СтихиЯ
реклама
 
 
(MAT: [+]/[-]) РАЗДЕЛЫ: [ПЭШ] [КСС] [И. ХАЙКУ] [OKC] [ПРОЗА] [ПЕРЕВОДЫ] [РЕЦЕНЗИИ]
                   
Гном-А-Лле
2004-11-21
30
5.00
6
БОЯРЫШНИК (продолжаем разговор)
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Гном заходит, волоча за собой пакет, в котором что-то звякает. Озирает комнату.
- Темно что-то. Эй, Скунс, ты где, - неуверенно говорит в темноту.
Заметив на столе два пластиковых стаканчика и пузырёк, оживляется и, потирая ручки, подходит ближе. Тянется, но не может достать края стола. Начинает подпрыгивать. Стукается головой об столешницу и садится на полу, всхлипывает:
- А-а-а, вот так всегда… Ну, почему?.. Почему-у-у?
Пакет, который он оставил возле двери, слегка шевелится и со звяканьем заваливается на бок. Край шуршит, и из-под него вылезает что-то белое, потом ещё что-то вылезает из пакета и ещё что-то. И все они семенят на тонких лапках к гному, увлечённо рыдающему под столом. Гном, наконец, отнимает от лица колпачок и напяливает на голову. Тут он замечает, что вокруг сгрудились пельмени и непонятно как-то смотрят белёсыми глазками.
- Эй, вы чего? – робко спрашивает гном и поджимает ноги.
Пельмени топчутся, хлопают глазами и делают шажок, суживая круг. Гном нервно озирается и вопит:
- Ску-у-унс! Ску-у-унс, где ты?!! Ску-у-у-у-у...
Пельмени делают ещё шаг и разевают неопрятные пасти, внутри которых видно кусочки сероватого мяса.
Гном-А-Лле
2004-11-29
15
5.00
3
БОЯРЫШНИК (ближе к вечеру)
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Гном открыл глаза и увидел чью-то опухшую и заросшую рожу напротив.
- А-ААААА!!! – заорал гном.
Рожа открыла беззвучно рот, из которого вывалилось что-то мохнатое.
- А-а-а-а, - вздохнул гном.
На роже нарисовалось печальное облегчение. Обсосанный пиздюлёныш слабо хрюкнул.
- Эй, Жопа, ты как? – сказал гном, подавляя рвотный позыв.
Тишина была ему ответом.
- Обиделась, что ли?
Тишина шуршала помехами.
- Ну и молчи, дура, - оскорбился гном.
- Скунс?..
Тишина напряглась.
- Эх!
Гном улёгся и уставился на помятую рожу. Обильные слёзы потекли из рожиных глаз.
- Я такой умный, такой талантливый! – шептал гном, а рожа напротив открывала рот, - Ну почему меня никто не любит?
Тишина зашуршала. Гном скосил глаза: в углу, крупно дрожа, жались пельмени.
- Замёрзли, бедняги?
Гном сел, пару раз судорожно зевнул, но, не выдержав, блеванул крохотными синими медвежатами. «Должны быть зелёные,» - мелькнуло и тут же погасло в его голове. Гном огляделся и заметил под столом ржавую ножовку. Стуча коленками, гном подполз к ней и по-хозяйски потрогал зубья:
- Тупая. Это надо ж так запустить инструмент, - сказал он, широко улыбаясь.
Гном поглядел на гармошку батареи под окном и улыбнулся ещё шире:
- Сейчас будет тепло, - кивнул он пельменям.

Гном, болтая ногами, лежит на столе, и горделиво пялится на парящее кипяточное озеро, в котором резвятся воспрянувшие пельмени. Пиздюли оживлённо лопочут и прыгают по столу. В потемневшем окне видно огромный глаз. Глаз внимательно смотрит в комнату. Потом появляется гигантский ноготь и очень вежливо стучит по стеклу.
- А-а-а, Федя, заходи, поболтаем, - приветливо говорит гном.
- У тебя всё в порядке? – раздаётся из-за стекла громоподобный бас.
- У меня всё отлично! Лучше не бывает!
- Тебя Марина ищет.
- Да? – лёгкое беспокойство набегает на помятое чело гнома, но тут же сбегает и он машет рукой:
- Ай, Федя, я Мирру видал!
- Мирру? – оживляется великан, - И как она?
- О! О! Глаза! О! Один во! Другой – во! И волосы – аж по-сюда! И вокруг! Ы!
- А буфера?
- Буфера?.. – неприятное воспоминание затуманивает взор гнома, - Не люблю паровозы…
- Не заметил? Эх! И куды ты вечно смотришь, дурень!
- Федя, - укоризненно качает головой гном, - Как так можно о даме!
- Буфера, - презрительно фыркает гном.
- Буфера! – веско гудит Федя, - Что ты понимаешь! Буфера и зад – вот что важно!
- Жопа, - вздрагивает гном, - Жопа, ты как?
- Нормально, - мечтательно отзывается голос.
- А Малюма тебе понравился? – хихикает гном.
- Малюма, о! Ах… - нежно отзывается Жопа.
- Ты чё, дура? – пугается гном.
- Ах… - улыбчиво вздыхает Жопа.
- Я т-тебе!.. Ты мне эт-т… т-того… не взд-думай! – заикается гном.
- Тиран и деспот! – немедленно откликается Жопа.
- О! – закатывает к потолку глаза гном, - Как… это всё… меня… уже достало…
- Где Скунс! Где Безумный Кровельщик! Нам надо срочно выпить! Ребятки! – свешивается гном со стола, - Ребятки, несите меня на кухню!
Пельмени хватают стол и, гребя лапками в кипятке, плывут на кухню.
- Слышишь, Жопа, последнее предупреждение: будешь дурить, я тебя унесу отсюда.
- Посмотрим… - туманно бубнит Жопа.


Гном-А-Лле
2004-11-27
10
5.00
2
БОЯРЫШНИК (наутро)
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Гном сел, озираясь. Под столом темно. На полу рассыпаны макароны.
- Горбатого – могила исправит, - промычал гном, озираясь.
- Бля-я, - схватился за живот, - отравитель хренов. Говорила мне Мирра… ХДЕ ТУТ СОРТИР?..
Маленький пиздюлёныш, насторожённо глядя на гнома, прыгнул под стол, пискнул и растянулся в груде макарон, заёрзал лапками, пытаясь подняться. «Ракушки», «витушки» и «№6» разлетались во все стороны, пиздюлёныш верещал, гнома тошнило.
Вдруг откуда-то послышались грузные шлепки. «Шмяк. Шмяк. Шмяк. Шлёп-шлёп. Шмяк. Шлёп-шлёп-шлёп-шмяк-шлёп!..» - доносилось из коридора. Наконец, совсем близко раздалось влажное пыхтение. Гном с усилием повернул голову, и его нос обдало горячим паром. «Бл-э-э-э,» - скривился гном, но тут же с визгом взлетел по ножке на стол.
Там огляделся и увидел разбросанные пластиковые стаканчики, тарелки с остатками какой-то кашицы, вымазанные грибной слизью ложки. Заметив пузырёк с белой этикеткой и бледной надписью, гном оживленно подпрыгнул, вцепился в бутылочку и поболтал. Бульканье из флакона развеселило гнома совсем. Он открутил крышку и уселся на краю стола, свесив ноги. Неспешно глотая из горлышка, гном торжествующе поглядел вниз.
- Бе-е-е-е, - высунул он язык и захихикал.
Вокруг стола вяло топтались распаренные пельмени ростом с футбольный мяч. Маленькие и большие мохнатые пиздюли прыгали по всей комнате и пронзительно орали. Гном вдруг скривился и блеванул на разлезшийся пельмень, ухмыляющийся под столом.
- Ну, что за бардак!.. Что за бардак!.. Эй, есть тут хто живой? – заорал он и прислушался.
Гном-А-Лле
2004-12-17
30
5.00
6
ИСТОРИЯ ОДНОЙ НЕПУТЁВОЙ ПРИНЦЕССЫ (warning! нецензурщина)
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  1

- Я не желаю!
- Пиздых-тых-тых!
- Я не желаю принимать участие в подобной хуете!
- А в чём желаешь ты участвовать, Принцесса?
- Ни в чём! Из ваших грёбаных проектов ни один не стоит и копья!
- А нужно что тебе?
- Мне? Летать! Вот! Летать желаю, а не прикармливать очередного жениха!
- Принцесса! Всё возможно, не теряйте головы! Сейчас летать не время! Вы сможете, когда влияньем королевы обзаведётесь…
- Не желаю! Хочу летать сейчас!
- Вы взбалмошны, избалованны и дерзки! Летать - сегодня! Завтра – невидимкой! Потом – луну! Это смешно, вы сами видите! Нелепо!
- Летать и невидимкой! Луну – не надо. Всё, исполняйте!
- Принцесса!
- Ё?
- Ваши желания невыполнимы…
- Меня не колебёт! Вам могут голову отрезать – вы забыли?
- Нет.
- Спокойной ночи, мой советник!
- И тебе, Принцесса, желаю сладко почивать.

2

Наконец-то! Одна и могу посвятить свой досуг...
Твою мать! Принцессе не пристало выражаться, а что мне делать? Когда за целый день – лишь прыщ на заднице. Созрел? Пощупаем. Немного больно … Нет, ничего, терпимо! Вот оно! Где зеркало, о, ёп-перный же театр! Давай, хороший мой… Здоровый!.. Полногтя. Воняет – бл-э! Так, смоем… Ландышевым мылом… И ручки чистые – вот вам Принцесса!..
Теперь – терзанья на балконе… Как небо звёздно. И луна прекрасна… Ой, хто там?.. Твою мать-с!.. Припёр… Поклонничек!.. Так, глазки в небо!
- Страдаем мы, родимый! Страдаем не-па-дец-цки!!! Возносим-си!.. Врубилс-си?.. Эть-абанамать! Вали, чувак, вали!!! Я – Принцесса! Я тут возвышенно тоскую! А ты – не в кассу! Ыгы!
- Принцесса, у меня тут кое-что, что вас заинтригует!
- Не хуй, надеюсь… Лад-на, я внимаю!

3

- Принцесса! Ты одна такая, Ы! Я пред тобой, Принцесса! А подвиги… Ты мыслишь, столь легко они дались? Я ж так не думал, Ё! Свершал-свершал! Копил и знал – не зря! Теперь – принёс, смотри: я падал и взлетал, Принцесса! Ныне – зацени! Не всякий смочь бы мог! А мне б ещё… Чтоб вникла… Ведь подвиги мои – не просто так! Не каждый так потянет – просекла? – к ногам припёр! Ау, небесная!!! Я весь внизу – вними! – у твоих стоп!
- Ах, Принц! Ваши деянья – бесподобны. (И как теперь помыслить о своём? И подвиги…)
- Ах, это ВАУ! (А подвиги – и впрямь, не так плохи!)
- Принцесса!
- Оу! Ау!
- Принцесса!!!
- Что? (Эх, мои деянья – за подвиг кто бы заценил…)
- А мне б одну свиданку!
- Я не смогу: охрана, ё-моё!
- Ну… я сподоблюсь и преодолею.
- Дерзайте, принц, я всё перетерплю. (В натуре – стоит! – свиданки или более того!)
- Иду!

4

Тогда б тебя вот так схватил, рукой под юбку, завалил – и все дела. Но ты – Принцесса! Для тебя – стихов, цветов и подвигов венок, кривляний, дебоширств, несчастных взглядов, обольщений. Всё это хуетень!.. Вот так: сюда рука и взгляд уверенный, и шутка, и юбка задрана наверх, и ты – уже моя. Моя молочница! Восторг! И можно делать, что угодно. И можно замуж звать… И пятеро детей, и полон дом, и ужин. И я – вернулся папочка с работы. И все вокруг меня. Вот, что от дома нужно мне. Но ты – принцесса!.. А на молочнице жениться – стать дровосеком, и лишиться… Всего! И нахуй это мне? Да, но молочницы прыщавы, красны и девственно шершавы. Принцессы нежно-шелковисты, душисты и искушены. Здесь наслаждений больше мне. А дальше? Что за хренотень! За подвигом и славой не бегу, но нужно мне чего-то… Не пойму…

5

- Лишь поцелуй!
- Ай, ПрЫнц, отвянь!
- Что надо-то? Чего – не так? Всё сделал по канону! И подвигов мешок припёр, и сборничек стихов… Сам, между прочим, написал!
- Мне надоело, Принц, подите в жопу! У всех у вас одно лишь на уме!
- У всех? Я полагаю, на свете лишь один такой, как я.
- И я одна… Мне скучно, Принц. Дворец – тюряга! Обязанности, этикет и свадьба! Всё это – мне уже в пизде!.. Уедем в лес? Построишь дом, рожу тебе детей, корову заведём…
- Её сожрут – там волки…
- Испугался?
- Мозоли на руках и тяжкий труд… Ты дальше-то охоты напрягалась?
- Зырь!
- Что это? Гадость…
- Я в золушку играла. С детства – моя любимая игра…
- Чего тебе неймётся?
- И ты – такой, как все!..
- Ну, нихуя! Пакуйся!
- А?
- Завтра, в девять – уедем с вами мы в Зажопки.
- Отлично! Не обманешь?
- Буду бля!!!
- Ща поцелую, ненаглядный мой!

6

- Принцесса! Где эта засранка?
- Принцесса, прибыл шах заморский. Союз с его державой нам был бы выгоден со всех сторон…
- И куда она запропастилась? Мадам, где наша непоседа?
- С утра не видно и не слышно. В опочивальне заперлась.
- Итак, Принцесса, отворите! Вы с вашими депресняками достали сильно уж меня. За психотерапевтом послано… И если не желаете укола, немедля – в ванную и одеваться! А через час вас ждут в приёмной зале…
- Молчите? Ладно, вы вынуждаете меня… ЗУБОДРОБИЛЬЩИК!!!
- Чаго-сь?
- Ломайте дверь, мать вашу перетак!
- Принцесса!.. Что такое? Окно открыто, всё вверх дном!.. Принцесса, не дурите, мать вашу за ногу… Не к ночи будь помянута мамаша, что чадо дивное нам подарила.
- О, нет! Не может быть! Она… СБЕЖАЛА? Не верю…
- Мадам, вы – ноги в руки, и бечь скорей с докладом к королю.

7

- Итак, мой Принц, где наша хата?
- А вон, земляночка, секёшь?
- Секу-секу. Корова – будет?
- Корову – погоди. Вначале – мы огородец разведём.
- Угу. Вот семена, я прихватила. Скажи, предусмотрительная я?
- Ну, молодца! А сорт «ракета», скажи, не мучь, какого здесь хуя?
- Вот это «здрасти»! Сорт «ракета» – один из самых перспективных. Все агротехники безумствуют: настолько – «ракета» рулит… А вы тут – «нахуя»!
- Мой личный опыт, о, Принцесса, вопит: «Ракета – не нужна! Она слаба, подвержена болезням, мутациям и проча маета…»
- «Ракета» – будет! Мой Принц, доверьтесь мне.
- Без всякого облома?
- И на балконе её выращивала я!
- Ну, вот! Мы прибыли, Принцесса! Располагайтесь… Я ж покуда, схожу, добуду кабана.
- Пиздец! Как я мечтала! Мама! Так не бывает… Счастья – до хрена! Иль – полные штаны!..

8

Я Тияндык! И про меня в лесу все знают, что чудище я злобное, ибливое. И пусть боятся! А что до нежной, впечатлительной души – так я ужо привык. Никто не хочет и вникать в мою несчастную судьбу!..
А это всё Она меня так изменила. «Подите прочь! - вот так сказала, - Вы всё слабали не по нормативам! Где подвиги и где сонеты?» Я так обиделся! Ужасно! И в лес ушёл, чтоб боль свою забыть! И в хижине живу, пугая всех вокруг.
На полке до сих пор пылится мешок с рассказами (ну, не пишу стихов я!) и книга подвигов, что летописцы разных стран записывали про мои дела.
Как она могла! Ведь даже не взглянула! А только я один вот ТАК её люблю! Про прыщ на заднице всё знаю… И, всё равно, люблю! Как я несчастлив!..
Ладно, к делу: тут говорят, приезжие в землянке поселились… Что ж, пойду, взгляну: ХЫ-ХЫ! ХО-ХО! ХУ-ХУ!
- Ау?

9

- Ау?
- Кого ещё несёт?
- Эй, есть тут кто-нибудь?
- Здесь Я! Чего тебе, мужик?
- От хорошо! Я – Принц, позвольте тык скзать. С Принцессой беглой намерен поселиться там, в землянке. И прибыл засвидетельствовать вам своё почтенье. Узнать возможно ваше имя?
- У-у-у, Принц! Хе-хе, я сам… Я – Тияндык! Надеюсь, вы слыхали, я принцев пачками имею, что до принцесс – то их без счёта невинности лишал и головы!
- Твою-то мать! Ну, блин, сосед даёшь! И что, прям щас намерен?
- Чего?
- Иметь меня… Или попозже? Я по-соседски тут кой-чего припёр…
- И что ты там припёр?
- Канабиса настойка …
- И что ещё за хрень?
- Да ты попробуй!
- Только после вас, мой Прынц…
- Однако подозрительный какой… Ну, ладушки… Тащи стакашки…
- Эй, в хату, что ль, пойдём…
- Пойдём, коли не шутишь.
- Какие шутки, Принц, тут сильно всё всерьёз!

10

- Ой, кто это?
- Не обращай вниманья…
- И всё же? Что за дивный взор!..
- Принцессочка одна… Одна из первых! Ыть!..
- Её ты первой невинности лишил и головы?
- Да не совсем… И хуй с ней!
- Э-э-э, вижу, тут драма личного…
- Заткнись!
- Молчу-молчу! Эх, знал бы ты, сколькими моськами моя опочивальня в дни юности увешена была! И ничего, живой, как видишь! Портреты, кстати, выгодно продал… Тут кисти чьей? Маэстро Доминатти?
- Моей!
- Ого, да ты талант!
- Хуйня!
- Да, нет же! Попробуй-ка… Тебе дам адресок. Алесандро Киник – знаток, ценитель и те де…
- МНЕ НЕ НАДО!
- Как хошь!.. Но… Зря ты так! Вполне пристойное творенье…
- И где же твой анубис?
- Канабис, друг мой, канаБИС: попробуешь, захочешь повторить!
- Валяй свой канабИс.
- И, кстати, о принцессах…
- НЕ НАДО!
- Ну ладно, я хотя бы попытался… Где стаканЫ?

11

И где этот придурок? Я всё наладила, я всё преодолела: свои сомненья, трудности и быт. Готова каша, и постель, и даже платье лучшее надела … А он! Твою-то мать! Где ПрЫнц мой ненаглядный? Какого хуя шляется? Пиздец! Кабан его задрал? Русалка соблазнила? Упал и стукнулся? Без мяса возвратится? Я всё прощу, лишь только бы пришёл! Как ненавижу ждать! Займусь-ко делом! «Ракета» требует ухода, земли хорошей, удобренья…
Об удобреньях – где же тут удобства? О, пудр-клозет! А, самое оно!
Эх, только возвращайся!
Тэк-с! Тут вскопаем. Потом покур. Удобрим и засеем, опять покурим…
А там и он ужо должон прибыть...
Ну, пол ещё засыплю опилками, и снова покурю, поставлю самовар… И покурю…
А чтой-то я? Дубина! Зарапортовалась! И хде моя болдшая папироса?.. Была ж заначечка в подкладке мантии моей…

12

- Оть, Тияндык?
- Ы?
- Глючишь?
- Ы…
- А у меня – бэд трип, не обессудь! Пойду к жане!.. Ты слышишь?.. Молчит… И хуй с им, я п-пайду.
- Пастой-ка, Прынц!
- Чаго иш-шо?
- Имать тебя с-собралс-си!
- ЧАГО?!!
- Сымай штаны! ХЫ-ХЫ! ХУ-ХУ! ХЕ-ХЕ!
- Пошёл в пизду!
- Не залупайс-си…
- Оть, Тияндык, иди в пизду, я говорю!
- И не п-падумаю, мой путь – мне предначертан! Сымай штаны, иначе…
- Ну-ну! Чего – «иначе»? Фильтруй базар, придурок… Гопотьё!..
- АГА! Ну вот, ты и попалс-си!..
- Чаго – «попалси»?!! Дурень, ё-моё!.. Мой меч – при мне! И убивать тебя мне неохота… Но ежли требуешь – давай!..
- Ы! У! АГЫ! УГУ! ЭГЕ!
- ЭТЬ! БЛЯДЬ! ДАВАЙ-ДАВАЙ! ВОТ ТАК ТЕБЕ! АГА!
- у-у-у-ух…
- Чего – «у-ух»? Вставай-давай! Сражайся!.. Дебильё!.. Лежит… И, типа, кровью истекает. И, типа, я тут виноват!.. Иди ты в жопу! Сам нарвался!..

13

- Явился?
- Ага, пришёл! И мясо кабана я приволок…
- Добыл?
- Добыл, Принцесса! Вот, принимай, хозяйка…
- Что за хуйня!.. О! Ё-моё!.. Чего ты тут припёр?
- Добычу!
- Это ТРУП!
- Нет, мясо!
- Какое – мясо! ЭТО МЁРТВЫЙ ЧЕЛОВЕК!
- Нет, это девяносто килограмм живого веса! За вычетом костей…
- КАКИХ КОСТЕЙ! Придурок, что за бредни!
- Давай-ка ты мне тут не выступай!.. Бинтуй и зашивай! Он еле дышит!
- Смешно…
- Где бинт?
- И кто же так его?
- Есть разница?
- Ну, так… Мне просто интересно…
- Ну, я…
- Ты? Блядский дом! За что?
- Он сам нарвался.
- Нарвался?
- Он наш сосед. Решил подраться – и подрался… Я победил, могла б и заценить…
- Ты угандошил человека!
- Он жив пока ещё…
- Вот именно, ПОКА ЧТО!
- И дальше будет жить, даст Бог… Чего кривишься, имя Бога – не по нутру?
- Ты сделал плохо!
- А твой портрет в норе его висит!

14

Я глючу или умираю? Темно и больно. Тяжело. И голос… Мне знакомый… Так больно. Больней, чем рана: душа моя на части рвётся! Принцесса, милая… Лихими ветрами какими тебя в Зажопки занесло? А впрочем, ветру этому я благодарен. Тебя услышать перед смертью – так романтично, ё-моё! Ещё б увидеть, но темно…
- Да дайте ж свет!
- Он света хочет… Зажги ещё.
- И так… Глаза открой, придурок, увидишь, света тут полно!
- Он умирает?
- По ходу дела – да…
- Включите свет…
- Открой глаза… Как звать его?
- От… Тияндык.
- Открой глаза, о Тияндык, меня ты видишь? Ну, постарайся... Что делать, Принц?
- ПРИНЦЕССА! Тебя увидел – я везучий…
- Хочешь пить?
- Тебя хочу, Принцесса...
Вот её рука. И так волнуется. Пожалуй, стоит умирать почаще. А вон, я вижу, свет… в конце туннеля… Все говорят, туда лететь не надо. А, ерунда!

15

- Он, кажется…
- Не дышит. Пиздец котёнку…
- Ты злой?
- Я его убил.
- Но ты же говорил, он сам нарвался.
- Он умер. Я его убил.
- Его похоронить, наверно, надо?
- Он умер. Я его убил.
- Чего заладил? Умер-умер! Ну, умер… Ну, убил… Бывает.
- Он умер…
- ТЫ ЕГО УБИЛ! И хватит! Думать раньше надо было.
- Он умер. Я его убил.
- Всё, не могу! Сейчас заплачу – такие нежные вы принцы! «Он умер, я его убил, пойду и сам повешусь!» Мне тоже тошно, Принц! Но я терплю…
- Он умер…
- Заткнись!
- Я его убил…
Ясно! Один – подох! Другой – свихнулся! И всё это на плечи бедной маленькой Принцессы. Чего там надо делать? Спать уложить? Укольчик уколоть?
- Куда похрял, придурок? Сюда давай, твою-то мать! Добром прошу, ложись и мучься тихо! Или – вот видишь сковородку? – смогу я успокоить и тебя.
- Он умер…
- БОЛЬШЕ НЕ МОГУ!
- Я…
- Ё-Ё-Ё-Ё!

16

Что я натворила? Мама! Какой кошмар! Принц! Принц! Ответь! Не дышит! Я и сама… как это вышло… Бац!!! Сковородкой!.. О-о-о-о, ё-моё! Чего ж мне делать? Принц, ну, ответь… Молчит… Какие сволочи вы – разлеглись тут! Я… не могу на вас смотреть! Пойду, пройдусь, подумаю и покурю.
Мне нет прощенья! Я… Так ужасно всё! Куда теперь податься? Ох, как всё было хорошо… Живой водички б…
- Эй, заяц! Погоди! Тут нет живой воды?
Ушёл, зараза! Ну что за невоспитанный народ!
Чудес ведь не бывает… А, мама, как всё запуталось… Одно стабильно в этом мире – моя балдшая папироса! Лишь пиву можно верить, лишь вино – не подведёт. А эти мужики! Такие трусы! Ушли и бросили меня… совсем одну… на растерзание!.. Холодному, жестокому, бездушному, чужому миру!..
Как было славно всё! И как теперь – всё в лом! Эх, удавиц-ца!

17

- Ты хто?
- Принцесса! Скитаюсь и терзаюсь!.. А ты кто будешь?
- Я леший, ык. Чего одна-то?
- Да! И не спрашивай. Все умерли, лежат там бедные в землянке. А я… Всё так ужасно, ы-ы-ы-ы…
- И! Не реви, Принцесса. Ык! Всё перемелется, пойдём…
- Куда?
- В нору.
- Зачем?
- Ну, этого… того… Сама же знаешь, бляха-муха!
- Подите в жопу!
- Ну эт… Как знаешь!.. Да и не особо ты хороша! Доска стиральная получше.
- Ах, этак?!! Вот тебе, нахал!
Ой, что это я сделала такое? Сковородка?.. Машинально прихватила… И правильно, и хорошо! Пригодилась! Мне всякий хам тут будет… Я, понимаешь, извожусь, а он… Нехороша ему… Что, правда, я так отощала?.. Где зеркало?..
Тэк-с! Мне надо кушать. Где добыть жратву? Идея! У этого в норе должно чего-ндь быть! Пойду, пошарюсь. Ему ведь всё равно уже не нужно – не пропадать-ж добру.

