| Виталий Нектов |
2006-03-02 |
19 |
4.75 |
4 |
| |
|
| |
Наконец-то получилось! После целого ряда неудач Экспериментатор нашел нужную формулу.
Он еще раз полюбовался на строчки, выписанные черной неизбежностью на белоснежном фоне вордовского документа. Красиво, черт побери, это смотрится! Ровные черные строчки на белом фоне:
Только раз меня прочти –
Не свернешь уже с пути.
Я не простенький стишок –
Лютой Смерти голосок.
Если кто меня прочтет,
Обязательно умрет!
А не хочешь умирать –
Лучше было не читать…
Вот такая вот незатейливая детская поЕзия. Что-то похожее на примитивную считалочку. Вот только не всегда подобные стишата так уж безобидны. Экспериментатор долго изучал старинные, уходящие корнями в глубь тысячелетий заговоры. И знал, что слова, сплетенные в такой вот незамысловатый стишок, иногда содержат в себе могучую скрытую силу.
Сила эта спрятана до поры, до времени. Стоит прочесть эти строчки, вовсе не обязательно вслух, и они отложатся в памяти. И потом как не изгоняй их прочь, как не старайся не думать об этом – стишок будет лезть наружу. Отдельными строчками, назойливым, пугающим желанием повторять их. Против собственной воли.
Экспериментатор вспомнил, как много лет назад прочел рассказ Марка Твена "Режьте, братцы, режьте…". Гениальный американец давным-давно уже поставил опыт, подобный тому, который теперь собирался проделать и Экспериментатор. Правда, в отличие от Экспериментатора – вполне безобидный опыт. Многие в ту эпоху не поняли, показавшегося им странным и несколько выламывающимся из творчества писателя, рассказика.
Впрочем, эпохи меняются, а люди – не очень. И сейчас многие сочтут опыт Экспериментатора глупой шуткой или шизофреническим заскоком. И пусть… Главное ведь не в том, чтобы поверило их сознание. Главное, чтобы строчки отложились в подсознании, затронув и задействовав таинственные и могучие механизмы неизведанных, практически неизученных способностей человеческого интеллекта.
Итак – опыт начинается. Экспериментатор уже подобрал сайт в Интернете – куда он выложит свое детище, облачив главные строчки в оправу небольшого рассказа. И люди будут читать его. И – УМИРАТЬ! Обязательно умирать. Тем или иным образом – но неизбежно умирать.
Впрочем, Экспериментатор не был законченным злодеем. И шанс на спасение от ужаса лежал практически на поверхности и был доступен любому. Стоило лишь внимательней прочесть рассказ… да и просто – сам стишок! Но вот все ли сумеют воспользоваться этим шансом?
Итак – опыт начинается. Рассказ Вы прочли, стишок уже в Вашем подсознании…
|
|
| Paranoid |
2006-08-04 |
19 |
4.75 |
4 |
| |
|
| |
Танатология.
Смерть витает в воздухе,
Смертью пропитана твердь,
Смерть в огне и в копоти,
Смерть, смерть, Великая Смерть…
«Спустя то время и после всех тех опытов, что мы проводили, я убедился в том, что мозг человека состоит из мельчайших структурных частиц практически одинаковых свойств, функций и состава. Эти частицы сходны, а может быть даже и совершенно такие же, какие открыл несколько лет назад Шванн. Названные им «клетками», они, по его мнению, выполняют в организме различные функции. Исходя из этого, объект моего изучения можно назвать «мозговыми клетками». Интересовавший меня вопрос о механизме памяти можно считать по большому счёту решённым.
Каждая мозговая клетка, по моему понятию, может находиться в двух состояниях – обычном и возбуждённом (N.B. возможно состояний одной мозговой клетки и больше, что увеличивает количество возможных комбинаций, но подобный механизм представляется слишком сложным для долговременной памяти).Для примера: возбуждённое состояние клетки может проявляться в её разбухании, а спокойное – в её сжатии. Комбинации клеток в том или ином состоянии могут запечатлевать и сохранять то или иное чувство, испытываемое человеком. Иными словами, пусть имеется некая клетка А.»
Тюр Келлер замолчал, задумавшись, а я пока несколько раз сжал руку в кулак, разминая сведённые от пера пальцы и подул несколько раз на блестящую чёрными чернилами страницу.
«Если её перевести в возбуждённое состояние, то человек начнёт испытывать радость. Для механизма памяти важен обратный процесс – если человек испытывает радость, то клетка А переходит в возбуждённое состояние. Пусть имеется ещё вторая клетка Б. Её возбуждённое состояние определяется грустью и её же определяет. Связь этих двух клеток и их комбинации могут дать нам уже четыре эмоции (N.B. подобной комбинаторикой занимается сейчас некий Буль, наш соотечественник). По моему разумению, каждое чувство может запечатляться подобными комбинациями клеток. В этом и состоит механизм памяти: в хранении огромного числа мозговых клеток в возбуждённом и нормальном состояниях, что может вызвать, при подключении определённой комбинации к центру восприятия, определённые эмоции, некогда запечатлённые. Существуют комбинации для всех запахов, консистенций, округлостей и гладкостей. Существуют комбинации для всего, что может познать человек.
Глядя на летний луг, человек составляет в мозгу тысячи, миллионы комбинаций, которые определяют тот запах, свет и цвет, движение и внутренние эмоции. Теперь всё это сохраняется в определённой части мозга – своеобразном хранилище.
Иногда одно и то же воспоминание, назовём его впечатлением, может использоваться в нескольких случаях. Например, впечатление «зелёный» может использоваться и в воспоминаниях о летнем луге, и в воспоминаниях о мамином платье в детстве. Нет надобности загромождать хранилище впечатлений двумя одинаковыми наборами, которые могут быть достаточно объёмными; можно ограничиться поднабором отличия этих двух «зелёных», состоящим из гораздо меньшего числа мозговых клеток.
Кроме того, возможны комбинации комбинаций, где за структурную единицу уже может приняться сотня, тысяча мозговых клеток.»
Я с улыбкой записывал за Тюром громоздкую фразу «мозговые клетки» - он, видимо, очень хотел ввести в науку новый термин. А он продолжал диктовать.
«Таким образом, можно видеть, что количество запоминаемых эмоций и впечатлений может быть очень велико.
К забыванию приводит неотвратимый процесс возвращения возбуждённых клеток к исходному, нормальному, состоянию. Когда преодолевается определённая часть изменившихся клеток, человек уже не может с уверенностью вспомнить что-то, что записано при помощи «испорченной» комбинации. Занятость всех, или почти всех клеток хранилища приводит к невозможности запомнить что-то новое, никогда ранее не встречавшееся (старость) и забыванию – стиранию самых ранних и наименее используемых комбинаций.
Опыты пока не могут ни опровергнуть, ни доказать данной гипотезы. Если она верна, то возможна рукотворная конструкция, с помощью которой можно будет читать воспоминания и мысли людей.»
На этом мы поставили точку.
Тюр стоял у окна, а я распрямил сутулые плечи и незаметно выгнулся вперёд, разминая поясницу. Передо мной лежал новый, исписанный красивым ровным почерком разворот толстенькой книги в кожаном переплёте, и я опять подул на блестящие строчки.
В доме было тихо. Громко тикали маятниковые часы, стоящие около шкафа с книгами, но к этому звуку ухо давно привыкло и теперь его не замечало. За окном стучал осенний слабый дождь, иногда усиливаясь и бросая в стекло тяжёлые капли. Шелестели листья клёна под окном, и этот звук был особенно приятен и тосклив. Летом мы с доктором Келлером всегда открывали окно во время дождя, особенно ночью, когда писали что-нибудь. Если он не был особенно сильным, то можно было различить, как каждая капелька воды разбивается об отдельный листик на дереве или об отдельную травинку. Падая на горячий песок, дождь источал свой мокрый запах, который мне так нравился. Мне в такие моменты всегда вспоминалась деревенька , в которой я вырос – Фирбаум. Почему-то из всего, что там происходило, наиболее сильно запомнился дождь, его запах, такой же, как и здесь летом, его звук. Что думал в такие моменты доктор Келлер, я не знал, но догадываюсь, что его мысли не всегда были заняты «мозговыми клетками».
Дождь шёл и сейчас, но открывать окно мы не стали: уже была осень и было достаточно холодно. Уже топили камины, чтобы большой родительский дом не отсырел, и в кабинете было душно, но мы предпочитали жару холоду; по ночам от ветра и так уже колыхались шторы.
Было темно, уже глубокая ночь, около двух часов. Так день у меня заканчивался уже второй год. Он сидел допоздна уже Бог знает сколько, наверно, с самого университета, читал книги по медицине, психиатрии, электричеству, иногда диктовал мне что-то. Чаще я дремал, сидя в кресле спиной к его столу, а он чем-то за ним занимался, обращаясь раз в пол часа по какому-то пустяку. Сам он почти никогда не писал. Да и почерк был у него не аккуратный, крупный, как у детей.
Я нанимался сюда на работу как человек, уже имевший опыт общения с физиками и работы в физических лабораториях. Долго рассказывать, чем я занимался после университета, как я доставал из больших коробок белых мышей, как задвигал и выдвигал магниты из катушек… Здесь я пока только писал за этим человеком - Тюром Келлером. Он был ещё молод – лет тридцать-тридцать пять. Точнее я не знал, а спрашивать не желал. Жил одни в родительском доме (родители его умерли), был достаточно богат, чтобы не работать и покупать дорогое оборудование для своих опытов, носил усы и не подстригал волосы. Я жил в его доме, как и ещё несколько «коллег», как мы сами себя называли, он нам платил за работу, а мы делали, что он скажет. Имён здесь старались не упоминать, так как опыты, здесь проводимые, могли дискредитировать любого серьёзного учёного, а область, которую затрагивали эти опыты, интересовала всех без исключения. Поэтому здесь иногда появлялись пожилые мужчины в цилиндрах и с тросточками, явно смущаясь и не желая быть узнанными, проводили неделю-другую и исчезали; появлялись молодые и энергичные безбородые студенты с закасаными рукавами рубашек, но тоже надолго не задерживались. Я был одним из старожил этих домашних лабораторий. Много людей науки побывало в этом доме, многие из них внесли свой вклад в наши исследования, но только я, пожалуй, да сам Тюр понимали кое-что в том, что исследовали; он – потому что был единственным источником всего этого, а я – потому что два года записывал всё то, чем он бредил.
Началось всё с первого же дня: я осмотрел подвал и написал на клочке бумаги список того, что мне потребуется для комплектации лаборатории для исследования «новой главы науки – электричества». Доктор Келлер, посмотрев на мой почерк, просто предложил быть ещё и его секретарём, на что я тут же согласился. Теперь я стал иметь в кругах учёных, здесь появлявшихся, право голоса, хотя был, по сути, обычным лаборантом. Но большинство из них ко мне по-прежнему относились предвзято, что меня, впрочем, не трогало.
Сейчас я сидел за столом и смотрел на Тюра, который, в свою очередь, смотрел в окно. Я ждал.
- Ты иди, - наконец сказал он мне, - я сегодня здесь спать буду.
Я был единственным человеком в доме, а может быть и вообще, с которым доктор Келлер был на «ты». Он часто спал здесь, прямо на диване, без подушки и одеяла, засыпал сразу и так, что только утром можно было разбудить. Мне приходилось видеть, как он засыпал за обеденным столом.
Я встал, хрустнув коленками, немного постоял, ожидая, когда тёмные круги перед глазами исчезнут, и побрёл к выходу из кабинета, унося свечу.
Моя комната была на третьем этаже. Все лаборатории были в подвале, да ещё одна на чердаке, чтобы можно было работать на свежем воздухе (крыша над ней раздвигалась и всегда текла во время дождя). Остальные учёные жили на втором этаже, где находились их же кабинеты – Тюр позволял вести собственные исследования при условии, что основная работа будет всё же его. Эти люди по ночам иногда пользовались его лабораториями для своих работ, но сейчас всё было тихо. Я ложился спать позднее всех. Бьюсь об заклад, что Тюр уже крепко спал у себя на диване, пока я поднялся по лестнице на третий этаж! Но это меня не волновало: в этом доме все привыкли работать допоздна, но и вставали уже не утром, а скорее днём. Никто никого не будил, но если был запланирован какой-нибудь эксперимент, то все терпеливо дожидались за обеденным столом или в самой лаборатории. Назавтра ничего не было запланировано как раз по моей милости – была кое-какая работа, которая, по не зависящим от меня причинам, не могла быть ускорена.
Встал я достаточно рано, около девяти часов. Тюр ещё спал, но пара биологов, которые работали здесь не более двух дней и имена которых я ещё не запомнил уже сидели внизу и завтракали, читая утренние газеты. Они со мной радушно поздоровались и пригласили к столу. Выпив чашку чая и съев немного каши, я извинился за то, что покидал их, и вышел из дому. Сегодня у меня было два дела; во-первых, я должен был заехать в физические лаборатории, в которых раньше работал, и взять на пару недель несколько сверхчувствительных гальванометров, что было необходимо для опытов и, во-вторых, должен был заехать к практикующему психиатру, доктору Давиду Андерсону, который раньше работал в нашем доме, но после вернулся к медицине, однако продолжал оставаться в наших рядах, но уже анонимно. С доктором Андерсоном Келлер вёл уже несколько недель активную переписку, курьером был я. Они не виделись «tet-a-tet» вследствие загруженности, а я всё равно почти каждый день появлялся в научных городках Университета, что был в центре города, поэтому было не накладно.
Началось всё давно, когда я ещё и понятия не имел о Доме и об опытах, здесь проводимых. Когда я в первый раз услышал о Тюре, он в моих глазах был этаким прототипом фантазии Мэри Шелли, а лаборатории дома были зловещими и страшными. Оказалось, что практические работы здесь ведутся чуть ли не с того, момента, как я стал соучастником всего – то есть два года. До этого дом был просто сборищем психиатров, анатомов и философов. Был даже один падре, которого потом лишили сана. Объектом же изучения и споров была сама смерть.
Смерть в религиозном и философском аспекте здесь почти не затрагивалась – интересовали их только объективные и доказуемые факты. Поэтому жарких споров не получалось: старались отталкиваться только от проверенных понятий. Каждый из докторов – к слову, Тюр Келлер сам был анатомом – рассказывал случаи из практики, всё это записывалось в толстую книгу, затем собиралось воедино и выводились общие закономерности. Всё это происходило по вечерам, утром же доктора уходили на работу и при каждой возможности, то есть при каждом умирающем, интересовались его ощущениями и всем, что он слышит и видит. Несколько особо преданных делу и настырных танатологов были лишены права работы из-за «некорректного и недостойного поведения», нескольких даже церковь призывала предать анафеме. Как я говорил, тема интересовала многих. И многие самозабвенно были ей преданы. Тюр Келлер пока выступал в качестве сборщика всех тех рассказов о тёмных тоннелях и старухах с косой. Он выводил закономерности, которые, впрочем, нельзя было ни проверить, ни предать осмеянию. Затем все философы автоматически отсеялись, поняв, что упор здесь будет делаться на биологию, да и сам Тюр понял, что настало время эмпирической науки. «Бэкон был прав», - сказал он однажды на собрании.
После этого все стали измышлять различные опыты, с помощью которых можно было каким-либо, хотя бы косвенным образом прикоснуться к смерти. Особо смелый студент умудрился даже соорудить вокруг умирающего нищего в клинике систему зеркал, которая должна была, по его мнению, уловить малейшее движение, происходящее вокруг трупа, и спроецировать его на экран. Эти опыты ничем не закончились. Умирающих взвешивали, измеряли их биометрические данные, пытались вывести связи между религиозными обрядами всех конфессий и самим моментом смерти, но пока всё было тщетно. В этот момент и появился я. Каким-то своим чутьём доктор Келлер предсказал, что электричество в организме человека играет важную роль – оно движет человеком, является его энергетическим наполнителем. Вопрос, который его занял, звучал следующим образом: «Как и куда после физической смерти девается электричество»? Сам он в этой области был профаном, поэтому через многих знакомых нашёлся я; я бросил старую работу и пришёл к нему. Каким образом будет проводится опыт, отвечающий на данный вопрос, тогда ещё было неизвестно. Сейчас уже всё стало проясняться, а тогда не один месяц собирались анатомы и я вместе с ними, и думали, как связать затухающие импульсы электричества со смертью.
Для начала стало ясно, что в данном опыте нужен будет доброволец; доброволец в том плане, что не пассивный наблюдатель или умирающий, а тот, кто будет активно участвовать в самом процессе умирания, кто пойдёт на это осознанно и кто, по возможности, не впадёт в панику и не сорвёт эксперимент. Как понятно, такого человека не легко было бы найти. Тюр в шутку предложил кому-нибудь участвовать добровольцем в эксперименте, и на следующий день наша исследовательская группа сократилась почти вдвое. Найти человека неполноценного или психически ненормального было нельзя, так как нужна была объективная информация и адекватные ощущения человека при смерти.
Тогда появился Давид Андерсон. Он тоже был чьим-то знакомым. Кто-то из покинувших группу рассказал ему о намечавшихся экспериментах и о новой трудности, а тот нашёл выход. Он был психиатром, и я помню день, когда почтальон принёс письмо, предназначенное «доктору Тюру Келлеру», обратным адресом на письме значилась психиатрическая лечебница. Тогда я подумал, что мы доигрались. Но всё обернулось как нельзя лучше: самым благожелательным тоном ещё неизвестный нам человек писал в двух строках, что может помочь решить возникшую проблему с нашим новым экспериментом. Это, конечно, мог быть способ заманить нас на территорию лечебницы, но Тюр пошёл на приглашение; непонятно почему, он взял с собой меня, хотя на тот момент я был ничем в его исследованиях.
Заходить в сам госпиталь нам не пришлось: высокий и сухой господин средних лет с бородкой и усами, в цилиндре и перчатках ждал нас у ворот в сад госпиталя. Он, видимо, знал Тюра в лицо, так как уверенно подошёл при нашем появлении и поздоровался.
- Мы собираемся в саду строить фонтан, поэтому сделайте вид, что вы архитектор, и пройдёмте со мной – мне негоже привлекать лишнее внимание медицинского персонала. – Это было то, что он сказал, представившись.
Мы прошли в сад и доктор Андерсон повёл нас прямо по лужайке к большой клумбе, на ходу быстро говоря:
- Я слыхал, что сам нужен доброволец, готовый умереть и сделать это совершенно осознанно.
- Смотря кто говорит – люди сейчас разные, - осторожно ответил Келлер.
- Я по роду своих занятий психиатр, как вы могли догадаться, - словно не заметив этого ответа, продолжил мужчина, - я давал клятву Гиппократа и я лечу людские души. Но сейчас как раз тот момент, когда можно принести жертву.
Он остановился и показал рукой на клумбу. Тюр Келлер внимательно посмотрел и тоже сделал несколько жестов руками, словно передвигая воображаемый фонтан, а затем сделал вид, что записывает что-то в блокнот.
- Я работаю с разными людьми. Не редки случаи, когда мне приходится доставать людей из петли. Каждый, кто в этом городе пытался покончить жизнь самоубийством, попадает ко мне. Я его лечу, говорю с ним, и он снова возвращается к нормальной жизни. Но скажу, что семь человек из десяти доводят дело до конца. Многие делают это буквально через неделю-другую.
- То есть вы знаете людей, которые потенциально наложат на себя руки в ближайшее время?
- Да, совершенно добровольно.
Лицо Тюра просветлело и мне стало от этого страшно. Они оба замолкли, а я в первый раз подумал о том, что зря с ними связался.
- Но мне кажется, - снова заговорил Келлер, - что этим людям, суицидально настроенным, не будет интересно работать со мною. Мне кажется, их не интересует смерть с той стороны, с которой она интересует меня…нас.
Я понял, что теперь уже заодно с ними.
- Они – люди с чрезвычайно неустойчивой психикой. Немного работы, и вы получите тот материал, который вам требуется. Подготовку я возьму на себя.
- Вы что-то хотите иметь с этого?
- Мне просто интересно, как и вам. Так что – прощайте. Я пришлю вам ещё письмо. Вы же пока определите те параметры… материала, которые вас интересуют, а я попытаюсь что-либо подобрать.
Разговор, в общем, был в таком ключе. И вот с того момента между этими двумя людьми завязалась переписка, а я доставлял письма.
Нужно сказать, что вот уже два года ничего не подворачивалось. Давид писал несколько раз, что снова появился «пациент», но он либо сразу отказывался от сотрудничества, либо не дожидался, пока у нас всё будет готово, и завершал начатое.
Сейчас тоже, насколько я знал, он писал о том, что есть один молодой мужчина с суицидальными настроениями, но с ним Давид сам отказался работать в «нашем» направлении. Он писал: «Вы, возможно, близки к своей цели как никогда. Он совершенно здоров психически, физически и достаточно образован. Попал ко мне не по своей воле. Пройдя курс лечения, остался непреклонен в своих целях, но по истечении специально установленного срока я вынужден его отпустить. Лекарства, которыми я его лечил, вызывают пассивность и отвращение к активным действиям, но их действие продлится ещё в лучшем случае неделю. Советую вам торопиться. Адрес его прилагаю, прилагаю краткое биометрическое описание: рост шесть футов с половиной – уже по одному этому его будет легко найти – худощавый, бледный, глаза серые. Особых примет нет, но после моего лечения вы его легко узнаете по безучастному выражению лица. Я пока не могу помогать вам в психологическом воздействии – на меня уже заявили в полицию некоторые мои пациенты и за мной ведётся слежка. Советую вам в разговоре с новым объектом давить на его исключительность, которую он постигнет путём работы с вами – этих людей нужно убеждать в их значимости. Но, повторюсь, пусть он обретёт значимость только в связи с вашим экспериментом.» Потом доктор Андерсон писал ещё, что на некоторое время прекратит переписку и просил не присылать посыльного (т. е. меня). Я просто должен был пройти в назначенное время мимо его окон, чтобы тем самым дать знак, что мы всё поняли.
Итак, я вскочил в первый попавшийся кеб, проехал до университетского городка, оттуда пешком прошёл в психиатрической лечебнице, сверился по часам и прошёл мимо её ворот – в окне доктора Андерсона колыхнулись шторы – после чего я опять пешком вернулся в городок и направился теперь уже по своим личным делам. Благодаря нашим знакомствам – я уже упоминал, что в порочной работе нашего Дома участвовало в своё время много известным и не очень учёных умов – я прорвался в физические лаборатории, где после нескольких минут препирания всё же выпросил десяток гальванометров для работы с малыми зарядами электричества. Сгрузив всё это в ящик с опилками, я снова словил кеб и благополучно направился к дому.
Приехав, я выгрузил с помощью одного из студентов все приборы и занёс их в лабораторию в подвале. Затем мы снова собрались за столом – было уже время ленча – поближе познакомились с теми, кого ещё знали не очень хорошо, а после я спустился вниз и занимался подключением гальванометров до самой темноты.
День же закончился почти как обычно: мы с Тюром сидели у него в кабинете, курили, пили вино и разговаривали. Писать сегодня мы ничего не стали. Я рассказал о том, что доктор Андерсон видел меня сегодня, рассказал, как спорил в университетском городке с седым профессором, узнавшим меня и долго читавшем мне лекции о морали и той ответственности гуманиста, которая накладывается автоматически на каждого учёного. Тюр смеялся, но я знал, что он немного боится этих нападок, я знал, что он старается скрывать свои увлечения и исследования, что с каждого, кто работает в этом доме, берётся расписка о неразглашении тех тайн, которые узнаются здесь. Но это мешало в учёных кругах доктору Келлеру прослыть сумасшедшим метафизиком. Мне, в общем-то было всё равно, что говорят о нём, и что говорят обо мне. Я работал здесь по большей части за деньги, и очень легко мог бы всё это бросить. Смерть меня пугала, как и каждого человека, но изучать её я бы не стал. Тюр – он был настоящим помешанным на этом. В разговоре он был нормальным образованным мужчиной, начитанным и обладающим широким кругозором. Он ничем не выказывал своих странных и пугающих интересов. В обществе, когда там его ещё принимали, он мог говорить обо всё, всё чаще о погибших и погибающих цивилизациях. Как раз стала популярной египтология, благодаря лорду Баджу, и Тюр мог достаточно увлекательно об этом говорить. Его любили и охотно с ним разговаривали; даже для светских львиц у него всегда имелось слово. Но теперь я знаю, откуда у него такой широкий кругозор. Большинство книг в его личной библиотеке, касалось именно смерти. Здесь была египетская «Книга смерти» ( в оригинале – «Главы о восхождении к свету»), была тибетская «Бардо тодол», были мифы ацтеков, касающиеся глобального, или личного конца света; здесь были поддельные и, возможно, настоящие гримуары по магии. Много литературы о жертвоприношениях и пытках. В общем, всё, что тем или иным боком касалось смерти. Отсюда и его почти энциклопедические знания – просто он знал, что стоит преподносить в обществе, а что лучше придержать. За это я его очень уважал, за его искреннюю преданность своему делу, но при этом достаточное самообладание, позволяющее не становиться занудой. Но, надо добавить, все эти вещи, в той или иной мере связанные с процессом, которого боится любое живое существо и всеми силами пытается предотвратить, всё же повлияли на моего друга. Была в нём одна странность. Она не говорила о его умственной неполноценности или о склонностях ко всяким психозам, просто она не была понятна мне. В обширной коллекции Тюра, помимо книг и ритуальных принадлежностей, находилась весьма странная вещица: в стеклянной колбочке был запаян некий волос. Волосом его называли условно: он был примерно в пол дюйма диаметром и длинной в шесть дюймов. На ощупь он больше напоминал эбонит, на вид тоже, но анализы, проводимые над этим волосом, показывали, что он состоит из хитина. Я помню день, когда эта вещь впервые появилась у нас в доме: Тюр, сияя от радости, достал нечто, завёрнутое в тряпочку из кожаного футляра и предъявил нам, сказав, что это – вещь из потустороннего мира. По своей натуре Келлер был всё же склонен к мистике, но я подумал, что он просто нас разыгрывает. Когда же стало очевидным, что он говорит серьёзно, мы пустили по кругу этот гибкий чёрный жгут, теряясь в догадках, что это такое, и где Тюр его взял. Последнее мы так и не узнали; Тюр не говорил этого даже мне, но я не удивился бы, если бы он купил это в бродячем цирке, где этот волос занимал место между эликсиром бессмертия и философским камнем. Откуда же в Келлере взялась уверенность в том, что это именно то, что он предполагает, я не знаю. С первого же момента Тюр относился к своему артефакту очень бережно – тот перекочевал из тряпочки в стеклянную колбу и прикасаться к нему разрешалось далеко не всем. Мы около недели потратили на изучение этой вещи и, не найдя объяснения её происхождению, назвали его условно волосом. А Тюр продолжал упорно утверждать, что этот волос – возможно, единственная вещь, перенесенная «из-за той стороны в наш мир». Тем более было странно, что он всё же был очень трезвомыслящим и особо критичным. Всё это я сейчас вспомнил к тому, что, оставаясь вот так по вечерам у него в кабинете, мы очень редко касались в разговорах его исследований. Он мог мне рассказать что-нибудь забавное из области его интересов, но на этом всё заканчивалось.
- Мне не нужна лишняя, и уж тем более не нужна мрачная слава. Пусть этим занимаются поэты декаданса. Я всего лишь хочу узнать больше, чем кто бы то ни было в этой закрытой области науки. Я не сумасшедший. Мне нужны люди, нужна помощь, и вот эти сами люди и сделали меня неким монстром, чуть ли не Евронимусом. – Это он однажды мне сказал после того, как на кафедре анатомии в его университете кто-то призывал бойкотировать все заявления и призывы доктора Келлера.
Он действительно мог сойти за обычного ботаника, если бы не его одно порочное увлечение: я знал, что Тюр иногда употребляет морфий. Кроме меня об этом, скорее всего, никто не знал. Но я был всего лишь лаборантом, а не проповедником. Сам Тюр когда-то мне сказал, что банальное сравнение сна и смерти может многое дать для науки. «Когда-нибудь я проведу эксперименты и с этим. Нужны только надёжные способы возвращения из глубокого сна». На это я ему ответил, что некоторые азиатские культуры сравнивают пик плотских утех с «маленькой смертью», и что этим тоже можно будет как-нибудь заняться, после чего мы долго хохотали. Однако я сомневаюсь, что пристрастие к морфию обуславливалось научным интересом.
