Малыш
Моей
самой лучшей
сестренке на свете.
Я молча уткнулась ей в плечо. Оно было таким мягким, таким домашним, что захотелось зарыться в него поглубже и никуда не ходить. Привыкшим ко всему голосом проводник сказал: «Поезд оправляется. Просьба провожающим выйти из вагона». Я медленно подняла голову и твердо посмотрела в её внезапно заблестевшие глаза. Мне столько хотелось ей сказать, моей единственной сестренке. Именно сестренке! И неважно, что она на пять лет старше меня и сегодня уезжает во Францию на учебу. «Ася… - мне вдруг показалось, что мир опустел и остались только мы вдвоем, - Ася… я… самая счастливая девушка на свете, потому что у меня есть ты», - почти что скороговоркой выпалила я. «Мы всегда будем вместе, правда?» - спросила я, сама зная ответ. Ася ничего не ответила, но в её потемневших глазах отразились две самые желанные буквы, которые открывают все двери… «Провожающим выйти из вагона!» - с укором глядя на меня, седой проводник прошел в соседнее купе. Я крепко сжала асину руку и тихо вышла из поезда.
За окном мелькали огоньки поздних магазинов, а троллейбус, чувствуя свою ненужность, медленно прорезал серую вечернюю мглу. Мне показалось, что жизнь остановилась и, словно не заведенные из-за забывчивости хозяина часы, одиноко стояла на одном месте. «Неужели я не увижу её три долгих года? Неужели она будет так далеко от меня?» - на эти вопросы я и не требовала ответа: просто они роились у меня в голове, налетая друг на друга. Медленно спустившись по мокрым ступенькам, я обернулась и посмотрела на покинутый всеми троллейбус. И вдруг мир вокруг меня стал нежнее и ярче: безучастный, затянувшийся дождь сменился первым снегом. Он летел белоснежными отточенными звездочками и падал на черный асфальт, тут же превращаясь в капли, на истерзанные ветром деревья, на мои ресницы, губы. Больше всего на свете я любила первый снег, всегда такой же неожиданный, как первая любовь. Моё сердце заметалось в буре воспоминаний… Когда шел снег, мы с Асей, ещё маленькие девочки, пытались поймать снежинки на язык и звонко смеялись, если он попадал на нос, щеки, глаза. Мне показалось, что я слышу в вечерней тишине уснувшего города голос Аси: «Я поймала её, поймала!»
…Я осторожно вошла в пустую и темную квартиру, в которой ещё вчера мы жили вдвоем. Мне хотелось просто сидеть на диване и смотреть в темную завесь окна. Зайдя в комнату, я тут же увидела на столе большую голубую коробку. На ней лежала тоненькая розовая открытка. Я поднесла её к глазам и сразу пожалела об этом: сердце сжалось до размеров снежинки. Обычной синей пастой Ася написала именно то, о чем я думала: «Сестренка, я всегда с тобой, слышишь?»
Вздохнув, я сняла с коробки крышку и абсолютно поглупевшими глазами уставилась на то серо-голубое создание, которое трогательно потягивалось и встряхивалось на мягкой подстилке. Похоже, это чудо заметило мой удивленный взгляд и потому недовольно фыркнуло. Этот котенок, видимо, сразу все понял и, робко спрыгнув к моим ногам, заискивающе мяукнул. «Ладно, - пришла я, наконец, в себя, - давай знакомиться. Как же тебя назвать, малыш?» На несколько минут я задумалась, но так как коварная память, как всегда, в нужный момент отказалась дать необходимую информацию, то я предположила: «Давай ты так и останешься малышом. Хорошо, Малыш?» Но по его глазам я поняла, что котенка больше интересует, когда я собираюсь его кормить.