18 (прошло два года)

Год на исходе! Что ж, подобъём баланс. Как там у нас? Драг. камни – полмешка. Неплохо. Золота… Второй сундук уж надо покупать! Завтра в город Пидора послать за ним. Ребятам пусть закупит бухла, жратвы и пару проституток. Нет, лучше четырёх. Всё ж – Новый Год. Пишем список: Проныре – сапоги размер сорок второй. Красавчику – штаны (порвал придурок!) размером сорок восемь. Близнецам по шапке (горят они на них). Перчаток сорок пар и сорок сковородок. Люблю, чтоб был запас! А также чистящего порошка. Оружье надо чистить! Вроде, всё… А, аспирину пачек шестьдесят и йоду. И бинт стерильный. Тэк-с!
Нехило ведь я развернулась! Устала только! В шайке сорок мужиков… А всё как дети! За каждым надо сопли подтирать! Ученья что ли с ними провести? Совсем ведь обленились, жопы!
- Кто там стучит? Входи!

19

- Ваша милость! Там… Идёт! Алмазы в шапке…
- Эть, засранцы! Где самая большая сковородка? Сегодня имею я желанье самолично. И вам урок преподнести, как надо дело делать! А то расхлябались, лентяи: по три удара, вместо одного!
- Вот, ваша честь!
- Опять не чищена! От так тебе, Оболтус! Инструменты в порядке надобно держать. И тело уберите… Тш-ш! Вот и он… Учитесь!..
- ПРИНЦЕССА!
- ТИЯНДЫК?!!
- Ипона мать, а мы тебя уж и не ищем!
- Ты жив! Я думала, ты умер!
- Да я летел-летел… Так долго – надоело! И повернул назад. А свет этот – обман!
- Какой? Про что ты?
- Ну, свет в конце туннеля… Хер с ним! Как сама?
- Нормально, видишь!.. Так ты живой! Как рада я! А Принц?.. Он… С ним всё в порядке?
- Немного голова болит. Но в целом – ничего! Так ты цела! А мы боялись… Неважно. Это хорошо! Пойдём скорее, Принц будет рад!

20

- Геть, молодцы! Без меня – ни шагу! Отдыхайте! И чтоб без выкрутасов… Старшим – Пидор. Понятно?
- Понятно, ваша честь.
- Чегой-то они тебя так кличут?
- Да, как хотят, так и зовут… Темнота… А вы там как? Вы вместе что ль живёте?
- Да нет, Принцесса! Каждый у себя. Просто, ходим в гости.
- Ага! А Принц, не в курсе ты, «ракету» обиходил?
- Что это?
- Мой огородик…
- О! Поливает каждый день… Трясётся, даже прополол вот тут на днях. Как чувствовал, что ты найдёшься!
- Это хорошо! Так значит, вы меня искали?
- Ага… Почти что год…
- Странно! Рядом ведь, а так не разу не пересеклись…
- Так, значит, надо… А ты ещё красивей…
- Спасибо… Только, Тияндык! Я с этим завязала…
- С чем?
- Ну, там любовь-морковь… У меня, ты понимаешь, дело! И дело надо делать! А все эти страданья до фени мне теперь…
- Как скажете, Принцесса!

КОНЕЦ
04.12.04

__________
PS нажать, если хотите попасть на экскурсию в будущее Зажопок



Гном-А-Лле
2005-01-20
60
5.00
12
ALKOбль-ЮЗ
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  - Аще, доченька, не давай ему зелия злопротивного природе человеческой, зелия злого змеючего…
- Но, матушка, он такой весёлый делается, когда выпьет.
- Аще, доченька, это не его веселие, а пары злого зелия.
- Но, матушка, он такой добрый становится, когда выпьет.
- Аще, доченька, это доброта не добрая, от паров злого зелия. Такой добротой подавишьси. не спотыкнёшься, а свалишься.
- Но, матушка, он меня ТАК любить умеет, когда выпьет.
- Аще, доченька, это не ОН тебя любит, а змей злопротивный, зелёный природе человеческой.
- Но, матушка, он стихи такие пишет…
- Ты того, доченька, поосторожнее тама со стихама – и не таких дур залавливал-залепётывал змей злоприродный человеческий.
- Ах, матушка, он картины рисует такие прекрасные.
- Ох, ты дура-дурища, картинами разве напитаис-си.
- Ох, матушка, а когда не выпьет злого зелия злоебучего, такой злой становитьси…
- Аще, доченька, это алкогольная зависимость называец-ца.
- Ох, матушка, а когда не употребит змия зелия, такой скушный, что спать ложиц-ца.
- Аще, доченька, это змеево зелие в кровь его впиталося.
- Ох, матушка, а без энтого отравления он таку прозу выдамши – уши трубами…
- Аще, матушка, как увижу его, змея злобного, душа пятками, листья розами, а пизда цветёт – краше некуда.
- Охти, доченька, это змий вас побрал…
- Ахти, матушка, да и хуй бы с им, хорошо бы нам, змием побратым со змиём-то злым побрататися…
- Ах, змеюка ты, подколодная…
- Аще, матушка, выражаис-си!
- Дочка-доченька, змия брось сего, воротись домой, незелёнамши.
- Ах ты, матушка, не хочу домой, хочу с им идти, любым ворогом.
- Дура зЕлена, пропадёшь зазря.
- Да и хуй со мной, со печной змеёй.
- А, не пропаду…
Гном-А-Лле
2005-10-11
15
5.00
3
ХОЧЕШЬ, Я ПОДАРЮ ТЕБЕ КЛЮЧИК (Посвящается Мирре и Баху)
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  - А ты кто?
- Я ключница при небесной кладовой, пособница Ночной Чечётки, левая нога Ума Небраски, Кентервиль Шельма, дочь Рио Да Барра и Марты Оклахома, сестра Курда Маккартни, запасной ум Тримуда Обсёрвера. А зовут меня по-простому, Она Троекурова. А ты кто?
- А я – так, покурить вышла.
- А чего так вяло куришь? Смотри, как надо.
Она вытаскивает из дырявого передника замысловатую, изогнутую трубку. Трубка инкрустирована глазами кошек, изукрашена луной, разрисована звёздами. Раскуривает, старательно сопя, пока кошачьи глаза не начинают жмуриться от дыма. Из трубки валит сажевый дым густо, как из паровозной трубы. Она сгибает руки в локтях, шаркает ногами в ритме чух-чух-паровозика, равномерно пускает клубы дыма и орёт:
- У меня есть паровозик
Ту-ту! Чи-чи!
Он меня по рельсам возит
Ту-ту! Чи-чи!
У него труба и печка
Ту-ту! Чи-чи!
И волшебное колечко
И-и-и-и-и!!!
Дым заволакивает меланхоличный пейзаж с усталыми соловьями, обсосанной луной и плевочками звёзд. Лягушачья песня захлёбывается, дым рвётся об острые пики ёлок на фоне темнеющего-на-глазах-светлеющего неба. В дыму мне видятся странные картины:
Я открываю волшебным ключиком замочек. Ключик ломается, из синенького замочка торчит теперь штырёчек. От, бля! Я ж забыла – это не от того замка ключик! Все перепутались на связке. Этот ключик от двери был, в стене. А от синего замочка – вот этот, рыженький, с красными глазками. Что теперь будет? Эй, Ктотамнанебе, дай мне увидеть всё по-другому, дай мне увидеть себя, дай понять и увериться. Дай-пожалуйста-спасибо-наздоровье. Пыррррррр!!!
Вот погремушку к хвосту прицеплю – стану змеёй. Вот перья в волосы воткну – стану индейкой. Режь меня теперь – ни один мускул не дрогнет! Кусай за хвост – всё равно ничего не скажу. Слезинки не уроню, слова не вякну, а и скажу – всё не те.
Хвост мне не подарен был, кстати. Хвост выменян. На сердце запасное. Хвост хороший, качественный. Молью немного побитый – но это ничего. Я серым фломиком проплешки закрасила – не видно. Пырррррр!!! Ай-люли-бля-морковина.
Открываю бумажным ключиком железную дверь на небе. Что, не смазано? Не входит, не выходит, песен не поёт? Вот этот маятник барахлит – вчера мальчик жаловался. Ага! Ясненько! Пара фраз – меняем деталь. Достаём пахучую, новенькую. Пыхти дальше. А-если-что-не-так-то-пришли-эсэмэс.
А вы что думали – небесные механики все узлы начертить могут? Э! Глупости, в механике из них никто не разбирается. В этом деле чутьё важно: тикает – вот и славненько. Почистить, протереть. Изношенную деталь заменить. А вы, господа звездочёты, напрасно пытаетесь карту звёздного неба перечертить, все связи-взаимодействия понять. Не для того люди, чтобы понять. А для того, чтобы ускорить. Вот и не тормози. Пырррррррр! Пыррррррррр! Пыррррррррр! Колоти в бубен, кувыркайся мой паяц. Холодно? Что вы хотели – это вам Небесные Сферы, тут температура такая, что не каждому телу по карману. Зато, кристаллики не тают. Хотите заняться головоломкой? Сложно, но можно. Совершенное слово сложите, всё поймёте. Всё поймёте, место своё узнаете. Пырррррр! Танцы дураков. Танцы со свечой. Свеча коптит, выжигает кислород. Свеча плачет, кривляется. Танцует и трещит. Вот вам – пырррррррррррр!!!
Она звенит связкой:
- Хочешь, я подарю тебе ключик?
- Спасибо, Она, мне вроде не надо…
- Пора, девочки, - Охранник сапогом растирает окурок, – Твист, детка, твист!
- Да мы уже усё, Рилли, - Она тишком суёт мне что-то в руку.
- Рок-н-ролл, солнце!
И солнце всходит. Солнце всходит. Я смотрю на плавающий в белом свете круг, обведённый синей каймой. Раздвигая слепящие лучи, прямо на меня движется паровоз.
- Ту-ту-у-у!!! – оглушает труба.
- Чи-чи, - отвечаю я.
- Занимайте места согласно купленным билетам.
Машинист улыбается в прокуренные усы. Она грациозно вспрыгивает на подножку, кокетливо взмахнув светлым, в цветочках, подолом. И кивает мне уже из закопчённого окна. Кожа на лице у неё трескается, плоть отваливается кусками, но она по-прежнему весело улыбается – другое выражение ей недоступно. Приветливо глядя на меня пустыми глазницами, она напоминающе поднимает костлявый пальчик, на котором болтается связка ключей.
Паровоз взвывает:
- Ту-ту-у-у!!! – и трогается, чухая на стыках.
Она высовывается из открытого окна и что-то кричит, но грохот не даёт мне услышать.
- Пока!!! – ору, размахивая ладонью.
Паровоз скрывается в дымном облаке.
Я разжимаю кулак: в потной ладони лежит маленький медный ключик с ржавым пятном на бородке – надо бы песочком почистить. Достаю из кармана кольцо и торжественно нанизываю свой первый ключ.
Гном-А-Лле
2005-11-20
42
4.67
9
СЧАСТЛИВАЯ ВСТРЕЧА (на рассказ Б. Нефедова «Она в отсутствие любви и клизмы»)
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Пока однажды Она не увидела передачу по «всеобщему» каналу, ну, ту, где победитель лотереи Элиса, рассказывает о себе всей стране. В этой лотерее участвуют уже практически 99% населения: что вы хотите – поведать о себе желает каждый. Она тоже участвовала в этой лотерее, но пока не выиграла, хотя очень надеялась. Так вот, в передаче участвовала бизнес-леди, целеустремлённо вышедшая замуж за нефтяного магната, делавшая глянцевый дамский журнал и выпустившая бестселлер «Тысяча и один способ управлять мужчиной».
После передачи Она долго сидела на диване, устремив ошарашенный взор в цветной экран, и механически жевала сладкий корнфлекс. Её звали Марина Леонидовна Непалкина, ей было 36 лет и была Она (см. вдохновителя здесь: «Она в отсутствие любви и клизмы» Б. Нефедов )
Но эта успешная бизнес-леди из передачи ухитрилась переключить какой-то тумблер в голове Марины. Там ощутимо что-то щёлкнуло, и Непалкина, вдохновлённо твердя ключевую фразу телепередачи «каждый сам куёт своё счастье», погрузилась в сладкое планирование изменений. «Начать, пожалуй, надо с диеты,» - рассуждала про себя Непалкина, азартно хрустя хлопьями, - «И ещё, красная мини-юбка с чулками-сеточками! Уверенность – это залог победы!» Так приблизительно зажигала себя Марина Леонидовна, запихивая горсти хрупающих чешуек во взволнованный рот. Только когда рука провалилась в опустевшую посуду, она очнулась. Телевизор тихо шелестел рябью помех: все передачи на сегодня закончились. Непалкина поглядела на свою конечность, зависшую над миской. Рука задумчиво шевелила пухлыми пальцами. Крошки корнфлекса, с ощутимым визгом расползались в разные стороны и закапывались в сахарную пудру на дне. Марина Леонидовна вздрогнула и попыталась поднести руку к губам, чтобы облизать сладкие пальцы, но Рука не слушалась. Тут Непалкина ойкнула. Совсем тихо, но этого оказалось достаточно. В ночной тишине возглас прозвучал отчётливо. Рука отвлеклась от крошек и переключила внимание на женщину. Положение Руки не изменилось: она всё так же тихонько двигала красными пальцами над миской, но Непалкина ощущала, что теперь Рука заинтересованно изучает её второй и третий подбородки. Кожу покалывало в тех местах, где сосредотачивался спокойный, исследовательский интерес. Марина Леонидовна вжалась в потёртую спинку плюшевого дивана, пытаясь отодвинуться. Но Рука странным образом переместилась тоже, сохранив таким образом дистанцию прежней. Непалкина чувствовала похолодевшей спиной пружину, неудобно воткнувшуюся под правую лопатку, но не решалась переменить положение, понимая каким-то чутьём, что увеличить расстояние между занемевшей шеей и неприятной Краснопалой не удастся. Рука меж тем завораживающе-медленно покачнулась над миской и слегка изменила угол наклона.
Марина Леонидовна Непалкина незаметно пошарила правой, послушной конечностью вокруг, надеясь найти что-нибудь подходящее для боя. Например, молоток очень бы пригодился. Но никакого молотка отродясь не было в доме, а в пальцы, немеющие от страха, попалась узенькая трубочка. Не глядя, Непалкина ощупала шероховатую поверхность резиновой кишки и ДОГАДАЛАСЬ что это.
- Не надо! – взвизгнула Марина Леонидовна, судорожно забив ногами.
Рука повернулась и как-то издевательски погрозила Непалкиной толстым указательным пальцем.
Телевизор булькнул, бормотнул что-то о лунном затмении и отчётливо произнёс голосом актёра А. Демьяненко известную фразу из кинофильма о приключениях Шурика, после чего снова погрузился в пучину несознательного.
«Доброе утро, дорогие радиослушатели, начинаем утреннюю гимнастику! Для первого упражнения примите исходную позицию...» - пролязгало радио отвратительно бодрым голосом…

Тридцатишестилетняя Непалкина Марина Леонидовна в развевающемся ситцевом халате, размахивая зажатой в правой руке двухлитровой кружкой Эсмарха, с воем мчалась по ночным улицам родного города, изо всех сил поджимая пальцы на ногах, чтобы удержать соскакивающие шлёпанцы. И где-то на пересечении Абрикосовой и Виноградной улиц прямиком угодила в объятия сорокалетнего Виталия Аркадьевича Пливцева, страдающего респираторной аносмией вследствие загадочной болезни озеыа. Виталий Аркадьевич был сражён наповал стрелой злого шутника Ку. И впоследствии сумел добиться взаимности, что было не очень трудно, надо заметить.
20.11.05
Гном-А-Лле
2005-11-25
26
4.33
6
МОЙ СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ (Дело было в мор«Г»е)
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
 


Статистика удобочитаемости:

Всего в тексте:
Слов -719
Символов -4266
Абзацев -59
Предложений -86

Среднее количество:
Предложений в абзаце -1,4
Слов в предложении -8,2
Символов в слове -4,9

Показатели лёгкости чтения:
Уровень образования (1-20) -2,8
Лёгкость чтения (0-100) -95,6
Число сложных фраз (в%) -0,0
Благозвучие (0-100) -89.9





Ах, куда подевался Кондратий?
Минуту назад ведь он был с нами

© Крематорий «Кондратий»
Послушать можно


В море плыла лодка под розовым парусом. Под розовым парусом лодка с гордым названием «Г» зелёными буквами на корме. Лодка «Г» плыла с одного края моря на другой. То есть от берега западного к берегу восточному, если ориентироваться по моему счастливому компасу. Он точно не соответствовал общеположенной ориентации и именно потому был счастливым. Лодка «Г» перескакивала с одной волны на другую. С синей на фиолетовую, ну, и так далее. А в лодке плыл я. В красной ветровке и семейных трусах в цветочек. Из розовых джинсов я сделал парус. Парус наполнил ветер. Лодка «Г» закачалась на волнах и отчалила от западного берега с красивыми песочными замками, с зелёной опунцией возле синего камня. Я стоял на корме и мой счастливый ветер трепал розовый парус, раздувал красную ветровку и хлопал вместительными трусами. А я глядел на западный берег и тупо думал: «Где же мой счастливый конец?» Из-за фиолетовой волны выглянула акула и прошамкала:
- Я - твой счастливый конец.
Мне стало грустно.
- Акула, - сказал я ей, - Ты совершенно не похожа на мой счастливый конец.
Акуле тоже стало грустно.
- Скучный ты какой-то, - сказала акула и унырнула в чёрную волну.
А я развернулся спиной к берегу и стал вглядываться в глубокий горизонт. По горизонту неторопливо двигался смерч. Джинн, свернувший атмосферу кольцами, подогнал к лодке «Г» свою колесницу и почтительно остановился рядом.
- Я - твой счастливый конец, - прогудел он внутри моей головы.
Мне стало смешно.
- Что ты, - сказал я ему, - ты совершенно не напоминаешь мне его.
Ему тоже стало смешно.
- Действительно, вряд ли я – это он, - прохохотал он в моей гулкой голове и, перепрыгнув через лодку «Г», удалился на невидимую часть небосвода.
А я запел старую-старую песню. Такую старую, что даже слов её никто не помнил, а мелодия изменилась до неузнаваемости.
Западный берег удалился так. И опунция уже была не различима. Только маленькое зелёное пятнышко на фоне большого синего напоминало мне о её существовании.
В это время лодку «Г» взял на абордаж пиратский фрегат.
- Я - твой счастливый конец! – сказал капитан, обдавая меня запахом селёдки и перегара.
Я с сомнением оглядел его красную рожу, и мне стало дурно.
- Человек за бортом! Спасайся, кто может! – заорал капитан и сунул мне в зубы медную флягу.
Я сделал занявший дух глоток, и покачал головой:
- Нет, это почти наверняка – не ты.
- Можно проверить, - согласился он, стаскивая свои пиратские портки.
И мы стали проверять. У него оказался длиннее, а у меня толще.
- Точно, не я, - огорчился пиратский капитан.
- Не расстраивайся, чувак, ты ещё найдёшь своё счастье! – подбодрил я его.
- Вряд ли, - безнадёжно покачал головой капитан, отрыгивая селёдочную голову.
Фрегат взмыл в небо, расправив острые двухметровые крылья. Пираты затянули:

Если хочешь, ты меня полюби-и-и;
Просто так или с USB-и-и;
И, может быть, мы сразу друг друга поймё-о-ом –
Если у нас один и тот же разъё-о-ом.


Я достал ватную палочку из кармана своего паруса и стал прочищать свои большие уши, чтобы лучше слышать надсадный рёв лужёных глоток:

Как тебя услышать, если я без ушей?
В компьютере полно летучих мышей;
А жёлтая луна встаёт в камышах.
Есть такое чувство, будто всем нам шах.


Мой счастливый ветер относил слова куда-то к югу, поэтому я торопливо вытащил кусочек угля из кармана паруса и принялся записывать текст прямо на нём:

Минус на минус не всегда дает плюс.
Где-то в сети лежит языческий блюз;
А жёлтая луна уже на уровне крыш –
Я тебя не слышу, неужели ты спишь...

Солнце на закат, значит
Луна на восход.
Как обидно быть умным –
Знаешь всё наперёд...


Тут чей-то слабенький голос запищал у меня над ухом:
- Я! Я - твой счастливый конец.
И в шею мне воткнулось что-то маленькое и острое. Я прихлопнул рукой надоедливую тварь и успел записать последний отзвук растворяющейся в шорохе помех песни:

Так что если хочешь, ты меня полюби-и-и.
Firewire или USB-и-и.
Может быть, мы сразу друг друга поймё-о-ом –
Видит Бог, у нас один и тот же разъё-о-ом.1


Фрегат махал крыльями, улетая в сторону запада, если верить моему счастливому компасу. Я лишь улыбнулся и помахал ему в ответ. А теперь, читатель, дозволь серой пелене тумана заволочь твой экран, и выискивай тут смысл, ежели охота. А мне пора дальше, искать Мой Счастливый



