибудь маленькой станции. Они приходили уже днем, после двенадцати, с пустыми глазами и чаще всего с пустыми руками. Иногда приносили что-нибудь поесть, и тогда мы спали на твердых неудобных сидениях до вечера, оставляя одного караульного. Помню, они где-то достали денег, и мы ждали, когда привезут хлеб в одноэтажный плохо побеленный магазин очередной заброшенной деревни. Хлеба не было час, два; люди стояли в очереди, привыкшие к такому раскладу, а солнце поднималось все выше и выше, накаляя гравий. Стояла невероятная духота, и мы по очереди ходили отдыхать в тень, которая, впрочем, ни хрена не помогала. И тут произошел примечательный случай: сухость во рту, голод, изнуряющая жара, усталость и чувство тошнотворной неопределенности не помешали мне засмотреться на двух деревенских девушек. Они стояли в тени, на углу магазина, у одной грудь почти вываливалась из узкой белой блузки...Короткая юбка, крепкие загорелые ноги и длинные пепельные волосы...Я почувствовал невероятное возбуждение и хотя и был тогда еще мальчиком, живо представил себе, как рву ее пуговицы, задираю черную узкую юбку и засаживаю ей по самую шею... .....................................................................................
Мы добрались до Владивостока. И он встретил нас странным мелким дождем. К этому времени я был почти полностью измотан и к тому же ничего не ел два дня. Владивосток расположен на холмах, и мы бесконечно спускались и поднимались, двигаясь от ж. д. вокзала к порту. Воздух Владивостока - это стопроцентная влажность, как будто воздух-это сама вода и нечем дышать; я такого никогда не видел. Мы сели зайцами на старый красный трамвай, и я смотрел, как проплывают мимо обшарпанные старинные дома, они чередовались с ультрамодными зеркальными билдингами; бесчисленные японские иномарки проезжали мимо гнезд совершенно диких бомжей. Таких злых, грязных и истрепанных людей я тоже видел в первый раз - во Владивостоке их много. Потом мы пересели на пригородный автобус, где в ужасной толкучке я попытался воскресить мысль об Океане; в этой тесной толчее Владивостокских дачников мы чуть не потеряли друг друга; а если и потеряли бы, какая разница?
И вот мы спускаемся к гавани. Как я представлял себе Океан?- Глазами Артура Кларка Он всегда должен быть нежно зеленым и бесконечным. Владивостокский вариант был похож на свинцовую плиту, придавленную низким небом, это была воплощенная Тоска, и цементно-шиферный комбинат мне вспомнился светлым и легким. Я думал что побережье - желтое. Оно обернулось илистой глиной; грязная коричневая пена выносила на берег какие-то позорные водоросли и клочки раскисшего картона. Места белых пароходов занимали ржавые рыболовецкие баржи; казалось, что они тонут или вот-вот потонут. Я отвернулся. У меня не было сил огорчаться. ............................................................................. Я недавно попил чай медом, уже за полночь и я пытаюсь рассмотреть смутное отражение. Трудность в том, что отражение это-второй степени: я пытаюсь воскресить образ совершенно другого человека, - меня же, но восемь лет назад. Я стою и наблюдаю за своим двойником на зеркальной стене здания Владивостокского порта. Он сильно похудел, волосы сзади укреплены черной резинкой, как у Джеймса Белуши в "Дне сурка". Черная потертая куртка, старые черные джинсы и совершенно чужие черные глаза.... Потом я увидел Дверь. Она открывалась сама собой независимо от того кто к ней приближался: бизнесмен или бродяга, академик или человек, никогда и не слышавший про фотоэлементы... Я не на шутку увлекся дверью и заставлял ее открываться раз шесть. Они меня одернули, и черный увел Олега искать сигареты. Я же остался ждать среди респектабельных граждан; сижу на модной черной скамейке и пытаюсь грызть черствый хлеб. Я жду их пять минут, десять, двадцать, полчаса; их нет, и я уже подумываю о том, что буду делать один на один с Океаном; интересно, ходят ли отсюда корабли до Австралии? С этой мыслью я засыпаю. Просыпаюсь от того, что кто-то трясет меня за плечо, открываю глаза - по бокам стоят два мента, у каждого - по одному беглецу. - Этот третий?- спрашивает мент. Беглецы устало кивают головами. У меня появляются интересные мысли о стройбате. Неужели я похож на восемнадцатилетнего? Они отвели нас в отделение транспортной милиции. Какой-то седой тип за столом устало сказал, что "третий"- слишком молодой, и вообще их должно быть двое. - Ты кто? - сказал он. - Я - человек, - ответил я. - Значит так, Гриша, - распорядился седой, - этих двоих ты везешь куда надо, а " человек " останется у нас. В камере К.П.З. я просидел двое с половиной суток; со мной еще сидели восьмилетний пацан и двое девчонок, обоим лет по десять. Мы познакомились, и они как бы невзначай такого понарассказали о своей бродячей жизни, что мне стало ясно: я - маменькин сынок. Мы спали на грязном деревянном полу, обнявшись, как давние братья. Все эти три дня есть нам не давали, утром кружка воды и все. Видимо когда я совсем стал бледный (до К.