В этот раз, после полубутылки вина и двух трубок, забитых крепким табаком, разговор пошёл о прошлом. Тюр любил вспоминать время, когда ещё начинал учиться в университете.
- Представь, совсем недавно встретил Дженни Эрл, которую знал ещё в юности. Причём знал очень близко, если ты понимаешь.
Я понимающе захихикал, а он наклонился из кресла ко мне.
- Я даже подумывал о том, чтобы связать наши жизни узами брака, но что-то не сложилось… Так вот, она вышла замуж за сорокалетнего профессора из нашего университета.
Сказав это, он опять углубился в кресло, а я пытался понять, с каким чувством он это произнёс.
- А ты почему не стал её мужем?
- Я же говорю: что-то не случилось. Первые чувства угасли, стали холоднее и мы просто разошлись. А ведь мог бы. Но тогда, наверное, не было бы этого Дома, не было бы всех этих опытов и исследований: Дженни всегда была очень хозяйственной и педанткой; она, кстати, беременна. Ещё когда мы были рядом она говорила, что после женитьбы обязательно заведёт двух детей…
- Мальчика и девочку! – не выдержал я.
- Непременно.
- Так может оно того стоило бы? – спросил я просто так, чтобы разжечь Тюра.
- Может и стоило бы, - спокойно, полузакрыв глаза, ответил он. - Но мне просто тяжело что-то делать в том отрезке, который определяется нашим рождением и смертью. Мне кажется странным, что люди так избегают мысли и всего, что связано с конечной точкой их существования. Я не пойму, как можно думать о чём-то, кроме этого. Зачем клясться кому-то в любви, растить и воспитывать детей, зачем строить мосты и рыть тоннели! И все они! – он неопределённо махнул рукой, и в его голосе я услыхал пьяные нотки, - говорят о том, что незачем сейчас думать о смерти, что нужно жить сегодняшним днём, наслаждаться прекрасной жизнью. Ведь это бред, послушай! Это же подход дилетанта! Они боятся смерти и спасаются тем, что делают вид, будто её нет! Каждого из нас это ждёт, но каждый из нас боится упоминать её даже в разговоре. Новое время – это время слабых дураков. Какими бы не были тёмные века, но тогда к ней было совсем другое отношение – её по крайней мере не боялись.
- Это может быть признаком человечности и цивилизации, - тоже заплетающимся уже языком пробормотал я. Когда мы начинали спорить, мы начинали много пить. – Ведь животные тоже не подозревают о смерти. Мы, может, подсознательно пытаемся им вторить?
- Я не хочу быть тогда человеком. Хотя, не будем мешать нашу с тобой человечность и науку. – Он точно не хотел дальше об этом спорить и злился, как и обычно.
- Тогда просто будем пить.
- А ты сегодня все свои дела сделал?
- Да, но я особо не тороплюсь. Мы ведь ещё не нашли никого подходящего для эксперимента.
- Ты же в курсе письма нашего доктора «Смерти»?
Я засмеялся.
- Он уже нашёл кого-то. Я хочу сам увидеться с этим мужчиной, поговорить, и я хочу, чтобы ты тоже присутствовал при этом – у тебя достаточно быстрый ум.
- Просто не представляю, что мы будем говорить, когда встретимся с ним. «Господин N, не желаете ли умереть для нас в назначенном месте и назначенное время»?
- А какая ему разница? – пожал плечами Тюр, и это меня рассмешило. Впрочем, я был пьян. -–Так и скажем. Доделай все свои дела, и начнём психологическую атаку.
- В таком случае я пойду лягу спать, встану пораньше завтра и начну подключать свою «Адскую машину».
К слову, «Адская машина» – полностью моё изобретение. Вернее её принцип действия. Сборка и создание её в материальной оболочке – это труд не одного месяца и не одного человека, и даже я сам не в силах объяснить всей физики её работы. Тюр совершенно не вникал в неё, доверяя мне всё. Только однажды обронил: «Она должна сработать полностью и стопроцентно с первого раза, потому что второго испытания нам могут не дать. Постарайся об этом.».
Я допил всё, что было в моём стакане, встал и, попрощавшись, побрёл спать. Было уже поздно и я уже сейчас с неудовольствием думал о том, как рано придётся встать завтра.
|
|
| Фельдбуш Кристина |
2007-01-04 |
19 |
4.75 |
4 |
| |
|
| |
Давным-давно. Ну или не сапсем давно. Недавно, еси быть точнее. Жил-был один скелет. Скелет был весь белый, ибо кости давно побелели от ветра и времени. И была у Скелета мечта, тоже белая. Он мечтал встретить свою Скелетиху, чтобы продолжить род и наплодить кучу маленьких скелетиков. Но не везло нашему Скелету в любви, да и в картах. Скелетихи были все страаашные и не особо влюбчивые. И вот однажды он-таки нашел свою бальшую лубофф. Но лубофью оказалась не скелетиха, а вполне обычная замная девачга, с мясом, кровью и головной болью. Скелет сразу бросился на кладбище за искуственными цветами, чтобы вручить их девачге и пригласить жить в свой уютный гробик. Но девачга была не сапсем обычной девачгой. Она была дочерью очень крутых родителей, а к дому очень крутых родителей скелетов не подпускали. Скелет мучился и страдал, он чуть не умир от тоски, но ничего поделать не мог. И вот в одну ясную луную ночь, девачке надаело сидеть дома, под опекой 120 охраников, и она решила пойти погулять по ближайшему красивому кладбищу. На кладбище все было тихо и спокойно. И вот когда девачга уже собралась обратно, то услышала как кто-то плачет. Ну не сапсем плачет. Ну или не плачет. Или ревет, как кострированый бегемог. Это был Скелет, который выл на луну и стенал по безответной лубви. Девачка не испугалась, только почувствовала сильный дискомфорт в джинсах. Скелет тоже его почувствовал. И вышел из-за памятника и увидел свою девачку. Он так обрадовался, что судьба-таки свела их, что без предупреждения надел на её палец обручальное кольцо и вручил букет цветов с соседней могилки. А девочка взяла(от невоспитаная) и умирла. Ни с того, ни с сего. Скелет вздохнул, и взял девачку к себе в гробик. И жили(???) они долго и счастливо. Хеппи Энд.
|
|
| NellBee |
2006-01-22 |
14 |
4.67 |
3 |
| |
|
| |
Возвращаясь домой, после очередной гулянки, Валерия заметила странную вещь. Почему-то вечереть стало раньше, чем обычно и это не являлось очередной причудой времени года. Ведь там, где жила девушка, летом ночи всегда были светлым, до полной темноты дело никогда не доходило. Валерия, уже с трудом передвигая ноги, нако-нец-то дошла до своего подъезда. Вздохнув с мыслью о том, что под-ниматься ещё на пятый этаж, а лифт опять сломан, двинулась впе-рёд. Вдруг она резко повернулась назад. Показалось, что её кто-то окликнул. Валерия долго смотрела куда-то в даль улицы, на которой погасли все фонари. Дом за домом терял свет своих окон. Просто исчезало электричество. Подъезд, где стояла Валерия, не стал ис-ключением. Свет погас свет, но она стояла по-прежнему, не двига-ясь, смотря в даль. Чья-то рука коснулась её плеча. Девушка вздрог-нула от неожиданности и громко закричала, отпрыгнув в сторону. Ко-гда она открыла глаза, горел свет, а перед ней стоял её старший брат, который был поводом испуга.
–– Лерочка, девочка моя, с тобой всё в порядке? –– спросил он у се-стры, но та ему не ответила –– Прости я не хотел тебя напугать.––он прикоснулся губами ко лбу Валерии –– Боже, какая ты вся холодная!!!
Пойдём … Пойдём скорее домой.
Они поднялись, не говоря ни слова. Войдя в квартиру, Костя усадил Валерию в кресло. Она посмотрела на брата остекленевшими гла-зами.
–– Всё хорошо! –– сочувственно улыбнулся он.
–– Костечка не говори пожалуйста маме –– произнесла она отведя глаза.
–– Не могу тебе этого обещать! Лера ты прекрасно знаешь о своей болезни…
–– Как вы не можете понять. Это не болезнь –– взвыла она –– тьма на-ступает. Конец слишком близок. Они в нашем подъезде… Уже близ-ко… слишком близко… Костик они за дверью…
Он прижал её голову к себе, чтобы закрыть ей глаза. Костя достал из кармана сотовый и набрал номер бывшей жены. Она была психо-логом Валерии.
–– Ну… Ну поднимай же скорее –– цедил он сквозь зубы, но звонок постоянно срывался.
Костя ещё настырнее набирал номер. Лера всё крепче прижима-лась к брату и не переставая шептала: «Они подобрались слишком близко… близко как никогда… Костя надо бежать… бежать быстро, не оглядываясь… бежать… бежать…»
–– Опять ты, у нас же всё кончено! –– раздался голос в трубке.
–– Мне сейчас не до этого…
–– Что… Лера…
–– Да, опять приступ.
–– Веди её ко мне.
–– Нет. Я не могу. Она видит «их» за дверью!
–– Так близко… –– задумчиво произнесла Наташа –– Всё спуска-юсь… Ты ей глаза закрыл?
–– Она всё равно это видит!
–– А как температура…
–– Вся холодная.
–– Давно?
–– Уже минут десять. И… где ты ходишь? До тебя невозможно дозво-ниться!
В трубке раздались долгие гудки. Наташа уже открыла дверь, клю-чом, который она не успела отдать Косте.
–– Не лезь в мою личную жизнь!!!
Наташа, пока спускалась по лестнице, успела наполнить шприц ус-покоительным. Она сразу же сделала Валерии укол. Костя унёс Ле-ру на кровать, а потом вернулся к Наташе.
–– Ташечка, чтобы я без тебя делал! –– он хотел её обнять.
–– Руки прочь!!! Ваша семейка меня уже просто достала!!! Я много раз говорила, что Лере нужна серьёзная медицинская помощь. Её нужно положить в психиатрическую больницу. Костя поймёте вы или нет. Шесть лет галлюцинаций это не шутки. У Леры серьёзное рас-стройство психики.
–– Таш… Ты всегда такими умными словами говоришь, а что с ней на самом деле? Ну в смысле, о чём вы разговариваете?
–– Да ты сам знаешь как всё это начиналось. У Леры было мало дру-зей, и она просто придумала «их». Её фантазия росла вместе с ней. Со временем невидимых друзей становилось всё больше и больше.
Потом ей просто надоело с ними играть. А друзья не захотели ухо-дить. Они пугали девчонку по ночам. Сама Лера говорит, что друзья слишком влюблены в неё и не могут оставить её в полном одиноче-стве. Они глядя ей глаза перерезали себе вены, отрубали пальцы… Потом также, не отводя взгляда, и, улыбаясь, пили свою кровь. Это был тот период, когда она пыталась быть нормальной. Буквально на несколько недель видения прекратились.
Из комнаты вышла Валерия:
–– Они обиделись, что я не обращала на них внимания. Теперь дру-зья преследуют меня взглядами. Они протягивают руки, показывая перерезанные вены, и просят: «Лера давай поиграем снова, нам было так весело вместе…»
На этом разговор закончился. Костя ушёл на работу. В квартире ос-тались только Наташа с Валерией. Они немного посидели молча. Потом Наташа решила заварить чаю.
–– Скажи, Таша, ты мне веришь?
В это время Костя был уже на полпути к работе. У него зазвонил со-товый. На экране высветилось: « Таша»
–– Да…
–– Костя они снова здесь…–– прокричала в трубку Валерия.
Костя, бросив всё, побежал домой. Возле подъезда он обнаружил женское тело. Костя подошёл к нему ближе. Это была Наташа. От неё начиналась кровавая дорожка, которая продолжалась до са-мой кухни. Там в углу сидела Валерия. Она подняла на него взгляд.
–– Ты мне веришь?
Костя обнял Валерию.
–– Конечно верю!
–– А зря…
Лезвие ножа плавно вошло в мягкий живот брата.
–– Эх братик… братик… Какую же вы с мамой вырастили хорошую актрису! Поздравляю!!! Никаких друзей никогда не было.
Валерия вытащила нож из тела брата и проведя языком по лезвию сказала: « А кровь, я сама очень люблю!»
И так, читатель, оглянись вокруг себя. Посмотри нет ли рядом с тобой Валерии. Просто окликни её и узнаешь…
|
|
| NellBee |
2006-01-28 |
14 |
4.67 |
3 |
| |
|
| |
Говорят, что первый блин всегда комом. Возможно, так оно и есть, но всегда появляется возможность исправить что-либо. А нет, не так всё просто как кажется на первый взгляд. Существует одна вещь, которую и вещью-то назвать трудно, потому что она бесценна, не подчиняющаяся этому закону, да и не только ему… Это самое дорогое, что могут подарить нам родители, а мы своим любимым. Та-кую вещь не возможно найти, так как её невозможно представить в виде материи, какой бы она не была. И эта вещь не любовь. Нет, конечно, не она. Любовь явля-ется только бесполезным придатком к этой вещи, который приносит слишком много боли. Эта вещь –– жизнь.
Иногда мысли человека играют с ним злую шутку. Одним из таких «обшу-ченных» был Анастас Лавкин. Когда-то очень давно у него было всё и семья, и счастье, и своё дело. Он занимался игорным бизнесом. Ничего противозаконного Лавкин не совершал, поэтому власти не имели к нему претензий. Но, по законам жизни, подобная идиллия не могла существовать долго. Её нарушил лучший друг Анастаса –– Сашка увёл у него жену. Лавкин был настолько исполнен эмоциями, что пытался убить их обоих. Здесь справедлива поговорка о двух зайцах. Для него все это закончилось десятью годами тюрьмы. Сейчас его жизнь текла тихо и спо-койно, возможно даже слишком спокойно. Это просто убивало его. И вот на глаза ему попался ресторан, который находился неподалёку от места, где он жил. Не успел Лавкин войти туда, как под руку его подхватила очаровательная официант-ка.
–– Неужели нас посетил знаменитый Анастас Лавкин. Мы уж думали вы никогда не придёте. Вот здесь место для вас. Меню… пожалуйста! Когда что-нибудь вы-берите просто посмотрите на меня и я подойду примять заказ. Будьте как дома.
Пребывая в некотором недоумении, Лавкин погрузился в папку, которую ему да-ла официантка. Мысли же его были заняты другим. Анастас, уставив свой взгляд поверх меню, рассматривал очаровательную работницу. Когда она обращала на него внимание, Лавкин смущённо тупил взгляд. Видя, что заказчик ещё не сделал выбор, девушка продолжала флиртовать с мужчиной за соседним столиком. В это время Анастас уже практически начал исходить слюной. Он не мог понять, что же больше ласкало его взор –– её длинные изящные ноги, упругий зад, на котором была юбка, больше напоминающая половину пояса от старых джинсов, дожив-ших свой век, оголённый животик с серьгой в пупке, пышная грудь, с трудом поместившаяся во вторую часть пояса старых джинсов, приятная мордашка с на-ивными голубыми глазками или всё же пальчики, которые играли локонами её кудрявых чёрных волос. О нет только не это… она приняла заказ мужчины и направилась к Лавкину.
–– Анастас Викторович, если вы не можете сделать выбор, то я вам помогу.–– по-лучив согласие, она села напротив него –– Я не представилась… меня зовут Ана-стасия. –– она потянулась за меню –– Можно? Так… сегодня я могу посоветовать вам бифштекс с кровью. Да… определённо только его, потому что сегодняшний повар только это и может нормально готовить.––рассмеялась она.
–– Хорошо и ещё чашечку кофе.
–– Извините, но у нас нет кофе, также как и рыбных и овощных блюд. Молу предложить хорошее вино, его делают специально для нас… да и ещё я забыла сказать, что у вас есть возможность завести свой счёт.
–– А здесь действительно хорошее местечко, нужно заходить сюда чаще! А кре-дит и вправду хорошая идея.
–– Мы всегда рады посетителям.
Анастас выполнил своё обещание. Он приходил туда каждый день, причиной это-го была Анастасия. Порой он заходил только, чтобы увидеть её и ещё раз услы-шать нежный голосок. Так продолжалось уже несколько месяцев. Когда он при-шёл в очередной раз, Анастасии была чем-то расстроена.
–– Ты чего…
–– Просто мне всегда жаль тех, кто приходит к нам в последний раз. Мне так тебя жаль…
–– Хорошая шутка.
Анастас засмеялся. Внезапно он почувствовал, как всё его тело начало тяжелеть. Он не мог подняться со стула. Паника охватила его.
–– Я не шучу Стасик… Ты больше не посетишь нас, потому что ты живёшь в кре-дит у Сатаны. Именно сейчас ему нужна новая душа.
Пока Анастасия говорила это, обстановка вокруг сильно изменилась. Теперь они стояли посередине склепа. Вокруг них, также на стульях, сидели мужчины и женщины. Они стонали из последних сил. Эти звуки уже стали тихими, почти не слышными. Тела их были сильно изуродованы. У многих отсутствовали руки и ноги, была вырезана передняя стенка живота. От этого становилось видно каких органов им не хватает. В полном ужасе Лавкин оглядел помещение ещё раз. В од-ном углу аккуратно сложены человеческие кости вперемешку с гниющей кожей с остатками мяса, которое жадно пожирали трупные личинки. Воздух был влажным и пропитан запахом разлагающихся тел. В этот момент практически из неоткуда появился высокий красивый мужчина. Он подошёл к Анастасии и, поцеловав её, не отпуская, сказал:
–– Дорогая моя ты всегда знаешь, когда мне нужна новая душа. Иногда я даже жалею, что не успел дать кредит тебе. Ты была лучшей посетительницей моего ресторана. А этот дурак официант, решил тебя отравить. Он думал, что спасёт тебя.
–– Сатик ты должен сказать ему спасибо, за это, иначе меня бы здесь не было.
Парочка растворилась в воздухе. Через мгновение ресторан исчез, но упоминания о нём остались в истории многих городов. Возможно это было и в твоём городе проверь…
« Я ТЕБЕ СОВЕТУЮ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!» Царапинами высвечивается на экране твоего компьютера.
|
|
| Witch |
2006-06-02 |
14 |
4.67 |
3 |
| |
|
| |
-18-
Лидия Романовна не могла поверить в то, что Александра ее дочь. Она думала, что распрощалась со своим прошлым навсегда, но вот оно, ее прошлое, взывает к ней, мучает ее, а ведь она о нем почти забыла!
Теперь она понимала, кого ей напомнила Александра в тот день, когда у них состоялся разговор по поводу ее сочинения. Костю. Ее бывшего мужа. Вдруг она вспомнила Константина Дмитриевича, с отчетливой ясностью представив себе его лицо, но не такое, каким оно было пятнадцать лет назад, а то, которое она увидела совсем недавно. Ухоженное, немного постаревшее. Но не убитое горем, даже не опечаленное. В нем не чувствовалась тоска, его не мучила ностальгия, радости встречи так же не было, и любви в нем не читалось. Неужели он разлюбил ее? Она ощутила ревность и это неприятно задело Лидию Романовну. “Зачем я совершила эту роковую ошибку? – в который раз спросила она себя, – зачем?!” Она так и не была счастлива. А ведь если бы она осталась с ним, все могло бы быть совсем по-другому.
Происходящее казалось ей глупым розыгрышем или затянувшимся сном. Нет, не может быть такого на самом деле! Разве Александра на нее похожа? Лидия Ромновна тут же вздыхает, вспомнив ее глаза. Она ищет другие доводы убедить себя, что Александра не может быть ее дочерью, и высказывает свои мысли вслух:
– А кто говорил, что я – мать Александры? Уверена, что после меня у него было много молоденьких глупых девиц, у одной из которых появился маленький ребеночек, от которого она захотела просто избавиться, – а он по доброте душевной удочерил девочку и тоже назвал ее Сашей, – от этой мысли ей даже захотелось плакать. – Но где тогда та Саша, матерью которой является она? – она присела на диван и обхватила голову руками, страдая от безысходности. Александра ее дочь, и по-другому нет и быть не может. Стоит ли просто переехать в другой город и обо всем забыть? Но сможет ли она так же спокойно спать, зная, что где-то у нее есть дочь, которой требуется психологическая помощь, возможно, даже лечение. Раньше она, когда бросала своего мужа, не задумывалась о том, что может принести ей ее решение. Как она могла так жестоко поступить?
Идя на ужин с Константином Дмитриевичем, где они договорились обсудить сложившуюся ситуацию, Лидия Романовна надела свое лучшее платье и легкую куртку, хотя для такой одежды было еще холодно.
В маленьком неуютном кафе витал терпкий запах растворимого кофе. Изредка к какому-нибудь опустевшему столику подходила уборщица и протирала его грязной тряпкой. Ее уже ждали. Константин Дмитриевич сидел за удаленным столиком у окна, рассчитанным, вероятно, для влюбленных парочек.
– Привет, – бросил он ей, и сложив спокойные руки перед собой, молча посмотрел на нее, ожидая ответа.
Это неожиданное приветствие, словно они видятся каждый день и серьезно друг от друга устали было настолько нелепым, что Лидия Романовна растерялась и молча села, не зная, что сказать.
– Я думал, ты поздороваешься, – слегка удивился Константин Дмитриевич.
– Прости. Здравствуй, – она попыталась создать себе вид небрежности.
– Ладно, это не столь важно. Перейдем сразу к делу? Ты, наверно, хочешь знать, почему я здесь. Может быть даже ты уже знаешь ответ на этот вопрос. Я искал тебя. Только, поверь мне, я вовсе не задался целью тебе отомстить. Да и разве ты испугашься моей мести? Ты рассмеешься мне в лицо, как было раньше. И будешь права. Ведь что я могу сделать?
– Ты хочешь унизить меня, напомнив мне о своих прошлых ошибках? Ты забываешь о том, что прошло много времени. Я изменилась.
– Я рад. Но, прошу тебя, не перебивай. Я искал тебя, чтобы сказать, что все еще люблю тебя. Да, предсталяешь, до сих пор. Хотя тебе этого не понять. Ты и ненавидеть-то не умела по-настоящему, разве могу я упрекать тебя в неумении любить?
– Хватит! Прекрати! Знаешь ли ты, как я жила? А что ты знаешь о моих чувствах? Я осознала свою ошибку. Да, я была не права. Но я была молода, глупа и испугалась первой настоящей любви. Я до сих пор об этом жалею. А теперь скажи: разве я не заслуживаю прощения? Давай начнем все заново. Ты увидишь, как я изменилась, – Лидия Романовна не опускала глаз, стараясь дать понять, что свою позицию держит твердо.
– Ко мне в голову приходила эта мысль. Но вчера я обо всем хорошо подумал и решил, что это ни к чему. У меня дочь. Ты не подумала о ней тогда, разве будешь ты думать о ней сейчас? А ведь она, в сущности, еще ребенок. И ты не имела право совершать свою, как ты говоришь, ошибку. Александра сполна отплатила за нее, – он говорил своим ровным раздражающим голосом.
– Ты говоришь, что любишь меня. Но разве может человек быть таким жестоким к тому, кого любит? А Александра привыкнет ко мне. Привыкла же как к учительнице, привыкнет и как к матери, – жалобно произнесла Лидия Романовна.
– О, нет. Ты не знаешь Александру. Она ненавидит свою мать. Видела бы ты ее глаза, когда она узнала, что ее мать бросила ее и ее любимого папу. Я повторяю еще раз: я люблю тебя. Но еще больше я люблю Александру.
– Но зачем ты вообще стал рассказывать ей об этом?
– Рано или поздно она все равно узнает, – Константин Дмитриевич умолчал о том, что Александра стала приставать нему с расспросами лишь после того, как нашла ту злополучную фотографию. И почему он не подумал, что стоит разобрать ее вещи, которые она даже не удосужилась забрать?
– Я прошу тебя только об одном: дай мне шанс все исправить. Ты увидишь, что ничего подобного не повториться, – в глазах Лидии Романовны блестели слезы. Как она раньше не понимала, что всю жизнь любила только его!
– Я сам сначала думал, что это возможно. Но теперь убедился, что был не прав. Значит, с этим все кончено. Не думал, что вопрос решится так быстро.
Он встал и вышел из кафе. Лидия Романовна хотела броситься за ним, но удержалась. Среди сотен страшных и грустных мыслей пришла глупая, зато весьма практичная мысль: “Интересно, счет оплачен?”
Счет был оплачен.
-19-
Марья Сергеевна отказывается класть Женю в клинику. Александра удивлялась: неужели она не любит свою дочь? Как ей объяснить, что этим она ей поможет?
Она опять в доме Жени. В нем все так же пусто, и Женя все так же лежит на свое старом диване. Ее тусклые глаза, полные надежды, посмотрели на Александру. Ее все так же “ломало”, уже пять дней.
– Ты принесла? Я знаю, я вижу, что это так. Так не мучай меня более. Пожулуйста. Ты одна понимаешь, какие муки я терплю.
– Хорошо, ты примешь его. Но ты подумала о том, что будет потом? Круг опять замкнется и тебе из него не выбраться. Я желаю тебе только добра.
– Мы с мамой решили завтра же обратиться к врачу. Но мне нужно дожить до этого дня. Прошу тебя.
– Где сейчас твоя мама?
– На кухне.
– Она мне доверяет!
– Я тоже доверяю тебе. Клянусь, это в последний раз. Так почему ты не веришь мне?
– Я верю тебе. Ладно. Господи, что я делаю?!
Александра достала белый порошок. Ей было страшно и стыдно, но до того жаль Женю, до того она любила ее, что не могла не послушаться, когда она смотрит такими глазами, и просит особенно жалостливо. Если бы можно было сделать так, чтобы они с Женей могли поменяться местами! Пусть лучше ей достанутся все эти мучения, которые пришлось перенести Жене.
– Спасибо, Саша.
Александра вздрогнула. Она наблюдала, как зрачки ее глаз быстро сужались. Через несколько минут ей стало лучше. Она скинула с себя ворох одеял, под которыми лежала и положила голову Александре на плечи.
– Не слишком ли много? – забеспокоилась Александра.
Женя не ответила. Она засыпала. Александра успокоилась и улыбнулась. Наконец-то дорогой ей человек спокойно поспит. Она взяла ее за руку. Рука, не смотря на то, что Жене не было жарко, была холодна как лед. Она внимателно присмотрелась к ней. Кожа посинела.
Александра гнала от себя непрошенную мысль. Ей показалось вдруг, что самой ей тоже стало холодно, что она сейчас упадет в обморок, но она взяла себя в руки. Укрыла ее опять всеми одеялами и принялась будить.
Слава Богу, Женя еще не успела заснуть.
– Не спи, – попросила она ее, – я умоляю тебя, не спи! Ты сможешь сделать для меня это?
– Мне нехорошо, – пожаловалась Женя. – Чтож. Я могу поразговаривать с тобой.
– Вот и умничка. Ты не должна ни о чем спорить. Просто расскажи мне о чем-нибудь. Я принесу тебе кофе.
Александра наделась, что это не то, о чем она подумала.
– Марья Сергеевна, я принесла вам кофе. Можно, я заварю его?
– Конечно, – рассеянно ответила Марья Сергеевна.
Когда она принесла кофе в комнату, Женя полулежала на своем диване. К ним заглянула Марья Сергеевна, ничего подозрительного не обнаружила и ушла опять на кухню. Александра облегченно вздохнула.
– Пей, – сказала она, протягивая кружку,
– Но я не хочу, – запротестовала Женя. Но сил спорить у нее не было и она приняла кружку.
– Я положила твои стихотворения на музыку. Хочешь послушать? – спросила Александра, когда Женя допила свой кофе.
И она достала гитару, которую специально взяла с собой для этой цели. Она играла тихо, едва касаясь тонкими пальцами струн, чтобы у Жени не разболелась голова.
– Это потрясающе! Когда я выберусь из этого омута, мы сможем создать с тобой группу. А пока я буду писать стихи. Знаешь, я хочу, чтобы в нашей группе было много инструментов. Целый оркестр…
Прошел час. Женя опять начала засыпать. Александра потрогала ее пульс. Он был прерывистый.