КОНЕЦ





_______________________________________

1 «жёлтая луна» ©Аквариум «Песни рыбака»
Гном-А-Лле
2006-01-07
15
5.00
3
ПРО КУРОЧКУ
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Про Курочку.
Жили были дед и баба, ели кашу с молоком. Пришёл однажды деду пиздец, и осталась бабка одна. Вот сидит как-то бабка у окна, а и каши-то ей не хочется. «Что за еп! - думает, - Всю жизнь с удовольствием трескала, а нынче – невкусно.» Вывалила кашу за окошко, и дальше сидит. Сидит себе, а под окном курочки кашу клюют, и всем им, одной за другой, конец приходит. Удивилась бабка, как на двор вышла – «Во! - думает, - что за хрень!» Взяла одну курицу, ощипала, глиной обмазала и в печку засунула. Курица в печке запекается, а бабка сидит себе перед окном, смотрит, как кошка петуха жрёт. Так ей не понравилось, что вышла бабушка во двор, да и со всей дури огрела сомлевшую от небывалой добычи кошку. Кошка тут же сдохла, а бабушка её на плечи повесила. «Вота, - думает, - я теперича знатный воротник себе сделаю.» Глядь, соседский пёс лезет под забор с ещё одной сдохшей курицей – ага! Треснула пса по башке дурацкой, в щель с курицей не пролезающей. Вот, думает, я себе и унты на зиму сделаю, буян-то хороший, мохнатый, из лаек сибирских – отличные унты выйдут. Притомилась бабушка, на завалинку присела, беломоринку посмолить. Да и закемарила – дело-то известно, не молодое. Весь день проспала, к вечеру очнулась – чувствует, сила небывалая у неё в руках и ногах образовалася. «Чудеса,» - думает бабушка. «Пойду, - думает, - прогуляюся, раз дело такое, соседку малашку навещу. Давно у ей не была.» Приходит к соседке, а та с дедом своим как раз кашу намылились трескать. «Тьфу-ты! Она ж невкусная,» - бабка им в окно говорит. А они всполохнулись: «Кто здесь?» А сами зенки повылупили, ну ровно не родные, и в избу не зовут. Обиделась бабушка, кошку дохлую с шеи сняла, в окно им запульнула. Ёптить! Те ещё хуже перепугались. Да что ж вы, дураки старые, шуток что ли не понимаете? Рассердилась совсем бабушка, стала палкой в двери стучать. А соседи ей грят слабыми голосами из-за двери: «Ща милицию позовём.» «Зовите дурни старые,» - бабушка отвечает, и соломки под дверь – шмяк! И зажигалочкой – чирк! «Идиоты недоразвитые, кошку отдайте, - грит, - я из неё воротник сделаю.» А те, из-за двери давай блажить: «Караул! Пожар! Милиция!» «Что ж вы, маразматики, на пожар милицию кличите! Вот вам ещё!» – и в окошко палкой – хрясь! Ну, окошко естественно – дзинь! Старики за дверью в обморок – хлоп! Только и успели простонать: «Свят-свят-свят…» Бабушке всё это уже надоело: ну и обалдуи же все кругом, кашу жрут! Тут и милиция подкатила – вызвал кто-то, успели таки. А бабка – шасть в кусты. Шмыг, мышью серой, да и затаилась. Милиция туды-сюды, а огонь хорошо уже горит – неохота им в пламя лезть самим. «Это не по нашей части,» - говорят. И по рации пожарников вызвали. А бабушка незаметно сзади подошла да и спрашивает ласковым голосом: «Чё эт вы тут, сынки?» А они за кобуру давай хвататься, и «твою мать» ещё вспомнили. Тут бабка свою матушку и припомнила, как она колыбельные ей, девочке, пела, да косички заплетала. А кашей вот никогда не кормила – хорошая мама была, да померла, к сожалению. Светлая ей память. И так бабке грустно от этого стало, что она прямо по губам охальникам палкой своей, прям палкой-то вмазала. Уй, охрана-то у нас слабая оказалась – против бабушки немощной с палочкой не выстояла. Попадали все четверо, сколько их на машине приехало. Бабушка на машину смотрит. «Хорошая, - думает, - какая, огонёчек на ей мигает – никогда на такой не каталась. Сынок – к водителю так наклонилась, - покатай меня, сыночек.» А тот трясётся. Только в рацию свою и заикается: «Свят-свят-свят…» А рация ему в ответ: «Шестой-шестой, нихуя не понял…» Да надоели уже, ей богу. Бабушка села рядом и говорит: «Вези меня, я уже старая, мне ждать нельзя, вдруг, так и помру не покатамшись.» Тут водила-то в обморок и шлёпнулся. Или не в обморок. Так и не покаталась бабушка. Расстроилась совсем, пошла по деревне, темно уже, да свет от пожара хороший – всё видно. Собаки молчат, кошки молчат, пожарные не едут. Посмотрела бабушка по сторонам. «Скучно с вами, - говорит, - Что ж вы не мычите не телитесь, долбоёбы? Али каши обкушались? Ну вас нафиг, с вашей кашей, пойду я от вас.» И в лес пошла. Стала там жить, кору глодать. И в деревню свою родную захаживала – скучала всё-таки по дому-то. Но больше ночью – ментов боялась. А потом и в соседние стала наведываться – там полюднее было. И не только кашу кушали, а иногда и блины. Всё блин, да блин! Ну, где-то так. Блины бабушке тоже не понравились. Ей кора больше по вкусу пришлась. А курица-то так в печке и пропала, вот ведь, не доглядела, старая, совсем дурная сделалась. И взорвалась курица та, на третий день рванула, зараза, да так, что пол-дома рухнуло. А вторая половина всё ещё стоит – сама видела.
06.01.2006
Гном-А-Лле
2007-09-12
50
5.00
10
Сработано наверняка
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Немного о себе. Родился, учился, женился – всё как у всех. Только я начинаю рассказывать историю своей жизни, собеседники снисходительно машут руками: «Уже было.» Я понимаю, что было и не один раз, и со мной это случилось однажды. Поэтому, скажу коротко, я всегда очень хотел «хорошо», всем и, желательно, побыстрее. Начал с себя: что должен сделать мужчина?
Я посадил двадцать деревьев на приусадебном участке. Построил дом: с шурином копали, укладывали, прибивали. Купил отдельную квартиру. Вырастил двоих сыновей и дочь. Окружающие ими довольны, могу сказать. С зятем уже пристроили две комнаты и мансарду к дому, вставили пластиковые окна, провели воду – наши женщины рады. Темп я взял хороший: к тридцати – потерял счёт посаженным деревьям и помог поставить два дома, к сорока – появился первый внук. Вот на этом месте что-то засбоило. Так бывает, вроде, всё хорошо, но невыносимо скучно. Видеть повторения: раз за разом, день за днём узнавать себя в своём сыне, затем, в своём внуке. Обидно понимать, что ничего нового не произошло со времён Адама и Евы, и что люди с тех самых пор особо не изменились. Вот так. Кризис среднего возраста, скажете. Да, и в этом я не оригинален.
Я скучал до безразличия: все проблемы решались – только засучи рукава, а с некоторыми вещами просто ничего нельзя поделать: я не Бог, и подарить вечную жизнь, к примеру, не могу. Немного удивляли окружающие: столько слёз и горя вокруг закона жизни, нарушить который не удавалось никому из обыкновенных, таких как я. Мне, как раз, было интересно заглянуть за... Страх смерти я относил к инстинкту самосохранения, и собирался с ним справиться, чтобы увидеть максимум, когда придёт срок. Ускорить событие иногда хотелось, но это было глупо. И многим я был необходим, а так подставлять любимых… Да, меня окружают замечательные люди, и я собираюсь дать им всё, что они хотят. А им охота жить, растить детей, сажать деревья – ничего плохого. Проблема – во мне. В том, что я сам умею получать то, что хочу, и ничего не хочу больше, чем могу получить.
В детстве я читал одну сказку, о трёх братьях и волшебном сундуке, который исполнял желания. Один брат пожелал хорошую жену и построил с ней крепкий дом, другой брат имел охоту стать мастером – и достиг этого, а третий захотел чего-нибудь неизвестного. Ему позволили участвовать в сотворении нового мира.
Как-то ночью, глядя в окно, я подумал о третьем брате из сказки. Смог он там чего-нибудь новенького придумать? Интересно, а смог бы я? Почему это я скучаю, живя по чужим, давно вызубренным законам, но не придумаю своих? Оказалось, придумать новые правила – сложно, тем более, эти въелись в душу как угольная пыль в кожу шахтёра. Ещё я понял, что целые толпы страдальцев даже не хотят понимать, что сила их личной убеждённости в нерушимости данного порядка, и поддерживает эту самую нерушимость. И я кое-что придумал, так, чтобы не мешать другим. Мне это понравилось.
Утром я приступил к воплощению. Оставив только необходимый минимум дел, и отбросив ерунду вроде чтения газет, просмотра телевизоров, разговоров о погоде и здоровье – я получил массу свободного времени. Жена ворчала:
- Ваще, мужик спятил. Лучше бы футбол посмотрел.
Но я не обращал внимания. Я разбирал чердак под добродушные смешки домочадцев:
- Н-да, отец, заскучал. Кризис среднего возраста, понимаешь, седина в бороду – бес, значит, в...
Я только и сказал им:
- Может быть, вам бы хотелось увидеть меня с молодой любовницей? Или с рюкзаком за спиной, отправляющегося в дальние страны?
Нет, этого они не хотели, поэтому предпочли грохот над головой и постоянные требования оценить необходимость вещей, приговорённых на выброс. Я носился, как шестнадцатилетний, повергая жену в недоумение своим энтузиазмом. Все остальные дела обрели вкус, цвет и запах: их надо было сделать как можно быстрее, чтобы вернуться к тому, интересному. А мой азарт зажигал других, так что, дела спорились. Все вокруг оживились, и ходили пританцовывая. Это было хорошо.
Когда я поднимался на чердак, надо было унять нетерпение. Не спешить – это главное. Тут требовалось понимание, что моя затея – дело не одного дня, а… Сколько потребуется, даже и не думал. Одно знал точно, чужие сомнения – а они непременно возникли бы, расскажи я о задумке – разрушили бы мое чудо. Поэтому чердак был закрыт абсолютно для всех. «Знает один – знает один, знают два – знают двадцать два» - этому меня ещё мама научила, а собственный опыт только подтвердил. Своих же колебаний не имелось: это было хорошо, я просто знал.

- Как думаешь, что там у него?
- Да кто его знает, картину какую-нибудь затеял… Видела же, в краске вымазал брюки. И в ящик спрятал, думает, я не замечу… Чудной же мужик – ей богу.
- А чего так скрытно-то?
- Может, стесняется. Он же когда-то рисовал, но один маститый художник сказал: «Если можете не писать – не пишите.» Он и перестал. Трудно так вот, наверное, возвращаться к тому, на что когда-то не хватило духу.
- Да уж. Но весь такой окрылённый ходит.
- Это и хорошо. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не скучало. Смотреть было тошно…

Я всё должен сделать сам – это такое правило. Я его придумал. Пусть профессионал сделал бы лучше, но это будет не то. У меня нет времени изучать многие тома и достигать совершенства. Так что, буду делать, как умею. Да, я отличный плотник, неплохой столяр, смогу быть и резчиком по дереву. Для моей задумки идеально подойдёт ель: древесина мягкая и крепкая, и любил я это дерево всегда, даже вот вокруг участка высадил целый поясок.
Я отправился в лес. Полчаса шёл по тропинке, что до станции, а перед мостиком стал левее забирать, к ельнику. Там и нашёл на северной стороне: дерево ровное, крупное – самое то. Жаль было красавицу, да без «крови» не обойтись. Я в этом деле не шибко разбираюсь, так что, могу и ошибаться, но это только Бог из ничего умеет, из себя. У меня без жертв не придумалось. Не на рынке же строительном доски покупать? Так что, принялся я махать топором, плюнув на всякие свои жалостливые эмоции. Тюк-тюк! Вокруг никого. «И дело того стоит,» – про себя оправдывался неизвестно перед кем. Тюк! Смолистый запах вызывал острые угрызения совести…
Откуда он взялся, чёрт побери! Я так увлёкся, что не услышал, как он подошёл. И стоит молча. Сердце ёкнуло, когда краем глаза заметил чью-то фигуру. Хоть и здоровый я мужик, а когда разогнулся, да увидел деда, чуть не уссался. Хорошо, топор в руках был, он меня как-то успокоил на тот момент. Дед в красном болоньевом пальто (такие, вроде, модные нынче – дочка иногда просвещает) и красной шапке, с длиннющей белой бородой. Да, я про Деда Мороза тоже сразу вспомнил, только вот не сезон ещё. Списывать на всеобщую пьянку по поводу Нового Года рановато: октябрь месяц на дворе. Да и старичок в молодёжном прикиде как-то настораживал. Хрен его знает: псих, бомж какой, уголовничек? Потом заметил, дедушка на посох опирается, высокий, ровный, с какими-то узорами бледными. Красивый посох: голубоватая изморозь, и красные искорки посвёркивают, если приглядеться. Даже стыдно стало: испугался инвалида немощного, народного умельца чудаковатого. Мало ли, может, кто пальто ему подарил? А потом глаза опустил, да что-то нехорошо опять: вроде, для покоса поздновато, а у «посоха» лезвие кривое в траве прячется. Вот тебе и «народный умелец»! Кто это в таком прикиде, да с художественными косами по лесу шляется? Тут у меня полный раздрай в голове произошёл. Я топор перехватил половчее, чтобы он мой инструмент тоже увидел, а он и бровью не ведёт. Стоит и пялится, скотина. Рожа до чего мерзкая! И не уродливая вроде, а только, скажу вам, если бы я своих инстинктов был рабом, то рванул, не задумываясь ни о какой мужской там чести, с визгом рванул бы куда-нибудь «к мамочке». Но жаль елку бросать, всё равно уж начал рубить. И потом вернуться нельзя, сейчас вот надо доделать, такое у меня ощущение. А дед молчит себе и смотрит так, вроде насквозь. Даже оглянуться захотелось, чего там сзади интересного такого? Но не стал. И чего сказать-то? Не могу придумать, слишком пауза томительная зависла, прямо река между нами, льдом покрытая, легла: я её даже увидел. И на ёлке своей боковым зрением какие-то штучки усёк. Вроде как, нарядилась моя красавица к празднику. Всё, думаю, полный Новый Год, приехали. Достал сигарету, не спеша закурил. С деда зенок не спуская, что на ёлке там развесилось, пытаюсь разобрать. Ерунда какая-то, если честно! То ли кажется всё это от напрягу, то ли… «Игрушечки»-то вполне конкретно на внутренности похожи, не птичьи, скажем, по размеру. И «гирлянды» имеются – кишки разных длин и диаметров с веток свисают. Не выдержал, голову повернул, чтобы всю эту хрень подробнее изучить, и вверх глянул. А там солнце закатное, прямо над ёлкой, наподобие звезды, макушку венчающей. Ослепило меня, а когда проморгался – глядь, ни деда, ни «украшений». Тьфу-ты, одним словом!
Завалил ёлку уже без всяких там уговоров, прикинул, сколько должно хватить, и распилил, поторапливаясь. Четыре бревна, одним концом – на тачку низенькую, проволокой примотал, и поволок до дому. Остальное завтра приберу: негоже так, чтоб валялось да гнило. Затемно вернулся, жена уж нервничала. Да и то, глупая женщина, думает, это быстро по лесу с брёвнами скакать!

- Досок нормальных купить трудно было, что ли? Это у него как – старческий маразм?
- Совсем непонятно. Возится целый день.
- Слушай, мам, ты на чердак не заглядывала? Что он там делает-то?
- Он же запирается.
- Тем более – интересно.
- Да я думаю, надо будет – сам расскажет. Он ведь всегда любил удивить, вот и теперь сюрприз, небось, готовит.

Намучился с брёвнами, шутка ли, распилить на доски. Пришлось к циркулярке своей цельный станок приладить: эдакая пилорама домашняя получилась. Руки поободрал. На чердаке теперь древесный дух – мастерская папы Карло, да и только. Стружки-опилки летят: почти всё уже готово. Теперь петли, замок да гвозди необходимы. И была уже идея, где изготовить, утром решил поехать.
Ночь настала, да что-то не спалось. Развёл во дворе костерок, на небо с мелкими звёздочками поглядывал, луну в еловых верхушках караулил. Костёр трещал колючими ветками, дымом горьковатым коптил ватник. Так странно мне стало: вот, думаю, чего ещё не достаёт?
В небо искры летят, тишина кругом – аж шёпот в ушах. Кажется, сейчас слова какие заветные услышишь, всё понятно станет. Да неразборчиво – слова-то те! Или уши у меня заложены, глаза в бельмах? Измучился вслушиваться, даже зачесался весь, дай, думаю, пройдусь. И прошёлся к ларьку, что возле дороги поставлен, стукнул тихонечко в ставенку:
- Открой, девушка милая, не спится что-то сегодня.
Вылезла сердитая тётка, да и говорит:
- Чё тебе, дурень старый, не спится?
- А я и не старый вовсе, - отвечаю ей, - Продай-ка ты мне, милая, хоть и не девушка, пару бутылочек «Столичной», да «Честерфилду» заморского.
И сую в её ладони бумажку пятисотенную.
Теплом от неё веет, так бы и позвал с собой к костерку, угостил колбасой варёной с хлебом белым, стопочку бы налил. Да вдруг жена в окно выглянет? Одного-то она меня у костра с бутылкой видывала. А вот с бабой – вряд ли ей этот натюрморт понравится. Да и не пойдёт она, продавщица, чувствую. Сердитая – у-у-у-у – не выспавшаяся: «знаю, мол, вас, кобелей»! А чего знает-то? Ничего она не знает! Проверила, тогда бы и узнала, какой я могу быть. А так, пусть спит на своей… Как она спит, интересно, в такой избушке махонькой – тут и раскладушку-то негде поставить!
- Спасибо, барышня, - говорю, - Доброй вам ночи.
А она бурчит недовольно, только про алкашей-кобелей и разобрал, ну, да тема-то известная. Так и похрустел себе один, к костерку своему. Глядь, а на брёвнышке, у огня, фигура чья-то ссутулилась, и палкой угли ворошит в костре, чтобы искры, значит, бойчее летели. На жену, вроде, не похоже. «Сосед, может?» – думаю. А самому страшно. Не сосед это, понятно: по такому холоду все соседи в город уже перебрались, перед телевизорами сидят, или по кабакам, пятница же. А тут только сторожиха с сыном-дураком великовозрастным круглый год живёт. Да мы с женой припозднились съезжать в этом году. Жена уж ворчит, а меня дело моё не пускает – неохота до марта откладывать. Я ей, жене-то и говорю, может, езжай одна, а я тут пока постругаю? А она упирается: в городе, мол, телевизор чинить надо, шкаф новый покупать.
Стою за забором и думаю, кто ж это завернул-то в калитку незапертую? Человек в это время палку прислонил к бревну и голову повернул в мою сторону, принюхиваясь как бы. Меня в темноте не видно, это я умом знаю, а самому аж холодно, будто ватник со штанами с меня сдёрнули, да в одних трусах на мороз выставили. И чего Вулкан гостя не облаивает? Ему по долгу сторожевому положено с рёвом кинуться на незнакомца, а он присел чуть сзади, хвостом подмороженную траву метёт, в дорожку постукивает. На звук, видимо, прохожий и поднял голову, в темноту вглядываясь. Костёр от ветра ярче дунул, осветил коренастую фигуру, лицо с чёрной бородой – будто идол древний на меня зыркнул, и отвернулся. Гость поставил палку понадёжнее, чтоб не упала, и двинул с хрустом в дальний угол сада, туда, где у меня яблони посажены. Тут уж я вошёл, по-хозяйски, с шумом калитку запер. И гостя нахального выглядываю: чего по саду шастать-то надумал? Яблоньки тихо стоят, стеной от ветра загороженные, ёлки шепчутся-качаются, а гость сгинул. Прошёл я между деревьев – нет никого, как не было. Не уйти той стороной, никак, даже если вокруг дома надумал юркнуть, на меня бы выскочил. И забор не сломан, а нету гостя! Как сквозь землю ухнул, только палка его у бревна стоит. Посмотрел я: не простая палочка, обструганная, одна ветка на конце оставлена, наподобие буквы «У», рогатинкой. Тронул посошок, а он бойко в руку прыгнул, словно живой, и тепло от него. Понравился мне, одним словом. Странный гость оставил хороший подарок, даже пожалел я, что не заговорил с ним. Ну, что сделано, то сделано. Сел я на брёвнышко, палкой в костёр ткнул, а мне в ответ дымом чёрным как пыхнет! Будто кинул в огонь все сомнения разом. Жахнул я водки, закурил, Вулкан со вздохом умостился рядом. Так и просидели в ноябрьских сумерках до декабря.

А с утра пораньше собрался, с собой взял бутылку беленькой – мало ли, понадобится, и двинул. На Латышской, слышал, есть мужичок с кузней – вот к нему и намылился.
День ясный, редкий по осени. Солнце сквозь голые деревья шпарит, изморозь на траве зелёной лежит, листья жёлтые хрустят, лужи ледком покрыты, кисти рябины красные – словом, цвет и свет. Голубой свет с неба. Лёгкость с похмелья накатила, того гляди, в небо взмоешь, как шарик воздушный.
В электричке солнце в глаза шпарит, ладонями тёплыми по лицу гладит. Так и заснул. Задремал, да сквозь стук колёс голос низкий, аж до рокота утробного пробирающий, тихо-тихо бормочет, и слова-то не везде слышно, а жуть продёргивает, как из расщелины бездонной стужей-сумраком веет:
В подземелье горный царь,
Подземелий государь…
Цельный дворец замаячил невнятно, топот почудился, словно миллионы троллей где-то в рудниках корячатся, будто гномы испуганные тихо шастают с пуховками по сверкающим залам, пыль смахивая.
Знобко мне стало, глаза открыл. Оно понятно: солнце-то уже на другой стороне лавочки пригревает.
И смутно ворошится вопрос про тайную дверь: а чего нельзя посмотреть-то, мы ж разве плохое удумали? Так, поглядим и выйдем. Ну, не хотите, не надо. Нам чужих тайн не надобно, у нас свои дела имеются. Вот, кстати, следующая станция моя.
Потягиваясь, вышел на платформу. Народ немногочисленный разбежался резво по дачам. И – пусто, солнечно, прохладно. Даже спросить не у кого, где ж того кузнеца искать. Прислонился к оградке ржавой, закурил. План надо какой-никакой придумать, а в голове гулко, хоть бы одна мыслишка пошевелилась. Тут я его и приметил. А он меня: зыркнул исподлобья, как углём прижёг. Эге, думаю, интересно. Мужичок невысокий, да кряжистый. Так и не скажешь, что мал ростом. Лицо смурное, небритое и загорелое вчернь, телогреечка, кирзачи, джинсы замызганные. Прохромал мимо меня по платформе, да к ларьку. Из карманов мелочь на ладонь вытряс, стал подсчитывать. «Приму» взял.
Я тоже к палатке подобрался, деньги вытаскиваю – сигарет купить. Мужик на меня глянул внимательно, здесь я и вступил:
- А не подскажете, где тут кузнеца искать?
Он вздохнул, и с растяжечкой так выдал:
- А на что-о-о тебе кузнец?
- Да вот, дело до него имею, - я тоже весь из себя солидный сделался, хоть сердце и тумкает дико.
Да не привыкать, оно у меня беспокойное, чуть чего – давай трепыхаться.
- Ну, раз дело, пойдём, покажу.
И похромал не оглядываясь. Я на пол-шага позади, так и дотюхали огородами до дома на отшибе.

Гораев Онисим Витольдович мужиком оказался степенным и хлебосольным, ну что твоя бабушка из избушки на ножках. Прежде чем разговоры разговаривать, решил добра молодца попотчевать: выставил на стол капусты квашеной с брусникой, картошки с салом разогрел, огурцов из бочки в деревянную плошку узловатой клешнёй наловил. Добрый молодец потоптался минуту у порога, не привыкший к такому обращению, да и плюнул на весь свой городской политес: молча бутылку водки вынул, руки без спроса на дворе вымыл, да уселся всё также молчком за стол. Хозяин из буфета достал одну рюмку, себе квасу «Очаковского» из пластиковой бутылки плеснул и напротив сел. Минут пять сосредоточенно из одной сковородки таскали картошку, жевали огурцы. Онисим Витольдович на меня глянул из-под мохнатых бровей и на водку кивнув, спрашивает:
- А чего ж ты, Лёня, не пьёшь?
- Дак чего ж мне, одному что ли пить? – я вилку отложил, - Я её для начала знакомства и разговору поставил, ну, а в одинаре пить – это я и дома могу.
- А-а-а, - хозяин улыбнулся, - Тогда хорошо, не люблю я её, водку-то. От неё не разговор, а сплошное безобразие получается.
- Ну, не скажи, иногда хорошо для начала знакомства выпить-то.
- Да что ж мы без неё разве плохо познакомились? – делает вид, будто удивляется Онисим.
- Да нет, неплохо, - соглашаюсь я и снова за вилку берусь, - Вкусная у тебя картошка, Онисим Витольдович.
- Вот и на здоровье, - кивнул хозяин, - Ну, так какое ты дело до меня имел?
Тут я и рассказал, что, нужны петельки, замок, да гвозди, ну, и чтоб саморучно сделанные, такая, мол, у меня задумка.
- Возьмёшься научить? – спрашиваю.
Кузнец бровями пошевелил и минут через пять – я уже и наелся и квасу успел выпить – ответил:
- Хорошо, – говорит, – Покажу тебе, что да как, только платить будешь за материал сам, а мне за учёбу – расскажешь, на что тебе понадобилось гвозди ковать вместо покупных.
Я подумал-подумал, на двор сходил покурить, ну, и рассказал ему. Такое вот доверие он у меня вызвал. Онисим Витольдович не стал надо мной смеяться, и спорить не стал, хоть не согласен был заметно. Только головой покачал:
- Дело твоё, охота чудить – чуди. Работы тут на день, да учить тебя дольше придётся. Времени у меня на то нету, решётку для одного буржуя надо делать. Может, сойдут для тебя гвозди мной выкованные, а ты помогать будешь?
Вот, так и получилось, что я весь день горн раздувал, да под сварливые окрики Онисима Витольдовича неловко вертел в клещах раскалённые куски железа. Но штук десять кривоватых гвоздей собственного изготовления среди прочих, в газете завёрнутых, привёз домой на последней электричке.

Дело моё после той поездки быстро доделалось. Всё уже, почитай, было готово, и резьба с приснившимися, а кое-где придуманными знаками нарезана. Красиво вышло, правильно – чувствуется. Вот я глядел и видел, что сильно правильно. Оставалось собрать, да дверь навесить, с этим я быстро управился. Перед торжественным открытием мандраж меня разобрал, вдруг, думаю, не получилось? Бывает так, вроде, знаешь, что всё отлично, но боишься, как бы чего не упустил. Покурил тогда на крылечке, с духом собираясь, понял, что боюсь я вовсе не того, что не сработает, а как раз наоборот, что прям вот тут, не сходя с места, и сработает! Трушу, потому как неизвестное меня ждёт, дверь под его ударами аж вздрагивает. Обошёл своё хозяйство тогда, глядя как в последний раз – так, ведь, и могло быть. Руки в стороны раскинул, как обнял, всё до гвоздика запомнил, удивился, будто первый раз вижу, в ладоши хлопнул, к сердцу прижал, поклонился. Жена вчера утром в город уже уехала, некому было на мои чудачества умиляться, да оно и хорошо. Подсобрался я, сам себе велел не откладывать: чего тянуть-то, когда одно к одному всё сошлось, будто на заказ лично для меня в небесной канцелярии постарались. Ну, и пошёл на чердак, где у меня всё смонтировано было, ждало, чтобы сработать, значит. И сработало! Хе-хе.
Да кто ж знал-то, что оно ТАК сработает? Думал, для себя строю, оказалось… Совсем не так всё вышло, как я думал. Но размышлять надо перед тем, как эксперименты экспериментировать, порталы с неизвестными рунами возводить. Я ж чего строил? Ворота. Такие небольшие, красивые, двустворчатые, стоят посерёдке чердака. С одной стороны, значит, вход. Замок с буковками ключом с буковками же открываешь (я их уже потом, без Онисима Витольдовича, выгравировал), створочки на себя тянешь – и входи! Я так себе представлял. Понимал, что рискую, но надеялся вернуться. Для того у меня второй ключ был, такой же – замок-то один, но с другими буковками, попятными. Вот, я таким образом мороковал, что войду, и, может быть, даже выйду, а получилось… Что-то получилось, когда я створки распахнул, весь холодея уже от того, что в груди пауза затянулась. Только через минуту сообразил, что это я вдохнул, а выдохнуть забыл, вглядываясь в то, что за дверками… Вы бы тоже забыли, потому как не было там ни тебе дорожки, ни лесенки, ни полянки какой, ни комнаты – всего, что я только мог себе представить. Не было ничего, куда можно шагнуть, чтобы в неведомый мир, значит, отправится. А было… До сих пор дурно, как вспомню… Дырень там было, вот что. Чёрная-пречёрная дырень. Вот как космос изображают на фотографиях, с молочными искорками, скоплениями галактик и завихрениями вселенскими. Я тогда выдохнул, и ещё долго стоял, держась руками за дверки, и дышал космическим сквозняком. Туда-сюда, вдох-выдох, выдох-выдох… И про вдохи не забывать… Тоже мне, ворота в иной мир! Построил, рукодельник, замахнулся! И как теперь туда прыгать прикажете с голой жопой, без всякого скафандра, а? Так вот стоял, думал, и понимал, что всё равно придётся, хотя уже никакого желания не испытывал никаких новых миров глядеть. У меня ещё внук маленький, хозяйство исправное, телевизор, опять же, чинить – в общем, дел невпроворот. И дрова ещё в поленницу сложить, утром привезли, свалили у забора…
Прыгать мне не пришлось тогда. Не совсем понимаю, как это вышло, но есть ощущение, что всё так и задумывалось. Только не мной. Пока я раскачивался на пороге неизвестности, вместе со створками собственноручно выпиленных ворот, слушая запредельный грохот, когда уже не звук, а вполне ощутимая вибрация все кишки наружу выворачивает, и напоминал себе вдох сделать, весь этот космический компот со звёздными ягодками вдруг прыгнул на меня. Просто сиганул, ломанулся потоком, сметая… Я даже не успел почувствовать себя каким-нибудь атлантом, сдерживающим холод вечности и ужас бесконечности собственными руками, или героическим матросом, затыкающим грудью пробоину в корабле… Задницей герметичнее вышло бы, мд-а… Так вот, ничем таким я не успел побыть, как обнаружил себя с двумя оторванными дверцами в руках, уже внизу лестницы с воплями барахтающегося в непонятной воде – не воде. Но чёрной, и всё так же сверкающей белыми искрами. Красотища неземная! Грохочущий и сверкающий поток неизвестно чего несётся с неземной скоростью, и я посерёдке с двумя дверцами в руках, ору и размахиваю ими как крыльями. По-моему, всё-таки махал, потому как кувыркало меня, как даже в море не крутило, когда мы в молодости на волнах пяти-шести балльных катались. Потолок увидел, люстру (сам вешал), потом окно. Окно на потолке, и рядом стул кружится. Не понимал я уже ничегошеньки, одно только, вдохи по-прежнему делал. Дышать этим можно было, а вот подумать, как всё домашним буду объяснять, не получалось. Я почему-то в первую очередь о жене подумал, представил, как она с ведром и тряпкой подтирать чёрные лужи станет, сурово нахмурившись, потому как, набедокурил её «вечный мальчишка». Ох, как набедокурил! Даже представить не мог, чем всё это закончится. И закончится ли.