П.З. я практически не ел еще четыре дня) один молодой сержант сжалился и дал мне пол стакана персиковой газировки. Этот вкус я запомнил на всю жизнь. .................................................................................................................. Оказывается, есть такие учреждения - детские изоляторы. Это вроде бы и не тюрьма, но и на пионерский лагерь тоже мало походит. В такие изоляторы привозят детей - бродяг, с которыми не понятно что делать, преступность их не доказана, дома у них нет; короче, с ними надо разбираться, а потом сортировать. На весь Дальний Восток было лишь одно подобное заведение - в Уссурийске; и во Владивосток оттуда за мной приехала доброго вида женщина в форме - инспектор по делам несовершеннолетних. Из Владивостока в Уссурийск по каким - то своим делам ехал еще и полковник - здоровенный белобрысый мужик с красными глазами. И вот женщина - инспектор и полковник взяли меня за обе руки, как маленького ребенка, вероятно, чтобы я не убежал, и повели на улицу из опостылевшего участка. Я развеселился таким раскладом и, вживаясь в роль, начал незлобно подшучивать над моими провожатыми, предлагая (раз уж мы так мило идем) поиграть в семью: " Ты будешь папа, а ты - мама, и мы вместе дружно идем в зоопарк. " Они не отреагировали, а инспектор спросила, откуда я. Ответом с моей стороны был левый город Таштагол, в котором я никогда не был. - Вот ты говоришь, что бродяжничаешь по стране уже пять лет, - говорит она,- ты повидал столько городов (я, кстати, заметила, что у тебя московский говор); скажи, какой город самый красивый из тех, что ты повидал? Вопрос серьезный, и за какую-то секунду, пережив эти несуществующие пять лет, я ответил совершенно искренне: " Таштагол ". .................................................................................................................. До Уссурийска мы добрались без проблем: полковник просто проголосовал на ближайшем перекрестке, показал свою красную корочку бедолаге на японском микроавтобусе и вежливо попросил подбросить нас в соседний город по спецзаданию (мне было жалко водилу, так как от Владика до Уссурийска - километров двести). Изолятор представлял из себя оштукатуренное и побеленное одноэтажное здание с решетками на окнах. Гулять нас не выпускали, учитывая склонность большинства обитателей к дромомании. В принципе, там было очень даже не плохо: кровати (не нары) с чистой постелью и четырехразовое питание. Досуг мы проводили в так называемой "комнате отдыха", там стояли парты (видимо зимой приходили школьные преподаватели). В одном углу были навалены сломанные игрушки - с ними возились младшие дети; дети постарше пытались играть в шахматы или шашки, заменяя недостающие фигуры пуговицами, старыми монетами или разноцветными пластмассовыми деталями от конструктора. Еще там стояла видеосистема и я, поначалу, вместе со всеми постоянно смотрел одни и те же шесть кассет, это был новый сериал " Скользящие " - про разнообразие параллельных миров. Вскоре смотреть мне надоело: после трех циклов я выучил в этом, в общем- то интересном фильме каждую фразу. Болтать со сверстниками мне тоже наскучило. Там было две комнаты, по тридцать коек каждая, для мальчиков и для девочек, и через неделю становилось все ясно, кто есть кто, и что у кого на уме. Тем более, бесконечные пересказы о диких бродячих вольностях имели много общего: взломать склад ресторана, надуться шампанским до дури, а потом вылить кому-нибудь на голову результат почечной фильтрации этого же самого шампанского - вот банальная фабула похождений десяти - одинадцатитилетних детей; чердаки, вокзалы, побеги от милиции...- все это утомляет, если слушаешь по нескольку раз, а фантазировать почти никто из них не умел. Там очень развиты интриги: высмеиваются ночные онанисты, калеки и олигофрены. Один раз мы разбирались с четырнадцатилетним боровом, который без шуток пытался изнасиловать запуганную девочку Лену , что ходила в огромных очках с несуразными косами, уложенными "каралькой". ............................................................................................................... В комнате отдыха стоял шкаф с книгами, в самом дальнем углу, и книги эти никто не читал. Неудивительно, как дети, уже столько познавшие в жизни, будут читать " Красную шапочку" или "Колобка", а ведь там были книги именно такого рода - истрепанные, в мягких переплетах. Как-то вечером, я заметил на верхней полке синий корешок с белыми буквами. Ни по формату, ни по оформлению он не обещал детскую сказку. Я встал на цыпочки и осторожно вытянул книгу. Я думаю, это был самый знаменательный момент в моей жизни; на мягкой обложке - потертый звездный фон, простые белые буквы:
Тулио Редже. Этюды о Вселенной.