– О, нет, – пробормотала она и решила, что пора звать Марью Сергеевну. Будь что будет.
Мрья Сергеевна прибежала сразу, потрогала пульс и обратилела внимание на посиневшую и похолодевшую кожу Жени.
– Ты давала ей что-нибудь? Давала или нет?! – она грозно надвигалась на Александру.
– Я… нет.
– Нет?
– Нет!
– Что происходит? – сонным голосом спросила Женя.
– Она приняла опиум, – быстро проговорила Александра.
– Что?! Но ведь я даже не знаю, что делать!
– Если это именно то, что я думаю, то нужно срочно вызвать врача.
– А что ты думаешь? – гневно, раздраженно, и с ужасом в глазах спросила Марья Сергеевна.
– Я думаю, что это отравление.
Марья Сергеевна убежала вызывать врача, а Александра заставляла Женю ходить, тормошила ее, щипала, давала нюхать аммиак, и Женя пока держалась твердо.
Через несколько минут Марья Сергеевна сообщила, что вызов поступил.
Александра посмотрела на часы. Прошло уже два часа с тех пор, как Женя приняла опиум. Она давала принимать рвотное, заставляла Женю пить воду с марганцовкой. Но через полчаса у нее начались судороги. Видно, не весь яд вышел из ее организма во время рвоты.
Когда приехал врач, Женя уже умерла. Она продержалась не так много, четыре с половиной часа. Александра почти не слышла, как проклинала ее и врача, приехавшего так поздно, Марья Сергеевна. В этом отвратителном районе медицина была на низком уровне.
Александра убежала от этого дома, бродила по улицам и плакала, плакала, плакала. Она никогда не ощущала себя более несчастной. Все, ради чего она жила, потеряло смысл. Она вспоминала, как они мечтали вместе создать группу, и как вернулись к этой мечте перед смертью Жени. И самое страшное в этом было то, что виновата не Марья Сергеевна, которая своевременно не пожелала обратиться к врачу, и не врач, который не удосужился поторопиться, хотя вызов был срочным. Виновата она сама. Она дала Жене опиум, не смогла сдержать свою жалость.
Домой она вернулась поздно ночью. Отец поначалу кричал на нее, но она продолжала рыдать, а на следующий день он и сам узнал, что произошло и где была Александра на самом деле. Ему стало стыдно за свою несдержанность, раньше он никогда не кричал на нее.
– Я же говорил тебе, что не стоит туда ходить. Ты сама видишь, чем все это закончилось, – ласково говорил он, гладя ее по голове.
– Что ты в этом понимаешь?! – был ему ответ, и Александра опять выбежала из дома.
На улице она наконец-то купила пачку сигарет и затянулась. Она бросила курить полгода назад, но сейчас было ни к чему заботиться о своем здоровье. Она тонула в том ощущении, которое посещало ее в больнице по ночам. В темноте. Темнота обступала ее, ей хотелось кричать, но она лишь издавала слабые стоны. Ей хотелось вылить свою ненависть на кого-нибудь, но она лишь била себя по щеке. Ее руки сами хлестали ее, с каждым разом ударяя все сильнее, пока не потекла теплая кровь. Александру мучила жажда, и она принялась слизывать текшую красную жидкость. Прохожие в ужасе шарахались от нее, она не замечала их.
Ей стало мало крови, от солоноватого ее привкуса еще больше хотелось пить. Она упала в лужу, и начала черпать из нее воду. Холодная, грязная, серая, она действовала успокаивающе. Александра потеряла сознание.
Очнулась уже утром и почувствовала, как сильно болит ее горло. Она лежала все в той же луже и холод был вокруг и холод был в ней. Лицо сильно болело, глаза заплыли. Она встала и попыталась определить, где находится. Как оказалось, это было нетрудно. Ноги сами принесли ее на привычные места. Здесь она часто гуляла. Александра огляделась и поспешила в нужном направлении прочь от этих мест. Больше всего она боялась, что ощущение и жажда вернутся и застанут ее врасплох. Как она будет жить дальше, она не думала. Потому что для себя уже все решила. И она действительно знала, что делать.
-20-
Александра заболела тяжелой формы ангиной. Когда она вернулась домой, выяснилось, что отец обзвонил уже все больницы (да их всего одна там и есть). Отец громко кричал, пытался выяснить, что с ней произошло, но так ничего и не добился. Да и Александра при всем своем желании не смогла бы ничего сказать. Горло обжигала острая боль, и она то и дело сплевывала слюну, стараясь не глотать.
Но болезнь осложнений не дала, и вскоре пришлось опять выйти в школу. Опухоль с лица спала, и лишь на щеке остался причудливый шрам в виде буквы “Т”.
“Темнота”, – усмехнувшись, подумала Александра, глядя на себя в зеркало.
– Прости меня! Я просила того же у твоего отца, прошу и у тебя. Неужели я мало наказана? Прислушайся к моим словам!
– Ты сама выбрала себе этот путь, – Александра была неумолима. Какое наслаждение получала она в унижении Лидии Романовны!
– Откуда в пятнадцатилетней девочке столько жестокости? Неужели ты не в силах простить меня? – Лидия Романовна не могла сдержать слез.
– Напротив. Простить слишком легко. Прощают только слабые люди, а я не имею права быть слабой. Живи как жила раньше, но переодически вспоминай, что испортила жизнь одному очень славному человеку и его маленькой дочери.
Александра вышла, тихонько прикрыв за собой дверь классной комнаты. Наконец-то справедливость восторжествовала! Но это еще не конец. Она продолжит совершать свою месть.
Школа почти опустела. Уроки уже закончились, и остались лишь несколько учителей. Это было на руку Александре. Найти пустовавший класс и стащить ключи у охранника, когда тот зазевался, не составило особого труда.
Под предлогом, что желает поговорить с Юлей о их отношениях, Александра уговорла ее пойти с ней вместе в класс. А уже там, один на один, они поговорили. Хорошо поговорили. Вот только о чем, этого так никто и не узнал. Голоса заглушало жужжание электрической бритвенной машинки. Но вот итоги разговора были понятны. Юлия больше никогда не осмелиться отрезать у Александры хотя бы прядь волос.
Наташа отступила.
– Ты же говорила, что хотела поговорить со мной! Что… что ты делаешь?
– Ешь! – Александра подвела Наташу к столу, заваленному шоколадом, конфетами и прочими сладостями. Она обернулась назад и убедилась, что дверь заперта на ключ, а сам он надежно запрятан во рту у черепа.
– Я не хочу, – Наташа пока не понимала, что собирается сделать Александра, но та грубо схватила ее за волосы и проворно засунула в рот шоколадку.
– Больше всего на свете ты заботишься о своей фигуре. Представляю, сколько часов тебе предстоит провести в тренажерном зале после сегодняшнего сытного обеда!
Наташа попробовала выплюнуть липкий шоколад, но Александра не позволила ей это сделать. Когда весь шоколад был съеден, на смену ему пришел мармелад, тошнотворый, приторно-сладкий. Наташа ненавидела сладкое, но Александра держала ее мертвой хваткой, заставляя глотать. Она оказалась сильнее. Горло слипалось.
– Пить! – попросила Наташа. – Пожалуйста, дай мне воды. Я больше ни о чем никогда не попрошу тебя. Клянусь, я пальцем тебя не трону.
– Теперь уже, конечно, не тронешь.
И она достала варенье. И маленький складной ножичек.
– Только попробуй не съесть это, – проговорила она, пристаив ножичек к ее горлу. – Только попробуй закричать.
И Наташа принялась есть сладкое клубничное варенье, запрокинув вверх голову и наклонив банку. Варенье капало на ее рубашку, просачивалось за ворот и оставляло на теле липкие следы. Оно стекало по волосам. Наташа уронила банку, упала на пол и ее стошнило.
В этот момент Александра решила, что хватит, и отправилась на поиски Кристины. Не в ее интересах было, если обнаружат Наташу в ее тепершнем состоянии, а рядом ее.
Настал черед Кристины. Она обычно прогуливалась после уроков возле школы со своими подружками-отличницами. Так было и в этот раз. Найти ее не составило труда, и вот они идут и разговаривают, как две закадычные подруги. Кристина объясняет ей, почему она решила подставить ее, красочно описывает, как ненавидит ее. Она не заметила, как ушла довольно далеко от школы, а от дома еще дальше.
– Где мы? – огляделась она. Место было безлюдно.
Александра тоже остановилась.
– Пришел мой черед говорить, – сказала она и схватила Кристину за волосы. Та издала пронзительный визг, но ее голова тут же погрузилась в холодный грязный снег, не успевший еще растаять. Он попал ей в рот и ей пришлось проглотить его. Александра не дала ей набрать в легкие воздуха и опять погрузила голову в колючий снег. Ненависть, светившаяся в ее глазах, не знала границ, но когда она заметила, что Кристина задыхается, остановилась, чтобы самой перевести дух.
– Ты еще отплатишь за это, – отплевываясь, прохрипела Кристина.
– О, нет, – засмеялась Александра и с силой ударила ее по лицу. – Помнишь, как ты ударила меня? – и она продолжала бить еще и еще, череп на шее расплылся в страшной ухмылке, и остановилась она только тогда, когда хлынула горячая кровь.
При виде крови глаза Александры потемнели, зрачки сузились и превратились в щелку. Она пила кровь Кристины, пока та не потерла сознание.
Увидев, что она натворила, Александра помчалась домой, похожая на разъяренную гарпию. Кровь стекала по ее подбородку.
Она не знала, как долго Кристина пролежала и помог ли ей кто-нибудь из прохожих. Скорее всго, вряд ли. Место было безлюдным, да и прохожие не очень доброжелательны. Когда она сама находилась в темноте, к ней никто не подошел. Она пролежала без сознания всю ночь.
Теперь все было сделано. Оставалось только одно.
-21-
Света не было. Была темнота. Не та невыносимая тьма, что порождает самые страшные кошмары, а именно эта всеобщая серость, от чего переносить ее казалось еще более невыносимым.
Александра не стала писать записку. Она не собиралась никого винить, а уж объяснять это казалось ей еще более нелепым, отец и так поймет ее. На минуту ей показалось, что он может не одобрить ее решение, и когда будет уже поздно, так ничего и не поймет. Но она тут же успокоила себя, что все это вздор. Отец слишком любит ее, чтобы не понять. Как она только могла говорить когда-то Жене, что жить необходимо?
И ее пальцы легли на курок. Раздался выстрел, и Александра упала. Закончился ее жизненный путь, так и не начавшись, в маленькой деревне, где домашних животных никто не держит, где строятся заводы, и где люди дышат испорченным ими воздухом. Этот ли район, темнота ли воздействовала на нее, или просто от свалившихся на ее голову несчастий, Александра совершила самоубийство, этого уже не узнать.
Однако история на этом не заканчивается. Константин Дмитриевич не мог сосредоточиться на работе. Он думал только о своей дочке. Как он мог оставить ее одну дома, когда ей так плохо? Он запер ее на ключ, чтобы она опять куда-нибудь не сбежала. Совершенно ясно, что ее избили. И его цель узнать, кто это был. Когда Александра обнаружит, что ее заперли, она очень разозлиться…
И он решил поехать домой. Его могли уволить – да, могли. Он и так был на грани увольнения. Но разве это важно? Безусловно, но не важнее, чем его дочь.
Подъезжая к дому, он ни о чем не подозревал. И лишь только когда, уже входя в дом, услышал выстрел, раздвшийся из комнаты Александры, сердце его защемила непонятная тоска. Он вбежал в ее комнату, распахнул дверь, но было уже поздно. Рядом с Александрой лежал револьвер, его любимый револьвер… Неужели Аександра научилась заряжать револьверы, или он сам оставил его заряженным?
На улице был прекрасный теплый денек, птички пели, встречая весну. И в этот светлый день, в этот прерасный светлый день, Константин Дмитриевич сошел с ума. Он посмотрел на часы и убедился, что уроки в школе еще идут. Он направился туда, и дождавшись перемены, нашел Романа. Он выволок его на улицу.
– Ты должен уходить отсюда, – быстро произнес он.
– Кто вы? – Роман не спешил последовать его совету.
– Не задавай лишних вопросов. Я отец Александры, – раздраженно ответил Константин Дмитриевич.
– Вы приходите и заявляете, что я должен немедленно покинуть школу и требуете не задавать лишних вопросов. Как это понимать? – Роман был не менее раздражен.
Но тут Константин Дмитриевич нагнулся и приблизил свое лицо к лицу Романа. Со стороны казалось, что они обмениваются выжными секретами.
– Я тебя предупредил. Ты еще мне спасибо скажешь. Но если вдруг… осмелюсь предположить… что ты не сделаешь того, о чем я говорю тебе сейчас, я убью тебя. – И в его руке мелькнуло стальное лезвие складного ножа.
Нельзя сказать, что Роман испугался, он не верил в возможность нападения на него, однако предпочел не лезть на рожон, поэтому, круто развернувшись на каблуках, он демонстративно развернулся и пошел прочь от школы. Никто не хватился его впоследствии.
А когда дребезжащий звонок возвестил о начале нового урока, Константин Дмитриевич незаметно даже для самого себя убил охранника из пистолета с глушителем. У него много их было, этих пистолетов. Работа, понимаешь, такая…
Охранник не успел вскрикнуть. Все было прекрасно. Неслышной мышкой Константин Дмитриевич ходил по школе, и там, где он прошел, оставался керосиновый след. Когда керосин кончился, он вышел из здания, быстрым движением зажег спичку и кинул ее в окно. С минуту наблюдал, как пламя распространяется по зданию с пугающей скоростью, услышал звук пожарной сирены, но когда кто-либо уже успел сообразить, что случилось, он уже был далеко.
ЭПИЛОГ
Сидя, а вернее лежа в маленькой палате, если можно было так назвать эту убогую комнату, в больнице для душевнобольных, Константин Дмитриевич тихонько напевал песню, что сочинили Женя и Александра. Этих двух людей, чья жизнь была связана между собой столько времени, смогла разъеденить только смерть.
Он поджег школу, потому что знал, что она во многом виновата в смерти Александры. Он это понял по отдельным отрывочным рассказам дочери. Там же, как он надеялся, сгорела ее мать, которая тоже принесла немало страданий Александре.
“Зато теперь ей не так жарко в аду”, – усмехнулся он. За Женю, увы, мстить было некому.
Романа он спас, потому что знал, что дочь его любила и не простила бы такого. А он на все готов ради нее.
И теперь он в “палате для особо опасных”, а попросту “буйных”. У него нет даже окна. Хотя зачем ему окно? Он и так довольно насмотрелся на этот ничтожный серый мир, в котором умерла его любимая Александра.
Но за окном продолжали петь птицы, снег уже везде растаял, только кое-где лежали небольшие сугробы. И кому-то мир вовсе не казался таким ужасным. Более того, кто-то даже любил его…
|
|
| Борис ПОЛЯКОВ |
2006-12-18 |
14 |
4.67 |
3 |
| |
|
| |
Борис ПОЛЯКОВ (Хабаровск)
КУШАТЬ ХОЧЕТСЯ!
Единственный способ отделать¬ся
от искушения - уступить ему.
Оскар Уайлд
"Портрет Дориана Грея"
Раньше Светлана была очень толстой - никак не меньше ста деся¬ти килограммов при росте метр семьдесят. Как она ни старалась уме¬рить свой аппетит, у неё ничего не получалось. А ещё привычка есть на ночь. Она не могла уснуть до тех пор, пока не съест что-нибудь сытное, например, несколько бутербродов с колбасой. Даже снотворное не помогало.
Светлана испробовала тысячу разных диет, но каждую из них она бросала на второй день - кушать очень хотелось.
Как она страдала от своей чрезмерной полноты! Нет, не физичес¬ки. Чувствовала она себя прекрасно - никакой одышки, никаких болей в сердце. Её моральные мучения были намного страшнее любых физичес¬ких мук: она завидовала чёрной завистью своим более стройным сверст¬ницам, потому что те имели успех у парней, могли позволить себе лю¬бой наряд, какой захотят. Как известно, одежду на полных шьют безо¬бразную, да и ту попробуй, отыщи.
Теперь всё изменилось. Её вес составляет сейчас всего пятьде¬сят три килограмма. Невероятно! - воскликните вы. Так и есть.
Фортуна улыбнулась Светлане, когда она встретила Виктора. Па¬рень, только что пришедший с армии, увидев девушку на каком-то празд¬нике в местном клубе, втюрился в неё по уши. Его поразили именно её округлые формы. Не буду вдаваться во фрейдистские дебри, скажу лишь, что Светлана оказалась девушкой его мечты. Знакомство на вечере быс¬тро переросло в более близкие отношения, а месяца через два сыграли свадьбу. Светлана вряд ли любила Виктора, но она была рада любому парню, обратившему на неё внимание.
Как и бывает в подобных случаях, через год у них родился заме¬чательный крепкий малыш, которого назвали Павликом в честь деда Светланы. Вот тогда и произошла чудесная метаморфоза.
Роды были очень сложные, молодая мамаша потеряла много крови. Врачи прописали ей усиленное питание, красное вино и какие-то желе¬зосодержащие препараты. Но, выписавшись из больницы, Светлана обна¬ружила, что, родив, потеряла не меньше двадцати пяти килограммов. Это ей настолько понравилось, что она, усугубляя свою анемию, не только не стала выполнять предписания врачей, но и вообще почти пе¬рестала есть. Её рацион был настолько ничтожен, что килограммы ис¬чезали практически на глазах. И откуда только она нашла в себе та¬кую силу воли! Раньше она не могла обходиться без еды ни дня, а те¬перь, истощаясь со скоростью концлагерного заключённого, за сутки могла съесть лишь яблоко да тарелку квашеной капусты. И ещё может быть кефир или чай без сахара. И никакого хлеба! Ничего мясного, ни¬чего сладкого. Ей было плевать на появившиеся голодные обмороки, плевать на недовольство мужа, который был влюблён в неё именно за полноту, плевать, что ребёнок, вскармливаемый грудью, не получал должного питания. Главное - что она худела.
Очень скоро, даже когда вес её составлял меньше нормы, Светлана стала буквально одержима идеей глобального похудения. Она, так и не излечив послеродовой анемии, перестала заботиться не только о своём питании, но и о питании своей семьи. Муж, придя с работы домой, об¬наруживал пустые кастрюли и стерильный холодильник. Он, конечно, зака¬тывал Светлане скандалы, но всё было бестолку, поэтому ему приходилось брать деньги и идти в общественную столовую, где, рискуя зара¬ботать язву желудка, он ел несвежие борщи и непрожаренные котлеты. По дороге домой он покупал Павлику соки, фруктовые пюре и йогурты. Так они и стали жить.
Идея фикс Светланы со временем лишь усугублялась. Например, придя утром на работу, она первым делом бежала в медпункт, чтобы взвеситься. И если, не дай Бог, она обнаруживала, что поправилась на триста граммов, это ввергало её в жуткое уныние, и депрессия про¬ходила только тогда, когда эти триста граммов исчезали. А ещё луч¬ше, если исчезало граммов пятьсот.
Виктор грозился развестись с одержимой женой, обещал добиться лишения её материнских прав, но Светлане было на-пле-вать. Парень всё-таки любил её, поэтому угрозы оставались пустыми.
Когда Павлик подрос настолько, что уже мог питаться взрослой пищей, Виктор стал отвозить его к бабушкам на всю неделю, забирая домой лишь на выходные, когда у главы семейства было время для того, чтобы сварить какую-нибудь похлёбку.
Светлана тем временем превратилась в сюрреалистичное существо: синие круги под глазами, бледная болезненного вида кожа, выпирающие скулы, ключицы и прочие кости... Как она была счастлива видеть себя такой в зеркале!
Павлик, в отличие от истощённой мамаши и исхудавшего отца, вид имел вполне упитанный - спасибо бабушкам. В свои три года он был несколько крупнее сверстников и крепче физически. Несмотря ни на что, он очень скучал по родителям и всегда с нетерпением ждал конца недели, чтобы обнять маму, чтобы покататься на шее любимого папы, чтобы повозиться в углу детской с ворохом игрушек. Он уже привык к "голодным" выходным, так как знал, что будни вернут его в кулинарное изобилие. Но, как ни обожали его бабки, родителей никто заменить не мог. Мама Света и папа Витя являлись для Павлика абсолютными ав¬торитетами.
Пятница. Вечер. Виктор недавно привёз сына от бабы Веры. На следующей неделе баба Надя будет умиляться внуком, а пока - долго¬жданные выходные. По дороге домой Виктор зашёл в магазин, купил бу¬лочки к завтраку - себе и сыну - и творог с фруктами - Павлику на ужин. Он знал, что от жены не дождёшься ни ужина, ни, тем более, завтрака. Усталость рабочей недели сваливала с ног, поэтому Виктор решил, что готовка какого-нибудь супчика или каши подождёт до зав¬тра. У него совершенно вылетело из головы, что следует прикупить запасы продовольствия для этого самого супчика, так как кухонная мебель была наполнена лишь посудой да дохлыми тараканами. Продуктов в доме не было.
Вечер провели как обычно: Павлик ползал по паласу с многочис¬ленными машинками, собирал и разбирал конструктор "Лего", Виктор, уткнувшись в телевизор, смотрел всё подряд, пытаясь унять злость на супругу, которая то и дело подбегала к зеркалу, чтобы ещё раз удо¬стовериться, не слишком ли велики её бёдра.
Ужин. Павлик съел свой творог и направился смотреть "Спокойной ночи, малыши" перед сном. Виктор, как обычно, обошёлся пустым чаем и крепкой сигаретой. Светлана вообще не заходила на кухню. Она ры¬лась в платяном шкафу, перебирая старые вещи, чтобы в очередной раз отдать портнихе на переделку что-нибудь из своего прежнего гардеро¬ба.
Спать легли рано, сразу после программы "Время". Павлик уже со¬пел в своей кроватке, обняв плюшевую обезьянку.
Родители лежали молча, каждый думая о своём. Они уже давно не разговаривали. Не о чем. Так, перекинутся иногда необходимыми фраза¬ми:
- Ты за квартиру заплатила?
- Да. С этого месяца опять газ подорожал.
- Задолбали!
И всё на этом. Ругаться Виктор устал, убеждать и уговаривать - тоже. Семья значилась лишь в документах.
- Свет, а, Свет, - прервал тишину Виктор.
- Чего тебе? - раздражённо сказала Светлана, оторванная от ка¬ких-то своих дум.
- А может сегодня... - прошептал Виктор, проведя рукой по не¬когда пышной груди.
Светлана дёрнулась, отстранив его ласки.
- Нет. У меня голова болит.
Виктор буркнул что-то нечленораздельное и отвернулся к стене, поняв, что реанимировать прежние отношения не удастся. Через нес¬колько минут он уже спал - сказалась усталость целой недели.
А вот Светлане не спалось. Какое-то знакомое беспокойство одо¬левало её, мешая расслабиться и уснуть. Светлана порылась в памяти, извлекая оттуда образцы ощущений. Она даже усмехнулась, распознав в этом беспокойстве обычный... голод.
"Давненько ты меня не навещал, - мысленно говорила она невиди¬мому собеседнику. - Ну, ничего, не в первый же раз".
Светлана повернулась на другой бок и попыталась сосредоточить¬ся на цифрах, возникающих в воображении. Лучший способ уснуть - ма¬нипуляции с числами. Посчитайте звёзды, несуществующих баранов, на¬рисуйте в сознании цифры от нуля до бесконечности - и не заметите, как уснёте. Но приём почему-то не работал. Желудок урчал, требуя пищи, не давая успокоиться мозгу.
Светлана уже отвыкла от таких мучительных позывов что-нибудь проглотить. Безусловно, голод её преследовал всегда, не оставляя ни на минуту, но тот голод она научилась игнорировать. Теперь всё было иначе. Казалось, что прежнее чувство усилилось в десятки раз и пе¬рекочевало из желудка прямиком в оба полушария головного мозга, от¬куда оно кричало требовательно и безапелляционно: "Кушать хочется!" Светлана убеждала этот голос заткнуться, но сегодня он ни на шутку разошёлся.
"Всё равно я не буду есть!" - думала Светлана, проглатывая оче¬редную порцию обильно выделяемой слюны.
Что ж, раз уснуть не удаётся, нужно чем-нибудь заняться, чтобы отвлечься. Светлана встала, накинула на острые плечи халат и пошла на кухню. "Может посуду помыть?" Но грязной посуды не было, ракови¬на сияла белизной. Да и откуда ей взяться? Выпив чай, Виктор помыл чашки за собой и за Павликом.
"Ладно, тогда почитаю".
Светлана достала детектив из книжного шкафа и, вернувшись на кухню, попыталась углубиться в чтение, сев за обеденный стол. Но слова никак не хотели складываться в предложения. Голова была за¬бита лишь мыслями о еде. Светлана пыталась сосредоточиться, даже стала читать вслух, но прочитанные абзацы улетучивались из книги прямо в воздух, не оседая на извилинах. Она читала о каких-то бан¬дитских разборках, а воображение рисовало ей картину пикника на природе: дымящийся мангал, скатерть-самобранка на траве, заваленная всевозможными яствами и винами. Тьфу!
Она отшвырнула книгу на край стола и, решительно встав, подо¬шла к холодильнику.
"Не открывай его! Не смей!" - приказывала она себе, но руки, вопреки рассудку, уже тянулись к белой двери. "Так, что тут у нас?"
Холодильник сиял стерильной чистотой. Кроме начатого пол-литрового пакета кефира в нём ничего не было. Светлана схватила тря¬сущимися руками пакет и извлекла его на свет божий, захлопнув окон¬чательно опустевший холодильник.
"Не будет никакого вреда, если я выпью перед сном стаканчик кефира", - решила она для себя и отпила прямо из пакета добрую поло¬вину его содержимого. Отдышавшись, успокоив учащённое от переизбыт¬ка нервного напряжения сердцебиение, она повторила затяжной глоток. Теперь пакет был пуст. Что ж, хорошо, но... мало. Полтора стакана обезжиренного кефира не могли утолить яму голода, копаемую уже три года. Аппетит лишь усилился. Нервы вновь заставили сердце биться быстрее обычного. О каком сне могла быть речь?! Хотелось кушать. Нужно срочно что-нибудь съесть!
Светлана вновь открыла дверцу холодильника и исследовала каж¬дый кубический сантиметр его объёма, в надежде, что при первом ос¬мотре она что-нибудь пропустила. Ничего. Пусто. А жаль.
Кухонные шкафы? Светлана тщательно исследовала и их. Никаких съестных припасов! Нет даже горсточки муки. Только сода и лавровый лист - не очень съедобный перечень. Уныние обрушилось на изголодав¬шуюся женщину.
"Брось эту слабость! - мысленно кричала она на себя. - Ты спра¬влялась с голодом столько времени, неужели не сможешь справиться и сегодня?!"
"Нет, не смогу", - отвечала она себе.
"Прекрати сейчас же! Хочешь опять стать необъятной коровой? Хочешь вновь одеваться в бесформенные балахоны? Подумай о фигуре!"
"Плевать на фигуру! Кушать хочется-а-а!" - Светлана почти выла, изнемогая от голода.
И тут её взгляд упал на забытую при обыске хлебницу.
"Ура!" - возликовала она. Под прозрачным пластиком крышки на неё глядели две аппетитного вида булочки, обсыпанные сахаром. "Вот это удача!" - радовалась Светлана, выкинув из головы мысль, что сдо¬ба предназначалась мужикам на завтрак. Она извлекла булочки из хлеб¬ницы и жадно, как голодное животное, впилась зубами в одну из них. Через минуту, запитые водой из под крана, оба изделия покоились на дне желудка, а Светлана рассеянно смотрела на кухонный стол, на ко¬тором не осталось даже крошек.
"Неужели я слопала обе булочки так быстро? - думала она. - На¬до же! Только чувство насыщения почему-то не наступило. В чём же дело?"
И действительно, даже, несмотря на съеденную сдобу, желудок тре¬бовал ещё и ещё, как будто хотел насытиться до отвала хотя бы раз в жизни.
"Ну уж нет! Хватит жрать! - возмущалась Светлана про себя. - Пора спать."