Жена теперь меня одного не оставляет, боится после того, как обнаружила меня без сознанки и с раскуроченной поделкой. Прискакала тогда, как чуяла, говорит. И нашла погром в доме, меня на полу с разбитой башкой. Я ещё, кстати, не всё припомнил, что тогда было, но по кусочкам, вот как иногда бывает – бац! – и всплывёт какой-нибудь отрывочек. Там много всего, столько, что вот даже не запомнил. Оно и к лучшему, пока. Потому, как вспомню чего-нито из того, что было, так вздрогну. И вокруг меня всё вздрагивает.
Я тогда двое суток в больнице в беспамятстве провалялся, и ещё две недели уже в общем отделении. Микроинсульт, такая штука. Потом месяц в санатории все меня навещали. Доктора справку дали, что не инвалид, с мозгой всё в порядке. Я не стал им рассказывать, что тогда было – всё равно не поверят, а в дурку погонят – оно мне не надо. Но что не всё это плод моего больного воображения – это точно. Жена до сих пор домогается, что за копоть такую странную им пришлось от стен отскребать – пожара-то не было! А копоть вот, значит, была. Жаль, я её сам не видел. Меня тогда ещё не отпускали домой, проверяли вменяемость и работу мозга. И на даче ещё не был, попозже вместе поедем, жена говорит. Она там всё прибрала, сломанные детали сложила на чердаке. Всё расспрашивает, что стряслось-то? А я отвечаю – не помню, мол. Вот, как поплохело мне, помню. А что дальше делал, почему погром в доме, что за копоть такая – вот хрен его знает! Не помню! Что ты хочешь, провалы в памяти, старушка, склероз не за горами. И почему ваза с полки грохнулась, не знаю. Сам вздрогнул, как она шваркнулась. Да не трогал я её, сидел, телевизор смотрел. Как гол забили, вот, прозевал, потому что задумался, опять вспомнить пытался, что же там, на даче, было. Пока эта твоя ваза дурацкая не шмякнулась – может, ты её плохо поставила? – всё сидел и припоминал. Что? Гораев звонил? И чего сказал? Про турнир напоминает? Ф-фух, а я уж было испугался, что отменили. Нет, этого я не забыл, как же я могу Онисима-то подвести! Да, ещё пол-года больничного впереди, мы с тобой, старушка, всё успеем, и пол подмести, и шкаф новый повесим. Да чего ты ревёшь-то, всё в порядке со мной, я ж как лось! Не реви, ну упала – разбилась, подумаешь. Не на голову же. Хочешь, потом съездим, новую купим? Не, турнир не пропущу, S.T.A.L.K.E.R. – это святое. Два дня, как обычно. Там и заночую. Морозов из Нарофоминска будет, на меня вся надежда у нашей команды. Онисим за мной и присмотрит, ты ж знаешь, кремень-мужик. Ежели чего, и откачает, и домой доставит. Нет-нет, откачивать не понадобится, это я так, ляпнул. И звонок починю! Не знаю я, что с домом случилось, пока хозяин в больнице валялся. Барабашек тут поразвели, без присмотра! Шучу, всё, хватит-хватит. Всё в порядке же. Слушай, давай пройдёмся перед сном, погода хорошая нынче.
Гном-А-Лле
2007-11-19
20
5.00
4
ПРИГЛАШЕНИЕ НА ТАНГО (маме дорсет recommend)
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Мамаше Дорсет, как навеявшей.

«Климакс, как и токсикоз – надо пережить,» - с этой фразой я начал спускаться вниз. Две собаки тянули за два поводка, а я подскакивал на каждой ступеньке, повторяя карликовым голосом: «Пом-ни, что про-шу я испол-нить» и «Надо пережить, надо пережить». Здесь я выкатился в ночь, отметив по пути, что кольцо на безымянном пальце почернело – явный признак, что пора заняться дыхательной гимнастикой. А что, если пригласить её на танго? Да-да, тан-гО, мамА, тан-гО.
О-о-о, мама, сколько ты дала мне. Столько я тебе не дал. Но я же не могу дать, я могу только взять. Вот ведь ублюдок, а? Ну, я даю, мама! Я ДАЮ, МАМА! МАММА!!! Я ДАЮ!!!
Тан-гО!
По колено в асфальте, и-раз-и! Пом-ни, что про-шу я испол-нить! Тяжело раздвигая бёдрами жёлтые листья, я внимаю, как мой чёлн бороздит окисленную нефть. Я чую, как чёлн мой вспахивает и возбухает, чтобы раскрыть (нефертити, мама, нефертити!) створки жемчужницы, вонзиться в мякоть, взять чёрную жемчужину… (опять эти вампирские песни: «вам бы только взять, а отдавать вы и не подумаете!»)
Но ведь ты не поверишь, мама. Ты не поймёшь… Не примешь в недра, не утопишь в глубинах, не засосёшь в водовороте… Лишь смело возьмешь кусок мыла. То ли, чтобы намылить мне шею, то ли, чтобы воткнуть в задницу, отринув так и не познанное тобой, а ведь я хотел… Я искренне хотел…
Пригласить тебя на танго. Тан-гО, мамА, тан-гО. Чтобы оцепенел сигаретный дым, чтобы заткнулись все порывы души, чтобы полшага, и полвздоха нам хватило до… До нашего с тобой единения, мама, до бриллиантовой свадьбы, до сияния, до радости, до гадости, до сладости, до приторной, чтоб рвотою свело… Да, уже, хватит, уже! И хватит нас удар и уведёт туда, где всё уже тропа, где лежбище на кладбище, где чёлн мой бороздит асфальтовое море, где…
- ХВА-А-РОШЬ!!!
«Она ведь не хочет девушку, которая хочет иметь член» - какая двусмысленная фраза, - с этой мыслью я начал подниматься вверх, путаясь в ступеньках и зависая спиной над пролётами. Две собаки тянули за два поводка, а я спотыкался на каждом шагу и размазывал густые выплески на ходу. Кефир, опять же, похож, но макать туда несуществующий чёлн… Челночок. Сушечку… пАльцы вместо Альфы или пиастры вместо астры? Я уже всерьёз задумался… как вдрук… о боже! Трудно быть мальчиком, если ты девочка, трудно быть зайчиком, если ты белочка – эта всепоглощающая истина выхлестнула меня на новый оборот пенициллиновых страхов: Папа, я ведь уел тебя, папа. Я ведь это смог. Смог над городом, над кефирной дорогой, над молочным путём, так почему бы я – не смог? У-у-у, пригласить маму на танго. Тан-гО, мамА, тан-гО!
Гном-А-Лле
2008-01-29
15
5.00
3
Amato (для КМ)
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Путь далёкий нам с тобой предстоит, Amato. Вот наш дом из трёх досочек бамбуковых, красными фонариками украшенный, с изумрудами по углам, вот моя спина, надёжная как фиолетовая пустыня. Сколько в ней чешуек, столько историй и выпадет, по одной на каждой чешуйке чёрной тушью записывать. Чтобы поместилось, придумаю новые знаки, где каждая чёрточка будет да к чему-нибудь. Кто те знаки разгадает – узнает, где мы были, и что с нами случалось. А кто не разгадает, без затей полюбуется.
Когда же станешь седым от старости, выцветут и чернила мои волшебные, станут знаки придуманные серебристыми, еле видными. Да и то, только при свете луны в майское полнолуние. Дом наш уже не раз сменится, старый бамбук сгорит в костре, над которым буду варить суп, новый бамбук прошелестит и снова дом в три досочки на спине дракона закрепится. Изумруды раздарим, по углам развесим толстые вязанки полыни.
Когда же стану ронять чешуйки, одну за одной, пусть их подбирают дети, и разглядывают на свет. А если не потеряют до полнолуния, то и звон услышать смогут, да нам до того уже не будет дела. Пока один из этих умников не догадается позвать нас, тебя да меня. Потому что все истории ещё были, но уже случаются. И если кому покажется этот звон соблазнительнее леденца на палочке, то мы с удовольствием появимся, только правильно знаки разгадать, да веточку в белый ключ котла над огнём кинуть – для запаха, ну и в нужное время словечко мысленно прошептать. Оно нетрудно, правда ведь, Amato, уж кто-кто, а ты это знаешь. Умеючи-то, оно совсем нетрудно: ложишься спать и просыпаешься, утром встаёшь – и снова сон видишь. Жизнь – она ведь сон. А сон, он ведь – жив. Ничего с ним не сделается, хоть тысячу лет назад отмотай, хоть вперёд на столько же загляни. Так-то, Amato. Кто-то летает во сне, кто-то проснувшись – одно дело семерым назначено, семь дел – одному делать. А после уж окончательно проснёшься и дальше – как знать, свидимся ли. А пока, путь далёкий нам с тобой предстоит. Вот наш дом, вот твои глаза, бездонные как фиолетовая пустыня. Вот и суп готов, будешь ужинать?

Гном-А-Лле
2009-03-06
10
5.00
2
Сказка Красного Острова
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  1.
Ишь как! Всё сбылось, как предсказывала: и камень нагретый, и ноги в прибое, и донышко запотевшей бутылки в белом песке.
Я лежал на берегу под сетью звёздного неба, наслаждаясь теплом, сытостью, плеском и покоем, и она лежала рядом, раскинув руки. Я повернулся поцеловать её и увидел: рот распахнут в беззвучном крике, в глазах сияют две полных луны, и тело корчится на белом песке от неведомой боли. Тогда ещё не знал, как на неё упало небо, ведь для меня оно было рыбацкой сетью, что вытащил Одноглазый из океана. Слишком мелкая рыбёшка, я проскочил мимо, и радовался, глядя, как космический улов трепыхается уже надо мной, а я остаюсь. Остаюсь там, где мне нравится.
А может, небо не упало на неё, просто, она оказалась большой рыбой, и задыхалась, утаскиваемая наверх. Так или иначе, она пропала. Просто растаяла, а я ничего не успел сообразить. Хотя бы схватить за плечи, надавать пощёчин, заорать истошно её имя. Но я только тупо распахнул глаза, и открыл рот, глядя, как она уменьшается. И только две искорки ещё немного мерцали, там, где были её глаза.
Я не смог сразу поверить во всё это. И маленький зародыш отчаяния под ложечкой вынашивался тринадцать суток.
Дни обугливались в жарком бреду, я ничего не ел и не пил. Не помню, ходил ли я по острову или сидел на песке, слушая звон в заложенных ушах, но с заходом солнца я всегда был на том самом месте. Я видел, как скалы на несколько мгновений становились красными, чувствовал, как тёплый язык заката облизывал мой лоб и макушку. Потом уши заполнял шорох океана, я ложился на спину и смотрел в небо, надеясь, что на этот раз всё-таки проснусь, поверну голову и увижу, что она по-прежнему рядом, лежит, раскинув руки, на белом песке.
Я тринадцать ночей провёл на берегу, тринадцать ночей чёрные тени топтались за стволами прибрежных пальм. На восходе четырнадцатого дня раскалённая боль взорвала мой живот, а дикий вой белого пса с оранжевыми зрачками разогнал злобных грисов , что уже предвкушали добычу.
И я побежал. Я бы смог убежать на другой конец земли, если бы этот кусочек суши не был окружён со всех сторон водой. Я обежал Красный остров раз сто, вначале пугая, а потом смеша молоденьких креолок на велосипедах, пока солнце не расплавило мне мозги. Я рухнул на берегу, вывалив язык, кажется, я пытался напиться из океана. Может быть, к вечеру и высох бы под этим солнцем, но меня нашла старая Роза, и унесла к себе на гору, уложила под навес с пальмовыми листьями, побрызгала слипшиеся глаза, сунула мордой в миску с водой. Если бы сообразил, что можно перевернуть миску и не возвращаться. Но мозг спёкся, а инстинкт заставил напиться.
К вечеру я смог встать. Я был пустой внутри, но шуршащая оболочка исправно съела рис и рыбу, вылакала пылающим после карри языком миску тёплой воды, и благодарно повиливая хвостом, подошла к подобравшей меня.
- Ке Моунг каждый день ходит ловить рыбу в океане. Ты будешь ходить с ним, Чи-ен Фидель. Не давай ему долго сидеть на берегу после рыбалки, - велела старая Роза.

2.
Я встречал его каждый день.
Ке Моунг выпрыгивал из лодки с рыбой, которую поймал. Коричневые ноги облеплял белый песок. Он цеплял рыбу на кольцо, трепал меня за ушами и мы медленно шли в гору, домой. Старая Роза жарила рыбу на ужин, Ке Моунг пил пиво, сидя на крыльце хижины, я лежал рядом. Потом солнце падало в океан, свет гас. И я уходил под свой навес: мне не нравилось смотреть на звёзды, они меня пугали. А под тягучие песни старой Розы хотелось выть на восходящую луну.
Так прошёл сухой сезон. Потом муссон Норде снова сменился Суэттским. Я по-прежнему каждый день ждал Ке Моунга в тени скалы, положив голову на лапы.
В тот день он поймал большую белую бонфиш, его волосы были мокрыми, а на дне лодки лежали водоросли. Он привязал лодку, но не пошёл домой, а двинулся по дороге вдоль берега. Тогда я и узнал, отчего печален Ке Моунг, отчего вместе со всеми песен не поёт, с девушками на велосипеде не катается. Мы обогнули остров с наветренной стороны. Справа – скалы, слева – гулко дышащий океан, позади – проделанный путь, прямо перед нами – груды гранитных камней, набросанных нечеловеческой рукой.
Мы сели на конце дороги, дожидаясь заката. Над нами мелькнула большая чёрная тень. Мохнатый крылан не вспорол небо со свистом подобно коршуну. И не чиркнул аэродинамикой наподобие чайки, не оставил изящную вязь-надпись, как ласточка. Летающий лис взболтал кокосовый коктейль вечереющего неба бесшумными аплодисментами. Я услышал холопок одной ладонью. Я увидел пластырь на чёрной дыре.
Короткие сумерки кончились, и когда я уже был готов задрать морду к скалющемуся звёздами небу, чтобы выорать всё, что думаю, Ке Моунг неожиданно заговорил, заткнув кипящий в горле вой:
- А боги спокойны. Кидают словами. И каждое слово, как камень из пращи, летит в мою голову – я уклоняюсь. Зачем сберегаю я глупую голову? Зачем не сниму её? Только безликие, сбритыми лицами, ртами зашитыми слов мне кричат несказанных. И падают с плесками звёзды в ночной океан… Я нырял глубоко, Чи-ен, я нашёл хризолитовую гемму с хозяйкой сладких вод. Ты слышал о заколдованной Жанну, Чи-ен? – достал из кармана Ке Моунг золотистый камень.
Я ткнулся носом в изображение странной птицы с женской головой. Задумчиво глядя на весёлое лицо на камне, продолжал говорить Ке Моунг:
- Золотая Жанну, с ногами длинными как ствол пальмы, с огненными волосами, как листья пальмы в лучах восходящего солнца, жила на Красном острове далеко-далеко отсюда по дороге времени. Она сторожила орех, что растёт семь лет на дне океана. Каждое утро тело Жанну сверкало золотой рыбой в изумрудных волнах, каждый день низала Жанну дары моря на тонкую нить, каждый вечер одевала Жанну новые украшения на запястья и бёдра и танцевала, подрагивая и подпрыгивая, моутию, подпевая сладким, как варенье из карамболы, голосом.
Был чёрный огромный и страшный и страстный, жениться хотел он на рыжей-прекрасной: «О, ноги твои, словно длинные пальмы, о руки твои золотыми ветвями, и волосы терпкий муссон теребит, как перья в хвосте моей лиры.»
Она не хотела, она белой солью чертила на скалах, она заклинала: не дай ему ветра, не сможешь прорваться сквозь стену мою золотого стекла.
Но вдарил он молотом страшным, осколки летят, и вот уже он, чёрной страстью окутан, шагами поспешными воду прибоя мутит…
Она не хотела, она взяла сок, чёрный сок, она положила руку в огонь и натёрла своё золотое лицо, золотые руки, ноги, золотое тело. Он так рассердился, искал золотую, нашёл чёрную, ломкую, страшно смеющуюся красным ртом, разъеденным солью. Проклял её: за то, что вместо Жанну попалась ты на моём пути, исчезнешь так, что не смогут найти. И с тех пор ищет по свету золотую Жанну, в лодке-луне ковыряясь на небе. И не знает, что сам её заколдовал…
- Нет-нет, это не она, моя была не золотая, и не чёрная. Чатти была каштановой, и тёплой, как кошка, её ноги не были твёрдыми, как пальмы, а мягкими, как лапы, когда она сворачивалась рядом под простынёй, - я удивил сам себя, но ещё больше я удивил Ке Моунга.
- Ты умеешь говорить, Чи-ен? – повернулся он ко мне, широко раскрыв тёмные глаза.
- Выходит, умею, - тявкнул я, вставая и потягиваясь, - Не пора ли нам домой, Ке Моунг? Это хохочущее небо, этот дышащий океан – они напоминают мне о том, чего я не смог.
Ке Моунг молча поднялся, отряхивая штаны от белого песка.
Мы могли бы пойти по камням в темноте, мимо заброшенного селения и кладбища пиратов, чтобы обогнуть Красный остров и выйти к дому с другой стороны. Мы могли бы полезть в гору или пойти кромкой воды, где днём бегал чёрно-белый пёс, кося коричневым глазом. Но мы пошли обратно, по той же дороге. Тогда я узнал, что возвращаться – идти заново. Всё изменилось: путь оттуда был совсем другой дорогой, чем туда. Одинокий домик загадочно-тепло светил окнами посреди джунглей. Дверь тихо приоткрылась – и кто-то, затаившись в тёмной щели, слушал наши шаги. Ке Моунг остановился на дороге, с пальмы заверещали крыланы.
- Ты не хочешь зайти, Чи-ен Фидель? – спросил он меня, - Здесь живёт бонфеммес Йомалья, может быть, она расскажет нам, где искать Золотую Жанну и Твою Чатти?

3.
- А, Чи-ен Фидель, что, надоело быть псом?
- Надоело, бон фам? Нет-нет! Быть псом – что может быть проще? Утром Роза даёт мне рис, весь день я бегаю по берегу океана или дремлю в тени пальм, ожидая Ке Моунга, а вечером Роза снова даёт мне рис и рыбу. Что может быть лучше, чем быть псом, бон фам, и не вспоминать Чатти, с капельками пота на верхней губе, умиротворённо засыпающую в моих объятьях?
- Ну, так иди вон, Чи-ен Фидель, иди и подожди Ке Моунга за дверью. Я расскажу ему про золотую Жанну. Только остерегайся мёртвого леопарда.
Я вышел из освещённой оранжевыми лампами хижины в прохладный сумрак, и уселся на пороге. «Зачем, зачем бонфеммес Йомалья помянула мёртвого леопарда?» - думал я, поднимая голову к оранжевой луне.
И увидел его: прозрачный, с горящими красными глазами, он двигался по дороге справа. Шерсть на загривке встала дыбом, я вскочил, оскалившись, а он прыгнул. Растянувшись в воздухе серебристой лентой с красными пятнами, он ослепил меня на девять мгновений, а когда я снова увидел пустынную дорогу, что-то хрустнуло, ледяной зной хлынул от шеи по всему телу, и чернота затоп...

… ила-ила-ила, пели в темноте. Ила-ила-ила, звенели назойливым хором тоненькие голоса, ила-ила-ила – только и помню. Целую вечность: ила-ила-ила. Я даже привык и даже уснул. Но и сквозь сон слышал зудящий напев: ила-ила-ила…ила-ила-ила.

4.
Я очнулся на берегу. Там, где отливающий океан оставляет холодные лужицы на песке, что белый под раскалённым солнцем и белый под жёлтой луной. И между влажно блестящих спин утёсов с торчащими рёбрами океан перебирает белые кораллы, белые кости кораллов, шевелит водоросли – колючие боа, мерно дышит: большой фффухх на вдохе, и много маленьких плесков на выдохе, постукивающих среди скал в бонги и на маримбе.
Я лежал на спине, раскинув руки, и пытался дышать вместе с океаном. Если вынуть ледяную иглу, что торчит в горле, я мог бы вместить это небо, и этот океан, и этот остров. Я был бы огромным, но лёгким как пёрышко коричневого цыплёнка, который прячется в траве. Я вместил бы в себя всё и вместился туда сам. Но из-за этой иглы я скоро стану точкой. Растопырясь глазами в небо, вижу облако-череп, в его глазницах поблёскивают звёзды… Так же исчезла Чатти. Или это она смотрит на меня? Сжатие невыносимо, и я сажусь, сворачиваясь вокруг пульсирующего центра. По скалам цокают крабы, весь берег в их норах. А я сижу, уткнувшись носом в колени, и слышу звук, что пронимает до кишок. Страшно прекрасная песня звенит в воздухе, но я не могу спеть её. И не могу больше слушать, иначе меня разорвёт.
Пусть останется только плеск, прошу!
И плеск остаётся. Ледяная игла становится чуть привычней. Я поднимаю голову и вижу гигантскую гусеницу: она стоит, разглядывая своё отражение в океане.
- Привет, - говорю, - Любуешься?
- Нет, я считаю звёзды.
- Считаешь звёзды?
- Считаю звёзды в ошейнике. Видишь, не достаёт одной?
- Украли?
- Потеряла…

А днём я ходил по кокосовой роще, днём большая черепаха подставляла моим рукам твёрдую шею, и вздыхала от удовольствия, днём я почти растворился в коралловой ванне, раскачиваясь в волнах океана.
В роще, где ленивый чёрный бык спал на куче сухих пальмовых листьев, я нашёл мёртвую голову леопарда с отрубленными ушами. Глаза закрыты и заросли, на лбу сидит бронзовая ящерица. Я протянул руку – ящерица никак не хотела убегать, она шмыгала по голове с носа на затылок, с затылка на закрытый глаз, и только когда я взял мёртвую голову в руки – ящерица шлёпнулась на землю и юркнула под коричневый лист.
Не знаю, зачем я взял эту голову.
Но когда взошла луна и маленький костёр на берегу освещал спины буйволов, что спали в солёной волне, я бросил случайный взгляд влево, туда, где положил мёртвую голову, и увидел, что глаза её смотрят на луну, сияя таким же белым светом.
И леопард открыл свою пасть:
- Андабундана, маисовая водка, зачем стучишь в борта моей лодки? Ты пришёл живым, говорить с мёртвым, что нужно?
Похолодевшими губами я сказал то, что хотел знать больше всего:
- Где искать мою Чатти?
- Когда река повернёт девять раз, когда уснёшь возле огня, - проговорила мёртвая голова леопарда и внезапно зевнув, заснула.
Я так и оставил её на берегу, пусть треплется с волнами прилива.
Утром Ке-Моунг дал мне свою лодку и помог дотащить её до реки, что извивалась между пальм, и махал рукой до тех пор, пока я не скрылся за первым поворотом.

5.
В дурной зелёной воде, с зародышами лихорадки плыл среди лиан, тяжёлых ароматов, жирной земли, скользкого перегноя. Хватало бананов, хватало кокосов, тяжёлые ночи верещали пугающими голосами ночных птиц и давили грудь ночные воспоминания. Как трогал её волосы, как заглядывал в глаза – не понимая, что творится там, за этими чайными озёрами. Даже не думая, что на дне, просто наслаждаясь богатством оттенков, всплесков, переливов. Как душная ночь сплетала тела, как жаркий пот мешался с криками, как жадно обхватывала ногами, как радовался каждому стону, исторгаемому мной. Как ходила по тёплой воде, как волны швыряли по коралловому дну.
Ведь хватало бананов, хватало кокосов, нельзя было пить из той реки, с маленькими вертлявыми заразами, призраками чикунгуньи. Я слышал её хихиканье в ночи и ранним утром, этой скукоженной ведьмы, что только притворяется скрюченной, а умеет бегать шустро, умеет прыгнуть и вонзить свой ноготь прямо под веко, высосать глаз. Пустить жадные корни в мозг, прорасти внутрь. Это мы, люди, не умеем ждать, а она стара и терпелива. Давно в этих болотах не было для неё поживы. И чем голоднее была, тем терпеливее. Может, это она навеяла странный сон, который показался мне вещим.
Проснувшись, я без промедления соорудил удочку из бамбука, лианы и булавки, наживил жуком и забросил в мутную воду. Таращась в жёлтые блики, отгоняя москитов, выудил рыбу. Ой, что за рыба то была. Не похожа на обитателей рек, да и на обитателей прозрачных океанских вод – не похожа. Шишковатая, бельмоватая, с одним глазом во лбу, с туловищем круглым, безобразными наростами покрытым, ртом огромным, до ушей. Уши у неё тоже были. Точь в точь из сна, страшилище. В руки трясущиеся взял, стал ждать. Как во сне-то она рот ужасающий открыла, как выплюнула слово заветное, да только не расслышал – проснулся. Так и тут, мешая сон с явью, открыла пасть рыбина, зевая на воздухе. Со страху брякнул её на дно лодки, так с открытым ртом и осталась. Сдохла, слова заветного не сказав. Эх, трын-трава. Один теперь хрен, развёл на берегу костёр, зажарил рыбищу, да сожрал. Хоть на вид и отвратная, а вкусная оказалась, сладковатая и нежная, без соли и карри. Тут-то старуха и появилась передо мной, уже не в полусне – маревом, а во плоти Чикунгунья из-за пальмы выскочила, и стоит, пошатываясь, широким ртом причмокивая, глядит, как я рыбий хвост жую перед остывающим пеплом.
- Ну, ты, бабушка, чего наладилась? Поздно пришла, видишь, всё – еды нет.
- А я, бананчик ты мой, так постою. На тебя посмотрю. Полюбуюсь, как ты рыбку вещую трескаешь. Знаешь, что за таких рыб ундины и убить могут?
- А мне теперь, бабушка, похоже, другого пути и нет. Всё одно: что русалки меня утопят, что ты высосешь до донышка – пропадать пора пришла.
- Это отчего же, кокосовый, – Чикунгунья ласково так воркует, - мысли такие интересные в твоей голове бродят?
А сама ближе подкачнулась, морщинистые губы сладко трубочкой сворачивая.
- Мёртвая голова леопарда сказала, мол, найду я свою Чатти, когда река повернёт девять раз, когда усну у костра – всё так и случилось. Уже случилось. Видимо, скоро свидимся с моей ненаглядной.
- А больше тебе мёртвая голова ничего не сказала?
- Нет, бабушка, не успела.
- Зачем же ты, палка бамбуковая, ищешь Чатти? – присела рядом Чикунгунья, запахом гнилого болота обдав.
Что тут скажешь? Ничего не говорил, так и глядел в старухины жидкие глаза, наблюдая, как сквозь муть синий уголёк тлеет-пробивается. Так и слушал песенку, что она на дудочке наигрывать принялась, а слова сами откуда-то пришли:
Э-эй. То ли птица кричит, то ли ветер колотит твой труп под раскидистой пальмой. Э-эй, то ли море гудит, то ли бьётся в истерике разум. А-ай, где искал он свою дорогую, скажите же, звёзды? У-юй, он пришёл, он нашёл, но поздно. Э-эй, сохнет сердце её на песке медузой. А-ай, смерть под ногтем её застряла занозой. У-юй, краб лежит на песке и уже убежать не сможет. Э-эй, вам никто, вам никто не поможет.
Замерзать начал сладостно под безумный напев дудочки покачиваясь, в синее разгорающееся пламя вглядываясь. Как вдруг из пламени вылепилась морда рыбы съеденной и заревела голосом бонфеммес Йомальи: «Просыпайся, дурень!»