В этой маленькой задрыпанной брошюрке туринский (или римский?) профессор рассказывал о Большом Взрыве, Черных Дырах, Квазарах и теории Эйнштейна. Для меня это было шоком и откровением - я учился в гуманитарной школе и на уроках физики играл с соседом по парте в крестики-нолики...Мне было ново даже то, что солнечная система с ее планетами была не всегда, а образовалась из какой-то загадочной космической пыли ( откуда взялась п ы л ь ? ) ... Уже давно объявили отбой, но я попросил настольную лампу и сидел всю ночь, один в пустой темной комнате отдыха, за тяжелой решеткой и тысячами километров от дома. Где-то снаружи в черной пустоте жил своей жизнью холодный и равнодушный Океан, а я все перелистывал пожелтевшие страницы с Реликтовым Излучением и чудесами пространства- времени. Не понимая и половины из прочитанного, особенно формулы, я понял одно: На Дальний Восток я съездил не зря.
На следующее утро я дал инспекторам телефон матери.
Станция " Тайга "
Они позвонили ей в воскресенье, часов в девять утра, очевидно забыв про разницу часовых поясов. Я часто пытался себе представить, что можно почувствовать, когда в пять часов утра, в выходной, тебя будит телефонный звонок с другого конца страны, и незнакомый голос в трубке говорит примерно следующее:
" Алло, Кемеровская область?... Вы - Немова Валентина Прокопьевна? Вы знаете, где сейчас находится ваш сын?... Ага, все правильно, я - инспектор по делам несовершеннолетних, ваш сын Вадим находится в Уссурийске. Это - Дальний Восток...в детском приемнике-изоляторе... как попал?...мы привезли его из Владивостока ... женщина, успокойтесь , я передаю ему трубку...
Честно говоря, если бы мой сын учинил подобное, я бы за ним не поехал. Конечно, меня грызла совесть по отношению к матери, но немного: по крайней мере, она не мучилась неизвестностью - весь этот месяц она считала, что я отдыхаю у сестры. Кстати, когда мы приехали, сестра была дома; я очень удивился и подумал что это из-за меня. На самом деле, она просто заехала в гости, по пути из Кемерова, где во второй раз завалила вступительные экзамены в медицинский институт. Ей тогда было двадцать два, и она с фельдшерским образованием работала в нашем родном городе в поликлинике на ставке терапевта.
Я пытаюсь забыть наши тогдашние семейные разговоры на понятную тему, в первый раз я поблагодарил бога за то, что отец с нами не живет. Труднее всего было ответить на вопрос " зачем ты это сделал? ". Что я мог ответить?- Рассказать им про Артура Кларка? Или про отчаяние, не имеющее никакого субстратного начала, и причину которого я сам не понимал? Впрочем, надо отдать им должное, больше они концентрировали внимание на будущем. Да и я, вышедший из истерики, начал прикидывать, смогу ли я, чисто психологически, вернуться в колею (которой в принципе и не было) и как ни в чем не бывало продолжать учиться в опостылевшей школе.
Тем временем, я слушал мистические рассказы Оксаны о недостижимом Мед. Институте. Второй раз уже она сдавала биологию на "пятерки", но никак не могла решить задачу по химии. По ее словам, в медицину шли только медалисты; Мед. Институт- это некая высшая сфера, где обитают полубоги в белых халатах, там все по- другому, и попасть туда практически невозможно.
Понятно, что этот образ сильно заинтриговал меня, тем более я вспомнил что две мои одноклассницы, обе отличницы, тоже собираются стать врачами, и аж с восьмого класса углубленно учат химию и биологию. С одной из них я сидел на одной парте именно на уроке химии, и вовсе не случайно - потому что по химии у меня еле - еле выходила "тройка"; а двоечникам специально давали грамотных шефов.
Так вот, я сильно загорелся идеей и сразу же объявил о своем решении поступать в Мед. Институт. Оксана хмыкнула: " Давай, давай ", мать устало кивнула и сказала: " Ну, учись, у тебя еще два года...". В четырнадцать лет два года - это Вечность. Для меня было совсем нереально продолжать свое тупое существование в Яшкино, пусть теперь и с четко поставленной целью.
Кстати, цель тоже была нереальной, об этом мне сразу сказала сестра:
-- Ты хорошо знаешь биологию?
-- Да я туда вообще не хожу.
-- А химию?
Да, конечно. Химию я не то что хорошо знал, - я не мог, и никогда не пытался понять, как, в принципе, можно обозначать металлы, газы, всевозможные кислоты какими -то там буквами, да еще и что- то с этими буквами делать.