Жрать, собственно говоря, уже было нечего, но и уснуть она не смогла. Светлана вновь ворочалась в постели с боку на бок, взбешён¬ная кулинарными фантазиями, рождаемыми её мозгом. Свинина на рёб¬рышках, картофельное пюре с подливом и котлетой, жареная кета с хрустящей корочкой - все эти картины возникали перед глазами нас¬только реалистично, что желудок вопил от возмущения.
В какой-то момент Светлана даже взглянула на мужа глазами хищ¬ницы - настолько она обезумела от голода. Но Виктор явно не вызывал аппетита в глазах супруги - слишком тощ, к тому же весьма силён. А вот Павлик...
"Чёрт! Что за дурацкие мысли возникают в голове! - ругала себя Светлана, вновь выскочив из постели. - Как ты могла такое подумать? Павлик - твой сын!" - Она долго ещё костерила свою безумную плото¬ядную мысль, зайдя на кухню.
"Что же делать? Так кушать хочется! - Светлана даже заплакала от бессильной злобы на саму себя. - Может покурить? Говорят, что та¬бак отбивает аппетит. Попробую".
Она достала крепкую сигарету из пачки, которую муж держал на холодильнике. Вонючая "Прима", но ничего лучше нет, Виктор курит именно такие. Чиркнув спичкой, она неуклюже подкурила сигарету и сразу же закашлялась, наполнив лёгкие едким дымом. Слезы выступили из глаз, тошнота подкатила к горлу, голова закружилась, но голод ни¬куда не исчез. Напротив, он стал ещё острее.
Светлана затушила сигарету в пепельнице и, не отдавая отчёта в своих действиях, пошла в детскую.
"Что я делаю? - опомнилась она на пороге комнаты Павлика. - Я всего лишь хочу посмотреть на своего сына", - убеждала она сама се¬бя.
Светлана тихонько приоткрыла дверь детской и бесшумно вошла в неё, дрожа мелкой дрожью. В её глазах горел безумный огонь - голод.
Павлик мирно посапывал в обнимку с плюшевой обезьянкой, осве¬щённый мягким светом ночника.
"Спи, моё солнышко, - шептала Светлана, приближаясь к кроватке сына. - Мама только поцелует тебя и пойдёт спать".
Вторая сущность женщины, более агрессивная, твердила иное: "Ку¬шать хочется! Кушать хочется! Какие аппетитные румяные щёчки! Какой прелестный пухленький подбородок! Какой вкусненький курносый носик! М-м-м!"
"Прекрати! Не смей так думать!" - говорила сущность, являющаяся матерью.
Но вторая, безумная, половина как будто не слышала: "Губки такие розовые и влажные - так и хочется целовать! Он такой вкуснень¬кий!"
"Замолчи! Убирайся из комнаты!"
"Кушать хочется! Кушать хочется!"
Внутренняя борьба продолжалась, и ни одна из сторон не хотела сдаваться.
Ничего не подозревающий Павлик сладко спал, видел прекрасные цветные сны, а обезумевшая мать, как готическое привидение нависла над кроваткой.
"Кушать хочется! Кушать хочется!"
Ещё никогда Светлана не испытывала такого безумного голода, ко¬торый отключает сознание и здравый смысл, который ест её изнутри, который творит с ней что-то нереальное, что-то сюрреалистичное.
Она неотрывно глядела на сына, но уже ничего не соображала. Одна лишь мысль пульсировала в её голове: "Кушать хочется!" Слюна, переполняя рот, текла по подбородку и капала на цветное одеяло Пав¬лика. Она глядела на сына, но видела лишь аппетитный сочный кусок мяса. Как она хотела есть! Безумно хотела...
И она наелась. Наконец-то она наелась досыта.
2002 г.
|
|
| Малецкий Александр Григорьевич |
2006-03-23 |
37 |
4.63 |
8 |
| |
|
| |
ФИНАЛ.
Я лично знаком с шотландскими болельщиками
«Хайберниан» - культурные, воспитанные парни.
Три мощных струи, вырываясь из-под приподнятых килтов, вычерчивали причудливые петли в придорожной пыли. На протяжении последних шести часов парни серьезно увлеклись употреблением «темного», и теперь с радостью сливали излишки. В утреннем небе, рядом с поблекшей луной, виднелась комета. Сегодня она стала еще больше, и в ее окраске преобладал алый цвет. По дороге, удаляясь от троицы, набирал скорость фермерский грузовичок. Шофер, обливаясь потом, поглядывал в зеркало заднего вида, все еще не веря, что три фаната покинули его транспортное средство, не причинив владельцу тяжких телесных повреждений. Дернул же его черт подобрать голосующих, но была ночь, а длинноволосые подонки, одетые в килты, при свете фар грузовичка уж больно напоминали девушек, и он не сдержался. Мало того, что вместо ярмарки в Глазго ему пришлось доехать до самого Лондона, малолетние бандиты украсили борт грузовика надписью «Хайберниан», и допьяна напоили «темным» его гордость – мериноса Якова, который теперь заблевал весь кузов, и вряд ли займет призовое место на ярмарочной выставке овец.
Справив нужду, троица с довольным видом направилась по тропке к ближайшей станции подземки.
- Николай - русское имя?- задумавшись, спросил Хью.
- По моему, да.- Сэл с помощью зубов пытался открыть очередную бутылку «темного».
- Надо было дать ему в рыло. Русские болеют за «Челси».- Хью с сожалением посмотрел вслед удалявшемуся грузовичку и сплюнул под ноги.
- Пиво кончается!- Грант вернул друзей к суровой действительности. Матч «Челси» - «Хайберниан» состоится на стадионе «Уэмбли» вечером, а дожить до этого, не имея хорошего запаса «темного», не представлялось возможным. Прямо по тропинке, вдалеке от остальных построек, виднелась ветхая лачуга. Вывеска над входом гласила: « Пьяный Ричард. Лучшее «темное» Ватфорда».
- Тут вроде руины были, когда мы в прошлый раз приезжали.- Салливан допил пиво и швырнул пустую бутылку в кусты. По валяющимся в придорожных кустах и канавах бутылкам из-под «темного» можно было бы проследить весь путь парней от Эдинбурга до Лондона.
- Сэл, ты хоть раз приезжал в Лондон трезвым? Нет? Вот и молчи!- С аргументами Хью не поспоришь, и фаны без малейших сомнений вошли в гостеприимно распахнутые двери «Ричарда». «Лучшее «темное» Ватфорда» - реклама великая сила!
Придорожная таверна состояла всего лишь из одной комнаты. Барная стойка, три стола из неструганых досок, да отполированные до блеска штанами посетителей лавки, вот и вся обстановка. Кроме старухи в грязном переднике и кота, с задумчивым видом изучающего труп крысы в углу, в помещении никого не было. Это хорошо, за выпивку платить не придется. Наполнив кружки густым темным пивом из деревянной бочки, старуха поставила их перед парнями, и, устроившись на лавке возле окна, принялась изучать комету. Ее нога подергивалась как бы в такт неслышимой музыке, судя по виду старухи, это вполне могла оказаться мазурка.
- Классная комета, а бабуля?- Хью было мало просто ограбить старушку, он решил еще и поиздеваться над ней.
- Это не комета, мальчики, а звезда Пестис. Она предвещает мор, чуму и другие напасти. Все знают.
- Да не нагоняй тоску, старушка, единственная напасть, которую предвещает твоя звезда, это безвременная кончина «Челси», как футбольного клуба.
- В шестьдесят пятом никто не сомневался, что именно предвещает Пестис, появившийся в небе, только гробовщики были довольны, да, прибавил он им тогда работы.
- Проснись, бабуля! Какие гробовщики, какой шестьдесят пятый? Закусывать надо.- Хью посмотрел на друзей, у них тоже не было сомнений насчет вменяемости старушки. И кривые ухмылки красовались на их лицах.
- Мальчики мои. Я имею в виду тысяча шестьсот шестьдесят пятый, в тот год весеннее небо осветили лучи Пестиса, и люди знали чего ждать дальше, да поделать ничего не могли. Несмотря на все меры предосторожности, вот таким же майским днем как сегодня, по руслу «Чертова ручья», в сопровождении черных крыс, в Лондон пришла ЧУМА. За те несколько месяцев, в которые она повелевала смертью лондонцев, в городе умерло свыше семидесяти тысяч жителей. Триумфальное шествие Королевы ЧУМЫ прервал лишь пожар шестьдесят шестого. Я имею в виду тысяча шестьсот шестьдесят шестой год, мальчики. Но сегодня ведь такой пожар невозможен, правда, ребята?
- Верно, бабуля! Ну, за пожарных! - Три кружки поднесены к губам, и как только парни отхлебнули пива, их вытянутые от удивления лица повернулись к трактирщице.
- Что за пиво, бабуля?- Сформулировал общий вопрос Сэл. Напиток был превосходным, пенящаяся жидкость приятным потоком освежала горло, а достигнув желудка вспышкой ядерного взрыва поражала мозг. Такого ощущения ребята еще не испытывали.
- Лучшее «темное» Ватфорда, мальчики, это вам не Лондонское пойло. У нас плохого пивовара топят в бочке с его же напитком, многие утонули, пока рецепт не стал совершенен.- Старушку захлестнула волна воспоминаний, и она затихла.
- Хорошие у вас в Ватфорде порядки, везде бы так, жить стало бы гораздо проще. По крайней мере, я знаю несколько кандидатур на «испытание бочкой». – Хью размечтался.
- Будвайзер…да …- В представлении парней, пивной рынок стал бы значительно лучше без американских производителей.
- Давай к нам, бабуля!- Старушка, своим средневековым шармом явно очаровала фанатов. Трактирщица, прихватив из-за стойки бутылку хереса, присоединилась к попойке. Единственным зубом она выдернула пробку, и, наполнив стакан, протянула его к центру стола, где чокнулась с тремя глиняными кружками, зажатыми в мускулистых руках подонков. Спустя несколько часов помещение «Пьяного Ричарда» заволокли густые клубы табачного дыма, и бездонные глотки поглощали все больше «темного».
- Хаай…беер…нииаан… Хаай... беер…нииаан…- Старушка, обнявшись с Сэлом и Хью, распевала гимн фанатов, ее шею обвивал зеленый шарф клуба, подаренный Грантом.
- Ребятки, а сколько народа собирается на футболе?
- Да тысяч семьдесят будет, сегодня же финал. « Хайберниан» порвет «Челси», и станет чемпионом, а после матча все разойдутся пить пиво. Мы можем к тебе в «Ричарда» вернуться.
- Можно с вами, а мальчики?
- Ну, ты просто чумовая бабуля, конечно можно, сегодняшнее пиво за твой счет?
- Естественно, родной, дайте же, я вас расцелую. - И сморщенные губы старухи по очереди поцеловали три небритых щеки. Бабушка сходила к стойке бара, чтобы наполнить кружки «темным», а себе прихватила еще бутылочку хереса.
- Что у тебя за помада? Не стирается, блин!- Сэл старательно тер щеку, в которую его поцеловала бабуля. Он заметил следы помады на щеках друзей, и теперь фанаты приводили внешний вид в порядок, используя вместо зеркала мутное оконное стекло.
- Да это свеколка, родной. Вы не трите, мальчики, само сойдет.
За окном быстро темнело, и парни стали собираться в дорогу. Надо успеть купить еще один билет у стадионных барыг, ведь состав их банды увеличился ровно на одну старушку. Может быть благодаря ей у них получиться беспроблемно пройти на стадион, четверо с бабулей, это же не трое известных футбольных хулиганов. Выйдя на улицу, пьяные болельщики не обратили внимания, что старушка не стала запирать дверь таверны, а просто прикрыла ее.
Полная луна, сияя рядом с заметно поблекшей кометой, своим несколько неестественным светом освещала руины «Пьяного Ричарда», разрушенного жителями окрестных деревень еще в тысяча шестьсот шестьдесят шестом году, когда стало известно, что из подвалов таверны вышли крысы, заразившие чумой Лондон.
Так и получилось, что в мае две тысячи ….. года из тоннеля, проложенного по пересохшему руслу Чертова ручья, в Лондон въехала синяя змея поезда подземки, в первом вагоне которого, со всех сторон сжимаемые многочисленными пассажирами, стояли три молодых парня в компании странной старушки с одним зубом. Все бы ничего, но по картотеке Скотланд-Ярда ребята проходили, как «черные крысы Эдинбурга» - самая страшная банда футбольных хулиганов, а милая старушка, одетая в зеленую футболку клуба «Хайберниан», была не кто иная, как сама Королева Чума. Со щек парней сошла помада, бабуля не обманула, и на щеках теперь сияли пурпурные чумные розы.
P.S. На матч «Челси- Хайберниан» собралось рекордное количество болельщиков, после победы Эдинбурга все спортивные издания обошла фотография старушки в зеленой футболке, целующей победителей.
|
|
| po3oBbIu_cJIoHuk |
2006-05-12 |
37 |
4.63 |
8 |
| |
|
| |
Тёплый майский вечер боролся с днём.И наступил уже, и как-то незаметно уплыл вниз по течению времени тот момент,когда обрбонительные позиции дня были порваны, и вечер захватывал всё большую площадь .
Сергей промялся в нерешительности у двери своей подрури, но сделав два больших глотка из принесённой им с собой бутылки осмелел, и позвонил ещё раз, дополнительно аргументировав свою прозьбу открыть двери и немедленно разобратся в сложившейся ситуации короткими, но сильными ударами ботинка по двери. А ситуация сложилась крайне неприятная и, что угнетало больше всего, опасная для здоровья, ибо папа-ГБ'шник просто не мог благосклонно отнестись к беременности своей шестьнадцатилетней дочери...
Лена, вся заплаканая, откыла дверь через полминуты и прямо с порога начала рыдать:
-Ну ты представляешь, нет, ты СЕБЕ представляешь что со мной сделает отец? А что он сделает с ТОБОЙ? -и она принялась рыдать. У нее началась истерика со всеми прилогающимисят атрибутами в виде разметанных по стенкам соплей, причитаниями и воем.
Сергей сделал два глубоких прощальных глотка из опустевшей уже бутылки и резко одёрнул свою подругу:
- А нука ты мне тут, нах**й, кончай разводить туда-сюда сови причитания. . . Пошли, лучше, пройдемся. Одевайся, бл* . . .
Ленен дом находился в новом районе города и, по сему, стройка, куда было решено пойти, находилась в пяти минутах ходьбы.
Перелезая через забор, Серёга порвал штаны и поцарапал ногу:"Вот б*я, ну что за х***я такая происходит постоянно? И почему только со мной?"
Стройплощадка встретила Серёжу апокалиптическим пейзажем в стиле «Сталкер'а» и смесью запахов гудрона, цемента, чево-то совсем нового и вонью жизнедеятельности сынов человеческих. Матюгаясь и излевая желч на всех, каво хоть как-то зафиксировала память, он направился вдоль забора к воротам, что бы открыв их изнутри, впустить Лену. Луна освещала строиплощадку тем призрачным светом, каторый бывает только поздней весной и только после литра водки на пустой желудок. Недойдя до ворот метра полтора-два, засмотревшись пьяным взором на причудливую смесь из свето-теней и галюцинаций, Сергей зацепился ногой за кусок прута-арматуры и, потеряв на мнгновение ровновесие, схватился за столб, к каторому был прикручен прожектор:
-От, б*я, так ведь и убится вообще можно . . .
Приведя прицел в норму он дошёл-таки до ворот и, отдвинув ржавую щеколду, впустил Лену внутрь.
-Пошли наверх. Что-то мне поближе к звёздам захотелось...
Запах алкоголя, которого Лена не заметила сначала, убедил девушу в том, что самое необходимое сейчас – это поднятся на крышу недостроеной высотки. Если же она предпочтёт остатся на Земле и пустится в жаркие споры со своим другом относительно необходимости подниматься столь высоко в столь нетрезвом виде, то самым убедительным его аргументом будет опытная аплеуха. Надо отметить, что этот аргумент Серёжа использовал постоянно, как только точка зрения Лены расходилась с его – Серёженой, а количество выпитого алкоголя переваливало отметку 0,75 Л. Её нерещительное топтание на месте было воспринято нетрезвым мозгом как попытка перечить его, единственно верному решениюи и по передающим нервным путям полетела, инстинктивно отданная рукам команда... Лена от неожинанности резко вскрикнула, а от силы, вложенной в лодошку повалилась на Землю, как гутоперчивая кукла.
-Чё разлеглась, пошли давай. Да не отставай, а то ещё одну пи***лину получеш.Без пиз*юля, как без пряника.
Это, видимо, развеселило Сергея и он раскатисто рассмаялся. Этот смех, исходивший изначально, живой и настоящий, отражаясь от стен, становился плоским, безжизненным и пугающим.
Лена поднялась, отряхнулась и пошла вслед за исчезнувшим в темноте недостроенного подъезда Сергеем. Ветер, незаметно изменивший направление принёс с собой приятный запах свежей сдобы с соседнего хлебокомбената и вонь с такова же соседнего рыб.пром.хоза.
Пока она шла по зассаным и, местами, обосраным ступенькам, её воображение рисовало различные ассоциативные картинки, привязаные, почему-то, к тем самым запахам, каторые принёс ветер... Картинки получались уж слишком стрёмные, ( из за рыбной вони,как решила она сама, ассоциировавшиеся у Лены, почему-то с процессом разложения ) а думать о них было ещё стрёмней, и она отвлеклась на размышления о том, что ей щас предстоит неприятный разговор с нетрезвым Серёжей. А неприятный разговор и нетрезвым Серёжей – это вещь ещё более стрёмная в Лененой системе ценностей, чем разлогающаяся на хлебокомбенате рыба. Из столь опасного на токой высоте состояния задумчивоти её вырвала неожиданно выпавшая из темноты спина её друга. Лена налетела на него в тот момент, когда Серёжа приложился к заныканой с последней пъянки бутылке портвейна. От столкновения серёжу шатнуло и часть красной липкой жидкости оказалась на его свитере.
-Да ты, с**ка, ох**ла что ли?
Но, видимо, понял, что сам в какой-то мере виноват в появлении пятна на свитере, или под влиянием неведомых до селе "могущественных повелителей Серёженого сознания" он, что не характерно, достаточно быстро успокоился.
-На вот, выпей. А то стоиш тут как бл**дь на проспекте. А ты, ну какая же ты бл*дь? У тебя не то что п**да не рабочая, ты и сосать-то как следует не умеешь...
-Вот только не начинай опять. Ладно?, -Лена посмотрела на него глазами молящими и покорными, как у овцы, полнвми умиротворяющего всепрощения.
-Ну как хочешь, - успокоился Серёжа и голос его стал несколько мягче. - Так что делать-то с продолжателем рода делать будем? Я в отцы записываться не намерен. У тебя же папаша живодёр. Он меня по лагерям сгноит, никто даже имени не вспоинит. На какой х*й мне такой тесть нужен? Да и мамаша твоя – пи*да, меня в покое не оставит: как заладит: «Женись, женись». А на какой хер ты мне усралась? Не на того напали. Я ещё и погулять хочу и вообще...
Что «вообще», было не совсем понятно, ибо его просторный монолог был прерван бульканьем опустошаемой бутылки.
-Слушаи, Серёж, а это ведь та стройплощадка на каторой мы познакомились. Ну помниш, я тут с классом строймусор соберали, а тебя на 15 суток за драку с Петровым сюда прислали... Я даже дату помню – восемнадцатое сентября, мои им...
-Что б ты такой еб**вой была, как поп***еть любиш, - перебил её воспоминания Сергей и протянул ей полбутылки дурнопахнущего портвейна. - На, выпей лучше.
Лена взяла предложенную другом бутылку, поднесла её а губам и задрав голову сделала большой глоток вязкой жидкости. Она приоткрыла глаза в тот момент, кагда вторая порция воина уже занимала всё возможное свобондое пространство во рту, но ещё не была проглочена. Звёзды висели над ней, как будто кто-то приделал маленькую лампочку к каждому узелку рыболовецкой сетки и натянул её над всем, до чего она могла дотянутся взглядом. Непривычно большая ещё более непривычно красная Луна висела немного ниже сетки и чуть-чуть правее так, что полностью в поле зрения не поподала.
Вдруг Лена почувствовала достаточный, для того что бы сбить её с ног толчёк в спину и то, как тело её уходит вперёд, а ноги в свою очередь ни с кем о передвижении не договаривались и оставались на своём месте. Как когда качаешся на качелях, Луна совсем исчезла из поля зрения, унеслась вверх сетка звёзд. За долю секунды пейзаж перед глазами сменился корденально. Причём несколько раз в такой последовательности: стройплощадка с горой арматурных прутьев прямо по курсу, железобетонная стенка , сетка звёзд, Луна, стройплощадка... Этот калейдоскоп визуальных интерпритаций жизни прекратился в тот момент, кагда мозг Лены встретелось с той самой горой армптурных прутьев с кусками железобетона, что не могло сказатся на её самочуствие полохительно и самым логичным образом прекращало поступание видио (равно, как и любой другой) информации и её обработку. То, что ещё несколько секунд назад было Леной, теперь конвульсивно дёргало правой ногой, а рука намертво вцепилось в разбившуюся при приземлении бутылку. Арматура оказалась довольно неуступчивой и с занятых позиций уходить отказалась. Тогда, что бы не противоречить законам здравого смысла и естественной логике, Ленина тушка полетела дальше, не обращая внимания на прутья, разрывающие плоть и ломающие кости, пока не останавилась, не имея возможности продолжить падение, т.к. мешала, собстенно, непонятно откуда взявшаяся Земля...
-Вот и слепили расход. - Глаза Сергея горели злым огнём. Он завороженно смотрел не растекающуюся из-под кучи прутьев кровь. - А сосала ты всётаки просто ох**тительно. Ни Светка, ни Катюха тебе в подмёдки не годятся, хотя от практики тоже много зависит. - резонно заметил Сергей, достал припасённый по случаю шкалик перцовки и задумчево посмотрел на сетку звёзд и такую непривычно большую и красную Луну.
©po3oBbIu_cJIoHuk
12.05.2006 |
|
| Воробей |
2006-02-01 |
23 |
4.60 |
5 |
| |
|
| |
Катя пришла домой и упала на постель, не сдерживая слез. Сегодня ее опять бросили.
Достав из ящика дневник, она принялась листать станицы, исписанные мелким почерком.
«Теперь я люблю Мишу. Он такой красивый и добрый. С голубыми глазами и так на меня смотрит! Напишу ему смс!... Сегодня я не могу писать, мне так больно. Я призналась ему в любви, а он сказал, что он мне не подходит…»
« Сегодня мне так плохо, нет у меня друзей, никому я не нужна…»
«Когда каждый день течет однообразно, так хочется развлечений, сходить с кем-нибудь в кино, но как всегда, не с кем…»
«Я сходила с ним на свидание, но я ему не понравилась, я же вижу….он хочет только секса»
На самом деле Катя так жаловаться на жизнь не могла, многие не имеют даже крыши над головой, а у нее была уютная однокомнатная квартирка, скучная, но постоянная работа, которая давала возможность получать свой законный хлеб, иногда даже с маслом. А трудилась она в школе, учителем литературы. Только что после института, девушка, не зная куда идти, попала на это место. Детей она не очень любила, особенно старших, которые не хотели читать программные произведения, грубили и откровенно издевались над молоденькой преподавательницей.
К тому же, обладая неброской внешностью и слишком мягким характером, она всегда оставалась одна, без кавалера, еще со школы. Тоска по любви усиливалась с каждым годом, а на горизонте по-прежнему никого не было. Одиночество сводило с ума, мешая жить и наслаждаться этим.
Каждый день Катя вставала в шесть тридцать, одевалась и шла на нелюбимую работу. Домой приходила в пять, ужинала и готовилась к занятиям назавтра. В одиннадцать девушка ложилась спать. Расписание немного менялось в субботу, когда она смотрела какую-нибудь видеокассету с мелодрамой, и в воскресенье, когда Катя занималась уборкой.
Но сегодня был особенный день – неделю назад, устав от бесплодных попыток найти себе кавалера из знакомых – она решила побродить по интернетским сайтам, обещающим помочь устроить личную жизнь. И вот в этот вечер состоялось свидание. Первое и последнее. Новоиспеченный жених почти в открытую сказал, что предпочел бы кого-нибудь покрасивее.
«Я одна. Я всегда буду одна. Это бесполезно…»
И тут приняв решение, она встала и пошла в ванную комнату. Пока набиралась теплая вода, Катя разделась, причесалась и накрасилась. Когда она посчитала, что воды достаточно, взяла с полочки бритву и опустилась в ванну. Полежав несколько минут, она перерезала себе вены на обоих запястьях, закрыла глаза и погрузилась в темноту.
Очнувшись, она увидела мужчину в потрепанных джинсах, присевшего на край ванны. Он скривился:
- Не надоело-то самой? Все ванна, да ванна. Хоть раз бы совсем разделась, что ли! Скукотища!
- Вы… кто? - смутилась Катя. – Почему я не умерла? Где я?
- Дорогая! Хорош смешить-то! Кто я, кто я! – передразнил ее странный гость. – Детка, ты в аду.
- Что?
- Именно так, - засмеялся он. – И уже двадцать лет. Даже сосчитать не могу, сколько раз эта ванна кровищей наполнялась.
- Что?
- Вот заладила как попугай! Ты совершила свое настоящее самоубийство два десятка лет назад, попала в ад. Вставай давай, завтра на работу.
|
|
| Игорь Безрук |
2006-02-23 |
23 |
4.60 |
5 |
| |
|
| |
- А, ни два, ни полтора,- пробормотал, как обычно, Костя, быстро смахнул с тарелки своими толстыми пальцами остатки сыра и колбасы и впихнул в свой огромный чавкающий рот.
Поняв, что жена потчевать его больше ничем не будет, он с сожалением вздохнул и грузно выбрался из-за стола. Тяжело проковыляв в прихожую, он снял с вешалки свой сшитый на заказ пиджак шестидесятого размера, взял в руки кейс и только тогда громко позвал свою жену:
- Нина, крошка моя, я ухожу!
Из спальни как тень появилась Нина, маленькое анемичное создание с потухшим взором. Казалось, она была придавлена какой-то тяжестью, но Костя никогда не придавал значения тому, что кажется, тем более что утром Нина сказала ему, что она опять плохо спала.
- Тебе надо больше есть, моя дорогая,- сказал он ей как бы между прочим,- ты плохо сегодня выглядишь.
Нина, казалось, никак не отреагировала на его слова.
- Приготовь, пожалуйста, сегодня на ужин спагетти, как обычно ты готовишь. И чечевичную подливку. Она у тебя получается бесподобной. Хорошо?
- Хорошо,- сухо ответила ему Нина, не сдвинувшись с места. Но Костя совсем не обратил на это внимание. Он вообще стал мало обращать на неё внимание.
- До вечера, дорогая,- сказал он.
- До вечера,- едва слышно произнесла она.
Дверь за Костей закрылась. Нина, как в тумане, прошла в гостиную и опустилась на диван. Она больше не могла сдерживать накатившие на неё слезы.
«Боже, как я устала, как я устала от всего этого»,- думала она, продолжая плакать.
Она не могла поверить, что такое с ней может произойти. «Почему именно мне такое наказание?»- спрашивала она в последнее время себя часто. Прошло всего два года их супружества, но всё будто встало вверх ногами. И она не хотела верить, что отчасти сама была виновницей всего свершившегося. Во-первых, она зря согласилась сидеть дома. Костя достаточно хорошо зарабатывал, чтобы обеспечить их двоих, но она не знала, решив стать домохозяйкой, что это может повернуться совершенно неприглядной стороной. Но ладно это. К этому еще можно привыкнуть, но как привыкнуть к тому, что Костя стал меняться буквально на глазах. Он стал толстеть как на дрожжах. День за днем, день за днем. Поначалу ей как будто нравилось это. Когда они только познакомились, Костя был обычным парнем нормального телосложения. А у неё в семье все женщины откармливали своих мужчин. Её бабушка не уставала повторять: «Достаток в семье зависит от сытости главы дома». И Нина выросла с убежденностью, что это именно так. К тому же ей нравились мужчины с брюшком. Они заводили её с полуоборота. И когда по прошествии года их совместной жизни у Кости появилось брюшко, Нина была несказанно рада.