6.
Вскинулся в сумраке у костра потухшего. Пока сообразил, что весь день сны смотрел, хоть о том не догадывался, так уже и свет погас, будто кто выключателем на небе щёлкнул. Спать пора, да выспался, аж в пятках зудит. Решил в темноте идти. В стрёмной-стрёмной темноте по пружинистой земле шёл-шёл, пока не выбрел на гулкую, будто утоптали тысячью пяток, поляну. Посередине белеет домик – не домик… Ступил было – ближе глянуть, как вдруг под ноги кинулась прозрачная тень. Извернувшись, котом в сторону сиганул, но призрак метнулся следом, и я приземлился точнёхонько в зыбкий холод: ноги как в желе ментоловое чмокнулись, и вверх по бёдрам стынь побежала. Рявкнул я со страху ругательство, как камнем плюхнул в ночь, и круги серебристые от тени плеснулись по поляне. Таять начал холод кубиком льда в бокале бледной старухи, оставляя истомный пот на боках и лодыжках, а я дышать стал. Десять раз вдохнул и выдохнул тёплую тяжесть джунглей, прежде чем осторожно двинулся к двери, заплетённой среди лиан и камнеломок. И уже замерев на пороге заброшенного храма, услышал шаги позади: кто-то, так же как я пару минут назад, шёл во мраке, ощупывая ногами землю. Пока думал, то ли спрятаться, то ли окликнуть путника в ночном трепете, услыхал кашель и ругательство, то самое, что кричал сам, моим же дурным голосом всколыхнуло ночь, будто эхо моих шагов догнало меня.
- Ха! Какой-нибудь дух приходит тихо, но вы производите ужасный шум, Ха! – неожиданные слова напугали так, что еле-еле не взвыл, вытаращившись в чавкающую темноту, - Зачем ты пришёл, Чи-ен Фидель?
- Откуда ты знаешь моё имя? – удивился я, забыв, что нельзя отвечать незнакомому голосу в темноте.
- Я подслушал, - шёпотом ответил кто-то невидимый, - Там, сквозь щель, когда ты скулил перед хижиной. Так называл тебя этот рыбак, Ке Моунг, так звала тебя бонфеммес Йомалья, но первой так назвала тебя старая Роза. А помнишь, раньше у тебя было другое имя?
Раз уж начал разговаривать с неизвестным, то лучше не закрывать рта до рассвета:
- И про прежнее имя знаешь! Кто же ты? Тебя как зовут?
- Подойди ка поближе, - еле слышно посмеиваясь, стал звать он меня из темноты.
Темнота зашепталась, набухла чёрными узорами, и плеснула в глаза бордовой волной. Удивился я, сколько во мне страха помещается. Знай об этом старая Роза, назвала бы меня Чи-ен Крантиф. Подумал и о Чатти, о том, что стал забывать её запах.
- Кому я понадобился, дандотиа? – жалобно проблеял я в темноту, - Зачем мне идти к тебе?
Странный звук был мне ответом. А потом кашель и хриплый хохот разбили слабое бормотание темноты:
- Дандо-кха-кха-тиа? Ой, не могу! Ты явился, чтобы насмешить меня? Кха-ха-ха! Подойди, постучи мне по спине, иначе я так и не узнаю, зачем ты пришёл. Я умру, если не от этого куска, что застрял у меня в горле, то от любопытства.
Подумал я, что раз уж всё время шёл вперёд, то и сейчас не стану убегать, и тихо вошёл в гогочущую тьму. И когда вдруг вспыхнуло пламя жаровенки, осветив худого черныша в полосатой рубашке: красная полоска, чёрная полоска, красная полоска, чёрная, - понял я, не мертвец лыбится мне в полумраке. Разглядел, что похож он на меня как тот, что каждый день в зеркале маячил, когда я ещё чистил зубы в ванной, и вытаращил глаза испуганно.
Ему понравилось. Передразнивая, выпучился тоже, будто и впрямь в зеркало гляжу получилось. Потом не выдержал: рот красный на чёрном лице раззявил, захохотал, и в угли что-то из горсти кинул. Пучок сухой травы вспыхнул, дымом с тревожным запахом ноздри и глаза защипало. Было в том запахе всякого намешано: вечерняя грусть и ночные песни, брякающий в духоте колоколец на шее коровы и ажурные бабочки, шелестящие чёрными крыльями в тёплом бризе. Пока я принюхивался да соображал, он оглянулся, цапнул мышь, шебуршащую в обломках кирпичей, откусил ей голову и, чавкая, заговорил:
- Человек не бежит среди шипов просто так. Или он преследует кого-то, или кто-то преследует его. И если уж нашёл храм дорог и дверей, значит, он его действительно искал. А раз переступил порог моего дома, то я вполне могу послушать, куда он хотел.
Рот открыв, дыма вдохнув, только хотел про Чатти расспрашивать, как он поскучнел. В жаровенку подул и остатки мыши дожёвывать принялся, озирая ободранные стены сквозь меня, будто я призрак капитана Ла Бюза. Представилась мне бутылка на белом дне океана: бока пощипывают твёрдые рыбьи губы, тень черепахи скользит по еле заметным стенкам, водоросли обживают стеклянное тело, и никому дела нет до выбитой пробки и разбухшей записки внутри.
И я заговорил, чтобы проверить, здесь ли я, стою на земляном полу, или уже болтаюсь вокруг бутылки неудачливым джинном, а в онемевших от солёной воды буквах никогда нельзя будет прочесть моё имя, чтобы позвать строгим голосом:
- Мансьен! Леу Мансьен, иди к доске.
Я потряс головой, отгоняя тоскливые мысли, хлынувшие в горло океанским приливом, закашлялся и с бульканьем, будто и впрямь выталкивая из глотки воду, сказал:
- А я ведь узнал тебя, Папа Эгла, хоть ты и притворяешься мною. Значит, ты можешь показать мне любую дорогу? Уж так хотел бы я знать, где моя Чатти.
Кто станет разговаривать с пустой бутылкой? Но он ответил мне, значит, я ещё был здесь:
- Никто не может спросить рыбу о том, что происходит на земле, и крысу нельзя спросить о том, что происходит в воде. И я, сидящий на пороге, не стану рассказывать о том, где твоя Чатти. Но я могу открыть тебе туда дверь. Ты хочешь, Леу Мансьен?
- Я знаю, какую дверь ты мне откроешь. Но там Чатти, и я хочу быть с ней.
- Храбрый Леу Мансьен думает, что знает, какую дверь я ему открою, - он снова захихикал, - и всё равно согласен? Что ж, мысли твои быстры, но бегут не той дорожкой. Чем будешь платить мне, лучше скажи.
- Я не думал найти тебя, Папа Эгла, я не принёс петуха и не принёс курицы, но разве тебя не устроит моя кровь? Мне больше нечего дать…
- Немного крови мне не помешает, только этого маловато будет, - он укоризненно покачал головой и прищёлкнул языком, как торговец на рынке - За такое дело, такую замечательную дверь, и только несколько капель крови – ай-ай, кого ты хочешь обмануть, Леу Мансьен?
- Но что же ты хочешь, Папа Эгла? – я бы поторговался, да торговаться с монополистом не приходится.
- Ну, хотя бы – это! – он ткнул пальцем в мой кадык, а я, схватившись руками, нащупал светящуюся иглу, что так и сидела во мне после встречи с леопардом.
Я уже привык к ней, и почти не обращал внимания на жжение и боль, благо, они усиливались только ночами. Пользы от неё никакой не было, одни страдания, но, верно, для Папы Эгла эта невидимая игла была вполне подходящей платой.
- Бери, только я её сам вытащить не могу, а то бы уже давно выбросил.
Папа Эгла головой покачал:
- Глупые люди этим не умеют пользоваться, поэтому оно причиняет им только боль, - ухмыляясь, ладони об штаны обтёр, поднялся с камней, встал напротив меня, и крикнул – Гляди прямо! Гляди выше!
Я задрал подбородок и глаза скосил, чтобы видеть. Папа Эгла напротив стоял, почти как я был, только в одежде другой. И в горле у него тоже игла появилась, чёрная, не серебряная. Папа Эгла свою иглу взял левой рукой (я за свою схватился правой) и двумя пальцами выдернул (я свою вынул), Папа Эгла свою иглу кончиком в мою ткнул и высосал. У него в ладони серебряный луч сияет, у меня между пальцами – ничего нет. Папа Эгла вдруг присел и в жаровню дунул, пеплом глаза и рот мне запорошив. Пока прокашлялся да слёзы вытер, глядь, выход передо мной. Тот самый, в который входил, а в спину хохот страшный:
- Дуй отсюда, Леу Мансьен, пока я из тебя душу не выдул!
И я выскочил в джунгли на Красном острове, в глубину которых уплыл на лодке два дня назад.
- Большой петух уладит спор! – крикнул он мне вслед.

7.
Я побежал, обдираясь. Будто головы не стало, будто забыл, как просил, чтобы папа Эгла открыл дверь к Чатти. Я хотел найти лодку Ке Моунга и вернуться по течению к дому Старой Розы, но потерял ту тропинку.
И только свист в темноте помог мне. Я бездумно побрёл на звук и вышел к реке. На перевёрнутой лодке кто-то лежал, сверкая белками, и этот кто-то свистел печальную мелодию.
- Ке Моунг? – позвал я совсем тихо.
Он поднял голову и я понял, что ошибся.
- Ты кто? – испугался он.
Я оглядел себя, и не увидел ничего. Даже порванной рубахи.
- Я? Не бойся, я вышел на твой свист. Я был любимым, был псом, был человеком, видел Папу Эгла и удрал от него. Не знаю, кем стал теперь, я вижу тебя, но не вижу себя. Ты тоже не видишь меня?
Он заскулил, а потом тихо запричитал:
- Страшный день и страшная ночь. Я жду утра, пусть оно будет не таким. Я поймал две рыбы в океане, как вдруг небо взорвалось зелёным светом. Я подумал, не моя ли бывшая жена вернулась из-под воды? Два года я просил об этом, но теперь у меня новая жена. Я ждал ту долго, она не появилась, видать, Папе Эгла пришлась не по вкусу моя жертва. Бонфеммес Йомалья велела идти и спросить правды, но теперь я боюсь. Дандотиа шныряют вокруг, невидимые псы разговаривают со мной, в храме хохот – вдруг и впрямь он вернул мою жену прямо из-под воды?
Я понял, что он не видит меня и ужасно боится. Я тоже боялся, пока не встретил его.
- Плыви домой. Это твоя лодка? Плыви к своей новой жене - сказал я ему, - твоя старая хозяйка не придёт из-под воды.
- Откуда ты знаешь?
- Это надо мной хохотал Папа Эгла, а не над тобой. Это из-за моей просьбы взорвалось небо, а не из-за твоей прежней жены. Можно мне плыть с тобой? Я тоже боюсь здесь оставаться.
Мы спустили лодку на чёрно-зелёную гладь и поплыли домой. Я думал, что домой, пока не сообразил, что плывём по другой реке, по другому лесу.
- Что за река?
- Река как река…
- Как тебя звать?
- Не надобно звать,
Но можно найти…
- Погоди-погоди… ты?..
- Да, я и луна и вода и река и ты.
- И я?
- И ты, в лодке со мной, луной и рекой.
Не спрашивай – пой.
Или молча плыви
По теченью реки.
- Куда мы плывём?
- Туда, где твой дом.
- Где нынче дом мой?
- Не спрашивай – пой…

И тут я запел. Про то, как хотел и как не хотел, про то, что смог и что – не сумел, про то, как было и о чём не знаю.

8.
Во сне я пел, потом проснулся. Влажная духота вокруг, ветер тёплым языком облизывает босые пятки. Ветер залетает в открытую дверь, оттуда же дует равномерный мощный гул океана. Под щекой – чистая подушка, и в груди не сдавливает, и горло не болит: тёплый воздух спокойно вливается в лёгкие и вытекает обратно, впитав запах, которым я переполнен до краёв. Я слышу за порогом утренние разговоры, бряцание вёдер и сонное мычание коров – день только просыпается. Матери готовят завтрак на открытых очагах, дети умываются у колодца, отцы ещё дремлют на сбитых за ночь простынях.
Резкий крик петуха, словно он прямо в комнате, заставляет меня вздрогнуть. Я чуть разлепляю веки и сквозь щёлки вижу. Вижу вначале свои загорелые ступни, между ними окно, задёрнутое розоватым тюлем, а справа распахнутая настежь балконная дверь. За дверью дымчатое утро. Океан сливается со свинцово-палевым небом, где золотые и серебряные крохотные пузырьки лопаются с тихим звуком, похожим на перестук листьев пальмы.
Я, не глядя, тяну руку к прикроватному столику и беру фешн-фрут с визжащими на зубах кислыми семечками, надкусываю нежную серую мякоть и смотрю.
Бабочки летят с моря, прямо в балконную дверь, целая куча бело-чёрно- ажурных бабочек. Опять кричит петух, и внутри вдруг вздрагивает и на секунду сжимается. И тут же отпускает: в балконную дверь входит каштановая, с ещё не расчёсанными волосами, и полосками на груди от скомканной простыни.
- Чатти?
Она чуть удивлённо приподнимает брови и распахивает чайные глаза, а потом улыбается:
- Лёва? Кто такая Чатти? Рассказывай немедленно! – шутливо нахмурившись, присаживается на кровать и щиплет меня за бок.
Я ёжусь и перекатываюсь подальше от настырных пальцев, хихикая:
- Не щекочись. Так ты не пропала?
- Куда «не пропала»? Лева, ты что, спишь ещё что ли? Куда я пропала? И кто такая Чатти?
Я сажусь и ошалело чешу голову, пытаясь разобраться. Сон отступает на шаг назад, ещё на шаг, делаясь прозрачнее. А я цепляюсь за выскочившее имя как за якорь:
- Дольфи, Дольфи! Мне такое-такое!.. - и обнимаю её, - Там Чатти… Ох, как же хорошо, что ты тут…
- Ещё и Дольфи, ты что по бабам во сне шлялся что ли?
Наконец, я вспоминаю, что мы приехали… Отдохнуть мы приехали. И сейчас пойдём купаться, а потом Дольфина… То есть Диана обязательно захочет завтракать, и я захочу. И мы возьмём напрокат велосипеды и поедем куда-нибудь. А потом будем целый день гулять по белому песку Красного острова.
- Сегодня можно обойти остров вокруг, тут, говорят, есть пиратское кладбище, и съездить искупаться на далёкий пляж, - махнув рукой на мои лунатические выходки, жизнерадостно планирует день Диана, - А вечером, вылизанные докрасна шершавой жарой, возьмём бутылочку холодного вина и посидим прямо на берегу, давай?


даймон
2002-10-10
30
5.00
6
Я Вас любил... Или О извращённом понимании
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Все мы помним чудесные строки Пушкина о прощании с любимой, наполненные переживаниями и благородством:

Я Вас любил: любовь ещё, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она Вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить Вас ничем.
Я Вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я Вас любил так искренно, так нежно,
Как дай Вам Бог любимой быть другим.

А.С.Пушкин

Но можно ли всё перевернуть с ног на голову и понять стихотворение совершенно наоборот? Можно:

Я Вас любил:
(всё уже в прошлом, чувства исчезли, остынь, милая)
любовь ещё, быть может, В душе моей угасла не совсем;
(начинает раскачивать её чувства и давать ложную надежду)
Но пусть она Вас больше не тревожит;
(первый удар - пшла прочь!)
Я не хочу печалить Вас ничем.
(оправдание благими намерениями)
Я Вас любил безмолвно, безнадежно,
(то есть ходил мрачный и угрюмо молчал)
То робостью, то ревностью томим;
(буря чувств старательно скрывалась, хотя адресат её явно чувствовал)
Я Вас любил так искренно, так нежно,
(второе раскачивание её чувств - О! Как он её ЛЮБИЛ!)
Как дай Вам Бог любимой быть другим.
(удар на поражение; с подтекстом, что Бог, как правило, второй такой шанс уже не даёт)

Как видим, это стихотворение при большом желании можно принять за утончённую издёвку.
Но противоречий такому пониманию нет, значит оно тоже возможно. Увы.

Хам из хамов, даймон, 12 марта 2002г
Денис Евгеньевич Патрушев
2006-05-02
5
5.00
1
Денис, ты - слабое звено...
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Ложась в постель уставшим, я просыпаюсь в ещё более паскудном состоянии... Надо мной нависли две ужасные болезни: круглосуточная лень и хроническая усталость. И всё это – благодаря бесчисленным поездкам, конференциям, съёмкам, писанине и прочей работе... Жизнь около полутра лет по жесточайшему графику превратила меня в творческий конвейнер... к сожалению, уже сильно износившийся... Мне нужен отдых, но... Новые идеи и горизонты манят, подобно убегающим миражам... И я вновь бегу за ними, уставая всё больше и больше... Опять наступает взрыв энтузиазма, но... во мне уже нет энергии. Она иссякла... И надо мной возникла тяжесть. Я перестал писать стихи – потяжелели внутренние крылья для полёта... С моего лба скатилась капля пота... Это знамение. Знамение того, что я устал... Теперь мне нужна разрядка на несколько лет... Но время терять некогда – я чувствую, что будет потом поздно... Я выдохся. Мне хочется бороться, но уже нет сил. Меня затягивают лень и усталость... Но завтра, послезавтра – вновь работа... И я просто вынужден плыть против течения, отдавая последние силы... пока они ещё только остались... Будущее моё смутно, туманно и расплывчато...
Я буду нужен в понедельник на ток-шоу местного ТВ. Без бумажки. Для меня это станет страшным, кошмарным, жутким сном. Вместо плменной, живой, горячей речи все услышат от меня лишь смутные обрывки. Тема сложная, теряюсь в мыслях – как преподнести? Но, впрочем, ладно, будь что будет, всё равно...
Завтра предстоит первая – после перерыва на два месяца – встреча моя с Ксенией. Послезавтра ей исполнится 18. Я решил с ней встретится без лишних, посторонних взглядов... Поговорить с ней о случившемся со мной... О наболевшем... Снять всё напряжение... Быть может, она скажет мне, что делать. Сейчас она во много раз меня сильнее. В ней ещё много энергии. И я верю – она скажет, что мне делать... Я бы и сам себе, наверное, сказал. Если бы были силы. Но их у меня очень, очень мало...
Меня истощили три года напряжённейшей работы по 16 часов в сутки. За всё, что попадало под руку, я брался. И в результате – сильно переутомился. Я был хорошим актёром, но теперь в моей игре – невиданная фальшь... Исчезла и способность хорошо читать стихи – как ни стараюсь, в ужасе от того, что слышу от себя. Когда-то я мог точно задать тон и инотонацию и у меня был чёткий музыкальный слух. Теперь всё это пропало безследно... Все тонкости превратились в недоступную вершину, и я воспринимаю крайне грубо всё в несносном мраке... В глазах лишь темнота, скупая серость... Я недавно приехал в Ишим, и всего лишь один раз вышел из дома. У меня отсутствует желание куда-либо идти, звонить... А за плечами – куча обещаний... Духовные долги – их непосильный груз висит над мною тяжким бременем... И каждый раз, когда их вспоминаю, лишь холодный ужас наводняет моё сердце – пустое совершенно, без эмоций...
Теперь в нём поселилось равнодушие, и я всё время повторяю «всё равно», как заколдованный... Эти два холодных, колючих слова стали теперь моим девизом. Но я не чувствую этого холода. Я перестал что-либо остро чувствовать. Восприятие становится поверхностным, и все ощущенья затупляются... Я больше ничего не слышу и не чувствую... То, что я вижу стало очень безразличным... Сильнее с каждым днём теряю то, благодаря чему был личностью – ранимость, эмоциональность... А восприятие моё становится сухим и грубым...
Я чувствую, как превращаюсь в биоробота. Во мне высыхает вся жизнь, и в итоге остаётся лишь холодная, жёсткая логика. Она становится острее и острее... Но я же человек! Я молюсь Богу, чтобы он отодвинул тот час, ту минуту, когда я стану лишь живым компьютером... И это будет в много раз похуже смерти...
Я привык к власти сердца над разумом. Моими побуждениями, мечтами, устремлениями, желаньями, душевными порывами – всем правили эмоции, и разум работал лишь на них. Но я становлюсь безсердечным. Вся духовная система отмирает – и остаётся лишь кристаллизованный разум и ощущение, что ты – машина. И от этого становится больно. Это единственное, что ещё приносит боль... Помимо лишь моих воспоминаний о том, кем я был ещё год, два назад... Теперь я лишь духовный, блеклый призрак... Пустое и бежизненное место, в котором лишь витает разум, разум, разум... Увы, я ошибался, думая, что отчаянье – худьшее чувство. Самое худьшее чувство – это безчувствие. И тупая, едва ощутимая боль – о том, что ты теряешь облик человека...
Со всех сторон на меня сыплются упрёки, безконечные препятствия, преграды, неприятности... Всё вместе это – жгучая, врывная смесь, которая ещё хоть как-то шевелит слабое, поникшее сознание...
Нервы натянуты сверх нормы, до предела... На теле проступают холодные капли пота... Всё, что происходит вокруг, вызывает судорожное раздражение... Мысли путаются, и я не уверен, что ясно сейчас пишу... Я устал над каждой строчкой думать... Остались лишь депрессия и хаос...
Теперь, кажись, конец меня, как личности... Денис – ты слабое звено...
Денис Евгеньевич Патрушев
2006-05-09
0
0.00
0
Рецензия на "Меч Правосудия" (аффтар - Классицист)
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Ну, сначала, как водится - само произведение, а то рецензию будет читать не интересно:

Был рождён лучами света,
Закалён он битвою со тьмой.
Но забытый в подземельях где-то.
Меч покрылся пылью вековой.

Помнит сталь то роковое время,
Доблестный воитель-паладин
Изгонял страх сеющее племя,
Несмотря на серебро седин.

Враг хитёр был, подл и проворен!
Рукопашной предпочёл он лук.
Весь забрызганный от крови,
Выпал меч из генеральских рук.

Нападающие потерпели крах,
Сломленные дикою ордой.
Вороны на искалеченных телах
Душам не дали найти покой.

Ну а что касается меча,
То его забрали как трофей.
Кинулив подвалы сгоряча,
Где пылится он до наших дней.

Какая же басни этой мораль?
Глупость людская иль рок?
Как-никак а всё-таки жаль...
Дары Небес не пошли людям впрок...
***
(с) Классицист

Ну, а теперь - моя рецензия ;)

В принципе, напоминает живой стих с переборами в ритмике. В живых стихах переборы приветствуются, но лишь слабенькие. Если это слабое и еле заметное колыхание ритма – то это красиво. Если же стих пишется, по выражению Иверовой (см. «Классификация», кстати, один из немногих достойных трудов по стихосложению), «слоновой строкой», и серьёзными переборами – то это, имхо, уже не живой стих. Это скорее верлибр с какаофоническим звучанием.

Итак. Строчка первая. «Был рождён лучами света». Допустим, что вы лишь метафорично выразились – «рождён». Хотя, если быть ближе к реальности, то правильней будет сказать «скован». На вопрос, кто же этот меч родил, та же строчка отвечает – «лучи света». О как. Сверхестественным образом. Похоже на начало мифа или сказки.

Вторая строка (ритм которой в серьёзной ссоре с первой) содержит слово «он», которое было бы правильно переместить в начало строфы. И слова «битвою» и «закалён» местами поменять. Но это так, к слову. Скажу лишь одно. Мечи закаляли, вобще-то, не в битвах, а до битвы. В противном случае терпели поражение :).

Две следущих строки – без комментариев. Там вроде всё в пределах нормы. Но читаем «Меч правосудия» далее. Цитирую, как есть:

Помнит сталь то роковое время,
Доблестный воитель-паладин
Изгонял страх сеющее племя,
Несмотря на серебро седин.

Здесь явно пропущено слово «Когда» или что-то навроде него. Обратите внимание на конец первой и начало второй строк. Впрочем, можно было бы оставить и так. Но тогда уберите, пожалуйста, запятую в первой строчке сего четверостишия, заменив её многоточием. Впрочем, есть ощущение, что первая строка вообще относится к событиям, описываемым в первой строфе. Только вот непонятно, к каким. Ибо там в кадой строчке – событие.