Как-то вечером, я перелистывал свой старый блокнот. На букве " Т " кроме всего прочего было записано: " Тайгинский техникум железнодорожного транспорта. Г.Тайга, ул. Молодежная д. 13, год за два".
Действительно, я вспомнил: к нам в школу приходили агитировать его (Тайга находится всего в получасе езды на электричке), мол, наш техникум был самым лучшим в СССР, сейчас - лучший в России, и вообще, вам необязательно становиться железнодорожниками, проучитесь один год вместо двух, получите нормальный аттестат и поступайте куда хотите...
Вообще-то я хочу в мед. Институт, - связь с железной дорогой, конечно, самая отдаленная, но все- таки... Что я теряю?- Через год попытаюсь поступить, аттестат будет; не поступлю, ну что ж: водить поезда...в этом тоже есть своя романтика.
Сказано - сделано. Я постарался объяснить свои планы матери, что вызвало неожиданно бурную реакцию:
-Ты что мне опять нервы треплешь? Какой техникум, ты что, сбрендил? С твоей головой - в техникум?
(Она то всегда хотела, чтобы я реализовал ее неосуществленную мечту и стал переводчиком)
-- Да какая голова,- говорю я,- дубовая голова.
Оксана мне помогла:
-Да пусть попробует,- сказала она матери, - ты видишь, он как баран рогами уперся... да он и так - баран.
Я обрадовался, я чувствовал приближение целого фронта свежего ветра. Я записался в местную районную библиотеку, набрал кучу пособий для абитуриентов и между делом, к своему великому удивлению, обнаружил в отделе "Астрономия" совершенно нетронутую книжицу Тулио Редже.
Тайга - очень странный город. По моим представлениям, чем больше город, тем круче должна быть его ж.д. станция. Тайга, по населению, ничем не отличалась от соседнего Яшкино - та же большая деревня с запутанными улицами и от силы двадцать многоэтажных кварталов. Тем не менее, ее станция была великолепна; она превосходила по величине и по изяществу свою сестру из областного центра; как-то я посчитал, сколько путей находится под огромным, не в пример яшкинскому, железнодорожным мостом - тридцать шесть. Этот мост и его огромное черное электронное табло делили город на две части: новую, с хрущевками из белого силикатного кирпича и старую- с двумя вековыми церквями и загадочными бульварами двухэтажных деревянных бараков. Их загадочность- в ширине столичных улиц, в аккуратном мемориале неизвестному солдату с лакированными резными скамейками, в десятке метров сухой травы между пустыми проезжими частями, в безлюдности, в зеленых куполах, в большом сравнительно новом кинотеатре "Орион" посреди бурьяна, в затерянной швейной фабрике из старинного кирпича, в кованых мостах над высохшими ручьями; в покошенных деревянных магазинах- длинных, одноэтажных, врастающих в землю со своими двухметровыми окнами- экранами.... Эта путаная сеть создавала ощущение бесконечности, открытое пространство с таежной перспективой рождает иллюзию нескончаемого продолжения какой-то странной компьютерной игры, будто бы вся земля покрыта подобными лабиринтами...
Тайга- это контраст. Сонный провинциальный городок не имеет ничего общего со своим центром- Вокзалом. Когда наступает ночь, улицы вымирают: за час по главной улице может не проехать ни одна машина, и лишь мигает жалкими огоньками вывеска единственного диско- бара; другое дело- Вокзал. Там кипит жизнь, через каждые пятнадцать минут приходят пассажирские поезда, начиная от Улан-Батора заканчивая калининградскими, на широком перроне светло как днем, работают магазины, газетные киоски и жарятся шашлыки. Там даже по воздуху чувствуешь движение людей: Томичей, новосибирцев, кемеровчан. Они не похожи на аборигенов, они как инопланетяне - читают газеты и о чем - то оживленно разговаривают всю ночь.
Там есть невероятно старый тополиный парк с довоенным рабочим клубом в глубине, через эти столетние посадки, а еще через стадион, обнесенный деревянным забором, я ходил мыться в баню локомотивного депо. Однажды, обогнув его, я неожиданно наткнулся на покрашенный и превращенный в памятник остов паровоза образца 1898- го года.
Я до сих пор не смог, как ни старался, описать таинственную заброшенность города посреди тайги, настолько лишенного истории, что он до сих пор зовется "станцией", которому даже название дали по топологии местности, в которой он теряется. Собственно, это - ж.д. узел, к нему стекаются пути, по которым бегают около сорока электричек:
К востоку- до Мариинска,
К западу- до Новосибирской области,
К юго-востоку- до Кемерова через Анжеро-Судженск,
К юго-западу- до Кемерова через Юргу,
Но самое главное - на Север, к Томску и дальше до Копылово - северного города, который стоит уже посреди болот с морошкой и кислицей.
