Жареная спина.
Тучные глаза.
Яркий пылает свет.
Тучи в дождь и рассвет.
Ветер кожу сорвал.
Молния режет грудь.
Гром разрывает всё.
Я смешался с землёй.
Господи! Кто Я такой?
2. На детекторе лжи…
Откуда я зна..?
Ни чё я не зна...
Ни чё я не ви...
Ни чё я не слы...
Ни чё я не ска...
Ни чё я не сде...
Ни чё не укра...
Ни чё мне не на...
Ни чё я не хо...
Оставьте в поко...
Я самый хоро...
В стране человё...
3. Стихи - Я
Я – стихи...
Воображая нейроновой
Мыслью своей,
Твои все “Богатства”,
Я люблю наполнять
Пустые пространства...
4. Любовь Души – Мечты Надежда
Я мечтал, мечтаю, и мечтать готов,
Что найду за морем я свою Любовь.
Грезы парусами подниму.
Ветер силой мысли разгоню.
И помчу, помчу, помчу, помчу...
Я плыву к твоим берегам Души.
Волны сильно бьются о мои Мечты.
Мой “кораблик” крепкий!? Значит где-то Ты!
Значит, есть Надежда мне тебя найти!
5. ...А на долго ли?
Заходя в мое сердце, разувайся, пожалуйста.
И не вешай пальто на клапан. Свалится.
Проходи, не стесняйся жидкость красную.
У меня здесь тесно, но мне здесь нравится.
Ты не продрогла? Я включу отопление.
Нет?! На лице у тебя смущение.
Ты голодна? У меня на первое – чувства,
На второе – нежность. Что ты хочешь?
Любви?! Ты мое Озорение!
Где ты любишь спать? Слева, справа ли?
Тихо буду стучать я, литаврами.
Околдовано сердце твоею нежностью.
Как боюсь говорить об этом с Вечностью.
6. Брешь...
Все я помню
Сказанные слова.
Оказалось им грош цена.
Мне отвратительно
Жизни чужой
Перелистывать грязь.
Но я буду рад за тебя
Если жизнь твоя
Удалась.
7. Когда в начале ты...
Когда в начале ты
И все цветы свежи,
Ты с ниточкой Любви
Будь крайне осторожна.
Ты чувства береги
В “солоночке” своей,
Чтобы просыпать
Было не возможно.
Ты не меняй себя
На мелочи иных.
Потом вернуться
Будет сложно.
Поверь!
Твоя дорога – Честь.
И счастье с ней
Совсем не ложно
8. Proshai.
Между нами все порвAта,
И тропинка затоптAта!
Слова товарища,
Валерия Султанова
Ташкент. 1979
9. Прикосновение
Прислонясь к твоим словам,
Очень ровным и складным,
Я рукою проведу там,
Где они говорят ладно.
И губами прикоснусь здесь,
Целовать не запрещают.
Мир прочувствую их весь,
Тишину разоблачают.
10. Дико
Маленький мальчик. Лет, вроде, пять.
Красно. Пустынно. Тяжко дышать
Заперты чувства. Откроет ли кто?
Вижу, в глазах совершенно темно
Смотрят под лобно. Струны визжат,
Вровень порваться. Вдруг, Бездну видать!
Бездна раззявила свой чёрный рот.
Гадкие зубы. Мальчика жрёт.
Я испугался. Дико взревел.
Царапая тлен, в Бездну влетел...
Больно, как больно! Страх! Разбуди!
Нет, неужели, обратно пути...?
11. Точка!
Горбатые чувства покалеченных слов
Дерзко швыряет чумная любовь
Не отрицаю о добром прошлом её
Теперь же погибла, и всё умерло
12. Осатанела мне...
Сто! Чего?! Кто бы знал!
Сто преград я к тебе насчитал.
Может больше их?! Черт бы побрал!
Я серьёзно, ужасно устал.
Сколько нежных, потерянных слов
Ветер в поле унёс и сдох!
Сколько чувств, почти до небес
Ты разрушила их! Конец!
Мне баррикады твои не нужны
Ты люби, или брось! Не люби!
13. Вздох
Сумрак, закован главой не покрытой
Несёт человек наказанье жестокого плен
Капли летящей взрезающей нервы
В отблеске жизни последней минуты
Решение мухи садиться, сломали все ноги
Останки разбившейся капли, на лысой поверхности кожи
Взорвалось терпенье, – Поскользнулась, зараза!
Голос сорвался досадно
Раскинулись лапки
Восемь паучьих
Глаз прошибла слеза
Блестящая сеть не привлекла подлую муху
Соблазн охватил на лысину сесть.
Тоскливая лень, дорога длинна
К желанной лежащей на жертве других.
В гневе паук спускается вниз,
- Сотрапы! Чёрствые люди!
Вдвойне осуждённый страдает в тюрьме!
Души отлетевшей, последний, решающий
Вздох опустился на пол, на холодный.
Смертельно застывшей картины венец.
– Спаси его душу, Всесильный Творец.
14. Бахвальство
Сношённый словотрёпом
Мозг живородящий
Раздвинув лобья,
Бумажный ворох
Грязной тупости,
Легко рожал.
Другой же,
Трупно-серый
С паскудством
Язвы изъявления
Брюзжа, глотал
И грязно грязь,
Пакостно кривляясь,
Заискивая, похвалял
Невежество и гадость.
15. Бегство любви, чувств пораженье
Медленно льётся терпения сталь.
Переживанья свернулись в спираль.
Каждый виток – прожитое волненье,
Стерпится-слюбится напряженье.
И, наконец, последний пустяк,
–“Нарвался на мину, глупый босяк!”
Сорваны исступления злобы,
Ненависти высшей пробы.