Следующая строка – очередной раз не в попад. Язык сломать можно. «Рукопашной предпочёл» - написали б лучше «Рукопашной битве предпочёл». Так будет ближе к живому стиху. «Забрызганный от крови» - неуклюжее выражение, лучше было б написать «И забрызганный его ... кровью», вставив на месте поставленного многоточия какое-нибудь прилагательное. Например «И обрызганный рыцарской кровью». А ещё можно использовать здесь слова «окроплённый» и «орошённый».
Далее вообще бедлам какой-то. Вы уж определитесь, кто меч-то ваш в руке держал и чьей он, соответственно, кровью был орошён. Рыцарь-паладин, или, всё же, генерал. Или это потому что рыцарь генерала мечом ранил? Но тогда почему меч упал? Вобщем, непоняток здесь достаточно. Но идём далее. «Нападающие» - конечно, слово здесь употреблено законно, но что-то футбол вспомнился. Но это так, к слову. Далее – орда... Ух... А я даже и не знал, что рыцари воевали с татарами! Потому что орда (сибирская там, золотая или ещё какая-нибудь) – понятие татарское. татары в Европе не жили. Про ритм в этом четверостишии я умолчу.

Ну, а далее... Как будто меч – не главный герой стихотворения, вы довольно принебрежительно о нём говорите: «ну, а что касается меча» - как о третьестепенной детали какой-то. Плохо.
Меч, вы объясняете, забрали как трофей. Что в принципе, понятно. Но на кой его тогда в подвал выкидывать? И зачем, в таком случае, вообще было его брать? Валялся бы себе на поле битвы. Ну, допустим, что он стал ненужным. Но почему вдруг «сгоряча»? Сгоряча – значит в состоянии нервного срыва. Но чем был вызван этот самый нервный срыв? Тем, что они победили? Так что же в таком случае нервничать? Если же речь идёт о какой-то отдельной истории, с этим мечём связанной, описали бы её. Ведь стихотворение-то, судя по названию, про меч.

В самом конце Классицист нам объясняет, что написанное выше – басня. В таком случае хотелось бы видеть мораль. И автор нам предлагает аж целых два варианта – «рок» и «людская глупость». Так и неясно, какое отношение к морали имеют оба названных понятия. Развёрнутой-то морали как раз нет. Ну, глупость. Ну, рок. И о том, и о другом, можно многое что сказать. Правда, в случае со злым роком не так-то просто. Какое он имеет отношение к морали – мне лично неясно вообще. Может нам Классицист объяснит?
Ну, и самое важное и самое последнее. Вдумайтесь в смысл названия сего стихотворения. Какое такое правосудие меч совершил? Тоже непонятно. Хотя в названии, вобще-то, должна быть видна суть стихотворения.

P.S.А вы мне ваш ник объясните? А то в стихах ваших я не вижу никакого классицизма.
Денис Евгеньевич Патрушев
2006-05-09
0
0.00
0
Рецензия на "Оду Туру Хейердалу"
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  ...
Ну, сначала, как водится - сам рецензируемый текст:

О, Тур Хейердал,
Ты великий учёный,
Ты статуи видел
На острове Пасхи,
И двигал ты их
Со своею командой,
И инков гробницы,
В Перу что стоят,
Ты видел их, видел,
И ты наслаждался:
Ведь ты их открыл!
Колонии видел
Индейцев Кечуа,
Их предками были
Великие Инки,
Потомки рединов,
Морей властелинов...
И блещешь великой
Могучей ты славой,
Которую, да,
Не забудет
Никто, никогда…
...
Вот ненавижу оды. Дико. Просто удивляюсь, как этот указанный жанр ещё в моде. Впрочем, свой любитель находится на всё – кто-то и мышей, и тараканов ест (к примеру). И потому я стараюсь оды обходить сторонкой.
А тут мне попался сей опус...

И несмотря на свою привычку обходить такие вещи стороной, решил всё-таки устроить некому Никите Елисееву разнос. И хотя вряд ли он разумно на него ответит (скорее всего, внесёт меня в игнор и всё), зато у меня появится шанс выразить своё отношение к одам вообще на примере вот этого опуса.

Почти все оды начинаются с высокопарного, торжественно-напыщенного обращения «О, (имярек)». Отсюда, вобщем-то, и их название. Наша тоже не стала исключением:

О, Тур Хейердал,
Ты великий учёный,

Ну, вобщем-то, так и принято. Сперва имя, а затем – кто он такой. Учёный. И не просто учёный, а учёный великий. К какой науке сей учёный принадлежал – не указывается. Впрочем, я и так знаю, что Хейердал был археологом. Но это только я и часть других читателей. А теперь представьте себе, что кому-то из читателей это будет неизвестно. Но при попытке по оде понять, кем был Тур Хейердал по профессии он внятного ответа не получит. То ли путешественник, то ли историк, то ли этнограф.
Впрочем, не стану забегать так далеко. Впрочем, далеко ли? Ведь все оды, как известно, однотипны. И после имени очередного героя принято перечислять его подвиги. Как правило, весьма поверхностно. Посмотрим, что же такого великого натворил Тур Хейердал и что из его биографии показалось автору оды наиболее великим и значащим. И это перечисление начинается уже с третьей и четвёртой строчки:

Ты статуи видел
На острове Пасхи,

Несмотря на всё уважение к Туру Хейердалу, к нему автор обращается на «ты». Эдакая черта многих современных од. А ведь именно наше время литературного кризиса ознаменовалось возрождением давно погребённого жанра. Только время всё же внесло свои коррективы. Обращаться на «ты» принято в отношении многих и уже считается культурным. Но это так, просто мимоходом замечаю. А вот содержание первого (а стало быть, и самого важного) пункта меня очень прикололо. Оказывается, Тур Хейердал великий, потому что он видел статуи на острове Пасхи. Это также по ходу событий должно означать и то, что столь же велики все папуасы, живущие возле этих статуй сотни лет. В принципе, если бы у меня было достаточно средств в кармане – и я бы мог бы их увидеть. Только я вряд ли бы стал от этого великим учёным. Блин, пора писать рецепт «Как стать великим человеком...». Впрочем, не буду плагиатничать. Они уже написаны. Достаточно прочесть хотя бы несколько таких вот нравственных примеров для всех. Правда, великими мы станем только в глазах авторов од. Но читаем, однако же, далее:

И двигал ты их
Со своею командой,

Ну, слышал я про это «достижение». Но что тут такого великого? По мне, так гораздо более велики те, кто эти статуи вырубили и установили. Что касается слова «команда», то я считаю его здесь неуместным. В отличае, например, от футбольного поля. Но читаем далее:

И инков гробницы,
В Перу что стоят,

Автор, видимо, рассчитывает на людей, совсем не знающих историю. Ну, если инки жили в Перу, то естественно, они и владык своих погребали там же, в Перу. Кстати, империей Солнца правил не инка, а Инка (да-да, с большой буквы). И если имеются в виду гробницы верховных Инков, то и писать название титула надо тоже с большой буквы.
Да и сама формулировка «в Перу что стоят» пахнет типичным оборотом од. Вот ещё одна причина, по которой я ненавижу оды. За неловкость изложения. Да и слово «стоят» по отношению к гробницам выглядит, по меньшей мере, странно. Но читаем далее:

Ты видел их, видел,
И ты наслаждался:
Ведь ты их открыл!

Два раза (видимо, для тех, кто на бронепоезде) нам повторяют, что Тур Хейердал их видел. Как, впрочем, и те, кто их строили. Но, видимо, это такой особо важный момент биографии, раз полагается говорить об этом два раза подряд. Что касается значения этого самого «видел» и моего к нему отношения – читайте выше.
Уж мне трудно сказать, (я не очень понимаю в археологии и тем более, в её истории) кто открыл эти пресловутые гробницы, но одно несомненно. Автор восхваляет Тура Хейердала за его наслаждение собственным открытием. Точно с таким же успехом он мог бы столь же напыщено восхвалять киллера, сделавшего своё дело на «пять». Центральное слово в этом восхвалении – опять-таки, «ты». Видно, не заслужил Тур Хейердал, чтобы его на «вы» называли...

Далее нас ждёт очередное «видел»:

Колонии видел
Индейцев Кечуа,

Во-первых, что за колонии? Ах да, так автор называет племена. Впрочем, он и в данном случае он великий учёный настолько же, как тот же индеец из племени Кечуа или даже любой местный белокожий житель, видящий этих индейцев постоянно. Далее автор поясняет незнающим историю, от кого произошли эти самые индейцы и их племенную родословную:

Их предками были
Великие Инки,
Потомки рединов,
Морей властелинов...

Только вот непонятно. «Инки» - с большой буквы. Значит, Инки-императоры. Однако вот неурядица: большинство Инков умерло, а последнего вроде бы убили конкистадоры. И как они все вместе могли быть предками индейцев Кечуа? Значит, речь идёт о простом народе – инках. С маленькой, кстати, буквы. Что касается того, что инки были потомками рединов, то это вроде бы как ещё доказать надо, хотя автор наш берёт за аксиому. Да-да, речь идёт всего лишь об одной из исторических гипотез. И, кстати, зачем понадобилось хвалить рединов аж в две строчки? И какой вообще смысл всей этой родословной, если ода посвящена Туру Хейердалу? Но читаем далее:

И блещешь великой
Могучей ты славой,

Вот это меня прикололо. Список того, что увидел за жизнь Тур Хейердал, закончился, и начались образные восхваления и высокопарные эпитеты. Как впрочем, и всегда происходит во всех одах.
Заканчивает автор своё творение следующим восклицанием:

Которую, да,
Не забудет
Никто, никогда…

Мало того, что он употребил рифму «да-никогда», комментарии к затёртости которой излишни. Кстати, и какая это такая особая и могучая слава у Тура Хейердала, и в чём она заключается? И почему такая уверенность, что его НИКОГДА не забудут?

Вобщем, разнос-то слабенький. Если покопаться, так, вероятно, можно много ещё что сказать. Да и дух не такой резкий, как хотелось бы. Ну, мало ли, что мне хочется. Не буду обижать любителей од. А о том, что таких (как и их авторов) немало, свидетельствует целый железнодорожный состав с дюжиной тележек этих самых од, которые в избытке можно найти почти во всех литературных изданиях, начиная от «литературных страничек» в газетах и кончая толстыми литературными альманахами. Где, вероятно, больше нечего печатать. Хотя почему нечего? Есть, вероятно, любители. Вот и печатают, удовлетворяя спрос публики.
Джавгени Плэчоев
2008-09-02
0
0.00
0
Египетский цикл (из цикла Чёрный ящик)
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  (в трёх частях)

I



Как обычно, собираясь в дорогу, я надел свои голубенькие летние джинсы потому, что грязные чёрные нужно было постирать, а без штанов было бы наверное холодно––как-никак около нуля по Цельсию было. В Ё-бург доехали без приключений, по дороге затариваясь продуктами диетического питания; Кольцово раскрыло свои гостеприимные ПЛАТНЫЕ объятия. Вообще, это, конечно, бычий прикол––просто так обнести площадку для автотранспорта и собирать дань, не охраняя и не оказывая больше никаких услуг. На хера нужна такая полезная вещь???
До самолёта мы дожили практически на одном дыхании. В Ё-бурге, между прочим, ловится «Наше радио»; пел, по-моему, «Иван-Кайф», и ещё, наверное, что-то. Прошли, как водится, таможенный досмотр, уложившись в два часа каким-то чудом––у нас в России любая тягомотина основательна. Я, как бывший металлюга, гордо звенел всевозможными железяками в раме металлоискателя. Меня там почти раздели, но мне было нисколько не стыдно потому, что я отморозок. Я нагло выкладывал на панель металлоискателя ножи, цепочки, ключи и разные пряжки, скрепки, кнопки. Контролёра в конце концов это всё настолько подзадрочило, что он взял ручную рамку и просто обвёл меня, чтобы убедиться, что оружия у меня нет.
Подали автобус, мы забились туда (все триста человек). Как оказалось, очень зря. В смысле зря все-то, потому что через полминуты подошли ещё три автобуса. Но мне вылазить было уже в падлу. На улице был недетский холод, проще говоря, ебаный колотун. Мы дружным табуном ломанулись к трапам самолёта, когда автобусы подъехали к месту выгрузки. Давка стояла как на рынке; люди правда не матерились, но это всё было от холода––из-за него, заразы, даже губы не шевелились. Но, чёрт с ним, проникли мы в салон, где тепло и уютно. Нашли свой ряд, свои кресла. Как я и предполагал, моё кресло было около окошка; в секции было три кресла––на одно( то самое, где рядышком окошко), упал я, в немыслимом прыжке через два ряда обогнав всевозможных конкурентов, наподобие мамы, в соседнее, естественно, села не успевшая мама. Я долго думал и гадал, кто же займёт третье оставшееся кресло. Воображение рисовало мне длинноногую блондинку, ранимую и одинокую, с которой я познакомлюсь ещё в самолёте, и уже на курорте буду пользоваться правами соседа по креслу в перелёте ( права, рисуемые мне воображением были столь широки, что не было даже необходимости знакомиться с арабками). Пока я фантазировал, я почти заснул. В это время кресло заняли… Внучка с бабушкой. Бабушка была в соседней секции этого ряда, а внучке было около двенадцати лет от роду. Она была со всякими прибамбасами и не знала, чем бы ей заняться. Томная малолетка. После этого я сразу потерял интерес к перелёту и мне оставалось только выглядывать в окно. Была жуткая ночь––ни хуя видно в окно не было; но я же, блядь, упрямый––вопрос, блядь, принципа сидеть и смотреть в иллюминатор. С самого начала выяснилось, что нас наебали––на самом деле перелёт длится не обещанных четыре часа, а шесть с половиной. «Граждане пассажиры! Наши самолёты оснащены самым современным оборудованием, поэтому вероятность авиакатастрофы практически отсутствует. Но на всякий случай запомните правила пользования спасательными жилетами!» Несколько раз мы круто поворачивали, я даже вообще подумал, что мы по кругу летаем. Но когда рассвело (а на высоте десяти тысяч метров рассвет видно раньше; кроме того, мы двигались навстречу солнцу), я увидел под собой пески Великого материка. Местами попадались неровности пирамидальной формы. Но поскольку было бы явной натяжкой полагать, что это, собственно, и есть пресловутые пирамиды, я начал искать более рациональные объяснения. В конце концов сошёлся сам с собой на мысли, что это––барханы. Знал бы я тогда, какой высоты эти «барханы»! Видел ведь, что на них перистые облака наматываются, думал––обман зрения. К земле экипаж ушёл красиво и технично––все хлопали в ладоши, как и принято: «Спасибо, уважаемые, что посадили живыми!». Боятся всё-таки люди неба.
Встречайте нас, арабы! Мы прилетели!..




II


22 четверг––обустройство

Всё началось собственно этим августовским четвергом 2003 года. Я наконец-то познал, что такое Египет. ЕГИПЕТ! Первое моё дальнее зарубежье. Первое, что я почувствовал, выйдя по трапу самолёта на улицу––жара. Причём перепад с уральским холодом Е-бурга был таким ощутимым, что я сразу вспотел. В аэропорту меня позабавило, как люди покупают спиртные напитки. Это единственное место, где можно взять огненную воду неегипетского производства––дьюти-фри аэропорта. Если, к тому же, учесть, что местные алкогольные напитки хуёвые-прехуёвые, можно понять, почему россияне тарились поголовно. Ещё мне очень понравились таможенники. Меня на выходе впервые досматривал полунегр. Вернее, тогда я вообще посчитал, что это полный негр, и только то, что все вокруг говорили про каких-то там арабов, не дало мне расслабиться. Я крутил башней и высматривал повсюду этих самых арабов. Оказалось, зря. Зря искал, я их уже увидел. Полчаса традиционных забегов по дьюти-фри––и вот, мы готовы, топтать древние пески Великого континента (в аэропорту пол из бетона или какой-то подобной хуйни и за тем, чтобы песок отсутствовал, тщательно следят). Мы вышли, потоптали пески около пяти минут и так…запарились, короче, что уже не хотели отдыхать. По счастью подошли автобусы (не настоящие, а микро),в кондиционированный холодок которых мы и запрыгнули. Гидов-арабов мы повстречали ещё до этого, и теперь они тоже залезли с нами. Всю дорогу (около часа, наверное) гид в моём автобусе бормотал малоинтересную херню на малопонятном русском. Никто его не слушал, все батонили с дорожки, ждали приезда.
Наконец-то добрались до отеля. Я думал, полчаса обустройства, и я, обмывшись в душе, вздремну, может даже подрочить успею (чем чёрт не шутит). Оказалось, нет. По приезду нас обморозили в холле отеля (около рецепции). Там мы ждали, пока нас разбросают по номерам, все перезнакомились, перепили все местные безалкогольные коктейли––время алкогольных ещё не пришло. Через почти час нас всех собрали в не очень большом зале и начали рассказывать про какие-то экскурсии. Я не был знаком тогда с мировой практикой сервисных услуг, поэтому сидел и не слушал их рассказы и заманухи. Я ждал, когда же это наконец закончится. Подрочить у меня уже времени не оставалось; поскольку я твёрдо решил, что душ обязателен, а выбор был между душем и сном, минуты моего драгоценного сна убывали с завидной периодичностью, пока продолжали распинаться русскоязычные арабы, рекламирующие непонятную мне хуйню. Маман в этом вопросе была весьма и весьма грамотная, поэтому она сорвалась куда-то что-то выбирать, а я остался на стуле. Я почти заснул, даже в полусне не понимая, где она бегает так долго––мама их тоже не слушала––как вдруг она вернулась и сказала, что сейчас поедем расселяться по номерам. Я понимал, что эта херь продлится ещё около получаса, но был рад уже тому, что мы завязали с выбором экскурсий. Что мы, кстати, выбрали? Я заглянул в бумагу. У матери оказалось две или три самых интересных, а у меня все. Мотивировалось это тем, что в очень жарком Египте очень хорошо лежать на берегу Красного моря в шезлонге, но очень стрёмно ползать через всю Сахару по достопримечательным памятникам навсегда ушедших в прошлое фараоновых деяний. Мне же как публицисту будет нелишне изучить максимально возможное количество Египта. Спорить было бесполезно, да и поздно уже, поэтому я, удручённо вздохнув, поднял тяжёлые сумки и попёрся осматривать бунгало.
Тут надо сделать лирическое отступление. Поскольку перелёт был беспосадочным, я был одет так же как в Ё-бурге, и максимум того, что мог––снять свитер. Поэтому, мотаясь за хитрым арабским гидом в лёгонькой летней одежде по всей усадьбе, пока он расселял в порядке очереди народ ( а наша хатка была последней), я не только заебался, но и вспотел как вонючая кляча в конце забега по ипподрому.
Вот наконец и наше, самое ближнее к пляжу (хотя до него ещё метров двести через пальмовый парк) бунгало. Всё, хватит! Сумки, бля, на пол и в душ. Пять минут прохладной воды––кайф! Жить можно заново! Отдых начался.


23 пятница––отдых

Проснулся я рано утром свежим и отдохнувшим, довольным солнцем и доносящимися с улицы звуками. Но всё таки, не сам. Меня разбудили. Какое-то хуило арабской наружности входило в наше бунгало. Я сначала хотел по привычке метнуть в него нож, но через секунду вспомнил, что я отдыхаю в цивилизованной стране, в Африке, и ножа у меня нет. Я прикинул габариты араба и свои (он был невелик, я тоже, но тогда ещё активно занимался спортом), подумал, что если чё, я его и так сделаю и стал прикидываться спящим. Сам же наблюдал за «мавром». «Мавр» проскользнул к нам в ванную комнату, и спи… похитил оттуда казённые полотенца. Вот скотина, подумал я, но вставать из-за полотенец было в ломы. Или какое-то внутреннее чутьё удержало. Хорошо, что удержало, я же мог попытаться его остановить, и тогда наверняка сломал бы ему руку. А через пару минут парняга уже вернулся и принёс сложенные, совсем новые, гостиничные полотенца. Для меня, тупого российского провинциала, это же было слегка дико. Чуть позже я рассказал об этом мамане, она смеялась надо мной так, что чуть не испугала идущих с утреца искупнуться немцев.
Ещё я осмотрел пол бунгало. Никакие насекомые почему-то не заползли. За год до этого я отдыхал на российском юге, так вот там никаких проблем с этим не было––и кузнечики, и крытники, и сороконожки. Кто хочешь, на любой выбор, на любой вкус.
Тогда я вышел на улицу и уселся в одно из плетёных кресел; поскольку в бунгало нет балкона или веранды, там просто около входа стоят два кресла и столик. На столике я расставил какую-то холодную газировку, извлечённую…из холодильника что ли? Уже не помню. И стал смотреть на пальмовый парк. Это экзотическое зрелище, и мне бы даже понравилось, если бы не одно «но». Когда я только приехал, я подумал, почему это в уважающих себя отелях, где собираются туристы со всего мира, воняет голубиным помётом. Причём, даже голубей нигде не видно. Потом я подумал, что бедные арабы не особо виноваты и в их климате помёт быстрее доходит до состояния «пиздец как пахнет». Но в конце концов сам для себя решил, что это вообще может пахнуть водорослями с моря. Эмпирический же опыт уже на второй день обосновал мне неправильность моих изначальных рассуждений. «Благоухал» пальмовый парк. Это был его нормальный запах. К концу отпуска я к нему уже привык, но, правда, твёрдо знал, что теперь уж точно никогда не посажу дома пальму. А вот врагам насажу пальмы по всему периметру комнаты.
Потом был завтрак, а так как планов у меня специальных никаких не было, я взял полотенце и попиздил на пляж. Там я нехуёво сгорел за один день, и всё это при том, что делал перерывы на обед, сон.час, шляние по отелю и знакомство с его обитателями. Видел, кстати местных девушек за обедом. Молодые, лет по двадцать, но уже такие полные! Да и неудивительно, я посмотрел, как они едят за обедом––они собирают на поднос гору булочек, она даже не держится на подносе; мне столько не съесть и за два полных дня. Шведский стол, фрукты-овощи, рыба-мясо, каша. Но нет, они неизменно выбирают мучное, да ещё в таких количествах. После этого я потерял интерес к египетским арабкам.
Видел я и немцев. Ну и немок, конечно, тоже. Мне они не понравились, угловатые, непропорциональные. Короче, оставалось мне только любоваться русскими, которые со мной приехали. Я уже к вечеру положил глаз на двух молоденьких екатеринбургских паспортисток, с которыми меня познакомили Саша с Наташей. Вшестером мы пробухали запасённую Саней огненную воду до десяти вечера, потом люди стали ссылаться на проблемы акклиматизации и рассасываться по номерам. Я тоже пошёл готовить крема-мази и подобную хуйню. Мне завтра предстоял дайвинг.


24 суббота––дайвинг

Дайвинг. Красное море солёное, аж глаза режет, когда против волны гребёшь. Прозрачное, аж дно видно, как будто оно рядом. Но оно не рядом. Красное море глубокое, просто чистое. Это море я и решил покорять.
Подводные прыжки с парашютом, как я иногда называю дайвинг, это не забава для туристов на самом деле. Это тяжкий труд. Это нагрузка и целый вагон специальных знаний. Но для «туриков» есть упрощенный вариант––погружение в безопасных, но заманчиво красивых местах, на безопасные глубины и безопасное время, с опытным инструктором. Действительно, если страна живёт за счёт туризма, глупо и непрактично не использовать внутренности Красного моря для получения навара.
Нас вывезли на хуеву кучу километров от основного берега. В воде ярко-голубого цвета, попадались красновато-сиреневые, а то и тёмно-фиолетовые большие участки воды. Я так и не понял, что это было––то ли титанические колонии водорослей, то ли глубокие участки дна. Ну а спросить было не у кого, никто из экипажа по-русски не говорил, только на нехорошем английском. Я говорил по-английски тоже нехорошо, но у меня «акцент» был другим и моя твоя не понимала. Когда дошло до погружения, я нарядился в комбинезон и ждал своего инструктора, остальные, трусливые шакалы, переживали и мандражировали. Погружение видимо должно было быть приближено к одновременному. Я с ненавистью смотрел на них и молча ждал.
Наконец-то вода! Как и принято на туристических аттракционах, маска немного пропускала воду. Да и хрен с ней, с маской! Уши поначалу закладывало, хотя глубина невелика. Но как красиво! Как круто! Люди! Если у вас есть возможность дайвить в Красном море, обязательно пользуйтесь ей. Думаю, не пожалеете. Как там у Лукьяненко? «Глубина, Глубина, я не твой. Отпусти меня, Глубина». Всплески волн, бьющих в стекло маски; пора выбираться. Погружений было три, в разных местах, на разную глубину, от пяти до двенадцати метров, с фотографированием, что мне больше всего понравилось––моя мыльница хуй бы меня щёлкнула в воде. Потом все купались так просто, без аквалангов. Прикольно же поплавать в открытом море, где под тобой не прибрежные мели а океанские практически глубины. Нас накормили охуенным рыбным обедом.
На фотографиях через несколько дней я себя узнал сразу по выпученным глазам и извивающимся в воде как водоросли волосам.