Как студент железнодорожного техникума, я получил синий костюм с "позолоченными" пуговицами и проездной билет на все километры этой стальной акватории; я смотрел по карте, она охватывает площадь величиной с Голландию. Очень скоро я словил какой- то трудно передаваемый кайф от предоставленной свободы, некоей доступности расходящихся троп.... В октябре я часто ездил в Томск, просто так, всего на два часа; смотрел, как мелькают за окном пожелтевшие березовые рощи, маленькие города; а потом гулял по одному и тому же маршруту старого Томска, который постепенно погружался в северные сумерки. Заходил в один и тот же маленький магазин, покупал молоко в красно- синей бумажной пирамидке, бублик; клал все это в сумку, а потом брел наугад по кривым улицам, чтобы съесть свою провизию в какой ни будь незнакомой аллее.
Собственно, я лохонулся, приехав в Тайгу первого сентября, когда все нормальные места в общежитии были заняты. Мне предложили неоштукатуренную комнату, где бы я жил один, на одном этаже с "армейцами". Честно говоря, даже забыв про штукатурку, я, четырнадцатилетний пацан, не склонный к общению, вряд ли бы прижился там. Поэтому я, в первый же месяц нашел адрес: семидесятилетняя старушка сдавала комнату в своей двухкомнатной квартире, в пятиэтажке недалеко от техникума. За половину стипендии она к тому же согласилась готовить, правда, из моих продуктов. В общем, я получил то, что мне требовалось - душевный покой для того, чтобы с нуля освоить школьный материал по химии и биологии. Я рассуждал так:
Если каждый день заниматься, допустим, по часа четыре, то за триста с лишним дней можно выучить что угодно и кого угодно. Все оказалось не так просто, особенно с химией: я не знал даже с чего начинать; за какую тему не возьмись, оказывается , что ты ее не поймешь, потому что не знаешь чего- то другого. Как назло, часов по химии для будущих железнодорожников ставили мало, а преподаватель с трудом закончила сельскохозяйственный институт. Биологии же там, за ненадобностью, вообще не водилось.
Индикатором химического знания, как мне объяснила сестра, является умение решать задачи. Я принялся за дело и понял, что даже с учебником не могу решить ни одну. Я отчаялся и почти примирился с судьбой водителя локомотивов. По инерции, я пошел в городскую библиотеку и взял учебники самых младших классов, чтобы начать
прямо с таблицы Менделеева.
Проходит две недели, и я потихоньку начинаю понимать, что это за наука - химия. Через три недели я написал свою первую химическую реакцию: нейтрализации кислоты щелочью. И прямо хрюкал от восторга, когда в правой части уравнения получилась вода. Через месяц меня осенило, как решить не такую уж простую задачу из сборника для абитуриентов.
Я вспоминаю то фантастическое чувство, когда сначала капля за каплей, а потом уже ядреной струей тебе открывается совершенно новый мир, ты все смелее и смелее жонглируешь его категориями...
...Через девять месяцев я уже решал экзаменационные билеты химического факультета МГУ (была такая книжка на абонементе), так как сложнее не нашлось, начал решать олимпиадные задачи на скорость; откуда я мог знать, что настолько серьезных заморочек вовсе и не требовалось.
С биологией было равномерней , но все равно приятно , когда через полгода начинаешь читать монографии, не останавливаясь по пятнадцать минут на каждой странице.... Надо сказать, что меня прямо таки перло от знаний, и я загружал бедную старушку- хозяйку объемными лекциями о происхождении жизни, о генетике, биохимии, электронной теории. Она внимательно слушала и всегда говорила:
-- Ой, сыночек, непонятно ты говоришь, но интересно то как....молодец какой, а вот бывшой то жилец, Слава, никакие книжки не читал, а только знай водку пьянствовал с Колькой - соседом.
..................................................................................................................
Территория техникума представляла из себя еще один контраст. По сравнению с общей раздолбанностью и грязью города она выглядела прямо таки кусочком Европы: все бордюры идеально побелены, заборчики покрашены, геометрически ровно подстриженные газоны и садовый кустарник. Везде буйство цветов, вычурные урны и аккуратные бюргеровские скамейки.
Вокруг меня были одни потомственные железнодорожники; у кого ни спросишь, и отец и дед, а часто и мать с бабкой - все были железнодорожниками. Им не надо было учиться: по нескольким фразам, комментирующим развешанные по учебному корпусу таблицы и схемы, я понял - они рождались с генетически заложенным знанием подвижного состава.
Было очень странно чувствовать себя в синей железнодорожной форме, участвовать в экскурсиях по классам спецпрограммы:
" холодильное оборудование "
" электрические сети "
" дизельные установки "
Там был даже предмет (очень кстати важный для будущих машинистов), он назывался " тормоза ".