- Да что же это за мужик, который не съест полную миску супа,- стыдила она своего худосочного мужа и подкладывала еще один половник.- Ни два, ни полтора,- заставляла его доесть остатки из кастрюли или проглотить лишнюю куриную ножку.
И он покорно доедал, беспрекословно давился, поднимаясь из-за обеденного стола с тяжестью в желудке.
- Ох, ты меня закормишь совсем,- пыхтел и не мог отдышаться, но никогда не противился ей: ему было приятно, что она так заботится о нем, так старается вкусно всё приготовить, побаловать его новыми аппетитными блюдами.
А ей нравилось готовить. Она могла часами возиться на кухне, выпекая какой-нибудь фруктовый пудинг, сделанный по рецепту модного журнала, или приготовляя утиную грудку с джемом и апельсинами.
И ей было лестно, когда соседки хвалили её набирающего вес мужа: «Как вы, Нина, видно, сильно любите своего Костю, он у вас меняется прямо на глазах». И это было правдой. Она сильно любила его и хотела, чтобы он ни в чем не знал нужды. Может, потому и на работе у него всё начало ладиться. Костя быстро стал расти по служебной лестнице, у них появились деньги, она стала разнообразить их кухню. Но ведь она не думала тогда, что всё обернется таким образом!
За первый год их супружеской жизни он набрал почти двадцать килограмм, затем еще пятнадцать. Сейчас он весил чуть больше ста, а аппетит его рос с каждым днем всё больше и больше. О каких теперь оригинальных блюдах могла идти речь, когда Костя теперь просто не мог наесться? Она вынуждена была всё больше подносить ему мучного, сытного, плотного. Он поглощал теперь огромными мисками, килограммами, литрами. Ей, любительнице кулинарного искусства, в конце концов осточертела кухня. Она видеть её не могла. Когда соседки часами просиживали в парикмахерской, она в это время возилась у плиты, когда они шли по модным бутикам, Нина торчала в супермаркете, выползая оттуда, как клуша, с доверху набитыми сумками с обжираловкой. И её шуточное «ни два, ни полтора» вскоре превратилось в излюбленное выражение её обжоры-мужа. Он теперь бубнил его, не переставая, до оскомины, до невозможности.
- Вы не больны?- спросил её какой-то парень, с которым она случайно столкнулась при выходе из магазина и от столкновения с которым у неё посыпались на землю пакеты. Он был красив, и он что-то задел внутри неё.
Дома она по-новому взглянула на себя в зеркало, увидела синие круги под глазами и впервые испугалась за себя. Она же еще так молода! Ей только двадцать семь, а она выглядит на все сорок с хвостиком! И после этого случая она заметила, что Костя стал просто раздражать её. Своим чавканьем, своей привычкой макать хлеб в соус, облизывать жирные пальцы, повторять раз за разом: «ни два, ни полтора», «ни два, ни полтора». Даже круг интересов его сузился до кулинарного минимума. Он теперь во всем искал оправдание своему ожирению. Его приводило в восторг чревоугодие древнеримских императоров, которые специально на своих пирах держали особых слуг, вызывающих у тех рвоту для последующего поглощения пищи. Он восхищался самой широкой талией в три метра Уолтера Хадсона, занесенного в книгу рекордов Гиннесса. Ради хохмы он повесил в гостиной плакат с изображением сидящих на мопедах братьев-близнецов Маккрэйри, каждый из которых весил более триста килограмм, и всё тыкал Нине в него:
- Смотри, малышка, смотри, вот это действительно толстые парни. А я по сравнению с ними – тростинка!
Еще с полгода назад она, спохватившись, пыталась вернуть всё на круги своя, стыдила мужа теперь по другому поводу, пыталась посадить его на диету, подсовывала ему различные медицинские журналы, где в страшном виде представлялось ожирение и приводились примеры летального исхода на этой почве. Но Косте уже было все равно. Он больше не мог насытиться. Он ел и ел, ел и ел. Когда смотрел телевизор, когда читал, когда что-нибудь делал по дому. Вставал ночью и лез в холодильник. Утром поглощал не меньше, чем в обед, вечером совсем не мог выбраться из-за обеденного стола. Жизнь Нины превратилась в кошмар. Слова «кухня», «готовка», «обед», «ужин» и все, близкие им по значению, стали для неё просто убийственными.
А вечером ей показалось, что она просто сходит с ума. Костя возвращался обычно часов в пять. Но уже в половине пятого она услышала какие-то странные чавкающие звуки из кухни. Она подумала сначала, что ослышалась. Но нет, звуки действительно были четкими и исходили из кухни. Нина решила, что на кухню забрался какой-то непрошенный гость, но то, что она увидела, войдя на кухню, лишило её речи. Её Костя, вернувшись с работы раньше времени, первым делом прошел на кухню, выудил из холодильника холодные спагетти, обильно смазал их чечевичной подливой и теперь, сидя за обеденным столом у включенного телевизора, с жадностью поглощал их. Но самым ужасным было не это. Самым ужасным было то, что по телевизору в это время показывали какую-то передачу про свиней. Грязные жирные отборные боровы хрюкали, сопели и чавкали в своих стойлах, как хрюкал, сопел и чавкал над своей кастрюлей спагетти её Костя. Он быстро перемалывал макароны в туго набитом рту, ни на секунду не отрывая своего взгляда от экрана. Так же, не останавливаясь ни на миг, поглощал свою баланду боров и во все глаза пялился на Костю. И вот они все чавкали и чавкали, чавкали и чавкали, пока у Нины не сорвало крышу. Не понимая как, она выхватила один из ножей из подставки и со всего размаха всадила его сзади в толстую, упитанную шею Кости. Он только тихо хрякнул и плюхнулся широкой мордой в кастрюлю.
Нина затряслась, на неё тут же накатила истерика, она схватила еще какую-то тарелку и запустила её в борова. Телевизор громко гахнул, Нина от испуга откинулась назад, сильно ударилась головой о косяк кухонной двери и сразу потеряла сознание.
Когда она очнулась, Костя всё так же неподвижно лежал, распластавшись на столе, голова в кастрюле. В его шее по-прежнему торчал нож, и Нина поняла, что она убила его. Но истерики у неё больше не было. Она теперь ясно осознала, что тело Кости нужно куда-то деть. Но сдвинуть даже с места сто килограмм она была не в состоянии. Выходит ей придется его расчленять. Ножом? Ножовкой? Она вспомнила, где Костя хранил инструменты, отправилась в гараж. Принесла ножовку, но не знала, с чего начать, как подступиться к трупу. Выдернула из шеи нож. Тут же тело Кости дернулось, свалилось на пол и обагрилось кровью. Лужа стала постепенно растекаться по полу. Нина бросилась быстро собирать её мокрой тряпкой. Казалось, у него были десятки литров крови. Но Нина еще не разрезала его. Нет, лучше рубить, а жир срезать ножом с широким лезвием… Нина снова бредет в гараж.
Закончила она со Костей около полуночи. Еще с час закапывала его останки в саду. Следующий час скребла на кухне пол и драила в ванной свою кожу - ей было противно.
Легла после двух. Заснула моментально, но под утро проснулась от знакомых чавкающих звуков. Они снова раздавались из кухни. Она поверить не могла! Встала, накинула на себя халат и осторожно прошла на кухню. Чавкающие звуки по мере её приближения не прекращались, наоборот, усиливались. Она включила свет и обомлела. Сидя на корточках у помойного ведра, доедал остатки своих спагетти покрытый трупными пятнами Костя.
- Извини меня, дорогая,- сказал он, увидев её,- я что-то сильно проголодался. А тут смотрю: ни два, ни полтора. Дай, думаю, доем. Ложись спать. Всё нормально,- сказал Костя и снова продолжил поглощать остатки пищи.
|
|
| Johnny Smith |
2006-07-24 |
23 |
4.60 |
5 |
| |
|
| |
Поездка в Пустошь.
Когда Бог создавал время,
он создавал его достаточно.
Ирландская пословица.
Джейк даже и не понял, как дошёл до станции метрополитена. Его мысли были далеки от места его физического пребывания. Спускаясь по лестнице в подземку, он понемногу начал выходить из состояния задумчивости в будничную жизнь Лондона, где, казалось бы, бесконечные толпы людей направлялись на свою повседневную работу. Как же Джейк ненавидел подземки и любое другое скопление народа. Кто бы только знал?! Спускаясь уже по эскалатору, он бесился из-за того, что люди, поднимающиеся на наверх всё время пялятся на тех, кто спускается вниз. Хотя впрочем, и те, кто спускался, не отличались индивидуальностью от своих «соседей». Наконец-то сойдя с эскалатора, Джейк пошел на право, к остановке поезда, который отвезёт его на станцию Ланкастер Гейт. Да, путь не близкий, как ни как 9 остановок на этом чёртовом куске железа. За спиной Джейка раздался гул. Это на станцию подъехал поезд. Двери открылись, и Джейк вошёл в последний вагон, быстро заняв свободное место. Вслед за ним вошла приличная кучка народа, которая сразу же разлетелась по вагону. Как только двери закрылись, его и без того учащённый пульс прибавил скорость. Почему-то именно сегодня он понимал, что эта поездка в метро закончится плохо возможно даже слишком плохо. И он не ошибся.
Поезд тронулся с места и Джейк опять окунулся в своё сознание, чтобы попытаться расставить всё по полочкам. Что-то очень странное происходило за последние дни, что-то пугающее. Чем больше он окунался в своё сознание, тем больше ему становилось страшно, ведь то, что он вспоминал, было совсем не положительным.
В среду, возвращаясь со школы домой, он остановился у светофора ожидая сигнала разрешающего перейти дорогу. Мимо проносились машины, где-то за его плечом ругалась жена с мужем, как понял Джейк, из-за того, что мужчина слишком мягко относится к своему сыну и разрешает делать тому всё что угодно, на что муж начал обвинять её в крайней истеричности. Тем временем слева к Джейку подошёл пожилой человек с тросточкой в руке и в солнцезащитных очках.
- Неправда ли сегодня прекрасный день? – произнёс старик хрипловатым голосом.
Джейк посмотрел на него, а потом начал искать кого-нибудь кто стоит возле старичка. После быстрого обследования территории он пришёл к выводу, что этот пожилой мужчина обращается к нему.
- Да... не плохой. – Неуверенно ответил Джейк.
- Не плохой? – усмехнулся старик. – Да он просто чудесный. Что может быть прекраснее дня, который пахнет солнечным теплом и прошедшим утренним дождём? Молодой человек, присмотритесь по лучше, пока ещё можете, этот день чудесен.
- Ну, да, пожалуй, вы правы сэр. – Всё с той же неуверенностью ответил старику Джейк.
- Да, не пожалуй, а я действительно прав. Этот день просто замечательный. – Сказал старик с улыбкой. Но через пару секунд улыбка слетела с его морщинистого и потрёпанного временем лица. – Но вот через пару дней всё будет не так красиво. Я даже в этих ярких красках чувствую смердящую плоть в алых тонах. –
Светофор на противоположной стороне дороги зажёгся зелёным светом. Джейк с облегчением выдохнул и собрался уже идти, как голос старика предупредил его:
- Осторожно юноша, там лужа. –
Но было уже поздно. Ботинок Джейка окунулся в лужу, постепенно наполняясь водой.
- Чёрт. – Ругнулся он так громко, что даже пара стоявшая у него за спиной перестала ругаться и направила свой взгляд на Джейка.
Он встряхнул ногой и побежал, хлюпая промокшим ботинком на другую сторону дороги, подальше от этой пары и этого странного старика который вдруг начал смеяться не человечески звонким голосом. Оглянувшись назад, лицо Джейка поразило изумление, этот старик оказался слепым. Выставив свою тросточку, при каждом шаге он выводил полукруг на земле, чтобы не споткнуться или не провалиться куда-нибудь. Потрясению Джейка не было предела. И на уста сразу наворачивался вопрос: откуда старик знал, что перед ним - Джейком - есть лужа?
Джейк сидел, склонив голову и уткнувшись не сфокусированным взглядом в пол. Некоторые люди смотрели на него с мыслью, что он - наркоман которого плющит от ломки. Другие люди жалели его про себя, считая, что у мальчика случились какая-то беда. Но ни кто на самом деле не понимал, почему же его лицо так побледнело, и потеряло жизнь. Джейк не замечал этих взглядов, он лишь собирал кусочки пазила, разбросанные в его голове, в попытке понять, что есть истина.
В четверг вечером Джейк сидел за компьютером в Интернете на одном из форумов созданных его друзьями. Время от времени тишину будил стук клавиш, почти беспрерывно занимающий небольшой период времени, а потом слышались только нажатие кликов мышки. Почти закончив своё вечернее времяпровождение и собравшись уже выходить из глобальной сети, на экране монитора появилось странное сообщение: «СМЕРТЬ БЛИЖЕ, ЧЕМ ТЫ ДУМАЕШЬ, И ОНА ИДЁТ ЗА ТОБОЙ». Джейк попытался закрыть окно сообщения, но оно не закрывалось. Он попытался отключить связь и выйти из сети, но всё закончилось с тем же успехом. Не выдержав измены компьютера и со словами: и тебе спокойного сна придурок, он просто выключил питание и лёг спать, не придав этому особого значения.
И теперь складывая кусочки мозаики в картину, не предвещающую ничего хорошего, он понимал, как он был не прав.
Джейк поднял голову и увидел, что вагон полностью набился людьми и теперь он сжимались как селёдки в банке. Главное чтобы не как кильки в томате подумал Джейк. Но вскоре всё равно получится именно так, он даже не предполагал, он был в это уверен. Опустив голову мальчик опять начал вспоминать ещё один случай.
Вчера Джейк шёл на тренировку по футболу. Улица была набита толпами народа. Над головой натягивались тучи, предвещающие хороший дождичек. Время от времени Джейк останавливался на светофорах, чтобы перейти дорогу, тупо глядя на проезжающие возле него машины. Проходя мимо кинотеатра «Кольт», он остановился, чтобы посмотреть какие фильмы, будут показывать в скором времени. Не то чтобы он часто ходил в кинотеатры, а просто так интереса ради.
Электронная вывеска гласила:
СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПОЦЕЛУЙ_____________ЛЕТНИЕ КАНИКУЛЫ
УБИЙСТВО В ПОЕЗДЕ_______________ЭЛИСТЕР ВУД
Опустив глаза, Джейк увидел двух электриков возившихся с проводами которые, по его мнению, вели к электронной вывеске.
- Рик, режь красный провод и прикрути его к зелёному... должно получиться. -
- Ладно, сейчас сделаю босс. – Ответил Рик, демонстрируя свою нахальную улыбку, которая так и говорила: Да как два пальца, босс... всё будет нормуль!
Рик взял клещи и начал рыться в проводах электрощита. Что-то там покрутив он опять было стал улыбаться, как вдруг из щита вырвался синий свет, и полетели искры. Рик отпрыгнул назад и упал на спину не понимая, что с ним произошло. Филл сразу кинулся к нему. Но спустя считанные секунды стало понятно, что Рик не пострадал и был в полном порядке. Уже поднимая его на ноги, Филл взглянул на щиток и заорал благим матом:
- Ты что мать твою делаешь сосунок? Я же тебе сказал красный провод, а не оранжевый! –
- Я... думал красный режу... – Удивлённым и извиняющимся тоном ответил Рик.
- Думал он... Не, ну вы слышали? Он думал... – Поднимая руки на уровне плеч ладонями вверх он обращался уже к толпе, которая возникла когда считок разразился синим светом, и к Джейку уставившегося выпученными глазами на электриков. Да, такое не часто увидишь. Наконец-то вспомнив, что он может опоздать на тренировку, он кинул последний взгляд на электриков, чтобы убедиться, что с ними действительно всё в порядке, и на вывеску. Джейк повернулся в сторону тротуара и резко с испуганным и одновременно удивлённым лицом опять уставился на вывеску, которая гласила совсем уже иное:
СМЕРТЕЛЬНЫЙ
_________ПОЕЗД
Джейк простоял там ещё пару минут. Потом, скинув всё на оплошность Рика и на волю случая, он пошёл на тренировку, считая что это было довольно таки интригующее совпадение и ничего больше.
Джейк представлял себе все эти случаи, как будто они произошли пару минут назад. Его сердце стало чаще биться, ноги стали холодными, а ладони изрядно запотели. Он понимал, что ему надо выйти из метро, и чем скорее, тем лучше. Но как только Джейк это подумал, он понял то, из-за чего стал задыхаться от нехватки воздуха, и от чего его сердце захотело разорвать плоть и вырваться наружу. Он понял, что уже поздно что-то сделать... Конец уже близок...
Когда несколько минут назад проехал поезд, шедший впереди того, где сейчас находился Джейк, то все пассажиры, в том числе и машинист поезда, почувствовали резкий удар. Это был рельс, который отошёл в сторону сантиметров на восемь. Ржавые болты не смогли сдержать столько поездок. Когда-нибудь это должно было случиться. И когда последний вагон прошёл в том месте, где болты расшатались, рельс отошёл.
Сидя в окружении толпы людей, которая даже и не подозревала, что случится в считанные минуты, Джейк пытался смириться с мыслью, что сейчас его жизнь оборвётся. Но в его мозгу так же промелькнула и другая мысль. Мысль, что если ничего страшного не произойдёт и всё закончится благополучно, то ему придётся смириться с тем, что у него большие... нет, просто огромные проблемы с башкой. Джейк начинал суетиться на месте. Ему хотелось остановить поезд и выйти прямо в туннеле. Что-то внутри него ёкнуло и привело его в такой страх, что ему показалось, будто волосы на его голове стали седыми как у старика. Вдруг в вагоне погас свет, и стало слышаться нарастающие удары, которые приближались всё ближе. Джейк понял. Это конец. Звук ударов с каждой секундой становился громче, и движение поезда тоже изменилось. Кажется ещё вагонов пять и звук окажется близ Джейка. Четыре вагона, три, два... Джейк весь съежился и приготовился к чему-нибудь неожиданному, его руки вцепились в колени с невероятной силой, лицо исказилось от напряжения, а ноги налились свинцом.
Вагон, в котором сидел мальчик, подскочил на отошедшем рельсе дважды и продолжил свой путь, как ничего и не было.
Джейка подбросило вверх сначала один раз, а потом второй, после чего зажёгся свет, и всё прекратилось. Люди стали возмущенно переговариваться и оглядываться по сторонам. Джейк сидел молча и смотрел на рядом стоящих и сидящих людей. Нотка удивления и непонимания прокатилась по его мыслям, после чего сердце постепенно начало успокаиваться, и дыхание пришло в норму. Спустя пару минут мальчик сидел уже не оборачиваясь, и смотрел лишь себе под ноги. Теперь он начал понимать, что с головой у него действительно не всё в порядке. Поезд притормозил, и двери открылись на станции Холланд Парк. Толпа людей вышла, и некоторое время салон вагона стал значительно просторнее, но лишь на некоторое время. Сразу как одни люди вышли, появились другие. Джейк посмотрел на дверь, и в его голове промелькнула мысль. Может, стоит выйти? Но было уже поздно. Двери закрылись, и поезд тронулся. Машинист объявил следующую станцию – Ноттинг Хилл Гейт. Джейк вдруг понял, что всё то время что он находился в поезде, он не слышал голоса машиниста. Впрочем, как и чьего-либо другого. Его мысли были настолько глубоки, что он даже не обратил внимания на то, что творится вокруг него.
Прошла минута или полторы, как поезд тронулся со станцию. Джейк отбросив плохие мысли начал просто смотреть на людей, чтобы как-то прийти в норму. Неожиданно поезд резко затормозил от сильного удара. Скрип колёс по рельсам напомнил скрипача, который первый раз взял скрипку в руки и дал больному воображенью волю. Джейка прямо вмяло в сидящего слева от него мужчину с огромным животом. Несколько людей взлетели влево, сбивая друг друга и падая почему-то на сидящих людей напротив мальчика. А самого Джейка потянуло вниз, но это по ощущениям его потянуло вниз, а на самом деле он видел, как его тянет к противоположной стороне. И тут он понял, вагон упал на бок. Он уцепился за сидение, чтобы не упасть, но помимо того, что его тянуло вниз, так его вдобавок и зверски манило туда, где раньше сидел жирдяй, который оказался уже внизу. Отцепив одну руку от сидения, он дотянулся до поручня, у которого когда-то сидел толстяк, ухватился за него и стал держаться уже обеими руками. Секунды пока он так висел, показались вечностью, перед тем как его резко отбросило в сторону, где была стена, за которой соединялись вагоны, и, ударившись головой, он упал на лежащее месиво людей. Всё потемнело, и Джейк потерял сознание.
Тоннель напоминал свалку металлолома, который ко всей "радости" к тому же воспламенился. Первые вагоны были смяты как банки из-под пива после употребления их любителями выпить. Цепочка задних вагонов лежала на боку. По туннелю разносился звук бьющего электричества, так как провода, проходящие вдоль туннеля, были разбиты и теперь свисали по разным сторонам. Помимо этого слышались стоны людей, которые остались живы, но не могли вылезти из кучи железа, или из-под трупов валяющихся над ними.
Джейк пришёл в себя от боли в голове. Всё что он чувствовал и видел в дальнейшем, казалось как в тумане или как в полусне. Открыв глаза, он увидел лишь темноту. Где-то недалеко от него он слышал стоны и какую-то невнятную речь. Пытаясь приподняться, мальчик облокотился на левую руку, которая тут же заныла резкой болью. Видимо при падении он вывихнул её. Всё же снова попытавшись подняться, он взялся правой – здоровой рукой за дверной выступ в стене и попробовал приподняться. Внизу что-то зашевелилось, и Джейк резко рванул вперёд. Только сейчас он понял, что лежал на людях. Попытавшись сопоставить, что произошло, в его мозгу постепенно начали стыковаться кусочки пазила. Он вспомнил, как его резко дёрнуло на толстого мужика, как люди пролетели на его глазах, врезаясь в стену и расшибая себе головы, как потом что-то произошло и все упали на сидение, как он свисал вниз с поручня, и как его резко дёрнуло в стену. Произошла катастрофа, наконец понял он. Пытаясь что-то разобрать во тьме, Джейк попытался сойти с людей, на которых стоял. Он встал на что-то твёрдое, которое было не человеком (по крайней мере, так ему казалось). Дав чуть привыкнуть глазам, он стал озираться вокруг. Человеческие тела... груды человеческих тел валялись друг на друге. Кое-где было видно какое-то движение, были слышны какие-то постанывания. Подняв глаза наверх, Джейк увидел разбитое окно. Он сразу же пошёл ближе к нему. Делая всё новый шаг по человеческим телам, ему всё больше становилось плохо, и казалось, что его сейчас стошнит. Наконец-то добравшись до окна Джейк после третий попытке всё же смог оказаться на верху, то есть на боковой стороне вагона, и теперь он наблюдал всю картину произошедшего. Ему захотелось плакать, слёзы так и накатывались на его глаза. Пропустив несколько слезинок, он всё же сжал всю волю в кулак и перестал ныть. Джейк начал слезать. Сначала встал на колёса, потом присел, взялся за них руками и потихоньку начал свисать, ощутив у себя под ногами какой-то выступ, он встал на него и спустился на бетон, чуть не упав.
Всполохи огня озаряли помещение тоннеля. Джейк почувствовал гарь, которая шла со стороны первых вагонов. Дымовая завеса и нагромождение металлолома, которое когда-то было вагонами, не позволяло видеть, что было впереди. Где-то слышны были вопли людей, постанывания и плач ребёнка. Джейк сообразил, что надо быстрее отсюда уходить, иначе он задохнётся от этого дыма. Мальчик двинулся назад к станции Холланд Парк.
Пройдя метров десять, он увидел людей. Кто-то из них сидел на рельсах или просто на корточках, кто-то стоял, кто-то похаживал взад, вперёд. Джейк автоматически насчитал шесть человек: три мужчины, две женщины и ребёнок, девочка, лет девяти. Джейк пошёл к ним. Одна из женщин услышала его шаги и тут же подбежала к нему.
- С тобой всё в порядке? – Спросила она резким профессиональным голосом. Джейку сразу показалось, что она врач.
- Да вроде бы... – Неуверенно промямлил Джейк. На столь идиотский вопрос пришёлся и столь идиотский ответ.
Женщина сразу начала его трогать, проверяя, действительно ли всё обошлось, или от шока мальчик ничего не чувствует. Она коснулась рукой его головы, и Джейк почувствовал щиплющую боль и попытался убрать её руки, но как только он попытался отодвинуть их, его левое запястье невыносимо заныло, так что он издал звук, напоминающий шипение змеи.
- Дай мне осмотреть твою голову, у тебя кровь. Это может быть рассечением, а может быть и ещё хуже, так что не сопротивляйся. – Сказала женщина таким же резким профессиональным голосом.
- Ладно. – Сказал Джейк и потянул голову вперёд.
Женщина осмотрел его рану, и пришла к выводу, что всё обошлось. Небольшое рассечение, с почти засохшей кровью. Можно было и потерпеть некоторое время пока они не доберутся до врачей.
- По-моему, я вывихнул кисть левой руки. – Сказал Джейк.
Женщина взяла его руку и после нескольких нажатий и Джейковых всхлипов, она согласилась с его диагнозом. Она вытащила из кармана джинсов платок, и тщательно перевязала его кисть.
- Ну, вот и всё. – Сказала она Джейку. – Пойдёмте быстрее отсюда. – Женщина обратилась уже ко всем.
Те, кто в это время сидели, начали вставать. Гарь становилась всё невыносимее, из-за неё хотелось тошнить и потерять сознание. Женщина взяла Джейка за здоровую руку и повела вперёд. Мальчик вдруг заметил, что один пожилой мужчина не поднялся. Джейк остановился. Женщина почувствовала, что мальчик встал на месте и тоже остановилась. Она сразу поняла, куда смотрит её подопечный, и подбежала к мужчине. Спустя некоторое время она поднялась. Все смотрели на неё. Она обвела всех глазами, опустила их, снова подняла и сказала, то, что и так было явно.
- Инфаркт. -
Все постояли несколько секунд в тишине, потом женщина опять взяла Джейка за руку и они пошли подальше от этой адской могилы. Всё то время их пути, женщина рассказывала о том, как на её взгляд всё произошло, о том, как она выбралась, о том, как она встретилась с этими людьми, о том, как некоторые люди уже ушли в сторону станции Холланд Парк. Джейк узнал, что её зовут Мелиса, и что она работает медсестрой в больнице святого Петра.
Запах гари становился всё невыносимее, казалось, лёгкие так и самовозгорятся. Они уже шли минут пятнадцать. Как вдруг девятилетняя девочка, которая, не переставая, плакала последние пять минут, упала и больше уже не поднялась. Её мать начала кричать от страха, что она не поднимается, но при этом она уже понимала то, что её дочь умерла. Столь юный организм ребёнка просто не смог выдержать этой гари. Но женщина не сдавалась, она всё кричала и звала её по имени, она даже била её по лицу, ожидая, что девочка проснётся. Женщина не хотела верить в то, что её дочь умерла. Она где-то глубоко это понимала, но верить не хотела. Мелиса, конечно же подошла, проверила пульс девочки, но всё было ясно и без этого. Медсестра попыталась объяснить, что надо идти, но женщина не хотела ничего слушать. Она осталась на том же месте, со своей мёртвой дочкой на руках и с каким-то бормотанием на устах, качаясь взад вперёд, как бы убаюкиваю своё дитя. Остальные должны были идти, они понимали, что, оставаясь на месте ещё некоторое время, означало остаться здесь до скончания жизни, что случилось бы очень скоро. Все ушли. Наверное, жалость к оставшейся женщине с мёртвой девочкой на руках, была бы гораздо больше, если бы не запах гари, из-за которого кружилось голова и хотелось упасть в обморок и из-за которого хотелось умереть от боли в лёгких.
Пока они шли, они то и дело стали встречать тела людей, которые как сказала Мелиса, ушли вперёд до них. Когда небольшая кучка людей с Джейком ушли от поезда, шаг был настолько быстрым, что казалось что они бегут. А сейчас шаг стал вялым и значительно замедлился. Частичкой света, благодаря которой они могли разглядеть грязные окровавленные черты друг друга, служили лишь фонари, расположенные на стенах туннеля и излучавшие красный свет.