25 воскресение––отдых

Кратко о действующих персонажах сегодняшнего дня. Хотя они такие же как всегда.
1)Я. Не обсуждаюсь. Ничего о себе сказать не могу. Со стороны виднее.
2)Мама. Поехала со мной, но в принципе отдыхала отдельно. Работает в сфере туристических услуг населению, сама объездила хуеву кучу мест, поэтому была моим личным гидом; я же дереволаз неграмотный, для моего самостоятельного понимания всё это недоступно, но я этого не стесняюсь.
3)Александр Шукшин. Больше известен как Саша с Уралмаша. Взрослый мужик, ему что-то в районе сороковки по-моему. Он предусмотрительно запасся водкой, он весёлый и умеет быть душой компании. Забросивший спорт, но имеющий к нему неплохие задатки. А работал он где-то на телевидении юристом.
4)Наташа, фамилии не помню, но тоже какая-то простая. Тоже с Ё-бурга. Работает менеджером по рекламе где-то на радио. Приехала одна, но в отличие от Саши, который жил один в номере (тоже типа бунгало), её соседкой была Элла, за которой зацепилось прозвище Эллочка-людоедочка. Как-то они с ней не ладили, не совпадали биологическими ритмами или чё-то там ещё; короче, Наталья скоро перебралась к Саше. Ну и барабан им на шею.
5)Ира Некрасова и Оксана (фамилии так и не сказала). Это те самые две инспектрисы (инспектора женского пола) паспортно-визового управления г. Екатеринбурга, что на Крылова, 2. Они приехали вместе. Я их называл Барби. В номере тоже жили вдвоём в основном, многоэтажном массиве здания, ну и везде ходили тоже вдвоём, все экскурсии посещали вместе, пляж. Хотя, как я понял, в конторе они особо не дружили. А после этой поездки, естественно, стали дружить больше. Они редко участвовали в наших (читай––в моих) прогулках, посещениях баров и т.д., но иногда мне всё же удавалось уговорить их на что-нибудь. Ну и на некоторые экскурсии мы съездили вместе.
Ну а день в принципе был обычный. Обычный египетский день, начавшийся с ебучих попрошаек чаевых и продолжившийся пляжем. У меня тогда ещё была крепкая фигура без миллиграмма лишнего жира, и даже верблюды с завистью смотрели на моё красивое тело. Я, правда, на них хуй забил и резвился в воде. Там на расстоянии скольки-то (около двадцати) метров от берега положили на воду понтон и зацепили его за дно. Он был нужен, чтобы с него нырять, но некоторые на нём загорали. Мы с Сашей прыгали и скакали, как морские коньки, познакомились там с какими-то питерцами, потолкали в воду каких-то немцев, после чего вышли сохнуть на пляжу. А песке там почему-то никто не валяется, общеприняты шезлонги. Я тоже вставился в свободный шезлонг и расслабился. Я не курил. Взял бутылочку напитка. Меня сразу, как только я приехал, поразила египетская метрика. Например бутылочка (каждая) была объёмом 191, 7 миллилитра ( я могу уже по прошествии стольких лет ошибаться в цифрах, но что-то такое же несуразное), причём выставлено не в национальных единицах измерения, а именно в «мл». когда я зашёл в тренажёрный зал, первое, что мне бросилось в глаза, блины с такой же несуразной массой в килограммах, то ли 11, 2, то ли чё-то такое. Это как же тебе продолжать тренировки, если ты всю жизнь хуярил в десятеричной системе?
День пролазали по магазинам, ни хуя не купили, приценивались. Вечером пошли по кабакам. Вернее по кафешкам. Наткнулись на кальяны с ароматическим табаком . Дунули––не вставляет. Но всё равно прикольно.



26 понедельник––Каир

Подъём раньше шести часов. Помокав ебало в ледяную воду, я как зомби вышел в холл. Там таких зомби как я было не так-то и много, хотя, Барби, кстати, тоже поехали. Нам вручили по сух.паю, мы погрузились в автобус европейского класса. Пока мы катались по отелям, подбирая остальных «экскурсантов», а к нам автобус заехал в первую очередь, поэтому мы имели возможность выбирать сиденья, я вертел башкой и изучал Хургаду. Но вскоре мы выехали в пустыню. Шесть часов дороги. На самолёте за это время домой, в Россию, можно было вернуться. Все, как и я, не стали мудрить, перегружать свою психику картинами асфальтированной дороги среди пустынных песков. Все дружно улеглись спать. Я тоже спал, периодически открывая глаза и вскрикивая: «Клёво!», увидев вокруг очередную тысячу тонн песка. В это время по телевизору крутили фильм «Бриллиантовая рука» несколько раз подряд.
В самом Каире нас покатали по городу––в натуре город контрастов. На заднем дворе бизнес-билдингов в двадцать четыре этажа сине-зеркального стекла могут стоять такие халупы. Но все халупы––без стёкол, потрескавшиеся––несколькоэтажные. Нам объяснили, что это––частная собственность какой-то семьи. То есть живут муж с женой в одноэтажной хибаре и живут с ними дети. Но вот сын повзрослел, женился. Он не будет жить с ними, нет. Он строит себе отдельный этаж с отдельным входом. И так у большого клана может быть по пять этажей, по шесть. Но им хорошо, у них тепло и строительство не имеет обязательности быть капитальным.
Потом нас привезли на парфюмерную фабрику, где стали рассказывать, что всё что продают вокруг––ненастоящее, а вот у них в магазине––истинное, и сегодня, так и быть, они сделают босячий жест––продадут каждому из нас со скидкой. Девки неожиданно быстро повелись на эту мульку и стали расхватывать всё подряд. Я сидел в мягком кресле и веселился, выпил в халяву три кружки красного чая, а потом, когда разукрашенная водичка с запахом спирта разошлась по рукам за бешеные бабки, мы поехали смотреть на пирамиды.
Это недалеко от Каира. Первое, что я ощутил в Гизе––жара. Беспредельная, она была гораздо сильнее, чем в городе. Настоящее горячее дыхание пустыни. Я фотографировался на фоне пирамид, которые, кстати оказались не гладкими снаружи, как я думал, а «из кубиков». Я решил сфоткаться на пирамиде, раз уж по ней так легко забраться. Они огорожены верёвочным парапетом. Парапет меня не остановил, бегущий в мою сторону охранник тоже; когда он подбежал, я был уже на высоте метров пятнадцати. Выше не полез, справедливо полагая, что в кадре выйду мелким. Тогда ведь не было у меня ещё всяких «цифер с зумом». Потом спустился, объяснил арабскому менту, что не хотел никакого теракта и пошёл в гробницу Хеопса. Есть в пирамиде Хеопса такая дыра куда пускают за деньги туристов, только с камерой туда почему-то нельзя, с фотоаппаратом можно. Странно?
Когда я начал спускаться по метровой высоты и полуметровой ширины лазу, я думал задохнусь. Куча народу, ни капли воздуха. Пройдя пятьдесят наклонных метров, я оказался в крохотной комнатушке, где кроме меня было уже несколько человек. Основное ощущение––духота, футболка сразу намертво прилипла к телу. Казалось, что влага каплями висела в воздухе и не падала. Я залез в сам гроб, меня сфотографировали, после чего я выбросился наружу, одолев пятьдесят наклонных метров (уже вверх) за рекордное время. И хотя на улице температура далеко перешкаливала за тридцатку, я ощутил прохладу; сразу стало легче, сразу высохла одежда.
Вокруг тоже продавали бездарные безделушки, как и в Хургаде, только ещё дороже. Так навязчиво бегали следом, упрашивали. «Самим жрать неча!»––рявкнул Саша. «Лавэ нанэ»––добавил я. Когда мы ехали обратно, уже стемнело. Автобус остановился, чтобы все размялись, или, если есть романтики, сходили поссать в пустыню. Я вышел на улицу…благодать. Тепло, но не жарко, ветерок. Огромное––до самых горизонтов, а это слава богу тридцать километров––небо. Близкие незнакомые звёзды и нет луны. Я Египет полюбил за ночь.

27вторник––сафари

Это мероприятие послеобеденное. Около четырёх часов нас погрузили в джип и вывезли… за город хотел сказать. За город––это мягко сказано. Нас утащили в пустыню. Вдоль красного моря, отгораживая пески от воды, тянется длинная базальтовая гряда, которая называется Красноморские горы. Базальт––твёрдая плотная порода. У неё острые края-грани. Я, например, запнулся, ударился руками о базальтовый булыжник и разрезал руку. Вот в эти горы нас увезли, чтобы познакомить с бедуинским бытом. Мы заехали в крохотную деревню, состоящую из одного Г-образного навеса шириной метра четыре и общей длиной около сорока метров. В одной части навеса жили люди, в другой––скот, в третьей были закрома. Вот и всё, что надо людям. Ну и ещё там был запаркован джип вождя племени. Там нас накормили местной едой, потанцевали местные танцы, впарили по местной безделушке за местные же египетские бабки и покатали на верблюдах. После я побродил по горам, фотографировался, лазал по скалам, чуть не провалился в колодец, где умер бы от жажды, потому что вода оттуда давно ушла. Вечером мы отрывались посреди пустыни, устроив дискотеку по-бедуински. Я конечно не мог не забраться на высокую гору «для кадра». Почему-то все смотрели с ужасом, там и высота-то была метров семнадцать-восемнадцать, по-моему. Из местных безделушек я приобрёл клык верблюда. Блядь, если бы я знал, что у них такие клыки, я бы к ним близко не подходил! С мой палец, причём не самый маленький; и такой же толщины. Зачем «кораблю пустыни», который ест только колючки, такие зубы? Короче, этот клык у меня жил на шее, как у Маугли, года три, а потом начал крошиться и буквально за полгода рассыпался до основания. Расслоился. Но это уже лирические отступления к самому Египту отношения не имеющие.
Короче, обратно лихачили через горы и пески уже по темноте. Было, как в песне, весело и страшно.

28среда––отдых

Накупавшись в море красном, которое на самом деле сине-голубое, назагорав на песке золотистом, который на самом деле коричневый и горячий, мы попёрлись по магазинам. Ну а магазины эти самые, надо сказать, расставлены плотняком вдоль обеих сторон улицы во всех местах, куда не успели воткнуться отели. Они у египтян вообще своеобразные. Среднестатистический магазин––комната различной величины, где вдоль стен и посередине на полу стоят товары. На полках. Кучей. Без ценников. Без витрин. Где-то между ними ходит торговец, естественно не способный уследить за всем магазином сразу. При вопросе «Хау Мач?» он заламывает астрономические цены. Я сначала охуевал, потом выяснялось, что тут обязательно надо торговаться. Иначе торгаши обижаются, видимо, им неприятно, если их не наебали. Я прошёл хренову кучу магазинов и убедился, что и тут, как во всех нормальных странах, во всех магазинах всё одно и то же и за одну цену. Видимо, они так часто наудачу натыканы––кому больше повезёт (если к нему зайдут); а может, кто лучше торгуется, тому и везёт. Но судя по довольным ебальникам продавцов-владельцев дела у них всех идут одинаково нехуёво. Все они, кстати, знают по десять-пятнадцать самых расхожих фраз на всех основных туристических языках, а это без малого английский, немецкий, французский, русский, украинский, японский, ну и наверняка ещё несколько других. Так что, профессия у них непростая. Ну и наверное, несколько убыточная, когда по магазам шарятся славянские турики. Потому, что после первого часа ходьбы по разным магазинам я охуел от лёгкости доступа к товару, аж руки жгло. Мы шли втроём––я, Наташа и Саша. В одном из лотков Саша наконец-то нашёл футболку своего размера с надписью «FBI» (как выяснилось из расшифровки внизу футболки, на самом деле аббревиатура означала “family body inspection”). Пока он её мерил её––почему-то в то лето таковые футболки стали модными на Урале––договаривался о цене, вполовину меньше той, что запросил продавец (продавец при озвучивании новой цены готов был разреветься, но волевым усилием взял себя в кулак), я взял нож для бумаги с рисунками в древнеегипетском стиле, который почему-то продавался вместе с одеждой. Так я и стоял около минуты посреди магазина с ножом в руке, раздумывая––спиздить или нет––и мучаясь; в это время подошла Наталья, которой надоело рассматривать футболку; я показал ей нож и, видимо, в моих глазах прятались вопросительные знаки, потому что она усмехнулась и сказала: «Ну чё стоишь? Прячь!». Я спрятал. И всё. После этого шлюзы были открыты и я ходил по магазинам, отрабатывая оттуда мелкие безделушки и фотоплёнку. Если кого-то интересует судьбы того ножа для бумаги, то я его приклеил за ножны на двусторонний скотч к рабочему столу в кабинете. А через год подарил своему знакомому, по прозвищу Тигра.
Торговцев полно было и просто на улице. Например, часы продавали. Проходишь мимо, а они тебе по-русски: «Привет! Как деля?». И не дай бог, хоть на секунду замедлить шаг. Замедлил шаг––значит заинтересовался. Они начинают липнуть, выстреливая за максимально короткое время все известные им слова и фразы на русском, в том числе и никак не связанные с торговлей, например услышанные где-то «Маша с Уралмаша» и «Место женщины на кухне» и под шумок втюхивают тебе часы, крича: «Ролекс! Ролекс!». Выуживают они этот «роллекс» горстями из коробок с половину моего роста. И загоняют за полтора-два бакса. Самая цена для культовых швейцарских часов.
Кроме магазинов и часоторговцев есть ещё фруктовики и столбы с телефонными трубками. Но о них рассказывать нечего.

29четверг––Луксор

В Луксор, сердце Египта, мы сорвались тоже весьма и весьма рано. Я вообще регулярно не высыпался за границей. Как всегда народу был полный автобус и все дрыхли. Чего её смотреть, эту пустыню. Гид нам попутно рассказал, что Луксор––самое сердце Сахары и что там вся вода––это то, что есть в Ниле. Иных мест якобы…ну только искусственные водоёмы, сделанные древними египтянами, которые от жары даже не цветут; а дождя там якобы не было уже около четырёх тысяч лет. Насчёт четырёх тысяч он, по-моему, спиздел, но всё равно страшно. А жара и впрямь вырастала в геометрической прогрессии вместе с высотой солнечного диска. Когда мы выгрузились из автобуса в храмовом комплексе, дышать было как в сауне нечем, сухой кислород просто воспламенялся на лету. Мы попёрлись по храму, сначала с гидом, но он так нудно бубнил по-полуарабски, что я в конце концов отвалился от команды и начал фотографироваться на фоне различных творений древнего скульптуризма со всякими письменами и без оных. На фоне искусственной лужи (как раз одной из немногих в пустыне) и застывших львов (то ли сфинксов, не сумевших разгадать собственные загадки). На фоне колонн необычайного размера. На фоне старушки в крикливо-весёлой майке, загадочно и полу-беззубо улыбающейся… Стоп! А нахер мне этот фон со старушкой? Но поздняки, и «мыльница» натужно перемотала двадцать восьмой кадр. Несколько раз я просил, чтобы меня сфотографировал кто-нибудь из нерусских туристов, причём изъяснение с ними––это отдельная история, и для его передачи нужен отдельный опус. Вкратце: больше было размахиваний руками и мимики, чем кратких и ёмко-информативных слов на качественном английском, но всё же… Текст тоже проскакивал, хотя чаще это были российские нецензурные слова и выражения.
Потом нас посадили в автобус и отвезли к какому-то музею, который, как нам сообщили, всё равно не работает. Короче, нам дали возможность пофотографироваться у закрытых металлических ворот (опять же на фоне полу-беззубых старушек в крикливых майках, потому что они приехали чуть раньше и оторвать их от ворот было уже нереально). Я даже не стал доставать фотоаппарат––заебали меня уже эти старухи непонятных национальностей, которые всюду суют свой нос, свои обвислые сиськи, свои морщинистые пальцы, своё всё.
…Жара…
Духота вокруг. Горячее дыхание Сахары дотягивается до самой кромки воды Нила. Но воду нагреть не может––она прохладная и приятная. И не цветёт. Что за живучая река? В таких условиях сохранить такую ширину и полноводность! А ведь она течёт ещё с юга, через Судан, где летом, говорят, плюс пятьдесят. Нам предстоял следующий аттракцион––катание на лодке. Как называется египетская лодка я сейчас уже, хоть убей, хуй вспомню. Но плавает она точно также как наши крупные моторки. Она длинная, вытянутая, с навесом (иначе можно было бы сдохнуть). С моторчиком, естественно, сейчас, в наше время технических новинок, попробуй, найди айболов, желающих грести руками в такую погоду. Выкатились мы на середину и стали держать путь на солнце. Я рассматривал воду и в общем-то, ничего особенного в ней не увидел. Вода, как вода; река, как река; как Тура, только немного шире. Если бы не одно маленькое «но»: температура воздуха вокруг в районе сороковки и находится в таком состоянии уже давно и непрерывно. У Нила даже притоков естественных я не нашёл в тех местах (ни в справочниках ни при опросе местного населения), только арыки тинанических размеров и чудовищной разветвлённости. Но все они кончались задолго до начала храмовых комплексов. Нил это жизнь, это плодородие, ну и всякая подобная хуйня.
Несколько фоток я сделал и на мосту через Нил. На память и на всякий случай. Обратно все ехали утомлённые жизнью в сердце Африки (пусть это был только один день жизни). Всё та же «Бриллиантовая рука» несколько раз подряд, я её насмотрелся на всю жизнь. Всё те же остановки в пустыне––пописать и покакать. Тишина. Суховеи. Кое-где КПП и арабы с автоматами. Это посреди пустыни-то. Своеобразная культура эти арабы.



30пятница––1000+1 ночь



В утреннее время ничего особенного не было, все развлекательные мероприятия были запланированы на вечер. В частности, планировался вечер национальных танцев и постановок, который почему-то назывался багдадским словосочетанием «тысяча и одна ночь». Повезли нас на эту ночь ещё днём. У них целый комплекс есть развлекательный, так и называется «Дворец Тысячи и одной Ночи». Это хорошее место, чтобы нащёлкаться из фотоаппарата, и пока было светло, я стал пользоваться моментом. Убивал бездарно кадр за кадром, а пользы и морального удовлетворения это не приносило. Когда начало темнеть, шоу началось. Нас согнали всех на одну большую арену типа «стадион» и стали показывать всякие развлекухи. У мамика была температура, и она особо не смотрела; мне же было интересно с чисто исследовательской точки зрения. Щенячьего восторга это всё не вызывало, я не брызгал эмоциями и не вопил от радости. Фотографировать, насколько я помню, тоже не стал, и это было связано с темнотой и быстрым движением «мишеней» по арене цирка. Но всё таки несколько кадров, видимо, успело прошмыгнуть потому что уже дома, проявив плёнку, я имел возможность наблюдать небольшое количество смазанных и малопонятных квадратиков как раз сразу за фотками на фоне «Дворца тысячи и одной ночи». Была там, кстати и фотография, где я обнимаю за жопу какую-то ненастоящую мадам, торчащую как пугало на шесте на высоте сантиметров шестидесяти от асфальта. Всё это продолжалось приблизительно до часу ночи, а может чуть меньше, после чего нас стали сгружать обратно в автобус. Приехав домой я, насколько помню, сразу лёг спать. На том вечер тысячи и одной волшебной ночи закончился и ни хуя особенного в нём не было.


31суббота––отдых

Я проснулся засветло, попил очищенной водички и решил: «А не написать ли мне стихотворение?». Конечно да! И я, вдохновлённый творческим порывом, выскочил на веранду, уселся в плетёное кресло, сбросав ноги на стол. И начал… И кончил, как говорится. Через семь минут и четыре строчки жара и лень, как неотъемлемая часть моего самосознания поставили вопрос ребром: «А на хуя тебе это надо?». Да и стихи получались холодные («Спой мне, мороз», если кто читал).
Поэтому я решил купаться. Пошёл в бунгало, где вовсю молотил кондюк, взял все необходимые причиндалы, включая отельное белое полотенце (хотя арабы говорили, что ходить с комнатными полотенцами на пляж строго запрещено) и пошёл.
Несмотря на рань народу уже было полно, наверное, много у кого пришли последние дни. В смысле, последние дни на этом благодатном материке. Я с трудом нашёл свободный шезлонг, причём не очень близко от воды. Поставив (или сложив?) на него свои вещи, я грозно посмотрел по сторонам, давая окружающим меня людям возможность понять, что это «моё», только что струёй мочи не пометил; и только после этого медленно пошёл в сторону моря, поминутно, однако оглядываясь на свои вещи.
Всё таки я нервничал, что кто-нибудь что-нибудь спиздит, хотя брать там собственно было и нечего. Ни фотоаппарат, ни какую-нибудь подобную хуйню я с собой давно уже на пляжи на ношу. А сотовых телефонов тогда не было. Да и нахуй мне сотовый телефон на пляже? Ладно, это всё лирика; короче говоря, когда я две минуты спустя, как ошпаренный выскочил из воды всё «моё» лежало на месте и даже не пошевельнулось. Я с облегчением передохнул и сделав пару десятков отжиманий для проформы––это кстати вызвало несказанное удовольствие двух расположившихся неподалёку шестидесятилетних уродливых немок––завалился в шезлонг загорать. Второй раз я попиздил в воду уже гораздо смелее, а потом и вовсе забил на окружающих, и у меня перестали копошиться в мозгу мысли типа: «Надо всё таки обоссать свои шмотки, чтобы их никто не тронул». Так прошло полдня, подошла маман, потом все остальные действующие лица. Вечер прошёл обычно. Сначала в отеле, где можно тупо сидеть в кресле холла и потреблять всяческие напитки. Потом мы пошли гулять по улицам «нашего» города Хургады. Все окрестности нам уже были знакомы, все местные жители, пожалуй, тоже. Всё также стоят арабы с вёдрами полными наручных часов и предлагают выбрать себе настоящий «Ролекс».
Ничего нового, короче. Пора домой



III


О Древнем Египте немало легенд,
Написано и нарисовано всё;
Но самый, по-моему, важный момент
Не в схемах и книгах, а в чём-то ещё.

Немного другое, немного не то,
Немного забытое каждым писцом.
Поэтому циклом египетским дом
Решил я украсить, и дело с концом.

***
О, Древний Египет, седой истукан,
Богатство и бедность, мораль и порок,
Пять тысячелетий себя ты искал,
Пять тысячелетий––внушительный срок.

На перхоти мелких песчинок взрастил
Базальтовых гор трудовую мозоль…
Эй, Древний Египет, ты что загрустил
Под тяжестью дней, придавивших собой?

Ушли фараоны за грань пирамид,
Вернулись кумиры из царства теней…
Египет, проснись, сколько можно грустить,
Давай, оправляйся от тяжести дней.

Давай, мы оценим красоты твои,
Давай, мы умоемся в дельте веков
И в фотоальбомы упрячем свои
Секреты и прелести этих песков.

От солнца кому-то безумно тепло,
А нам не хватает––согрей бедняка,
Египет, встречай нас; не фальшь, не апломб––
Нам просто чуть-чуть надоели снега.

Нам просто хотелось… И вот совершил
На редкость далёкий наш лайнер прыжок,
В один стежок Азию с Африкой сшил.
Ну, здравствуйте, волны! Ну, здравствуй, песок!

Да только волна чересчур солона
И бьёт в глаза болью, как режет ножом.
Терзает испугом внизу глубина,
Десятками метров меж телом и дном.

И солнце одно, но одним солнце––свет,
Другим солнце––жизнь, ну а третьим––кошмар,
Который приснится на старости лет
И как тепловой может стукнуть удар.

Отлитое в бронзе песками пустынь,
Оно превращает в мучения путь,
Когда его просят: «Будь другом, остынь!»,
Насквозь прожигает под кожею грудь.


Оно забирает последний глоток,
Калёными иглами лезет в глаза,
Вставляет мираж в горизонт поперёк
И кроет седой пеленой небеса.

Да, солнце одно, но кому-то тепло,
Другим припекает, а третьим так жжёт,
Что в солнце они будут видеть лишь зло,
Пока оно вечером не упадёт.

***
И вот мы вернулись из дальних краёв,
Из древних земель на знакомый насест.
Спасибо, Египет, согрел бедняков,
Не зря мы срывались с насиженных мест.

Из пекла Сахары––в родную Сибирь,
Из сущего ада––да в сучий мороз.
Там––каждый цветник высыхает в пустырь;
Здесь––ветви о солнце мечтают до слёз.

Поверь в то, что будет, мирясь с тем, что есть––
Рискни, сопоставь, раз на это пошло,
И выяснишь только––как там, так и здесь
По-своему весело и хорошо.

Египетским циклом закрыть на стене
Прореху в обоях поверх голых дев;
А, может быть, гость, нынче редкий, ко мне
Придёт и прочтёт, невзначай углядев.

И, значит, не зря я его сочинял,
Ведь гостю понравится: что за вопрос?
И он сопоставит, пример взяв с меня,
Их бешеный зной и наш лютый мороз.

Египетский цикл не написан––он взят
Из жизни, зачем сочинять если есть?
Когда-то пять тысячелетий назад,
Он начался, чтобы закончиться здесь.



(осень-зима 2003 года)
Доктор Лечо
2004-06-05
13
4.33
3
(:***:)
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  - Вот так, угорелая голова твоя. Это хорошо, что ты догадался, как пахнет родина, теперь ты её сам искать дальше будешь, а что это такое лучше не спрашивай. Хотя вообще-то не секрет. А скорее секреция. У вас хорошо желудок работает?
- Я давно уже заметил, что понтовые у меня друзья подобрались. Такие, что и самим прикольно и с меня прикалываются. Даже тест такой у меня свой, что с меня понтовый чел завсегда выторчит, а кто не вытарчивает, ну извини…
- Наверное ты и план без центра куришь, или не замечаешь кто кого на чём вертит, ну на устройство компакт-диска тогда погляди, что-ли…
Будь любовь со мной везде -
Это больше, чем нигде.
Будь, любовь, со мной везде -
На усах и в бороде.
Пусть трава растёт везде –
На луне и на земле.

Эх, писичкина, блядь, какашка! То не ветер воет, то русалка воет. Её синий ёбырь прижал к земле и в поле катит. Это ветер такой. А когда она подохнет, рыбный запах деревню скроет и все переебутся, а кто не переёбся в ту ночь, тот блядь, свят, ёбть.
За святым все гурьбой ходят и как он норовят делать. Ни посрать ни поссать в одночасье без соглядатаев. То синий ёбырь вновь задул и всем некогда стало, вот и не бывает свят никто подолгу. Не вылазить в такую погоду из воды русалкам, не лаять лягвам.