А еще, прямо за общежитием, посреди некошеной травы располагался специальный учебный полигон: несколько обрывков путей с разными типами локомотивов, железнодорожные стрелки, действующая высоковольтная сеть, пара вагонов, рефрижератор и диспетчерская будка.
...................................................................................................................
На техникумовскую программу, понятно, оставалось мало времени. Давали нам в основном физику и математику. Именно последняя облегчила мне жизнь в последние полгода. Эту историю я люблю рассказывать, потому что она впервые убедила меня в том, что я не законченный идиот. Дело было так.
Математику у нас вела молодая женщина, совсем неопытная, тогда она всего месяц работала, приехав в Тайгу из Казахстана. В тоже время в техникуме существовал математический кружок, где заслуженная учитель России, грузная женщина в годах натаскивала пару десятков особо одаренных преподавательских детей (я, естественно, в их число не входил). Как- то в понедельник я стою на перерыве в туалете и спокойно мочусь. Забегает мой одногрупник, и говорит, что наша математичка выбрала меня из группы на внутритехникумовскую олимпиаду. Я застегиваю ширинку и спрашиваю: " Почему? ". Он отвечает: " Не знаю ". Я спрашиваю: " Что мне за это будет? " Он отвечает: " Не пойдешь на историю, иди скорее в 306-й кабинет ".
В 306-ом кабинете переставили парты, чтобы каждый сидел по отдельности. Раздали карточки с шестью заданиями, на все про все - три часа. Я решил, что напишу чего - ни будь для отмазки и уйду. Чисто интуитивно что- то начиркал по каждой задаче, посмотрел на часы - прошло пятнадцать минут. Ничего не проверяя, пошел сдавать свою халтуру. Заслуженная учитель спросила:
-- Что, не справились?
Я сказал:
-- Наверное, да.
На следующий день по локальному радио объявляют что я, оказывается, набрал шестнадцать баллов из восемнадцати возможных, ближайший преследователь (сын декана, член математического кружка)- семь. Был сильный скандал, заслуженная учитель находилась на грани инфаркта от такого унижения; она пыталась оспорить результаты, опираясь на то, что задания были решены какими- то варварскими методами. А я был очень удивлен, так как никогда за мной не водилось математических способностей, а тут еще говорят, что на следующий месяц мне придется ехать теперь уже на областную олимпиаду. Я решил, что это шутка и продолжал потихоньку заниматься биологией. Месяца через полтора, когда я уже все забыл, меня огорошивают известием, что, мол, завтра, ты едешь в Белово, защищать честь ТТЖТ среди сорока средних учебных заведений Кузбасса. Мне выделили провожатую- преподавателя, и мы благополучно добрались до места, причем я на отрез отказался ехать в общем вагоне (от Тайги до Белова целая ночь езды).
-- Берите купе, - сказал я, - иначе на олимпиаду поедете вы одна.
Она попыталась сторговаться на плацкарту (в купе мест не было), поэтому, в конце концов, разорила техникум на два билета в вагон " люкс ".
В Белово мы приехали в четыре утра, и я безуспешно пытался выспаться до восьми в зале ожидания, под хохот футбольной команды, которые устроили в переходах совершенно дикую тренировку.
К половине девятого мы были в педагогическом колледже, на третьем этаже которого, в коридоре, тусовались парочки типа нашей - со всей области и как я понял, все- победители местных олимпиад. Они были в пиджаках, белых рубахах и блузах, и с умным видом разговаривали о параматематических проблемах. Мне стало дурно, и я пошел смотреть, как беловские девушки занимаются хореографией. Что характерно, нас обыскали, и я остался без книжицы формул, которую заранее засунул под ремень. Потом присвоили личные номера (по тайному жребию), раздали чистые листы с печатями (я удивился, почему не с водяными знаками). Потом какой- то мужик прочитал лекцию о приоритете средне - специального образования и зачитал умопомрачительный для моего неискушенного сознания список участников. Там были личные колледжи металлургических гигантов - ЗАПСИБа и КМК, личные колледжи ГРЭСа, " Азота ", " Полимера " и " Юргинского машиностроительного завода", анжерский химический, мариинский лесоторговый, кемеровские пищевой, сельскохозяйственный и политехнический, штук десять горных, куча экономических и пара- тройка педагогических техникумов...