Наконец Джейк, Мелиса, Дэниал и Стивен (мальчик узнал как зовут двух оставшихся мужчин когда Мелиса справлялась об их самочувствие во время их, казалось бы, нескончаемого пути) увидели тусклое свечение. Было похоже, что оно означало конец тоннеля и конечную их точку – Холланд Парк. Все сразу прибавили шаг, выжимая из себя последние силы. Дэниал (где-то лет на десять помладше Стивена, Джейк дал Дэниалу чуть за тридцать) пару раз спотыкался и чуть не падал, пытаясь быстрее добраться до свободы.
То, что они увидели, когда выбрались из тоннеля, полностью не совпадало с тем, что они ожидали. Ни толпы людей, ни врачей или каких-либо остальных медицинских работников, ни полиции, ни спасательной службы, там, похоже, вообще никого живого не было.
Казалось, время сыграло с ними злую шутку. Помещение, которое должно было являться станцией Холланд Парк, было еле похоже на себя. Станция была на половину разрушена, всё заросло паутиной и мхом, казалось, что многовековой слой пыли может убить, если он соберётся в единый плотный ком и упадёт на кого-нибудь. Помещение выглядело как полигон для проверки экспериментальных видов взрывчатых веществ. Всё перекошено, разбито, плитка обрушена, огромные глыбы камней, упавших по всей видимости с потолка и ошмётки стен валялись на полу, карта с линиями движения поездов и названиями станций на ней казалась настолько древней, что одно лишь прикосновение к ней означало что она рассыплется на пылинки и слетит с потрёпанной временем (и не только им) стены. Освещение исходило из оставшихся в живых ламп, но уж очень тусклое. Хотя в тоннеле было ещё хуже.
Джейк не мог поверить своим глазам. Всё это зрелище его разум не мог представить даже во сне. По крайней мере, он был не один такой, Дэниал, Мелиса и Стивен смотрели на разрушенный Холланд Парк с такими же недоумевающими лицами. Джейка начало трясти. Ему казалось, что его воображение играет с ним в беспощадную игру. Он начал думать, что он сошёл с ума. Всё то, на что он смотрел, просто не могло быть. Увидев состояние Джейка, Мелиса сказала:
- Да, я в это тоже не могу поверить! – Утешение, конечно, было слабым, но всё же было.
- Что за херь господня? – Выругался полушепотом Стивен, оглядываясь по сторонам.
Все начали осматривать разрушенную станцию, пытаясь понять, в чём же дело.
- Не раскисайте, сейчас мы выберемся отсюда и всё узнаем. – Мелиса подняла руку и указала пальцем на пыльный эскалатор.
На Джейка это подействовало незамедлительно. Он перестал трястись и начал приходить в себя. Толи мягкий голос и профессиональное спокойствие повлияли на него или же надежда выбраться отсюда и быстрее найти ответ на всё что здесь творится, главное, что Джейк успокоился, насколько это было возможным.
Все быстрым шагом ринулись к давно уже не использованному эскалатору. Стивен вбежал на него первым. Кое-где заскрипело и в ту же секунду стихло. Стивен сделал ещё шаг вверх. И еще... И еще... Наконец, не выдержав истязания, он быстрым темпом начал подниматься. Где-то механизмы продолжали скрипеть, но конструкция была устойчива. Не дожидаясь, когда Стивен поднимется до самого верха, остальные тоже начали бежать к финишу-ответу на вопросы. Сначала Мелиса, потом Джейк, а сзади них подстраховывал Дэниал.
Резко выбежав на улицу, они первым делом увидели Стивена. На его лице исказилась озадаченность и страх. Когда Джейк посмотрел на что смотрит Стивен, на окружающий их мир, ему снова пришлось прейти в состояние шока. Он снова не мог поверить своим глазам. Мальчик опять начал трястись.
Руины. Всё было разрушено. Стёкла повыбиты, дома были похожи на столь древние здания, что казалось даже небольшой ветерок смог бы снести эти ветхие старения и развеять их как пыль. Из растений кое-где можно было увидеть жёлтую засохшую траву и не более того. О каких-либо признаках жизни и речи быть не могло. Всё как будто вымерло, ничего живого, лишь тишину порой посещал лёгкий ветерок и не более того. Пустошь. Лишь это слово могло характеризовать представшую перед четырьмя людьми картину.
|
|
| Игорь Безрук |
2006-02-23 |
9 |
4.50 |
2 |
| |
|
| |
Он умело, с навыком установил палатку и теперь натягивал последние стропы, закрепляя их на вбитых в землю деревянных колышках.
Он делал это спокойно, не спеша, основательно, так, что она даже залюбовалась им.
От него вообще веяло основательностью. Ей казалось, что он привлек ее именно этой своей чертой, в которой, как в зеркале, отражались и мужественность, и сила, и уверенность в себе. За таким, как говорится, будто за каменной стеной. Степенен, рассудочен, надежен. Не такой ли мужик бабе надо? Хотя какая она, в сущности, баба - двадцати еще нет. Он - второй у нее. Не чета первому. Тот какой-то весь издерганный был, суетливый, больше казаться хотел, а этот: Господи, небо и земля!
Она чуть улыбнулась, найдя забавным такое сравнение. Улыбнулась и почувствовала прилив воодушевления.
Сразу нахлынули сладостные грезы, в груди стало тепло, в теле легко. Она сломала небольшую засохшую ветвь и от радости и удовольствия стала слегка похлестывать себя ею по ноге, расхаживая взад-вперед по залитой солнцем поляне и искоса поглядывая на переливающуюся всеми буграми мышц спину её мужчины.
Её мужчины!
Как это замечательно: осознавать, что рядом с тобой такой обаятельный, сильный, надежный мужчина.
Тем временем он закончил. Стал затаскивать внутрь палатки матрас, бросив ей на ходу, чтобы она достала из машины покрывало и одеяло.
Сперва она хотела спать в салоне, но он отговорил ее, мол, какой это отдых, в машине; так и останется - что был, что не был на природе.
Он так разгорячился:
- В том-то и смысл - слиться со всем, впитать в себя всё!
И она с ним согласилась.
С ним трудно было не согласиться: он всегда говорил верно. Даже мама удивлялась: как это он всё так правильно понимает. Но это, видно, мама преувеличивала - он ей тоже приглянулся. И еще неизвестно, кому он больше импонировал: маме или ей. Впрочем, это не тема для рассуждения.
- Что ты, пострелёныш, там лопочешь?
Он как увидел её в первый раз, так и сказал: "Пострелёныш". Другая бы обиделась, а ей хоть бы что, даже где-то приятно: она ведь действительно слыла бедовой девчонкой, но вот при нем сильно стеснялась, никла, старалась не выпячивать эту сторону своего характера. И это нежное "пострелёныш" с неизменным потрепыванием ее по макушке, где, как мелкий ворс ковра, торчали короткостриженные волосы, как-то умиляло её, разнеживало, унося на седьмое небо...
Она принесла всё, что он просил, расстелила, выбралась из палатки.
Он собрался за хворостом, разжечь костер.
- Будем всю ночь у огня.
- Замечательно.
- Я тебе не дам уснуть.
- А я и не усну.
- Да, да, ты такая соня,- с нежностью сказал он, удаляясь.
До сумерек она успеет сготовить ужин. Всё необходимое они взяли с собой, он даже прихватил чугунный котелок своего приятеля, в котором пища, как он сказал, становится во сто крат вкуснее и ароматнее.
Она достала из машины крупу, посуду, специи и стала готовить. Каша, она не сомневалась, получится на славу…
* * *
Стемнело. Пестрозвездная ткань закрыла всё небо, и сквозь неё с трудом прорвалась луна.
С озера потянуло сыростью, тихо зашумели деревья, покачивая тонкими верхушками.
Где-то неожиданно, испугав её, крикнул сыч. Она сильнее прижалась к своему мужчине, вызвав у него ироническую улыбку:
- Ах ты, мой пострелёныш.
Она не обиделась: он был старше её и мог себе подобное позволить. Вернее, она могла ему такое позволить.
Они выпили вина и плотно поужинали. Ей даже показалось, что она хватила лишнего: закружилась голова и потянуло на сон. Он был прав: эту ночь она не выдержит.
Он поднялся:
- Пойду, принесу ещё хворосту.
Ей не было страшно, вино давало и определенные преимущества. Она осоловело кивнула головой и плотнее укуталась в одеяло.
Он ушел. Она еще некоторое время прислушивалась к его тяжелой поступи, потом всё стихло.
Огонек весело поигрывал, сучья в его жару забавно потрескивали, в небо дрожащей серой пеленой взметался дым и одинокие крохотные искры.
* * *
Он брел наугад, оставляя позади сноп костра. Впрочем, луна уже округлилась и роняла столько света, что можно было и сейчас свободно различать всё что угодно. Очертания ветвей и стволов деревьев будто покрылись позолотой, но он не любовался ими: он был слишком усердным. Старался брать сучья покрупнее, массивнее, чтобы огонь не угасал всю ночь и не пришлось бы больше ходить за хворостом.
Тут он увидел на одной из полян огромное сломленное дерево. Даже он не смог бы обхватить его. И видно, что упало оно давно, так как успело затрухляветь, ветви высохнуть, кора отстать.
Он стал не без успеха отдирать её. Толстая, добротная, она в самый раз годилась для костра.
Вдруг он услышал сзади какой-то шорох. Обернулся. Это была она. Она подбежала к нему легко, как будто не шла, а парила над землей, тесно прижалась, дрожа и словно говоря: "Я так испугалась: тебя нет и нет, нет и нет. Мне страшно".
- Ну что ты, пострелёныш, я же с тобой,- едва слышно вымолвил он и замолчал. Ему показалось нечто странным в её поведении. Она как будто никогда так не сжимала его. Хотя ему, скорее всего, так просто показалось.
Он погладил её и тоже приобнял.
Её дрожь не утихала, наоборот, становилась безудержнее. Её ладони зашарили по его спине, страстно, судорожно, больно впиваясь остро отточенными ногтями. Это даже несколько взбудоражило его. "Ах ты, пострелёныш, ах ты, скромница..."- подумал он, но ничего не сделал, чтобы остановить её. Она быстро заставила его позабыть обо всём на свете.
* * *
Она всё еще сидела у костра. Ночь не казалась холодной, но она всё же куталась в одеяло, скорее всего, от страха.
Его силуэт затерялся, шаги смолкли скоро.
Она отыскала на земле недопитую бутылку вина, открыла её и отхлебнула прямо с горлышка. Дрожь ее немного унялась. Она осушила полностью. Голова пошла кругом, но стало спокойнее.
Снова потянуло на сон. Она еще пыталась кое-как бороться с ним, но глаза упорно закрывались.
Она поднялась, едва, пошатываясь, добралась до палатки и рухнула, ослабевшая вконец. Как сладко всё-таки засыпать, когда ты весь охвачен дремой.
Но спать ей не пришлось - он возвратился, влез в палатку, засмеялся. Засмеялся как-то жутко, неестественно. Хотя это ей, наверное, только почудилось. Её прямо ломило всю: спать, спать, спать.
Но он стал гладить её, потирать, мять.
- Ах, оставь, я так устала...- с трудом произнесла она, но он
был настойчив, повернул её к себе спиной и влез под одеяло.
Сквозь сон она еще ощущала его возню, но ничем предотвратить её не могла: тело будто отрешилось от нее и совсем не слушалось.
"Да всё равно, делай что хочешь, только дай поспать",- как вязкая масса стекла у неё из мозга в небытие, но он сделал ей больно. Он буквально разорвал её. Она вскрикнула, дернулась, и сон убежал от неё.
- Ты!- только и вымолвила она и попыталась освободиться, но он недюжинной хваткой сдавил её, зажал руки и тело, продолжая вклиниваться в неё своим огромным раскаленным естеством.
Она стала кричать, вырываться; он - хрипеть, сопеть и делать своё дело. Беспощадно, не считаясь ни с чем.
Вскоре её крики и стоны превратились в один неиссякаемый вой.
Она уже рыдала и проклинала всё и вся.
Он дико гоготал, не разжимая своих объятий.
И только когда она, обессиленная и истощенная, размякла,- всё прекратилось. Мир погрузился во тьму...
* * *
Когда она открыла глаза, было еще темно. Сколько времени прошло - неизвестно.
Она обернулась - никого. Значит, он куда-то вышел.
- Негодяй, ублюдок! Ублюдок!- так и выплюнула ему в лицо, как только его физиономия (Боже, и он мне нравился!) возникла в палатке.
- Ты что?- ничего не понимая, захлопал он ресницами.
- Еще спрашиваешь? Негодяй! Сволочь!- заколотила она по нему кулаками.
Он, подумав, что от страха, что он так долго не возвращался, на неё накатила истерика, попытался её унять:
- Ты ведь сама ушла. Ну это... по нужде...
- Какой нужде! Ты что меня совсем за дуру принимаешь?!- набросилась она на него по-новому.
- Погоди, погоди!- попытался остановить он её, но она, как с цепи сорвалась: царапалась, рвала на нем рубаху и заливалась слезами.
И вдруг среди этого бедлама откуда-то снаружи громко раздалось:
- Ну как, мой пострелёныш, сладкая ночь, а?!- и вслед за этим безумный, нечеловеческий смех, пронзивший нашу парочку ужасом с головы до ног.
|
|
| blackcolr |
2006-04-09 |
18 |
4.50 |
4 |
| |
|
| |
1
Из протокола осмотра:
Труп мужчины сорока – сорока пяти лет, лежит на полу комнаты. Тело сильно повреждено, отсутствует левая ступня и кисть левой руки. Лицо изъедено, мягкие ткани почти отсутствуют.
Пол комнаты общежития частично разрушен - много нор грызунов, в дальнем (от входной двери) углу комнаты, доски пола почти отсутствуют.
2
Он медленно идет между рядами прилавков. Под ногами похрустывает тонкая ледяная корка. В сорок лет положено воспитывать детей, возится в гараже с любимой машиной-развалюхой или, на худой конец, попивать пиво у телевизора, переживая перипетии футбольной баталии. Почему он здесь? Как получилось что, похоронив родителей, он остался совершенно один, не сойдясь ни с одной женщиной, не родив детей, не имея ничего, кроме комнатки в общежитии и одиноких вечеров на ужин.
Оборвав безрадостные мысли, он идет дальше, оглядывается по сторонам. Из больших коробок выглядывают щенки. Кажется, порода называется спаниель, никогда не интересовался собаками. Он останавливается – может завести собаку? Но кто будет ее выгуливать, сам он целый день на работе – уходит в шесть утра, приходит в восемь вечера. А зарплата?! Ее едва хватает на самого себя.
Тихо хрустит ледок под подошвами старых ботинок, кстати ботинки похоже не переживут эту зиму. Очередная трата денег, и это при нынешних ценах.
На самом краю прилавка стоит трехлитровая банка, набитая рваными газетами. Маленькая девочка продает крохотных крысят. Черно-белые живые комочки копошатся в бумажном крошеве. Он останавливается, разглядывая крысят. Девочка даже не поднимает головы, чтобы взглянуть на возможного покупателя. Ее глаза, скрытые за толстыми стеклами очков в дешевой оправе, смотрят куда-то в сторону, не то на золотых рыбок у соседа по прилавку, не то куда-то еще.
Он, рассматривая крысят, замечает, как дрожат их тоненькие хвостики, должно быть крысята замерзли. Замечает он, что один из крысят отличается от остальных. Все зверьки черно-белые, а один серо-коричневый и его совсем затолкали соседи по банке, сидят и сверху и со всех сторон, а серо-коричневый даже не сопротивляется, видно привык к обидам.
Неожиданно Он принимает решение, достает помятую десятку и протягивает деньги девочке, та молча хватает купюру, прячет ее в карман плохонького пальтишка. Торопливо сдернув варежку, девочка сует ручонку в горло баллона, крысята начинают шевелиться.
-Поймай мне серого. - Просит Он.
Девочка, ни слова не говоря, хватает серого крысенка, вытягивает его из банки. Его братья суетливо бегают, поднимают мордочки вверх.
-Больше вам не удастся его обижать. –Думает Он, принимая в ладони свое крохотное приобретение.
3
Маленькая девочка живет с мамой и папой в старом трехэтажном доме, который стоит среди таких же развалюх на окраине Города. Родители все время на работе, однокомнатная квартирка, со старыми обоями и ветхой мебелью, не самое лучшее место для растущего ребенка. Но лучше все равно ничего нет и никогда не будет. Также как не будет подруг – девочка близорука и некрасива, все одноклассники смеются, и не хотят с ней играть. Единственная радость – клеточка с крысами, которую разрешили завести родители. Крысы теплые, пушистые. Они берут корм из рук и никогда не кусают. Гораздо лучше людей. А еще у крыс бывают крысята, тихо рождаются, быстро растут. Крысят можно продать, и появятся деньги на жвачку, колу или чипсы.
В пятницу девочка торопилась из школы, во-первых, меньше насмешек получишь вслед,
во-вторых, завтра суббота, крысята подросли и их можно отнести на базар, а для этого нужно заранее пересадить в баллон, чтобы утром ничто не задерживало.
Открыв скрипучую парадную дверь, девочка затопала по ступеням рассохшейся деревянной лестницы наверх. На ходу, нашаривая в кармане пальтишка ключи, девочка так задумалась, что едва не проскочила свой этаж. Глаза едва привыкли к сумраку. С трудом поддергивая тяжелый портфель, девочка остановилась у двери родной квартирки. Открыла дверь и поскорей нырнула в теплую темноту родного дома.
У самой двери на кухню сидел маленький крысенок и нюхал воздух. Девочка остановилась, близоруко рассматривая беглеца. Как он выбрался из клеточки? Хорошо еще, что вовремя заметила, а то родители строго велели следить за крысами и не позволять им разгуливать по квартире. Нагнувшись и шепча ласковые слова, Девочка подняла маленького крысенка.
4
Маленький Царевич убежал от нянек. Он несся скачками во тьме подпола, и подданные, почуяв приближение его, старались убраться в боковые отнорки и ходы, лишь бы не помешать Его Высочеству, не навлечь на себя гнев королевы или нянек.
Волны феромонов, распространяемые Царевичем были надежней любого удостоверения.
Почуяв их каждый подданный встанет на защиту своего повелителя, отдаст ему пищу, согреет его, даже если будет замерзать сам. Точно вокруг невидимой стальной оси, семья вращается вокруг королевских особей, которые упорядочивают и стабилизируют жизнь подданных.
Царевич преодолел последние метры темноты и выскочил из норы в полутемную квартиру. Человек был дома, он рассматривал Царевича, Царевич рассматривал Человека.
Что такое страх Царевичу знать не положено, иначе как он будет доминировать и управлять своими подданными. За него боятся и беспокоятся няньки.
Человек нагнулся и поднял Царевича. Не поймал, просто Царевич позволил взять себя в руки. Малейший признак опасности - сигнал феромонов, разносимый самым легким потоком воздуха, и на защиту Его Величества кинутся все без исключения члены семьи.
Но пока Царевич всем доволен, сигнала опасности не последует.
|
|
| Игорь Безрук |
2006-10-24 |
18 |
4.50 |
4 |
| |
|
| |
СПАСИБО, БРАТОК!
«И тысяча обликов смеялись
и издевались надо мной"
(Ф. Ницше "Так говорил Заратустра")
Когда сержант очнулся, стояло раннее-раннее утро. Светало. Солнце, пробиваясь сквозь ветки деревьев, ложилось на землю размытыми пятнами. В воздухе пахло смолой сосны и мхом. Откуда-то остро тянуло сыростью. Река? Кажется, да. Он бежал мимо реки, когда рядом неожиданно шарахнуло. Удар, грохот, тяжесть и духота. Больше он ничего не помнит. Его, скорее всего, сильно отшвырнуло, потом завалило вывороченными снарядом рыхлыми комьями земли. Он упал, потерял сознание, теперь пришел в себя, но ничего не чувствует: ни ног, ни рук, может, их уже нет, оторвало снарядом, и одна бесполезная голова его непонимающе мигает глазами? Хотя - как мигает? Веки словно чугунные. Вот снова закрылись, и только резкий запах мха, смолы и свежести упорно продирается в ноздри. Мысли путаются, тишина удивляет. Он так отвык от нее за долгие месяцы войны, что, кажется, оглох. Но вот где-то неподалеку застрекотал кузнечик, выходит, тишина ему только мнится.
«И все же я жив или нет?- подумал сержант.- Если я мертв, то это уже не я, а если жив...»
Снова небытие, потом опять трава, просвет, сырость...
Сержант попытался пошевелить рукой. Рука пошевелилась. Другая с трудом, но в ее кисти оказался крепко зажат ремень. Значит, автомат он, слава Богу, не потерял: за утерю боевого оружия не погладили бы по головке. А ноги? Кажется, они тоже целы. И боли нет, только немного ноет голова и ломят кости. Он контужен? Как будто нет: слышит ведь, воспринимает. Почему тогда во всем теле такая тяжесть: в плечах, в голове, в пояснице? Может, он все-таки ранен и лежит теперь на земле полумертвый, не в силах даже сдвинуться с места? Эта мысль не давала покоя, хотя в душе совсем не было предсмертного ужаса, было только удивление, что в последний свой час он не вспоминает даже о родных. И была злоба, когда сержант представлял себе, как враги будут надменно стоять над ним и радоваться, что он, смешанный с грязью, полуживой, едва дышащий, валяется у их ног. Нет, они не застанут его в таком положении, он поднимется, встанет, он еще покажет им, что такое настоящий солдат!
Сержант с трудом приподнялся на локтях, глубоко вдохнул воздух, подтянул к правой руке одну ногу. Она подвинулась, но на большее его не хватило, он снова обессилено обмяк на грудь и закрыл глаза. Сейчас бы поспать, выспаться за все те бесконечные бессонные дни и ночи переходов и боев, мелких стычек и внезапных атак, но невозможно: что-то противится его желанию - что? Роса на траве? Одинокий кузнечик? Свет, навязчиво проникающий сквозь тонкую паутину расплывчатых ресниц?
Сержант встал, почувствовал легкое головокружение и, когда пришел в себя, чуть не ахнул: вокруг него было сплошное рваное поле. На вывороченной бомбами земле местами сгустками темнела запекшаяся кровь, валялись обрывки обмундирования, изуродованные куски человеческих тел: оторванная выше колена нога в сапоге, рука по локоть, железной хваткой ухватившая цевье карабина, перепоясанное в талии кожаным ремнем туловище.
Чем их только не глушили, как только не пытались заткнуть, но они находили в себе силы подниматься и опять идти к брустверу, загонять в ствол снаряд и бить, бить в сторону противника, в угаре, в бреду, в горячечном азарте во что бы то ни стало выстрелить, попасть, уничтожить, стереть ненавистного врага с лица родной земли. Но потом на позиции их полка вдоль всей линии обороны, сменяя друг друга и не прерывая ни на минуту своей смертельной молотьбы, стали пикировать вражеские бомбардировщики. Тяжелые полутонные и четвертьтонные бомбы чередовались с бомбами в пятьдесят и двадцать пять килограммов, с кассетами с мелкими, как горох, трех и двухкилограммовыми бомбами. Все это сыпалось на них, свистело, жужжало, бухало и разрывалось рядом, страшно оглушая, запугивая, убивая.
Соседнюю точку подавили сразу, потом переключились на них. И тоже накрыли в одно мгновение. Никто не успел убежать, никто не спрятался - негде было прятаться. Потом только кромсало, рвало, раскидывало очередными взрывами на сотни метров. Как он еще остался жив - удивительно. Но может быть, каким-то чудом удалось остаться в живых еще кому-нибудь?
От этой мысли сержант сразу позабыл о том, что у него от усталости болит спина, ноют шея и плечи. И хотя он еще шел, перевешивая автомат с левого плеча на правое и обратно, а потом и вовсе его поволок,- он больше не отчаивался, не был как потерянный среди этой бесконечной и зловещей тишины. Он закричал, как только мог закричать изнуренный донельзя человек: «Эй, кто-нибудь! Кто-нибудь!»- а услышав, как показалось ему, неподалеку тяжелый стон, вздрогнул и остановился в растерянности: ему все еще не верилось, что в этом жутком кровавом месиве еще кто-то выжил.
Сержант побрел на стон. И действительно, всего в нескольких шагах от него лежал солдат. Лежал ничком, неловко и жалко вывернув набок стриженную детскую голову. Сколько ему: семнадцать, восемнадцать, а может, пятнадцать - он просто исправил в паспорте дату своего рождения, чтобы поскорее попасть на фронт бить врага?
На него невозможно было смотреть: желтые и уже седоватые пряди зачесанных на косой пробор волос только наполовину прикрывали оголившийся блестящий череп. Вместо нижней половины лица - красная кровавая каша. Солдат стонал не ртом, а горлом. И даже, казалось, не горлом, а живой утробой, которая прорывалась наружу сквозь искалеченный рот: «Добей, браток... Добей...» Из-под рубашки наружу вывалилось что-то багрово-синее. Солдат судорожно сжимал это пальцами. На оставшейся части лба выступили крупные капли пота. «Браток...»- он уже не говорил, а хрипел. Одна нога его загнулась, и он не мог ее выпрямить, на другой не было стопы - ее оторвало снарядом.
Запрокинув голову, солдат часто-часто дышал, не отрывая рук от живота. Верхняя губа его мелко дрожала. Он хотел еще что-то сказать, но разобрать ничего нельзя. Солдат весь напрягся, пытаясь приподняться, но тут же обмяк; губа его перестала трепетать.
«Добей, браток!»- всверливается в мозг сержанта, и он понимает, что только так, а не иначе, можно спасти солдата. Только так! И он подтянул к себе за ремень автомат, вскинул его у пояса и прошил едва живое тело солдата оглушительной длинной очередью, не сдерживая слез, не останавливая дрожи рук и сердца.
И вновь тишина. Зловещая тишина, к которой он все никак не мог привыкнуть. Умопомрачительная тишина...
А где война? Где бесконечная, оглушающая канонада, бесчисленные перестрелки, град пуль и завывание бомб, где торжествующая музыка войны, марсово ослепляющее и ожесточающее упоение, рев и рык, крик и стон, вой и свист?! Была ли война? Был ли бой, был ли взрыв, был ли он, сержант, разгоряченный жаждой убивать, крушить, стрелять? Или то был сон? Просто сон? Сон кошмара, сон в кошмаре, в кошмаре ужасного бреда? Сержант не знал. Может быть, обо всем этом знал умирающий солдат, но сержант не успел его расспросить, да и смог бы он ему ответить?
Сержант еще раз отрешенно посмотрел на то, что осталось от солдата. Верхняя часть черепа у него была снесена, по шее на пыльную землю стекала кровь: одна из пуль попала прямо в горло, в адамово яблоко, другая разорвала предплечье.
«Я мог бы его спросить»,- подумал сержант удрученно и вдруг стал как свинцовый: искореженный труп солдата, словно прочитав его мысли, неожиданно открыл уцелевший глаз, выщерился кровавым месивом рта, гикнул как-то неестественно звонко: «Спасибо, браток!» - подпрыгнул на месте, встав во весь рост, снова захихикал тонким, не по-человечески сумасшедшим голосом и побежал от сержанта быстро, как только может быстро бежать существо без одной стопы, прихрамывая и болтая на ходу разбитой с правой стороны культяпкой, то и дело оборачиваясь, ухмыляясь расквашенным лицом, тараща на сержанта единственный выпученно-застывший глаз и крича визгливо: «Спасибо, браток! Спасибо, браток!..»
И все мертвые тела будто разом ожили: отдельные члены их мелко затряслись, закрытые глаза в мгновение раскрылись, потухшие лица растянулись в зловещих оскалах и так раскатисто разразились смехом, что сержант поневоле оцепенел.
|
|
| Борис ПОЛЯКОВ |
2006-12-23 |
9 |
4.50 |
2 |
| |
|
| |
ПРИХОДИ К НАМ В ПОДВАЛ
Сердца способны разбиваться.
Да, сердца способны разбиваться.
Иногда мне кажется, что было бы
лучше, если бы мы умирали, когда
они разбиваются. Но мы не умираем.