Свят блаженный и блажен святой. А мы команда без командира - плохое портим, а хорошее улучшаем, пьём зелёный чай по чёрному - сначала чёрный чай, а потом зелёный чай. А я немного сумасшедший и совершенно безумный, пёстро-серый. Пусть будет масло масляное, а совершенство совершенное - ведь топор в руках индейца вам не хуй в руках младенца. А эта телега с подгонками. Она едет во все стороны сама по себе, не хошь - не ехай, хотишь – поезжай. А во вселенной нету центра – вся Одесса слишком велика, но чёрных дыр полным-полно и всяка центром норовит хуйнуться. Вечность, вечность, бесконечность. Бородатый кнедлик, вящий зяблик, пущщая мыша.
Евгений Кабанов
2007-07-19
0
0.00
0
Факир-ягодник. Глава из романа "МИССИОНЕР"
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Факир-ягодник

По тропе, идущей позади огородов, Аполлон подошёл к висячему деревянному мостику, перекинутому через небольшую речку. Несмотря на раннее утро, было уже тепло, и Аполлон вырядился соответствующим погоде образом: на нём были только шорты и рубашка, а на ногах – сандалии.
Он огляделся. Лес был рядом, сразу за мостиком. В противоположной стороне, там, откуда он пришёл, из-за дальних деревьев, за которыми скрывалась тропа, виднелся купол заводского здания и труба.
Аполлон посмотрел на часы. Вчера, когда Маша после некоторых колебаний согласилась взять его с собой по ягоды, она предупредила, что, если он опоздает, она ждать не будет. Если честно, то он не горел особым желанием идти с ней по ягоды, выполняя обещание, которое дал Васе. Судя по всему, Васина жена и впрямь была поразительно морально устойчива, так что, ожидать какого-то любовного приключения с ней не приходилось. К тому же ему было неприятно, хоть и с чужих слов, знать, что она обещала «выколоть бесстыжие зенки» Кате. Маша тоже не горела желанием брать его с собой, и, разговаривая с ним, постоянно оглядывалась по сторонам, беспокоясь о том, как бы слишком пристальные посторонние взгляды не нанесли урон её безупречной моральной репутации. Если бы на месте Аполлона был кто-либо другой, она бы даже и разговаривать не стала. Но, поскольку сам Аполлон за время своего вынужденного двухнедельного воздержания приобрёл не менее безупречную репутацию, особенно в свете последних нашумевших событий, то Маша, в конце концов, согласилась, рассудив, что даже если их и увидят вместе, то вряд ли кому придёт в голову подумать о них что-либо плохое. Однако на всякий случай предупредила, что об их совместном походе в лес не должна знать ни одна живая душа – сплетников в посёлке хватает.
До условленного часа оставалось ещё немного времени, и Аполлон опустился в траву. Откуда-то из кустов выполз уж и скрылся под настилом мостика. Аполлон уже знал, что змеи с двумя жёлтыми пятнышками на голове, которые ползают по посёлку как домашние животные, совершенно безобидны. Мало того, если верить местным жителям, там, где водятся ужи, нет гадюк, поскольку эти два представителя змеиного рода вместе никак не уживаются. А посему Аполлон, чувствуя себя под защитой пресмыкающегося телохранителя, во весь рост растянулся в траве и, пригретый утренним солнышком, задремал.

– Здравствуйте!
Аполлон подхватился, лупая глазами.
Возле него стояла Маша с пузатой матерчатой сумкой в руке и смотрела на него критическим взглядом.
– Здравствуйте, – произнёс, наконец, Аполлон, вставая.
Только сейчас Аполлон заметил, какая Маша хорошенькая. Спортивный облегающий костюм был ей к лицу, подчёркивая тоненькую, ладно скроенную фигурку. Белые кроссовки игрушечного размера и скромный платочек, повязанный очень симпатично, как-то даже кокетливо, поверх волнистых русых волос добавлял очарования в облик этого строгого создания.
– Аполлон Флегонтович, вас никто не видел, когда вы сюда шли? – озабоченно спросила Маша.
– Кажется, никто, – слегка поколебавшись, ответил Аполлон. – Во всяком случае, я никого не видел.
– Это хорошо. А вы никому не говорили, что идёте со мной за земляникой? Как мы договаривались…
– Ну что вы, Мария Ивановна, конечно, никому.
– Это хорошо, – успокоилась Маша. – А то сплетен не оберёшься…
Она снова оглядела его критическим взглядом.
– И вы, что, Аполлон Флегонтович, собираетесь в таком виде идти в лес?
– В лес. А куда же ещё?.. Или мы ещё куда-то пойдём?
– Это куда ещё? – в голосе Маши послышалась тревога. – Только в лес. Да вот в таком виде вас там комары заедят. А на ноги нужно надевать закрытую обувь – в лесу змей полно… Вы б ещё босиком пришли… А во что вы будете собирать ягоды?
Аполлон достал из кармана шорт пластиковый пакет.
Маша удручённо покачала головой.
– С этим по грибы, ещё куда ни шло… А из земляники у вас конфитюр получится… Ох, не догадалась я проинструктировать… Хорошо, хоть догадалась лишнюю банку взять… И мазь от комаров…
Она достала из сумки литровую стеклянную банку, закрытую пластиковой крышкой, протянула её Аполлону. Тот положил её в свой пакет и поблагодарил с некоторой долей насмешки в голосе:
– Спасибо, Мария Ивановна! Вы очень любезны. Чтобы я без вас делал?
– Вы что, никогда в лес по ягоды не ходили? – не обращая внимания на слегка ёрнический настрой собеседника, спросила она. – И где вы только выросли?
– В Массачу…
Аполлон осёкся, озабоченно взглянув на девушку, затем нашёлся:
– В Мясочуевке.
– Какое-то странное название у вашей деревни… Где это? У вас что там, леса нет?
– Нет… Это под Закидонском.
Судя по всему, вопросы свои Маша задавала всего лишь из вежливости, и её мало интересовали всякие Мясочуевки и Закидонски. Ей, замужней женщине, и без этих географических тонкостей забот хватало.
– Ну ладно, пошли, – сказала она и ступила на мостик.
Следуя за ней, Аполлон непроизвольно переключил всё своё внимание на её круглую упругую попку, которая дразнила его воображение, гармонично вписываясь своими соблазнительными движениями в красивую лёгкую походку молодой женщины.
Они пересекли мостик, свернули с тропы и углубились в лес. Голые ноги Аполлона тут же атаковали эскадрильи комаров. Аполлон интенсивно захлопал ладонями по ляжкам.
Маша достала из сумки мазь, протянула тюбик Аполлону.
– А я вам что говорила? Вот, возьмите.
– Спасибо, Мария Ивановна! Спасительница вы моя!
Пока Аполлон намазывался, Маша оглядывалась по сторонам и как бы рассуждала сама с собой:
– И чего это вы надумали за земляникой идти? Наших мужиков за ягодами никакими коврижками не заманишь. Вот порыбачить, это они любят. День и ночь на речке пропадали б.
– Ягод захотелось… Витаминов… – тоже как бы самому себе пробурчал Аполлон.
Они вышли на просторную поляну. Маша сразу же наклонилась, и у неё в руке каким-то чудодейственным образом оказались красные спелые ягоды.
– Посмотрим здесь, – сказала она, выпрямляясь. – Может, ещё никто не побывал…
Она снова присела, разгребая кустики земляники и осматриваясь по сторонам.
– Будем собирать здесь пока, – вынесла она окончательный вердикт.
Она достала из сумки бидончик, а сумку положила на траву. Следуя её примеру, Аполлон достал банку, присел на корточки и осмотрелся. Что-то не очень-то ягоды видны. К нему подошла Маша.
– Вы, Аполлон Флегонтович, раздвигайте кустики… Видите, вот они ягоды – снизу растут…
Маша ловко и быстро наполнила свою миниатюрную ладошку ягодами, ссыпала их в бидончик. Она собирала ягоды не на корточках, а наклонившись и слегка согнув колени. К такой позе Аполлон ну просто никак не мог оставаться равнодушным. Тем более что после болезни и нового воздержания организм обновился, или возродился, как там Лэрри выражался?, на все сто процентов, и требовал выхода скопившейся энергии.
Аполлон срывал ягоды и отправлял их в рот, как привязанный следуя по пятам Маши, и поглядывая украдкой на её руки, лицо, а с особым вожделением, конечно, на попку, дразняще покачивавшуюся у самого его лица.
Маша, увлечённая собиранием ягод, даже не замечала, что Аполлон как привязанный следует в её кильватере, чуть ли не тыркаясь носом ей между ног.
Солнце светило сквозь деревья, пели птички, и звон комаров уже не казался таким противным.
Наконец Маша выпрямилась. Её бидончик наполовину был заполнен.
Аполлон тоже встал. Донышко его банки было едва прикрыто ягодами.
Маша посмотрела на банку Аполлона, прыснула:
– Да-а-а…
Аполлон сглотнул слюну: «Чёрт, да она, оказывается, чертовски мила, эта кобра!»
Маша огляделась, снова посерьёзнев.
– Похоже, здесь мы уже всё подчистили…
Аполлон, разминаясь, сделал пару круговых движений туловищем, поморщился.
– Устали с непривычки, Аполлон Флегонтович? – заботливо спросила Маша. – Тут где-то скамейка была…
Она прошла к краю поляны остановилась, озираясь. Аполлон подошёл к ней.
– Нет, я перепутала, скамейка в другом месте… на другой поляне… А вон бревно…
Они подошли к лежавшему в траве толстому бревну и сели.
– Отдохнём немножко и пойдём в другое место, – сказала Маша. – Пить хотите?
Она достала из своей сумки пластиковую бутылку с квасом, открыла, протянула Аполлону. Тот сделал несколько глотков и вернул бутылку.
Пока Маша не спеша пила, Аполлон смотрел на её профиль, и в нём возрастало желание близости с этой молодой женщиной. Каким-то непостижимым образом в ней уживалось несколько противоречий, которые по отдельности могут быть тормозом, но, собравшись вместе, превращаются в магнит.
Маша закончила пить, поставила на место бутылку, посмотрела на росшую прямо перед ними большую липу.
– Это липа… По латыни: тилия кордата, – как-то задумчиво сказала она.
– Откуда вы знаете, как будет по латыни? – с удивлением взглянул на неё Аполлон.
– Я недавно институт закончила, – улыбнулась Маша. – Педагогический. Заочно. География-биология… А в школе я уж шесть лет работаю. Начинала, правда, в Ломовке, там восьмилетка. Как сама школу закончила, так и устроилась. Учителей в деревне не хватает…
– И что, ученики слушаются такую… хрупкую учительницу? – спросил Аполлон.
– Попробовали б они не слушаться! Я им спуску не даю! А то сядут на шею и ножки свесят.
– Что, боятся?
– Нет. Уважают!
– А муж ваш, Мария Ивановна, похоже, вас боится… И за что это вы его из дома выгнали?
– Да я б его вообще убила, да жалко Илюшку сиротой оставлять… Я слышала, что он у вас живёт?..
– Ночевал как-то… – уклончиво ответил Аполлон. – А что ж ему делать, если жена родная ни за что, ни про что из дома выгоняет?
– Ни за что, ни про что?! – возмущённо воскликнула Маша. – А то вы не знаете, Аполлон Флегонтович!.. Вот у вас и жены нет, и, я не слышала, чтоб невеста была, а вы что-то не позарились на эту… – она запнулась, подбирая для ушей морально безупречного человека слово поделикатнее, затем язвительно произнесла: – Катеньку…
– А может, я просто занят тогда был.
– А они, кобели, не были заняты?! Что аж котёл взорвался!.. Так что, не надо… Если вы человек порядочный, так оно сразу видно.
– А может, вам наврали-то про Васю вашего, а вы и уши развесили, – продолжал добросовестно «играть на дудочке» Аполлон.
– Если б наврали, то котёл бы не взорвался, – она помолчала, раздумывая. – Или взорвался вместе с ним… Он же там должен был быть. Где ж его тогда черти носили?.. Нет, Аполлон Флегонтович, не надо его выгораживать. Все вы, мужики, кобели!
Маша посмотрела на Аполлона с решительной убеждённостью, и тут же, как бы извиняясь, добавила:
– Ну, кроме вас, конечно… Никакой ответственности и чувства долга, – в её голосе снова слышался возмущённый крик души, ищущей справедливости. – Вообще, я не понимаю, как это можно от живой жены – к какой-то… – она снова запнулась. – Что я, страшная какая?
Аполлон посмотрел с улыбкой прямо в её широко раскрытые глаза, в которых читалось искреннее недоумение.
– Ну что вы, Мария Ивановна?! Вы очень даже симпатичная… красивая… А фигура у вас какая!
Маша смущённо зарделась, и отвела взгляд в сторону.
– Я ему никогда не изменяла, – тихо сказала она с обидой в голосе. – Никогда у меня даже и мысли такой не было!.. А таких женщин, у которых нет своих мужей, вот они чужих и отбивают, я вообще презираю!
– А если замужняя женщина соблазняет чужого мужчину? – задал провокационный вопрос Аполлон.
– Да это ещё хуже! Изменять мужу?! Да никогда в жизни!..
Маша вдруг подскочила, машинально проведя рукой сзади, пониже талии.
– Ой, меня что-то укусило!
Она оглянулась назад и побледнела. В метре позади них небольшая, коричневого цвета, змея, грациозно извиваясь, скрылась в траве.
Маша привстала. На её лице был испуг, граничащий с паникой.
– Медянка… – как-то отрешённо проронила она.
– Что, ядовитая? – спросил Аполлон.
– Да-а-а… – в её голосе слышалась обречённость. – Пострашней гадюки…
– Нужно скорее что-то делать! – заявил Аполлон с решимостью. – Какая первая помощь при укусе? Вы, Мария Ивановна, как биолог, должны знать.
Она растерянно посмотрела на него.
– Нужно отсосать кровь вместе с ядом из укушенного места… У кого дёсны крепкие…
– Я на свои никогда не жаловался. Давайте отсосу. Куда она вас укусила?
Маша испуганно посмотрела на Аполлона. В её глазах был неподдельный ужас. Она молчала, готовая вот-вот расплакаться. Аполлон невольно отметил, как она была прелестна в своей беззащитности.
– Так откуда отсасывать? Мария Ивановна, нельзя терять время. Вы же знаете: в таких случаях промедление смерти подобно!
– Оттуда… – еле слышно проронила она.
– Так откуда – оттуда?
Маша испуганно-стыдливо смотрела на Аполлона, боясь назвать укушенную часть своего тела – в её мозгу схлестнулись мораль в союзе со стыдливостью и рассудок, и, похоже, стыдливость брала верх.
– Из попки, что ли? – догадался Аполлон.
Маша обречённо кивнула головой.
– Господи, Мария Ивановна, стыдиться потом будете! – искренне возмутился Аполлон. – Илюшка же сиротой может остаться.
– Да-а-а… – совершенно подавленно протянула она.
В её глазах блестели слёзы.
Аполлон взял безвольно опустившую руки Машу за талию и бесцеремонно развернул к себе задом. На правой ягодичке, в самом низу, поближе к расщелине, покоилась, зацепившись лапками за ворсинки ткани, раздавленная пчела. Аполлон некоторое время задумчиво смотрел на умершее в страшных муках насекомое, затем сковырнул его ногтем.
Маша вскрикнула.
– Что, здесь? – спросил Аполлон.
– Да-а-а.
Аполлон хмыкнул про себя. На его лице появилось озорное выражение.
– Да, видны дырки от зубов… Так, насколько мне известно, отсасывать нужно с обнажённого организма. Больная, снимите, пожалуйста, брюки.
Маша начала медленно приспускать брюки.
– Только вы отвернитесь, Аполлон Флегонтович… Так стыдно… Ой, что ученики подумают… Мамочка-а-а…
Видя её нерешительность, Аполлон поспешил успокоить бедную девушку:
– Да я уже глаза закрыл… И уши заткнул.
Маша спустила брюки на бёдра, при этом стыдливо натягивая ещё выше трусики.
– Так не пойдёт, Мария Ивановна, – Аполлон уже чувствовал себя хозяином положения. – Нужно всё снимать. Или вы умереть хотите? А Илюшка? Ребёнок же сиротой останется.
Аполлон присел позади Маши, и сам медленно стянул вниз трусики, преодолевая вялое сопротивление её рук. Почувствовав шелковистую кожу под своими пальцами, увидев идеально круглые упругие половинки, он переполнился нежностью к несчастной молодой женщине. Осторожно поцеловал её в слегка покрасневшее ужаленное место. Маша вздрогнула, затаив дыхание, затем замерла. Её ягодички сжались, инстинктивно напрягшись.
– Расслабьтесь, больная. Полный релакс. Вы же прекрасно знаете: малейшее усилие сильнее разгоняет кровь, а, значит, и яд.
Прелестные ягодички расслабились, и Аполлон коснулся губами пострадавшего места, лаская его почти одним дыханием, затем в упоении впился в него горячим ртом, обхватив Машу одной рукой за живот, а второй взявшись за «здоровую» половинку попки. Пальцы Маши легли поверх этой руки, слабым усилием пытаясь её сдвинуть.
Аполлон отстранился, нежно поцеловал розовое пятнышко. Начавшийся процесс требовал продолжения.
– Так много не насосёшь. Неудобно… Мария Ивановна, встаньте, пожалуйста, на колени.
Маша послушно опустилась на колени, плотно сжав бёдра.
– Опуститесь на четвереньки, чтобы попка получше оттопырилась, – продолжал командовать Аполлон.
– Ой-й-й, Аполлон Флегонтович… Мне-е-е… сты-ы-ыдно…
– Расслабьтесь, Машенька, всё хорошо… Вы прелесть… У меня закрыты глаза… Я ничего не вижу… – как заправский экстрасенс, убаюкивающим тоном, успокаивал её Аполлон.
Маша опустилась на локти в траву, отставив попку кверху, прогнулась в животе.
– Вот так, моя хорошая… Всё будет хорошо… Начинаю отсасывать яд, – Аполлон жадно пожирал глазами восхитительную попуську, не забывая при этом заботливо отгонять от неё комаров.
Он снова присосался к Машиной попке, взявшись рукой за ягодицу. Большой палец его руки медленно заскользил по упругому полушарию и постепенно погрузился в расщелину между ягодиц. Ягодицы несчастной девушки конвульсивно сжались, затем снова расслабились. Она даже не догадывалась, что этим стыдливым движением провоцировала своего «спасителя» на неудержимую нежность, которая, в свою очередь, вызывала неуёмную страсть.
– Ой-й-й… Как мне стыдно… – слова девушки прерывались всхлипываниями. – Вы не смóтрите?.. Как же сты-ы-ыдно…
Аполлон отстранил голову от её попки.
– Ну как я могу смотреть? Вы что, мне не доверяете?.. Ничего, Машенька, милая, зато будете жить.
Он снова продолжил увлекательный чувственный процесс спасения покусанной. Постепенно его губы переместились к расщелине между ягодиц. Он уже не сосал, а делал нежные поцелуи самыми кончиками губ. Раздвинул соблазнительные половинки пальцами, коснулся кончиком языка горячей пахучей промежности.
– Смотрúте, не проглотите… Выплюньте… Ой-й-й… Сты-ы-ыдно… О-о-о… Так… О-о-о… М-ма-а-амочка…
Маша начала постанывать. Она и сама не заметила, как возбудилась, и уже не отдавала себе отчёт, происходит всё это с ней наяву или во сне.
– Я не брезгливый, Машенька, – промурлыкал Аполлон, обдавая её припухшую от возбуждения плоть своим горячим дыханием.
– При чём… тут… брез… брезгли-и-и… О-о-о… брезгли-и-ивость… Это же… яд… О-о-о…
Аполлон ещё держал себя в руках.
– А-а-а… Да-да… Я уже выплюнул. Вот ещё контрольный плевок. Тьфу, – он сплюнул нарочито громко.
Но Маше уже было безразлично, сплюнул он или нет. Она уже забыла, что только что находилась в двух шагах от смерти. Говорят, в такие минуты все чувства обостряются. Стыдливость, сменившая чувство страха, уже сдалась на милость страсти и вожделению.
Голова Аполлона размеренно двигалась в углублении между Машиных ягодиц, язык скользил снизу вверх и обратно, трепеща по бугорку клитора, по маленьким розовым лепесткам, по нежной завязи заднего прохода.
«Эх, Вася, Вася, – мелькнуло на мгновение в голове у Аполлона, – не такая уж и сволочь жополиз… коли кобру может превратить в пушистую киску… Факиру такое не под силу».
Маша уже делала ответные движения, покачиваясь взад-вперёд и сладко постанывая.
Аполлон сомкнул губы вокруг клитора и втянул его в рот, лаская при этом кончиком языка его головку.
Маша вдруг напряглась, выгнулась вверх, снова прогнулась в пояснице, замерла, затем конвульсивно задёргалась, издав пронзительный протяжный крик.
Аполлон ослабил хватку пальцев, нежно поглаживая ими ещё продолжавшие слегка напрягаться и расслабляться ягодички. Его локоть торкнулся в бревно. Аполлон сделал последний нежный поцелуй в истекающую соком горячую благоухающую плоть, повернул голову. «Бревно… Сам ты бревно, Вася… Вернее, чурбан». Он осыпал нежными поцелуями раскрасневшиеся полушария.
– Ну, вот, Машенька, солнышко, опасность миновала… Пососу ещё немного, для надёжности.
Он бережно поцеловал Машу в одну ягодицу, во вторую, заботливо отгоняя от них комаров. Его губы заскользили по всей её попке.
Маша расслабленно опустила животик, отставив вверх попку. Она ещё слабо постанывала, отходя от небывалого наслаждения.
– Ну как, Машенька, полегчало, моя маленькая? – спросил Аполлон.
– Да-а-а… Как хорошо… А что это было? – удивлённо-наивно спросила она.
– Что, никогда раньше не бывало?
– Не-е-ет…
– Похоже, это оргазм, Машенька… Лучшее лекарство… Вы, как биолог, наверное, знаете, что есть такая штука.
Маша удовлетворённо сладко вздохнула.
– Ну что, ещё пососать, чтоб наверняка? – задал провокационный вопрос факир-врачеватель.
– Да-а-а… Пожалуйста… Аполлон Флегон… Ещё-ё-ё…
В голосе Маши слышалась мольба.
Аполлон снова поцеловал Машу в попку и запустил процесс по новой. Затем расстегнул шорты…
Если бы Вася мог видеть, какое счастливое лицо было у его жены, когда у неё «отсасывали яд», и потом, когда Аполлон, стоя позади неё, делал резкие толчки, от которых она зарывалась лицом в куст земляники, непроизвольно хватая дрожащими от сладкого стона губами спелые ягоды! Если бы он слышал, какой сладострастный крик, от которого переворачивались, кружились верхушки деревьев, играя солнечными лучами, издавало его законное «бревно»!

Когда Аполлон зашёл в магазин, стоявшие у прилавка женщины притихли, бросая на него доброжелательные взгляды.
– Доброго здоровьица, Аполлон Флегонтович!
– Здравствуйте, – улыбнулся Аполлон, становясь в очередь.
– Слыхали, – возобновила прерванный разговор одна из покупательниц, слегка сгорбленная пожилая женщина, – вчерась утром за лесопилкой волк Понурихину козу задрал?
– Да Понуриха отродясь коз не держала, – возразила другая, стоявшая с только что купленной бутылкой подсолнечного масла. – Не Понурихину, а Мотовиловых, и не козу, а телкá.
– Нет, это коза была… Телкú так не кричат… Ох и кричала ж, бедолажная! На всю пробу…
– Значит, то Кузьминичны коза была, – вступила в разговор продавщица Нюня, – на лесопилке только у ней одной козы.
– Я сама слыхала, – поведала горбатая. – Думаю, кто ж это так кричит? Прямо нечеловеческим голосом… Да долго так. Замолкнет, потом опять… Так уже жалостливо… Видно, хорошо драл…
– И откуда только волки взялись? Давно их не было… И по ягоды теперь страшно ходить… Ещё дай мне килограмм сахару, да печенье, какое у тебя есть?.. – продолжала делать покупки обладательница масла.
Аполлон с безучастным видом рассматривал полки, словно разговор о козе и волке меньше всего касался именно его.
Выйдя с покупками из магазина, Аполлон задержался у двери, читая какое-то объявление. Вдруг кто-то хлопнул его по заднице. Аполлон вздрогнул, поморщившись, схватился рукой за задницу, повернулся.
Перед ним стоял сияющий Вася.
– Привет, Американец!
Вместо приветствия Аполлон выпалил:
– Ты что, сдурел?! У меня задница со вчерашнего горит…
Аполлон осёкся. Однако Вася, находившийся явно в прекрасном настроении, заговорщически ему подмигнул:
– Чего это она у тебя горит? Что, вчера в лесу медянка за жопу укусила?
– Нет, – с некоторой тревогой в голосе поспешил объяснить Аполлон, – комары покусали… Меня понос прохватил. Если по-научному, жидкий стул... Почти штанов не надевал… Даже стыдно перед твоей женой было – не успевал подальше отбежать… А что ты такой довольный? – попытался он увести разговор в сторону.
– Что-то она не рассказывала, – ухмыльнулся Вася. – Ладно… Ну спасибо тебе, Американец, выручил! Я вчера вечером барду принёс, а Машка за мной прямо в сарай. Да начала вокруг прямо на цыпочках: «Васенька, да Васенька… Пойдём, я блинов напекла… Со свежими ягодами»… И что ты ей только наговорил про меня? Совсем бабу не узнать. Как будто это я подвиг твой совершил. То, бывало, не допросишься у ней, а эту ночь так сама упрашивала. Только кончу, а ей опять давай… Да как подмахивала!
Вася довольно хмыкнул.
– Да я ей анекдот твой рассказал… Про то, как жену посадили за то, что мужу не давала, – сказал Аполлон, уже окончательно успокоившись.
– Да я ж ей его рассказывал. Она меня только дураком обозвала… Да и дочки у нас нету… – заключил Вася и слегка растерянно посмотрел на Аполлона.
– Ну, теперь будет… Ты ей, наверно, плохо рассказывал, по пьянке.
Вася улыбнулся.
– Это точно. Хорошо был, помнится, поддавши.
– Ну вот… А я ей его в ролях рассказал… И с выражением… Ладно, мне идти надо. Там, Хома, наверно, уже заждался.
Аполлон направился в сторону заводской проходной.
Вася с довольным видом посмотрел ему вслед, затем весело поприветствовал выходящих из магазина женщин:
– Здорóво, бабоньки!

страница:
<< 6 >>
перейти на страницу: из 553
Дизайн и программирование - aparus studio. Идея - negros.  


TopList EZHEdnevki