Когда уже поздней ночью, устроившись на диване и по привычке подтянув колени к животу, я, как следует, разглядела Малыша, он уже удовлетворенно сопел на моей подушке. Это почетное место он занял в тяжелом бою: я раз пять сбрасывала его на пол, потому что не привыкла делить свою подушку с кем бы то ни было, и столько же раз он упрямо карабкался по ножке дивана обратно. В результате я смирилась не только с похрапывающим и развалившимся возле моего лица серо-голубым клубком, но даже почти не возмущалась длинной и пушистой шерстью, все время норовившей попасть мне то в нос, то в рот, то в уши и заставлявшей поминутно чесать их. Но при взгляде на это теплое и подрагивающее во сне существо, мне вдруг захотелось рассмеяться, и я тихо улыбнулась в уютной темноте.
***
Все следующие мои дни шли по графику: от утренней встречи с Малышом до вечерней. Я научила его терпеливо ждать меня и не обдирать обои, а он приучил меня вставать без будильника и ухаживать за его великолепной шерстью. Мы настолько привыкли друг к другу, что даже спать ложились в одно и то же время.
Но однажды я пришла вечером к Малышу много позже обещанного срока. В тот день я ехала домой в сером, грязном троллейбусе и разглядывала соленые лужи на асфальте, промозглых людей на дорогах, потускневшие машины и думала, что весна в этом году выдалась удивительно мокрой и гадкой. Внезапно сзади кто-то толкнул меня довольно сильно и скрипящий старческий голос недовольно буркнул: «Подвинься же! Что стоишь, как танк!» Я с любопытством обернулась, чтобы посмотреть на обладателя этого голоса. А точнее, на обладательницу, потому что это была достаточно полная старушка, но небольшого роста. Она была в песочно-оранжевом пальто (этот цвет всегда ассоциировался у меня с деятельными пожилыми женщинами) и держала в руках большую черную сумку, судя по её позе, очень тяжелую. Она даже не взглянула на меня и поставила сумку на пол, ожидая своей остановки. Обычно я стараюсь не обращать внимания на подобные замечания и просто отхожу в сторону. Но в тот момент мне вдруг явственно захотелось помочь этой старушке и узнать её получше. Когда двери открылись, и женщина в песочно-оранжевом пальто стала с трудом спускаться вниз, я уверенно поддержала её под локоть и помогла сойти на мокрый асфальт. А затем, не ослабляя натиска, тут же предложила: «Давайте, я вам помогу! Вам же нельзя носить такие тяжелые вещи». Я почти выхватила сумку из рук оторопевшей старушки и, стараясь не смотреть на её терзаемое сомнениями лицо, так же уверенно спросила: «Так где вы живете?» Совершенно ничего не понимая, старушка прошептала: « Да тут, недалеко». «Так пойдемте», - улыбнулась я, стараясь окунуть собеседницу в море своего обаяния. Она попыталась вновь принять воинствующий вид и грозно заметила: «Только я не могу быстро идти. Так что не бегите! Пожалуйста». Вместе со словом «Конечно» я вновь осветила её своей улыбкой. И старушка, гордо подняв голову, пошла вперед по дороге.
Но, разумеется, молчали мы недолго. Скоро одинокая старушка сменила гнев на милость, и мы разговорились. Оказалось, что зовут её Мария Петровна и живет она в маленькой квартирке построенного ещё в советское время деревянного домика, очень любит омлет и гостей, но больше всего она любит своего Малыша. Стоп! Я даже остановилась о неожиданности. «Какой Малыш?» - поинтересовалась я. Марья Петровна расплылась в улыбке: «Да котик мой, серенький такой. Знаете, он такой умный, а главное добрый и приветливый…» Всю оставшуюся часть дороги Марья Петровна с упоением, в красках описывала мне все выходки её малыша. Я редко видела, чтобы люди так преображались: Марья Петровна вся светилась от счастья, весело заливалась смехом, и глаза её из колючих карих бусинок превратились в большие солнечные звездочки. Следя за игрой счастья на этом морщинистом лице, я даже перестала вслушиваться в ее рассказ. Но вдруг, словно северный ветер подул и сорвал все листья с деревьев: Марья Петровна погрустнела и даже с отчаянием посмотрела на меня. «Два дня назад пропал мой Малыш. Исчез бесследно. Я его искала-искала, звала-звала, а его нигде нет. Он раньше никогда не убегал», - я видела, что Марья Петровна готова была расплакаться. Я поспешила её уверить, что Малыш обязательно найдется, но на сердце у меня было неспокойно, и я чувствовала, что все не так благополучно, как хочется верить.