Стивен Кинг
«Сердца в Атлантиде»
Недостроенная пятиэтажка находилась на самом краю посёлка. Это был памятник советскому долгострою. В начале девяностых стройку возобновили, но деньги закончились, и теперь, выпучив пустые окна в пространство, дом возвышался над пустырём, заваленным строительным мусором, заросшим бурьяном почти в человеческий рост, словно иллюстрация к некому бестселлеру Стивена Кинга. Казалось, что в любую минуту из этого безжизненного остова могло выползти что-то ещё более безжизненное. Особо гнетущее впечатление дом создавал вечером, когда заходящее солнце окрашивало белый кирпич в розовые тона, в тона насильственной смерти.
Но сейчас день. Днём всё выглядит иначе. Даже кладбище полдневной порой не пугает, а лишь навевает некую тихую печаль.
Обычно в это время, сразу после уроков, сюда бегают мальчишки играть в свои дурацкие мальчишеские игры, но сегодня никого не было видно, Варя даже засомневалась, стоит ли входить во двор с кое-где сохранившимся деревянным забором. Поколебавшись с минуту, она всё-таки ступила на тропинку, ведущую к дому, решив, что обещания следует выполнять.
По обеим сторонам от дорожки, полынь, лебеда и прочие сорняки скрывали в своих зарослях битый кирпич, кучки песка и ржавые железяки. Горячее сентябрьское солнце, выжимая остатки своего тепла, накалило землю, насытило воздух густым травяным настоем. Какие-то насекомые сновали в плантациях сорняков, а пауки торопились плести свои последние сети, прежде чем настоящая осень загонит их по щелям и углам.
Варя отбросила остатки своих сомнений и уже уверенно шагала по направлению к дому. Юра сказал, что будет всё в порядке, у неё не было оснований ему не доверять.
Варвара училась в поселковой школе всего неделю. Они с бабушкой переехали сюда из города в середине августа, но до сих пор у четырнадцатилетней девочки не было друзей в этой местности. Кроме Юры.
Юрий Калугин, её ровесник, обратил на неё внимание ещё первого сентября. Он подошёл к ней, взял её за руку и сказал:
- Привет! Меня зовут Юра. А тебя?
- Варя, - ответила она, отводя смущённый взгляд в сторону. Ей было неловко оттого, что в её возрасте, в четырнадцать-то лет, девушки уже похожи на настоящих невест, а она до сих пор оставалась нескладным подростком, с почти мальчишеской фигурой, щуплая, стеснительная, ниже своих одноклассниц. Единственное, что сразу привлекало в ней – её глаза. Пронзительно-чёрные, почти колдовские, широко распахнутые в любой ситуации, даже если она сильно смущалась.
- Будем дружить, - скорее утвердительно, нежели вопросительно сказал Юра.
Варя лишь пожала плечами, но парень решил, что это – «да».
Калугин представлял из себя рыжеволосого крепыша, довольно симпатичного, что и смущало девушку больше всего. Она привыкла быть изгоем. Одноклассницы всегда, и в прежней школе тоже, относились к ней с презрением, а мальчишки попросту не замечали её, как будто Варя Серова – лишь пустое место.
Юра заговорил с ней, не требуя ничего взамен. Как друг. Варвара никогда раньше не имела настоящих друзей. Всё в их знакомстве казалось ей необычным, волшебным.
Как выяснилось из первой беседы, Юрий Калугин учился в параллельном классе, и уже на следующий день он стал каждую перемену приходить к Варе. Они болтали. О чём угодно. Даже ни о чём. Варе было так хорошо и светло на душе, как не бывало никогда раньше. Одноклассницы косились на новенькую, как гарпии, но теперь Варя не вжимала голову в плечи от этих взглядов, она лучилась счастьем. Впервые в жизни она кому-то понравилась. Кроме бабушки, разумеется.
Уже со второго дня знакомства Юра предложил проводить её после уроков. Варя согласилась. Ей было дико, что вполне симпатичный мальчик, на которого наверняка имеют виды её сверстницы, несёт её портфель, хохмит и дурачится, стараясь ей понравиться, как бы случайно трогает её руку, когда что-то говорит ей… Дико. Дико приятно.
Уже на третий день на классной доске кто-то написал: «Варя С. + Юра К. = любовь до гроба – дураки оба». Она от души посмеялась над этим и даже не стала стирать эту надпись. Пусть пишут! Пусть говорят! Злые они, а Юра – хороший.
На четвёртый день их знакомства Юра пригласил её в кино. В клубе шёл фильм «Матрица-4». Варя не любила подобные фильмы, но всё равно пошла, чтобы сделать парню приятное. Весь сеанс она держала его за руку, тайно любовалась его профилем.
Уже после фильма Юра пригласил её на танцы (была суббота), но Варя не пошла.
- Нет, не могу. Бабушка будет волноваться, - извиняющимся тоном сказала она.
- Тогда и я не пойду, - улыбаясь, ответил Юра. Он совсем даже не обиделся.
А в воскресенье он пришёл к ней домой. Бабушка, конечно, не была против. Наоборот, она начала суетиться, привечая юного кавалера: чай, конфеты…
Юра притащил с собой целую кучу кассет, и они почти весь день слушали их, пили чай, играли в карты, рассказывали друг другу небылицы, соревнуясь, кто кого переврёт, а потом от души смеялись над собственными выдумками.
А вечером они гуляли в парке, взявшись за руки. Это было так романтично!
Какие-то мальчишки, увидев их вместе, начали подтрунивать над Юрой:
- Рыжий, на свадьбу пригласишь?
- Обязательно! – беззлобно смеялся Юра.
Варя чувствовала себя не только нужной и опекаемой, но и ощутила себя настоящим Человеком, о чём мечтала с раннего детства.
На следующий день, как всегда болтая на перемене, Юра сказал:
- Варя, ты умеешь хранить тайны?
- Конечно, - ответила она.
- Знаешь недостроенный дом на окраине?
- Видела как-то раз.
- У нас там что-то вроде клуба. По вторникам, после школы, мы с ребятами из нашего класса собираемся там и занимаемся спортом. В подвале мы соорудили что-то вроде тренажёрного зала.
- В подвале?
- Да. В подвале удобнее всего. Приходи завтра часика в четыре.
- А я-то что буду делать в тренажёрном зале? – рассмеялась Варя. – Штангу поднимать?
- Нет, конечно, - улыбнулся Юра. – Ты меня подождёшь, с моими друзьями познакомишься, а потом пойдем, погуляем. К ребятам, кстати, всё время подруги приходят. Один я…
- Нет, Юра, я не могу. В какой-то заброшенный дом, в подвал… - Варя заметно помрачнела. Повисло молчание.
- Ладно, не хочешь – как хочешь. Просто я обещал ребятам познакомить их с тобой.
- А вдруг я им не понравлюсь? – Варвара ещё более помрачнела, весь её облик стремительно возвращался к исходному состоянию изгоя класса.
- Глупышка! – рассмеялся Юра. – Главное, что ты мне нравишься.
- Правда? – Варя пронзила парня своими чёрными глазами.
- Правда, - совершенно серьёзно, выдержав испытание взглядом, ответил Юра.
Лучик улыбки тронул губы девушки.
- Ладно, я приду.
Юра взял её руку в свою и трепетно сжал.
- Не бойся, никто тебя не обидит, я тебе обещаю.
- Я верю, - сказала Варя. Хорошее настроение вернулось к ней.
Прозвенел звонок на урок…
Вспомнив романтическую неделю, Варя улыбнулась – и дом казался не таким уж мрачным, и пустошь – не настолько зловещей. К тому же, подойдя ближе. Варя услышала ритмичную музыку, льющуюся из узких подвальных окон – и мёртвый дом будто ожил нормальной человеческой жизнью.
Бетонные ступеньки, загаженные ласточками, уходили под дом. Варя нерешительно остановилась возле них.
- Юра?
Через секунду в дверях появилась рыжая голова, а затем и взмокший обнажённый торс.
- Варя! Я знал, что ты придёшь. Заходи!
Она спустилась вниз, он взял её за руку и проводил в сырое помещение подвала, окутанное полумраком. Свет падал лишь в узкие окна под самым потолком. Когда глаза привыкли к сумраку, Варя разглядела несколько самодельных тренажёров, какие-то скамейки, стол, на столе – магнитофон, работающий от батареек. Из тени вышли двое парней. Варвара ожидала увидеть больше ребят. И девушек тоже. К тому же её насторожило то обстоятельство, что парни были явно старше Юры, лет по шестнадцать, а Юра говорил, что они собираются с одноклассниками…
- Я же говорил вам, что она купится.
Варю будто обожгло. Неужели это Юра? Что это значит? Она обернулась к нему. И куда делась та добрая, так полюбившаяся ей улыбка? Теперь лицо мальчишки «украшала» циничная ухмылка.
- Что пялишься, дура! Раздевайся давай!
- Юра… - Варвара потеряла дар речи, глядя в это злое похотливое лицо. Два его дружка засмеялись и стали приближаться к девушке. Она попыталась вырваться из этого мрачного подземелья, но Юра Калугин – тот самый Юра Калугин, который так нежно прижимал её руки к груди, который гладил ей пальцы и говорил какие-то приятные глупости – вдруг грубо схватил её за плечо, сжал, словно железными тисками.
- Быстро, сучка! Раздевайся! – зло выкрикнул он.
Его дружки схватили её, куда-то потащили, начали срывать с неё одежду… Варя закричала, но потная рука закрыла ей рот, липкие ладони негодяев щипали, лапали, мерзавцы смеялись, отпускали сальные шуточки…
А тот, кого она считала другом, передав её в лапы своих более старших подельников, смеялся так же цинично. Он крутанул регулятор громкости на магнитофоне на всю и теперь собрался наблюдать за тем, как её будут терзать эти мускулистые жеребцы. В его глазах горела похоть, сияло удовольствие, сверкала злоба. Куда же делся тот мальчик Юра, такой добрый и приветливый, такой нежный?
Варя поняла, что ещё чуть-чуть – и произойдёт непоправимое. Нужно было действовать. И немедленно!
Она закричала, зарычала, завыла сквозь ненавистную ладонь, затыкающую ей рот, напрягла своё тщедушное тело, извлекая из него все силы, на которые только была способна.
Руки насильников ослабли, а затем отпустили вовсе, но ярость уже заполнила её естество до краёв, и она бросилась на обидчиков, оскалив белоснежные клыки.
Подвал наполнился криками боли и ужаса, но это были уже не её крики. Она торжествовала победу, отрывая от недоделанных культуристов куски дымящегося мяса, орошая глотку горячей кровью, перенасыщенной пьянящим адреналином. Она не была голодна, и вид свежатины не возбуждал её аппетита, она мстила за боль, за разрушенную иллюзию счастья, за разбитое девичье сердце. Хруст, брызги крови по стенам подвала, затихающие безумные крики, прерванный стук сердец, погасшие мысли – на всё это ушло не более минуты.
А вот и он. Юра. Забился в угол с выпученными от ужаса глазами, скулит, как щенок, дрожит, трясётся, слюна бежит по подбородку, слёзы – из глаз, резкий запах мочи ударил в нос. Насколько он жалок! Ничтожество!
Она подошла к нему вплотную, посмотрела в его пустые глаза, дыхнула на него горячим дыханием хищника. Запах страха, идущий от него, нестерпим! Она решила быть милосердной, поэтому просто перегрызла ему горло. Он забулькал, бесцельно задёргал руками и ногами, закатив глаза – противно смотреть!
Она повернулась и выбежала из подвала.
Наклонив окровавленную морду низко к земле, молодая волчица скрылась в зарослях бурьяна, а недостроенный пустоглазый дом молча переваривал в своём чреве свежее мясо.
2003 г. |
|
| ыфдеыф |
2005-12-02 |
40 |
4.44 |
9 |
| |
|
| |
СТРАзготовлению кресел отправился на смерть. |
|
| Малецкий Александр Григорьевич |
2006-04-15 |
22 |
4.40 |
5 |
|
|
ЗАВТРАК ДЛЯ ЛОРЫ КРЕЙЦЕР И КОЕ-ЧТО ПРО ЛИНЧЕВАНИЕ |
|
|
|
|
| |
ЗАВТРАК ДЛЯ ЛОРЫ КРЕЙЦЕР И КОЕ-ЧТО ПРО ЛИНЧЕВАНИЕ
- Мама, а правда, на юге до сих пор линчуют?- при переезде в Иеллоу-Крик братья Стоун задали родителям единственный вопрос, впрочем, так и оставшийся без ответа. Билли Боб Старший и Билли Боб Младший были чудесными мальчуганами двенадцати лет, белокурые, непоседливые и любопытные. За два месяца проживания в Иеллоу-Крик близнецы, как и все уважающие себя мальчишки, изучили городок вдоль и поперек. Они точно знали, что самые сочные яблоки растут в саду мистера Джексона, но соблазн полакомиться ими во многом связан с риском повстречаться с мистером Полем, его чернокожим садовником. Несмотря на близорукость, верзила Поль отличался каким-то особенным чутьем на маленьких разбойников, и редко кто из мальчуганов мог насладиться яблоками, не отведав при этом розги мистера Джексона. Пойманных воришек садовник, держа за ухо, отводил к своему хозяину, и тот собственноручно порол сорванцов. Но самый большой ужас у мальчишек вызывал не страх перед поркой, а соломенная шляпа мистера Джексона, украшенная высушенным хвостом гремучей змеи. При каждом ударе розги погремушки на змеином хвосте трещали и нагоняли страху на дрожащих мальчуганов.
Вот как мистер Джексон раздобыл на свою шляпу устрашающее украшение. Однажды ранним утром близорукий Поль, как всегда копаясь в саду, услышал полное страха лошадиное ржание, доносящееся из хозяйской конюшни. Вбежав в сарай, садовник услышал треск хвоста большого гремучника, и, ориентируясь только на слух, нанес несколько ударов своей огромной мотыгой; прибежавший мистер Джексон увидел окровавленные куски змеи и счастливого садовника, для которого уничтожение змей на хозяйском участке стало такой же обязанностью, как и отлов разоряющих сад мальчишек.
Неподалеку от сада мистера Джексона находилась заброшенная часовня, и рядом с ней старый дуб, имеющий свое собственное имя. Вообще редко встретишь дерево с именем, а тем более называющееся «Окружной Судья Иеллоу-Крик». Толстый сук этого дуба, находящийся примерно в двадцати футах над землей, был подозрительно отполирован. Много часов братья Стоун провели на скамейке возле старой часовни, но ни разу не стали очевидцами линчевания, видимо слухи про такой обычай южан были несколько преувеличенными.
Однажды, прогуливаясь в лесу, близнецы увидели странное зрелище - ветка куста прогнулась почти до земли под весом гнезда, построенного на ней. Разумеется, само по себе гнездо весило не так уж и много, чего не скажешь про единственного его обитателя. Удобно устроившись в этом сооружении из веточек и перьев и непрерывно пища широко открытым розовым ртом, «маленький» кукушонок требовал у своих приемных родителей корм. Несколько обескураженные аппетитом своего первенца пичуги, тем не менее, непрерывно приносили ему всяких мошек, стараясь прокормить ненасытную утробу.
- Смотри, какая прелесть!- Билли Боб Старший замер, наслаждаясь умиляющим зрелищем.
- Вылитая Лора Крейцер! Она теперь наша,- поддержал брата младший Стоун. Кукушонок и в самом деле как две капли воды походил на Лору Крейцер, жену священника, исполняющую в Иеллоу-Крик обязанности учительницы - такой же шумный и неуклюжий. Решение было принято мгновенно, и вот братья Стоун, невероятно счастливые своей находкой, бережно сняли птенца вместе с гнездом с ветки и понесли домой. Нельзя сказать, что пичуги, вернувшиеся с кормом для своего чада, были слишком огорчены его исчезновением. Покружившись некоторое время над пустой веткой, они принялись за сооружение нового жилья.
- Что вы там принесли? О Боже, какая прелесть!- Миссис Стоун была сражена обаянием Лоры Крейцер.- Билли Боб, мальчики! Раз уж вы принесли в дом птенца, будьте добры досыта накормить его!
Остаток дня юные Стоуны провели, занимаясь поисками жучков, червячков и прочих букашек. Лора Крейцер уснула сытой. Из всего разнообразия насекомых, пойманных мальчуганами, кукушонку больше всего понравились кузнечики. Самые жирные кузнечики в Иеллоу-Крик, как известно, водились на лугу мистера Джексона, и братья решили ради своего питомца рискнуть наловить их.
На следующее утра братья Стоун проснулись рано. До завтрака. Взяв старую жестянку из-под леденцов, мальчики направились на луг мистера Джексона, надеясь, что в столь ранний час хозяин участка и его верный садовник еще спят. Путь мальчуганов проходил мимо сарая, служившего мистеру Джексону конюшней. Из приоткрытой двери до ушей близнецов донесся треск погремушек гремучей змеи. Братья в испуге замерли, но, набравшись смелости, решились заглянуть в полумрак конюшни.
- Вон там на сене! Посмотри!- Прошептал брату Билли Боб Младший. Действительно над кучей сена дрожал хвост змеи.
- Да это же мистер Джексон!- Старший брат срывающимся шепотом сообщил эту, по-настоящему страшную новость младшему. Видимо перебрав вчера бурбона, мистер Джексон был не в силах дойти до постели, и теперь спал, развалившись на сене. Соломенная шляпа со страшным украшением лежала на лице спящего, и погремушки очень натурально дрожали и трещали при каждом раскате храпа, вырывающегося из глотки. Стараясь не шуметь (братья, как и все дети в Иеллоу-Крик, до смерти боялись жестокого мистера Джексона!), мальчики покинули конюшню и с довольными улыбками направились в сторону луга. Но по пути был сад с такими аппетитными яблоками, не стоит удивляться, что близнецы решили в него заглянуть. Ну, всего на минутку!
Только Билли Боб Старший пригнул ветку яблони, а Стоун младший сорвал первые два яблока, и, спрятав их в карман, потянулся за следующими, как две сильные руки, схватив близнецов за уши, почти оторвали братьев от земли. Садовник Поль умел бесшумно подкрасться к своим жертвам.
- Доигрались, негодники! Ну, сейчас вы у меня отведаете розги!- Ноги братьев подкосились, суровая кара казалась неизбежной. Но за что? Они просто хотели сорвать пару яблок, да наловить для птенца кузнечиков. Злому сердцу садовника этого не понять. Теперь только чудо могло спасти юных Стоунов от неминуемой жестокой порки, и, как это уже не раз бывало в подобных ситуациях, одна мысль быстрой молнией мелькнула в белокурых головах обоих братьев.
- Мистер Поль!- закричали они хором.- Там в конюшне ЗМЕЯ!
Садовник с недоверием посмотрел на близнецов, но все же отпустил, подобрал верную мотыгу и решительным шагом направился к сараю. Братья же, не долго думая, припустили занимать места на скамейке возле старого дуба за заброшенной часовней. Примерно на половине пути их настиг жуткий крик, разбудивший спящий городок. Так обычно кричит перед смертью человек, которого несколько раз ударили по лицу тяжелой и острой мотыгой. На лицах мальчуганов засияли заинтересованные улыбки. Уж сегодня они точно посмотрят на линчевание!
Долго ждать им не пришлось, спустя четверть часа на дороге показался помощник шерифа, подойдя к «Окружному Судье Иеллоу-Крик» он с обезьяньей ловкостью забрался на дуб, привязал на суку бечевку, свободный конец которой был украшен связанной умелыми руками петлей. Вскоре подъехал на повозке и сам шериф, следом за ним несколько полуодетых мужчин тащили упиравшегося Поля. Билли Боб Младший достал из кармана яблоко и протянул его брату, тот с аппетитом откусил кусок. Шериф подогнал повозку под дерево, мужчины поставили на нее садовника и накинули ему на шею петлю. Глазами, полными муки, Поль смотрел на своих убийц, но не пытался оправдываться. А какие возможны оправдания, когда тебя застали с окровавленной мотыгой в руках над телом убитого белого хозяина? Шериф кнутом стегнул лошадь, и, не оглядываясь, поехал досматривать прерванный сон. Раздался хруст ломающихся позвонков, садовник пару раз вздрогнул и замер. Мужчины разошлись с чувством выполненного долга, наступила тишина, нарушаемая лишь журчанием струйки мочи, стекавшей из грязной штанины парусиновых штанов Поля, и собиравшейся в лужицу у ног повешенного.
- Это отвратительно!- Билли Боб Старший обнаружил извивающийся кусок жирного червяка в своем яблоке, огрызок тотчас полетел в кусты, а мальчик начал отплевываться, в надежде, что он не еще проглотил кусок гусеницы.
- Как-то это все было БУДНИЧНО.- Заметил младший брат.- А я ожидал ЗРЕЛИЩА!
Разочарованные близнецы направились на луг мистера Джексона, благо теперь можно наловить кузнечиков без страха порки.
- Билли Боб! Мальчики! Завтракать!- Миссис Стоун, стоя на крыльце, искала взглядом сыновей. На дороге показались две белокурые головы. Чумазые, радостные лица близнецов были украшены счастливыми улыбками.
- Мама! Мама, посмотри, каких жирных кузнечиков мы наловили для Лоры Крейцер!
Отмытые и причесанные братья за обе щеки уплетали оладьи с кленовым сиропом, рядом на скамейке, сидя в удобном гнезде, кукушонок лакомился кузнечиками.
|
|
| Андрей Рик |
2006-06-03 |
22 |
4.40 |
5 |
| |
|
| |
- Здравствуйте, мастера свободные есть? – спросил двадцатитрёхлетний Николай Корняков, заглядывая в небольшой зал парикмахерской, но тут же осёкся, увидев, что никого нет.
Чёрные, немного потрёпанные кожаные кресла, угрюмо пустовали, и каждое как будто беззвучно просило, наконец, пришедшего клиента, чтобы он сел именно в него. Николай провёл глазами по оббитым светло коричневыми лакированными досками стенам, на которых висели портреты молодых людей, с причёсками от простого полубокса, до разноцветного полуметрового ирокеза. В зале было всего два окна, подоконники которых украшали бледно-красные искусственные цветы.
Николай вошёл, снимая с себя кожаную куртку. Он поискал глазами, куда бы её повесить, и, обнаружив слева от себя высокую чёрную вешалку, пристроил куртку на один из крючков. Тут внимание Николая привлекла, стоящая в самом дальнем углу зала, целлофановая ширма, закрывающая небольшой кусок стены. Он уже собирался подойти и заглянуть за неё, но удовлетворить любопытство помешала возникшая неизвестно откуда стройная брюнетка, в элегантном рабочем халатике голубого цвета.
- Добрый день – улыбнулась она Николаю.
- Добрый, добрый - Николая моментально осмотрел её с ног до головы, и, придя к заключению, что тот, кто с ней спит – счастливый человек, улыбнулся в ответ.
- Присаживайтесь, пожалуйста – указала брюнетка на ближайшее к Николаю кресло на колёсиках.
Парень сел в тёплое кожаное кресло. Определённо, кто-то только, что в нём сидел и грел его своим задом. Николай поёжился. Между тем, брюнетка, развернув большую белую салфетку, завязала её вокруг шеи клиента.
- Не туго? – вежливо поинтересовалась она.
- Нет, даже приятно.
- Приятно?
- Ну, в смысле, удобно. – Николай понял, что сморозил глупость.
Ему очень хотелось познакомиться с ней, и пригласить куда-нибудь. Сейчас надо было включить всё своё обаяние, но обаяние, почему-то, не хотело включаться.
- Как стричь?
- Знаете, вот верх под девятую насадку, виски и затылок под шестую и немного чёлку оставить.
Девушка вставила в машинку насадку, и начала подстригать макушку. Машинка с негромким, но упорным жужжанием бороздила заросшую непослушными волосами голову Николая. Он смотрел на отражение девушки в зеркале. Какая же она красивая! При своём невысоком росте она имела пышную грудь как минимум третьего размера, очень красивые бёдра и загадочное, но в то же время нежное лицо. Николай точно знал, какого цвета на ней бельё, так как чёрная ткань лифчика просматривалась через тонкий халатик. Девушка посмотрела в зеркало, и, увидев, что Николай её разглядывает, ласково улыбнулась.
- Меня Лера зовут.
- А меня Коля, то есть Николай.
- Очень приятно – Лера в очередной раз показала зеркалу и Николаю свою безупречную белоснежную улыбку.
- А почему у вас клиентов совсем нет? – парень решил начать разговор с банальных вопросов, а закончить приглашением на ужин.
- Место такое. Просто рядом с жилыми домами есть ещё одна парикмахерская, а мы как бы на отшибе, поэтому и клиентов мало. А вы проездом здесь?
- Да, в командировке. Вчера приехал. Оказывается, в ваш город ни один поезд не ходит. Половину пути пришлось на попутках добираться.
Девушка уже закончила работать над верхней частью головы, и сменила девятую насадку на шестую.
- Виски прямые или косые?- спросила она.
- Что? – не понял Николай.
- Виски прямые или косые делать?
- Давайте косые.
- Хорошо.
Вдруг Николаю показалось, что в углу зеркала скользнуло что-то вроде белого тумана. Он пригляделся, но ничего не обнаружил и сразу же забыл о своём мимолётном видении. Лера между тем уже заканчивала работу, щёлкая ножницами и придавая более-менее нормальную форму чёлке. Когда в её руках неизвестно откуда появилась опасная бритва, Николай подумал о том, что предметы возникают в её ловких пальцах так быстро, что, кажется, как будто они рождаются из воздуха. Когда Лера брила сзади Николаю шею, его, почему-то, охватило беспокойство.
- Голову мыть будем?
- Будем. - ответил Николай.
Девушка включила воду, и, нагнув голову парня, сунула её под толстую струю воды. Вода была очень тёплая, Николай даже подумал, что она слишком тёплая. Он уже собирался сказать Лере, чтобы она сделала воду холоднее, как вдруг, вокруг его запястий сомкнулись вылезшие из кресла железные обручи. Руки оказались прижаты к подлокотникам кресла. Парень хотел поднять голову, но рука Леры не дала этого сделать. Через секунду бритва перерезала горло Николая от уха до уха. Кровь полилась в раковину, смешиваясь с водой. Подождав пару секунд, Лера подняла голову всё ещё живого парня, и струи крови стали окрашивать завязанную вокруг шеи салфетку. Развернув кресло к стене с портретами, девушка нажала на кнопку только что вынутого из кармана халата маленького пульта. Стена стала уходить в пол. Когда она полностью скрылась, на её месте остались полки, уставленные банками с какой то прозрачной жёлто-синей жидкостью. В каждой банке плавала отрезанная голова.
- Смотри, это всё моё! – показала Лера пальцем на головы – хочешь туда?
Ширма в углу комнаты отъехала, и из открывшегося кафельного прохода вышел огромный горбатый амбал, неся в руке такой же халатик, как на Лере, только не испачканный кровью. Лера сняла с себя покрытый пятнами халат, и надела чистый. Перекинув через плечё нуждающуюся в стирке рабочую форму Леры и взяв кресло с Николаем, амбал повёз умирающего парня за ширму. Лера нажала кнопку на пульте, и стена с портретами вернулась на своё место. Девушка улыбнулась, увидев мельтешение белых теней в зеркалах.
***
Спустя четыре дня, в зал парикмахерской просунулась рыжая голова девятнадцатилетнего парня.
- Мастера есть свободные? – спросила голова у зала, в котором пока ещё никого не было… …
|
|
| Ксения Пушкарева |
2006-07-12 |
22 |
4.40 |
5 |
| |
|
| |
Лена опустила сумку прямо в мокрую траву, выгнула уставшую спину, потянулась, вздохнула. Потом достала из кармана куртки измятый листок бумаги.
- Ну вот, поздравляю, нашли, - обернулась она к подруге.
- Точно? – Натаха взяла листок и поднесла поближе к глазам.
Небрежно начертанное среди бледных клеток название улицы совпадало с надписью на доме.
- Надо же. И каких только улиц в этом городе нет. Так, а дом? – Натаха снова заглянула в листок, - О! И дом как раз тот, что надо! Удачно мы с тобой. Правда?
- Ой, не говори. Удачней некуда. Я уж думала, это никогда не кончится. Пятый час тут блуждаем как неизвестно кто. Почему твой папа не захотел нас на машине подкинуть?