Передо мной лежал конверт, и я вдруг почувствовал невероятный адреналин, стыдно ведь будет приехать назад, не решив ни одного задания. Я посмотрел первое уравнение, оно было самое легкое и за него давалось всего три балла, и, тем не менее, это не было похоже ни на что, такому нас не учили. Я мутызгал равенство и так и сяк, - бесполезно, ответа не получается. Через полчаса я, наконец - то, догадался подставить временные данные, заменить элементы замороченной степени буквами, внести пару предположений и получил через четыре страницы преобразований смешной по сравнению с самим заданием ответ " 3 ". На подъеме решил еще систему уравнений с какими то ужасными логарифмами тригонометрических функций. Причем без шпаргалки все нужные формулы пришлось выводить прямо из теоремы Пифагора. Потом было еще задание. Потом еще. Я все больше и больше удивлялся себе и решил, что мне будет по плечу и задача, за которую давали шесть баллов (была там задача и на восемь баллов- стереометрическая, для маленьких Эйлеров). Итак, шесть баллов: " Разработать оптимальный контейнер для перевозки мебели ". И все. Смутно я понимаю, что это задача на диф. - Уравнения, пределы функций и все такое, но как это делается, не помню, тем более невыносимо хочу спать и поэтому предлагаю (уже ради стеба) такое " решение ":
-- Априори, контейнер - прямоугольный параллелепипед;
-- Объем контейнера должен быть максимален;
-- При этом он должен быть устойчив;
-- Условие устойчивости - не превышение длины ни одного ребра основания по сравнению с высотой и по отношению друг к другу;
-- При этом его нужно легко производить (например, из блоков одинаковой величины)
Следовательно, искомая форма- куб.
Ответ: куб.
Действительно, ответ был " куб ", но мне за мошенничество еще и скостили один балл. Из- за этого балла я и проиграл первое место.
За все эти славные дела меня освободили от математики до конца года, дали премию в четыре стипендии и недельный отпуск, кроме всего прочего - торжественное поздравление по радио и дальнейшее отчуждение от группы.
...............................................................................................................
Тайга - наркоманский город. Очень большая часть из того, что везется таджикскими и казахстанскими поездами оседает в старой части города. Там есть целые цыганские улицы. За ханкой в этот район бредут с мешками за спиной деревянные двенадцатилетние зомби. Стеклянные глаза, опускающееся коричневое небо, полутораметровые сугробы, предчувствие апокалипсиса, грузовики, обшарпанный интернат, его двор с занесенными качелями, котельная, сломанные сараи, собаки, обледеневшее крыльцо, подъезд с досчатыми ступенями и бело- желтым налетом маленьких отвратительных сталагмитов...- это мой путь к другу. Шершин Олег служил в Таджикистане и там его посадили на иглу. Теперь в кухне его родителей запах ацетона, в зале - в конец издерганная мать и отец, которому уже все - по фигу. Красавица - сестра как всегда одевается и уходит на дискотеку. Я прохожу на кухню: Олег еще не вмазанный; мы завариваем крепкий чай и разговариваем обо всем. Мне казалось тогда, что он невероятно начитан и эрудирован, мне казалось, что некий злой рок несправедливо убирает с дороги " самостоятельно мыслящих " и " глубоко чувствующих " людей. Мне казалось что я могу вытащить его из трясины, с пугающим юношеским задором я рассказывал как мы переедем в Кемерово: он поступит в Университет, а я - в медицинский; в то время я даже серьезно хотел стать наркологом...
...Через год, на зимних каникулах первого курса, я приехал в Тайгу, к Олегу. Открыла мать.
-Олег дома?- спросил я.
-- Нет, он вышел...- отвечает она,- ...постой- постой (глаза ее привыкли к полумраку лестничного пролета), ты - тот самый мальчик, который хотел поступить в мед. Институт?
-- Да.
А потом так очень просто, без неуместной скорби:
-- Ты знаешь, а Олег уже умер.
...............................................................................................................
Нет ничего удивительного в том, что наркоманы умирают, нет ничего удивительного в существовании бесконечного количества маленьких станций, которых вроде бы и нет посреди тайги; в их невидимости заключены лужи, камни и старые аллеи, ржавые цепи и покошенные деревянные аптеки, сгоревшие клубы и недостроенные стадионы, люди и другие люди, ветер в заброшенных бетонных трубах, территории поросшего полынью песчаника и забытые глиняные дороги.... В них рождаются и умирают воспоминания, они реально бесконечны в том, что они просто есть, и это не поддается трактовке....Наверное, в этом нет ничего удивительного... действительно, наверное, в этом нет ничего удивительного. И давайте забудем об этом.
***
Областная библиотека
Перед ней - трамвайная линия и маленький сквер площади Волкова. Площадь эта - пересадочный пункт, конечная остановка, отсюда ходят автобусы на правый берег Томи в два больших района - Кировский и Рудничный; они так далеко, что, в сущности, всегда мне представлялись обособленными городами. В Кировском районе - морфологический корпус Медицинского Института. Старый, обшарпанный он существует среди листвы разросшихся тополей, а еще - ставшего почти что диким кустарника, который скрывает от любопытных глаз одноэтажный кирпичный морг.