С трудом вырвавшаяся из гостеприимных объятий Марьи Петровны и забитая до отказа омлетом и двумя чашками чая, я медленно шла к своему дому. Вдруг что-то захватило мой взгляд. На углу дома Марьи Петровны росли высокие и густые кусты. Я подошла и, раздвинув голые ветви, внимательно всмотрелась в предмет, который привлек мой взгляд. Когда я наконец поняла, что это, я почувствовала такое отчаяние, что даже тихонько застонала. Перед моим воображением поплыли лучистые глаза Марьи Петровны, её улыбка, её смех, застывший в добрых морщинках лица, и тусклый взгляд, до краев полный одиночеством, убитый голос, болезненно сжатые губы и слова: «Он - все, что у меня есть». Да, это был её Малыш. Он лежал на голой земле, неестественно вытянувшись, и осторожно покрывался мокрым снегом.
В тот вечер я не зажигала света в доме. Когда моей душе плохо, а каждый удар сердца причиняет боль, я сажусь на пол в темноте и слушаю музыку. Это было непривычно для Малыша, он никогда раньше не видел меня такой и потому смотрел на меня даже со страхом. Он не понимал, почему я сижу в темноте и не обращаю на него внимания. А я смотрела на темные берега лунных озер, плывущие по стене, и думала, что жизнь часто бьет из-за угла, без предупреждения. Я пыталась представить, как будет жить Марья Петровна одна, без своего Малыша. О ком она будет заботиться, с кем будет делить радости и горести? Её муж умер десять лет назад, а дочь уехала в Германию и звонит матери раз в два месяца. Чем теперь будет жить Марья Петровна? С кем разговаривать? Ответов не было. Кто-то мягко ткнулся мокрым носом в мою ногу и недовольно засопел. Я машинально нашла в темноте пушистую голову и почесала за ухом. И тут я поняла, что ответ уже давно родился в моей голове. А точнее, в сердце… Я знала, что делать.
…Черная кнопка звонка под моей рукой аккуратно вжалась в стену. Через несколько минут за дверью зашуршали слабые шаги. А ещё через несколько мгновений дверь приоткрылась, и из-за неё выглянуло похудевшее и осунувшееся лицо Марьи Петровны. «Заходи, заходи», - она сделала слабую попытку улыбнуться. Я прошла в потрепанную временем прихожую и закрыла дверь. «А у меня для вас сюрприз», - стараясь подавить душившее меня волнение, произнесла я и осторожно вынула из-за пазухи Малыша…
Всю ночь мы с ним прощались: я рассказывала ему про Марью Петровну, про её любовь, про её горе, а он слушал и внимательно смотрел на меня своими огромными серыми глазами. Я знала, что он все понял и не обиделся на меня. Впервые я заснула, крепко обняв и прижав его к себе (раньше он всегда желал спать свободно), а утром он облизал мою щеку и спрятал свою голову мне подмышку, что у него считалось высшим проявлением любви.
Когда я поставила Малыша на пол, подкрашенный коричневой краской, Марья Петровна, вздрогнула и вскрикнула: «»Малыш! Нашелся». Она затрепетала, как береза на ветру, и вдруг заплакала, протягивая руки к коту. Малыш сделал последнюю попытку прижаться ко мне, но я ласково шепнула ему: «Я люблю тебя. Сделай это для меня», и он, вздохнув, направился к миске с едой. Марья Петровна взмахнула рукой и, не обращая внимания на слезы, кинулась на кухню за мясом для Малыша, хотя его миска была давным-давно наполнена до краев…
Я тихо закрыла за собой дверь и вышла под пушистый и ласковый снег, который слепо тыкался мне в губы, глаза, волосы. Почему-то мне подумалось: «Ася меня поймет».
Страница автора: www.stihija.ru/author/?КА Подписка на новые произведения автора >>> |