- Некогда ему. Да он бы тут и не проехал. Тут и пешком-то… Ладно, пошли, - и Натаха торопливо зашагала в сторону крайнего подъезда, сгибаясь под тяжестью туго набитой сумки.
Лена со вздохом подняла свою ношу и, закинув ее на плечо, поплелась следом.
- Лен, быстрей давай, а то не дай Бог хозяйка нас не дождется. Столько времени прошастали бестолку. Куда потом денемся с этим барахлом на ночь глядя?
Пятиэтажная кирпичная хрущовка с потеками недавно прошедшего дождя на стенах выглядела не очень приветливо. Судя по стареньким рамам, обрамляющим потертые серые стекла, да еще по выцветшим занавесочкам в пол-окошка, молодежь тут вряд ли обитала. А кривые деревья у самых стен, лишь ближе к вершинам покрытые редкой листвой, и вовсе навевали тревогу.
Девушки аккуратно прошли между мокрых деревянных скамеек, стараясь не промочить ноги в обилии грязных луж и не споткнуться на потрескавшемся, изрытом корнями деревьев асфальте. На мгновение остановились.
- Дворик такой неприятный, - голосом нытика промямлила Лена, - И нет никого. Вообще жуть.
- Это из-за дождя. Солнышко выглянет – повеселее станет.
- Ну, будем надеяться.
Натаха потянула тяжелую дверь. Та, заскрипела и нехотя приоткрыла вход в черную, пропахшую вековой сыростью пасть подъезда.
Искомая квартира располагалась на третьем этаже. С тяжким выдохом «хорошо, что не на пятом», девушки опустили сумки на порог. Натаха попыталась позвонить, но звонок не работал. Пришлось постучаться.
К счастью, ответ не заставил себя долго ждать. Дверь сразу же открыла хозяйка. Словно у самой двери поджидала, не постучится ли кто.
Вид у нее был, что называется, не очень. Седые волосы распущены, старая вязаная кофта нараспашку, а под ней – не то ночная рубашка, не то сарафан с самодельными кружевами. Пересохшие губы почти слились с прозрачной, морщинистой кожей, имеющей болезненный желтый оттенок. Женщина попыталась изобразить приветливую улыбку, от чего только ухудшила первое впечатление.
- Здравствуйте, - растерянно, но как можно более дружелюбно выдавила из себя Натаха, - Мы Вам звонили сегодня утром насчет квартиры.
- Конечно, конечно, заходите, - женщина посторонилась, пропуская гостей в коридор, - Я тут вас уже жду-жду, жду-жду… мне бежать надо, а я все жду-жду…
- Извините, пожалуйста, так получилось, мы заблудились немного, - попыталась оправдываться Натаха. Но старушка то ли не услышала, то ли не захотела услышать. Она закрыла дверь и мелкими суетливыми шажками посеменила в комнату, шаркая старыми тапочками.
- Вот, сюда, сюда заходите. Вот. Это ваша комната. Я вам все приготовила. Тут кровать одна была. Пришлось принести от соседки диван еще. Вы же у меня первые, кто парой селитесь. То все по одному заезжают… все по одному…
Комната оказалась вполне приличной. Не новые, но довольно неплохие обои, широкий свежевыкрашенный подоконник. Большой удобный стол, застеленный некогда белой скатертью. Два деревянных стула. Шкаф. И даже коврик посреди дощатого пола. Не пятизвездочный отель, но жить вполне можно.
- Смотрите, какая комната хорошая. Сумочки можете здесь поставить. Вещички в шкафчик. Ну, разберетесь потом, что куда. Это уж сами. Мне бежать надо. Я и так задержалась тут… идемте, покажу остальное.
И старушка суетливо двинулась на кухню. Натаха послушно пошла следом, оставив растерянную Ленку осматриваться в комнате.
- Вот плита, - сказала старушка и зажгла газ взятыми ту же на полочке спичками, - смотри, все работает. Все хорошо у меня. Тут я вам и кастрюльки оставляю. Аж четыре штуки. Тарелки есть, вилочки ложечки… вот тут все, в ящике… так что посуду свою можете не приносить. Коль не брезгуете – берите эту. Меньше вам будет проблем с переездом.
Старушка подошла к окну и поплотнее прикрыла раму.
- Проветривалась немножко. Ты не думай, тут окно хорошо закрывается. Зимой у нас тепло. Да и осенью… холодильник, смотри, работает. Он у меня старенький, но дай Бог этим новым теперь так работать, как он работает. Тьфу-тьфу. Ни разу не ломался.
Натаха окинула взглядом полочки, ящички, накрытый потертой клеенкой столик. Воображение уже рисовало картины грядущей жизни. Обеды, завтраки, ужины. Подготовка к экзаменам. Курсовые. А вот здесь магнитофон будет стоять, когда папа привезет. Это вам не общага, где все нужно прятать, все контролировать, чтоб не сломали или не сперли, и где нет никаких условий для нормальной учебы.
Хорошо, что родители согласились снять им с Ленкой квартиру. Скинулись обеими семьями поровну, благо дружат по-соседски не первый год. А тут радость такая! Дочки, которые с рождения росли, не разлей вода, почти как сестрички, и в школе за одной партой сидели - в один институт поступили! Да еще и в самой столице! Есть чем гордиться. И как тут не позаботишься о них? Заслужили, умницы.
- Туалет у меня, смотри, чистенький. Вот чтоб так и было. И работает все, бачок исправный, - старушка подняла голову на бачок, венчающий собой длинную крашенную-перекрашенную трубу, потянула за изъеденную ржавчиной цепочку. Вода с резким шумом окатила унитаз. Наташа вздрогнула.
- Ну вот, вроде все тебе показала, побегу я. Там дождя нет на улице?
- Нет, закончился.
- Вот хорошо, хорошо. А-то надоел уж…
Старушка посеменила в коридор, скинула тапочки и уложила их в грязную тряпичную торбу. Надела стоптанные туфли.
- Подушки и белье в шкафу там. Найдете сами. Ну, пошла я, - она встала посреди коридора и многозначительно глянула на Наташу.
- Ой, - встрепенулась та и полезла в карман джинсов, - совсем растерялась, вот деньги. За этот месяц. А за следующий папа потом привезет. Пока нету.
- Ну и хорошо, хорошо. Всему свое время… свое время… да… Вот ключ тебе. Сюда вот на тумбочку положила, смотри.
- Ага, хорошо.
Старушка повернулась и хотела уйти, но тут в коридор вышла Лена.
- Подождите, а это что за дверь?
- А? Что ты говоришь? А! Ну да. Забыла сказать. Вот ведь в впопыхах - вечно все забудешь. Это комната моя, это не трогайте, я ее закрыла.
- Как Ваша комната? Мы же договаривались на однокомнатную.
- Так я и сдаю как однокомнатную. А вторая комната – моя. Она закрыта. Вам остается только та комната, которая ваша и к ней все удобства. Получается как однокомнатная. Понимаешь? Да ты не волнуйся, я не собираюсь тут жить, и даже ходить сюда не буду. Там только вещи мои. Мне их некуда. Что вам вещи мои, помешают?
- Нет, нет, все в порядке, - поспешила успокоить хозяйку Наташа, - все понятно, хорошо.
Старушка зыркнула на Лену из-под седых бровей, и промелькнуло нечто недоброе в этом взгляде. Нечто чуждое, злое. У Лены аж мурашки побежали по коже. Хозяйка развернулась и прямо как была, в вязаной кофте поверх ночной рубахи, так и вышла за дверь.
Подруги вздохнули с облегчением.
- Фу, - на всякий случай шепотом изрекла Лена, - принеприятнейшая бабуля.
- Точно… - Натаха замерла посреди коридора, с опаской поглядывая на дверь, словно ожидая скорого возвращения старухи. Но никто не вернулся и от этого словно камень с души свалился, - Что ты хочешь – возраст. Еще неизвестно, какие мы с тобой в старости будем. Может еще противней. Ладно, пошли сумки разбирать.
И они пошли. Но только сумки разбирать принялась одна Натаха. Ленка же взгромоздилась на широкий подоконник с ногами и замерла, вглядываясь в угрюмый пейзаж за окном. Солнышко из-за туч и не думало выходить.
- Что ты уселась? Сюда иди.
- Подожди. Она еще не вышла…
- Что?
- Бабка эта. Она из подъезда не вышла.
- Старая женщина. Пока спустится, пока что. Не вникай. Помоги лучше.
- Подожди. Я хочу видеть, как она уйдет…
Но как уходит хозяйка, Ленка так и не увидела. Просидев на окне еще минут пятнадцать, она поняла, что оставленная без помощи подруга начала выходить из себя. Пришлось присоединиться к работам по благоустройству жилища.
Постепенно обеих охватил азарт новоселья. Они так увлеклись уборкой, что даже не заметили, как пронеслось время.
Вот и все. Вещи успешно разложены по полочкам, постельное белье оставленное старухой – расстелено. Стол переставлен поближе к окну. Даже пол подметен удачно найденным в туалете веником.
За окном неожиданно быстро стемнело. Комнату заполнил вечерний сумрак. А спустя всего пару минут квартира и вовсе окунулась во тьму.
Натаха затянула выцветшую штору:
- Ну что, вроде готово. Пошли чайку что ли попьем?
Свет на кухне не зажегся.
- Ну вот. Приплыли. Это же надо, света нет. Ну, бабка! Что исправно, то все показала. А неисправное…
- И убежала побыстрей, чтоб мы не спохватились.
- Надо глянуть, в комнате есть свет? – Натаха вернулась в комнату и щелкнула выключателем. В комнате свет тоже не зажегся.
- Замечательно. Что делать будем?
- Лампочки вроде есть везде. Перегорели?
- Ну да. Все разом.
- Глянь, и холодильник не работает. Может, по всему дому электричество отключили? Пойду, к соседям зайду.
И Натаха уверенно вышла на лестничную клетку. Но замерла, не сделав и шага. В подъезде было хоть глаз выколи. Никакого освещения совершенно. И во дворе не горел ни один из тех фонарей, что могли бы хоть каплей света наполнить дом через пелену замызганных подъездных окошек. Натаха выругалась, и голос ее гулким эхом прокатился по пустынным пролетам.
- Эх, знали бы, так взяли бы хоть фонарь какой. Лен, мобильником посвети.
За спиной недовольно скрипнула дверь, и в темноте раздался голос Лены:
- Сейчас, найти не могу… Вот он.
Тусклый свет пролился на лестничную клетку. Натаха, пытаясь внимательно смотреть под ноги, чтобы не упасть, подошла к двери соседей напротив. Постучала. Никто не ответил. Постучала еще раз. За дверью послышались тихие шаги, и сонный женский голос недовольно спросил:
- Кто там?
- Извините, пожалуйста, это Ваши новые соседи, мы тут квартиру напротив снимаем. У нас со светом проблемы. Скажите, у вас есть свет?
- Конечно, нет. Идите спать, на что вам той свет? Странные какие-то, - и шаги так же тихо от двери удалились.
- Нет у них света. Дурдом какой-то, - Натаха поспешно заскочила обратно в квартиру и захлопнула дверь. Темнота всегда пугала ее. Но сейчас, когда рядом замерла оцепеневшая от ужаса подруга, она не могла показать свой страх, - Ну что стоишь, пошли без света чай пить. Сейчас плиту включим, и будет все в шоколаде. О! Кстати, у нас же есть шоколадка к чаю!
- Точно! Сейчас ее приговорим… хмм… если найдем.
Они пробрались в кухню. Натаха нащупала на полке спички, благо запомнила, где старуха их положила, когда демонстрировала исправность плиты. Но сколько ни черкала она спичками о коробок, ни одна так и не загорелась.
- Ерунда какая-то. Мокрые все. Днем нормальные были…
- А я тебе говорила, давай курить купим. А ты все: «мама-папа не разрешают! А вдруг узнает кто?». Трусиха. Так бы хоть зажигалка была.
- Курить - здоровью вредить, - шутливо парировала Натаха.
Она осторожно наощупь крутанула ручку плиты. Прислушалась – ничего. Ни запаха, ни характерного звука.
- Так и газа нет. Бред какой-то. Был же. А вода?
Воды тоже не оказалось. Вместо этого кран, который девушка по неосторожности крутанула слишком сильно, попросту отвалился и со звоном упал в умывальник.
- Во влипли…
- Ладно, Лен. Предлагаю сегодня лечь спать, а со всем этим безобразием разобраться завтра, при свете дня. Утро вечера мудренее.
- Конечно, теперь только спать и остается.
- И в кого ты такая пессимистка?
- Ай, все. Отстань от меня.
- Ты так говоришь, как будто Я во всем виновата.
- А кто? Кто объяву эту нашел? Дешево! Дешево! Никогда нельзя верить бумажкам на столбах. Надо было по газете искать. На такой бы отстой не нарвались!
- Хватит бурчать.
Натаха разделась и, кинув на пол одежду, торопливо залезла под одеяло.
- Ухх, хорошо. Знаешь, оно и к лучшему. Пораньше ляжем. Выспимся.
- К лучшему ей. Ты будильник завела? В курсе, что завтра экономика первой парой? Нельзя опаздывать.
- В курсе, в курсе. Ты на своем заведи. А то я не знаю где мой.
- Вот-вот. Кто бы сомневался.
Комната на минуту озарилась блеклым лучом мобильника. И снова погрузилась во тьму.
***
Натаха проснулась и не сразу поняла, что происходит. В комнате по-прежнему было темно. А откуда-то сверху доносился шум. Кричали двое. Звонким пьяным голосом ругался мужчина. Тонким пыталась отвечать ему женщина. На пол один за другим летели предметы, заставляя содрогаться стены старой хрущевки.
- Лен, ты спишь?
- Поспишь тут… - в темноте было видно, как бледным пятном поднялась и села на кровати фигура подруги, - Да, что у них там творится? Сил нет никаких…
- Драка что ли? Который час?
- Почти половина второго, - констатировала Ленка, пощелкав кнопками мобильника, - И на занятия завтра. Оооо, мать моя женщина… - Ленкина фигура снова измождено рухнула на подушку.
Какое-то время подруги лежали, прислушиваясь к воплям сверху. Слов было не разобрать. Только голоса, которые становились все громче и напряженней. Мужской бас. Детский плач. Удар о пол. Женские причитания. Очередная серия глухих ударов… Крики, крики, крики…
- Надо милицию вызвать.
- Ты адрес помнишь?
- Там записан был на листочке…где-то… упс…
- Упс. Вот именно. И я о том же.
- Может подняться, узнать, что там у них?
- Молодец. Мысля что надо. Лучше прежней. Как в американском кино: «Ой, как там страшно, давай туда сходим».
- Нет, ты не права. Не обязательно заходить. Достаточно постучать в дверь – и они поймут, что в доме кроме них есть люди. Которые могут вызвать милицию.
- Постучаться и убежать?
- Ага.
- По абсолютно темной лестнице? Как ты себе это представляешь? Мы же костей потом не соберем.
Они помолчали, с ужасом прислушиваясь к перепалке соседей. И тут вдруг… Крики внезапно прекратились. Так резко, словно кто-то отрезал ножом пленку на магнитофоне. В ушах зазвенела тишина.
- Как ты думаешь… там кого-то убили? – голос Ленки дрогнул. Казалось, она вот-вот разревется.
- Тише… слышишь это?
- Что?..
- Вроде ходит кто-то…
Девчата затаились, прислушиваясь к отзвукам ночи. И действительно, за пределами комнаты были отчетливо слышны шаркающие торопливые шаги. Они то приближались к закрытой двери, то поспешно удалялись. Тонкий, еле слышный скрип старых половиц. Тихонько звякнула посуда на кухне…
- Пойти что ли посмотреть? Похоже на хозяйку. Что ей тут надо? Она же сказала, что не будет сюда ходить…
- Натах… Натах… Мне так страшно… - Ленка всхлипнула и накрылась с головой одеялом.
- Ты как дите малое… - Наташа поднялась, осторожно подошла к кровати подруги и залезла под одеяло, - Все, успокойся. Я же с тобой.
Признаться честно, Натахе и самой было жутковато. Только она никак не могла себе позволить паниковать. Кто-то должен быть сильным.
А прямо под окном, в унисон леденящему страху завыла собака. И ветер гулко подхватил ее жалобный стон…
- Так, ну хватит этого цирка. Где мобильник? – злобно прошипела Натаха, залезая с головой под одеяло к Ленке.
- Вот он, у меня. Куда ты собралась звонить?
- Папе.
- Среди ночи? Ты сдурела что ли?
- А что? Скажу, пусть завтра же за нами заедет. Я тут больше ни одной ночи не останусь. И деньги чтоб забрал у нее. А то ерунда какая-то получается. Деньги взяла, а сама… Чего она там ходит в потемках? Что ей надо?
Натаха принялась тискать мобильник. Но очень быстро поняла, что план по спасению с треском провалился. Связь отсутствовала полностью. Ни одной риски на индикаторе антенны.
А в довершение еще и батарея села. Теперь и на будильник надеяться стало бесполезно. Трубка жалобно пискнула, оповещая об отключении, и погасла. В коридоре щелкнул ключ, поворачиваясь в замке. Скрипнула дверь.
- В ту комнату пошла. Слышишь? Точно это она. Я же тебе говорила, она из подъезда тогда не вышла.
- Не пойму только, зачем это ей. Конспирация какая-то тупая. Слушай, пойду-ка я скажу ей все, что думаю. Чего ее бояться, в самом деле? Она что, крокодил что-ли?
Натаха в ярости выскочила из-под одеяла и уверенно пошлепала босыми ногами в сторону коридора.
- Еще темень эта… Будь она не ладна…
Ленка высунула голову из-под одеяла, восхищенно провожая взглядом силуэт своей героической подруги. Потом вскочила и догнала ее. То ли желая помочь с разборками, то ли просто боясь остаться одной.
- Я с тобой, - прошептала она. И они вместе подошли к двери.
Натаха осторожно нажала на ручку. Но дверь не поддалась. Еще попытка. И снова никаких результатов. Натаха налегла всем корпусом.
- Не поняла, - испуганно прошипела Ленка, - она что еще и заперла нас?
- Похоже на то. И когда она успела?
Тем временем шаги прекратились. Тишина снова окутала все вокруг. В растерянности, Натаха еще раз навалилась на дверь и практически вывалилась в коридор, не рассчитав усилие. Глаза, успевшие привыкнуть к темноте, различили очертания коридора, в котором… никого не было. Ленка решительно кинулась к запретной двери. Закрыто. И никаких признаков жизни за ней.
- Куда она делась?
- Может на кухне…
Ленка помогла Натахе подняться, и они друг за другом осторожно двинулись в кухню. Никого. Только звонкое тик-так непонятно откуда.
- Что это тикает? – удивленно завертела головой Натаха.
- Часы, наверное, что же еще. Или ты думаешь, эта карга нам тут бомбу подложила и смылась? – уже никого не опасаясь в полный голос сыронизировала Ленка.
- Вроде не было тут часов…
- Были. Вон висят на стене. Я еще днем их заметила. Только они не шли.
Натаха потянулась поближе к висящим на стене часам.
-Подожди-ка, подожди-ка…
- Чего ты?
- Время хочу глянуть. Не поняла… второй час?
- Какой второй? Уже должен быть третий. Слушай, что ты присматриваешься? Они, наверное, лет сто уже как сломаны. То идут, то не идут.
- Нет… сама глянь… новые… - Натаха подставила табуретку и взлезла на нее, чтобы получше рассмотреть часы, - Точно. Я тебе как спец говорю, новые они.
- Да я еще днем видела, какие они новые. Что я буду смотреть. На них даже краска облезла.
- Ничего на них не облезло. Новые, точно… Погоди-ка…
- Ну что там еще?
- Так они же идут… в обратную сторону. Во прикол!
- Не говори ерунды. Ты когда в последний раз часы механические видела?
- Дома у нас. В зале. Не помнишь что ли?
-А. Ну да, точно. Тогда приношу свои извинения. Тогда действительно спец! – Ленка хохотнула. Но Натаха веселья не разделила.
- Слушай, странно это все.
- Странно, что мы с тобой оказались в такой дыре. А еще более странно будет, если мы сегодня же утром отсюда не смотаемся, - Ленка вразвалочку подошла к окну и, опершись руками о подоконник, почти повисла на нем всем телом. Только хотела она возмутиться по поводу отсутствия штор, как вдруг…
На лестничной клетке послышался стук каблуков и заливистый хохот на разные голоса. Кто-то бегал по темным ступеням, совершенно не опасаясь оступиться во тьме.
- Кто это может быть?
- Не иначе как призраки… - Ленка иронично хмыкнула и вдруг замолчала, продолжив через мгновение таинственным полушепотом - Оп-па! Ты сюда лучше глянь. Вот чего-чего, а ТАКОГО я вообще в своей жизни еще ни разу не видела. К чему бы это? А?
- Что там? – Натаха присоединилась к подруге и стала вглядываться во тьму за окном. Старые деревья раскачивались на ветру. По темно-серому небу неслись друг за другом обрывки туч, - Н-да испортилась погодка. Кто бы мог подумать, за один день.
- Какая погодка? Ты вниз глянь… Вон там у подъезда…
Внизу и впрямь происходило нечто странное. На лавочках у подъезда чинно сидели люди. Черно-серые, бесформенные силуэты плотно прижимались друг к другу, словно боялись, что лавок на всех не хватит. Похоже, ни ветер, ни холод (откуда он только взялся?) их совсем не смущали. Люди разговаривали о чем-то. Это можно было понять по движениям рук и тел. А по едва различимым очертаниям старомодной одежды… Да такого уже и старухи не носят… Хотя нет, как раз старики и старухи наверное…
- Это что еще за партсобрание?
- Может, послушаем, о чем говорят? – заговорщицки прошептала Ленка и, подтащив к подоконнику табуретку, моментально на нее залезла. Уцепилась за форточку. Потянула.
- Подожди, не трогай… Куда ты, подожди…
Но было поздно. Форточка громыхнула стеклом и с легкостью распахнулась. В лицо дунул холодный ветер, а хмурое небо, как по заказу вдруг посветлело. Тучи рассеялись, и землю окатило холодным лунным светом.
Девушки замерли в оцепенении. Людей у подъезда теперь хорошо стало видно.
Старики в пафосных, революционных шинелях, старухи в старомодных пальто и беретках. Огромный, с хорошего борова пес под ногами…
И, как по команде, все это общество повернуло вдруг мертвецки-бледные старческие лица в сторону неловко громыхнувшей форточки. Пес зарычал, приподнявшись на толстых лапах, демонстрируя нарушителям спокойствия неестественно белый оскал.
В одно мгновение, опрокинув с грохотом табуретку, Ленка метнулась из кухни. Она юркнула под одеяло и замерла, боясь не только пошевелиться, но даже дышать.
А Наташка, цепенея от ужаса, присела под подоконник, пытаясь тем самым как в детстве стать незаметной для тех, кто на улице. Она зажмурилась. Нас заметили? Все еще смотрят?
А через распахнутую форточку ветер доносил обрывки фраз, едва различимые сквозь шум разгулявшейся непогоды.
- Это кто тут еще?
- Это? Это никак Прасковья опять жильцов пустила.
- Ох, и жаднющая баба.
- Ой, не скажи, все деньги ей, деньги подавай.
- Жаднююющая. Свет таких не видывал. Не успокоится никак.
- И нашто ей деньги те? Не пойму. Взять не может, а все туда же. Куражится.
- Не съем, хоть покусаю.
- Да она и при жизни такая была. Сам черт ее не исправит.
Смех на лестничной клетке. Наташка зажала ладонями уши.
***
Чуть рассвет забрезжил сквозь выцветшую тонкую штору, подруги уже собирались. Бледные, с темными кругами вокруг глаз, обе молчали. Вещи одна за другой беспорядочно летели в сумки.
Постель была грубо запихана обратно в шкаф, стол поставлен на место.
- Ну, кажется все. Погнали.
Вскинули сумки на плечи, выскочили из квартиры.
Стараясь не упасть, спешно преодолели три этажа и оказались на улице.
Хмурое небо злилось. Готовилось пролиться дождем. А полуголые деревья гнулись от холодного ветра.
Девушки почти бежали, неловко перепрыгивая неровности и лужи, перешагивая вылезшие из-под старого асфальта корни и ежась от холода.
Но как только миновали двор, погода очень резко вдруг изменилась. Выглянуло солнышко. Ветер утих и ласково зашелестел кроной густого кустарника, словно оправдываясь за свое недавнее поведение. На все голоса запели птицы.
- Ой, смотри, - голос отставшей на пару шагов Ленки заставил Натаху оглянуться.
Обе как вкопанные замерли посреди дороги не в силах поверить глазам. Кирпичная хрущовка изменила облик. Теперь она выглядела совершенно иначе, нежели пару минут назад. Кирпич на стенах обваливался. Окна смотрели на мир пустыми глазницами, словно вЕками похлопывая на ветру облезлыми рамами. Вокруг грязной россыпью валялись битые стекла, обломки досок, кафельной плитки, кирпича. Остатки разбитой старой мебели. Дверь крайнего подъезда, перекошенная, с оторванной ручкой, свисала набок.
- Не пойму я, что это с домом, - растерянно пробубнила Натаха.
- Что-что. А вон что, - Ленкина рука указала на серую табличку, прибитую прямо к стволу одного из деревьев.
«ПОД СНОС».
- Но мы же… мы же не могли всю ночь… Лен, мы что, ночевали в этой развалине? А как же те люди?.. Бабка?
- Похоже, нет тут никакой бабки… Тут вообще никого нет…
- Но мы же… Как же?.. Подожди, где этот листок с адресом? – Натаха полезла искать. Но вместо листка вдруг обнаружила в заднем кармане джинсов… деньги. Те самые, что родители дали для оплаты за сентябрь.
Немного растерявшись, она протянула деньги Ленке, и увидела замешательство на лице подруги.
Ленка достала мобильник (Работает!), принялась нервно щелкать кнопками, вглядываясь в экран. И глаза ее постепенно округлялись.
- Вот это даааа… сегодня какое число?
- Четвертое. Сентября. Понедельник… экономика первой парой. Мы уже не успели.
- Воскресенье. Третье. Не хотела?
- Это он у тебя сломался. Пошли отсюда. Ни минуты не хочу больше тут оставаться.
Согнувшись под тяжестью сумок они на удивление быстро вышли со дворов на улицу.
Там царило оживление. По проезжей части сновал туда-сюда разношерстный транспорт. Спешили по своим делам пешеходы. Солнце сверкало, как сумасшедшее, отражаясь зайчиками в окнах домов и обшивках автомобилей.
- Смотри, листок-то с адресом у меня. Как это?.. Я же тебе его вчера отдала, - Ленка к собственному изумлению извлекла из кармана куртки исписанный листок в бледную фиолетовую клеточку.
- Кого вы все ищете? – голос из-за спины заставил оглянуться.
Миловидный дедуля со старым облезлым пуделем на самодельном поводке медленно приближался, выйдя из соседнего двора, - я тут в окно смотрю – часа четыре уже кругами ходите.
Проигнорировав замечание насчет четырех часов, Лена протянула мужчине листок:
- Нам вот по этому адресу нужно. Мы звонили вчера, договорились. А там…
Старик сощурил подслеповатые глаза, отодвинул листок на расстояние вытянутой руки и еле слышно прочел вслух название улицы.
- Ааа. Знаю такую. Знаю, конечно. Только это не здесь. Это вам вон туда, в ту сторону нужно, - он взмахнул морщинистой рукой, указывая направление, - только идти далековато.
Потом сосредоточенно крякнул в кулак и добавил:
- Вот по тротуарчику пряменько идите, идите. Доооолго идите. А через несколько кварталов дойдете до перекрестка, там налево. Спросите у кого.
- Несколько кварталов? – девушки переглянулись, - А что, разве это не здесь?
- Нееет. Нет, не здесь. Там это, там. Туда идите.
- Ага… Понятно, спасибо… А, может подъехать можно чем?
- Подъехать-то можно. Это конечно, - мужчина снова крякнул и сделал несколько шагов в сторону кустарника, не в силах сопротивляться настойчивости престарелого пса, - можно подъехать. Но только транспорт сегодня плохо ходит. Воскресенье, знаете ли…
28.02.2006г.
|
|
|
) произведения по: [названию][автору][дате][оценкам]