Областная Библиотека- это храм, который будоражил мое воображение и я, может быть, из странного патологического удовольствия очень долго не спешил записываться в нее. Как я уже говорил, перед библиотекой - насыпь и трамвайная линия; кстати, на трамвае также можно уехать в Кировский район. " Тройка ". Она идет на другой берег больше часа - мимо бесконечных деревянных и шлакоблочных изб. Она неспешно поднимается на взгорье вдоль темного и сырого Рудничного парка, а затем, оставив позади сосновый бор и совершив несколько дезориентирующих поворотов, спускается в лощину, и примерно минут пять ты можешь наблюдать в окно последние пристанища тех, кто вероятнее всего жил на этих же деревянных улицах.
Трамвай - очень романтичный вид транспорта, на его идее спекулятивно вырос не один рассказ, из тех, которыми я зачитывался в детстве.... Я думаю, мы часто живем среди прочитанных книг. Эта мысль не новая: о том, что вещи иногда предстают перед нами как явления, или картины, может быть давно забытые, но так и не разгаданные.... Я поддаюсь этой коварной, но такой уютной иллюзии и пытаюсь припомнить, выудить из запыленного уголка памяти это же путешествие, но в другом месте, другого человека. Того самого, который посредством мистического контакта чтения давным- давно стал частицей меня... Из- за подобного, почти священного чувства я обхожу Библиотеку, -огромную, она состоит из двух частей, соединенных переходами: трехэтажной старой, монументальной, со сводчатыми окнами, высотой с хрущевую пятиэтажку, и новой- семиэтажной. Итого - десять этажей книг...
...Может быть поэтому я прохожу Ее и продолжаю свой путь в тихую и замкнутую с обеих сторон улицу Коммунистическую, она скрыта глухими кварталами от главных проспектов, на ней практически нет магазинов, двухэтажные дома со старомодными заборами скрывают занавесками окон квартиры пенсионеров Облисполкома, на подоконниках - герань , они смотрят иногда в окно на улицу - невидимку, где почти нет машин, на старую аллею с огромными тополями, массивными скамейками, прогуливающимися не спеша мамашами, кучками детей на велосипедах и так далее, и так далее, и так далее...
Честно говоря, я не верю что кто - ни будь будет читать то, что я сейчас пишу. Поэтому допускаю вольности и так долго не перехожу к рассказу о собственно Библиотеке. В общем, повсеместно не соблюдаю каноны повествовательного жанра. Сказать по правде, я их просто не знаю и назло гипотетическому читателю кружу вокруг да около очень ценного для меня мифа. Стараюсь заинтриговать, наверное. Или пытаюсь дать описание объекта сквозь некую призму, наподобие юнгеровских стеклянных пчел. Библиотека ведь никуда не денется. Она уже давно стоит и хранит в полупустых прохладных залах миллионы миров.
Итак, я уже месяц учусь в Мед. Институте. Я без проблем поступил на престижный лечебный факультет; настолько без проблем, что долго не мог поверить: оказывается, иногда все гораздо проще чем кажется.
Сейчас осень, и глаза отдыхают от утомляющей оптики микроскопа. Желтые автобусы, желтые деревья и желтые дома странной архитектуры, говорят, их проектировали голландцы. " 51 "- ый автобус можно ждать целый час. Кстати, если нет дождя, меня это не очень то беспокоило. Есть еще возможность: пройтись вниз по улице до трамвайной остановки; чаще всего я предпочитал именно этот путь - по сухим листьям и старой набережной правого берега. С нее открывается потрясающий вид: диагональная перспектива Томи, как воплощенная бесконечность, а за ней - далекий промышленный пейзаж, многокилометровая анфилада Большой Химии; этот граничащий с мифологией серый Титанизм, прекрасный в своей жестокости и строгий как ноябрьский ветер, так сильно поразил меня в первый раз, что я докурил пачку Балканской Звезды, прежде чем покинуть это великолепное воплощение непознанного никем ответвления жанра
"фэнтези".
И вот я пристраиваюсь на пластиковое подогреваемое сидение, у окна, с дешевым турецким пакетом в руках. В пакете - увесистый атлас анатомии и аккуратно сложенный белый халат - все то, к чему я стремился и что, как оказалось, не принесло желаемого удовлетворения. Через год я встретил свою одноклассницу, ту самую, под шефством которой как двоечник я сидел на химии. Она только что закончила школу и не прошла по баллам на лечебный. Я же перешел уже на второй курс. С самого начала я предполагал такую встречу, ждал, ожидая заслуженного триумфа...бесполезно, никаких чувств: просто факты, просто так получилось и неизвестно к лучшему ли?
................................................................................................................
Мой друг Страница автора: www.stihija.ru/author/?Эон~Инфернов Подписка на новые произведения автора >>> |