16. Яйцесперд
Скопирован невероятно
Дизайнером ДНК
Готов на бросок величайший,
Мельчайше малюсенький Я.
Часы продвижения к цели.
Победа жаркой борьбы.
И время данное будет
Рождению новой “Звезды”.
Болезненно чувства приносят
Познание мира сквозь нерв.
Взирая на всё “совершенство”
Пройдёшь через жизнь, Яйцесперд.
Конечность – реальности врата,
Аура – оправа Души
Уносит тебя безвозвратно
К началу другого пути.
Ступая по яркому ярко,
Безбрежной Божьей реки,
Начнётся путь бесконечный
Но, с памятью бренной земли.
Роман
Лондон. 03.07.2000
17. Посвящается всем, и ты знаешь кому...
Удивительный сад, крон листья дрожат.
Не предчувствие ль смерти их так страшат?
Отвратительный запах грядёт – “Камнепад”...
Всё раздавлено, ветки в разломах кричат.
Кровью залило “каменный листопад”
Багровеют краски в наших глазах.
Миллионы несчастных жертв, умер сад.
Запрещается “трюк”, вернутся назад.
Море зла разжевала родная земля.
Обожжёна, разрезана память моя.
Сорок градусов водки в горло налью
И по чёрному Дьявола разобью.
Ты запомни братишка, сестрёнка, меня
Я сгораю, горю я в огне за тебя
Вы налейте водочки чарку по мне
Я любви не забуду. Может, встретимся где...
И ещё об одном я хочу вам сказать,
Мне обидно и стыдно это держать,
Перед Богом я вас замолю
Вы не бейте в Лицо Землю свою...
Роман
Лондон. 08.07.2000
18. Полёт
Вот “сдохну”, проситься буду,
У Бога, на Венеру слетать
А там и на Марс и Юпитер.
Сатурн хочу повидать.
А также другие планеты;
Уран, Нептун и Плутон.
И даже которых нет,
Хотел бы узнать потом.
Ещё на Меркурий и Солнце,
Позырить на жара шторм
И в целом галактику нашу,
В сто миллиардов звёзд,
Со всем её барахлом.
Не знаю, когда я устану.
И может ли это быть?
Наверно, вернусь домой я
Погоды узнать каприз.
Роман
Лондон. 06.07.2000
19. По ветру...
Автограф.
(aвтор: Уга-Чака)
Один сомнительный поэт
Оставил здесь свои стихи,
И тем добавил еще больше
В литературу чепухи..
ОТВЕТ
Не в одиночестве и не “поэт”, но можно подчеркнуть
“Написано о чём-нибудь и как-нибудь”,
Не думаю к литературе это путь.
Скорее выразить себя или блуднуть.
Реальность мыслей сонм, старанье, завернуть
Чтобы изгиб волшебный, слов, взметнуть.
От суеты сует сбежать и как-то отдохнуть.
Себя занять, как будто хочешь мир перевернуть.
Найти тернистый и кратчайший путь,
Чтобы зарвавшихся вернуть...
В отместку, если “бьют”, дерзнуть
Но осторожно, так чтоб не разлилась желчи “ртуть”.
Свечу любви, чтоб не задуть
О скупости, писать сердечные слова, забудь.
Здесь поле, где возможность чувства развернуть
Чтобы о жизни взгляд свой ведать суть…
Роман
Лондон. 16.07.2000
20. Ойкумена
Куда я забрёл? Изящно и гибко,
Скользящий дымок в пёстрый лес снизошёл.
Бесшумно и тайно, он ползал и нюхал
Кого он искал, ещё не нашёл и дальше поплёл
Лишь запах свой терпкий, дымка, оставляя
Рваный свой шлейф подбирал, уползая
Меня он оставил один на один с лесом
Девственно-чувственным, райским, густым...
Я вспомнил, как был дорогим и родным.
Прелестной девицей безумно любим.
Счастливым в любви был, в рожденье детей
Отцовское счастье испытывал с ней...
Ну вот, всё открылось. Тропинка опять
Вперёд продолжать. Надо всё здесь познать
Постой! Погляди-ка сюда! На ней, женских ног
Спешащих ступней следов видна череда.
О, господи! Мама! Вот это судьба!
Чревато, что здесь растерзают меня...
Я что-то услышал, мне ветер донёс.
Я поднял глаза. Боже мой! Кого ты принёс?
Они – красивейший облик у всех! А глаза!
Таких я не видел нигде, никогда.
Гордячки в лице. Безупречно стройны.
Наги и прекрасны! Но, как холодны...
Я улыбнулся – попытка-контакт.
Миг. Я увидел свалившийся мрак...
А позже, команда моя с корабля,
Нашла на опушке Стрелу и Меня...
Роман
Лондон. 29.06.2000
21. Выбор за тобой...
Хрустальной жизни зыбок мир,
Разбитых душ справляет Дьявол пир.
Меж Дьяволом и Богом разделение труда.
Не обратившись к Богу, помощи отсутствует рука...
Коварство мысли? В Ад... Сушите сухари!
Добр и нежен? Так это раз, два, три...
Не важно веришь ты в него, иль нет
Расправив плечи к небу, обратись
“– О Господи спаси и сохрани!
Ты не оставь меня, я капелька твоя.
Немножко сил прошу я у тебя,
Чтоб выжить в жизни этой. Помоги!”
И даже говоришь, не слышно, про себя.
Услышит просьбу он твою всегда...
Энергии невидимой увидишь, послан свет, влеки его к себе,
Со всего пространства неба, ты его вдохни. Наполни тело без остатка.
“Мурашки” ты почувствуешь, по коже разнеслись.
Блаженствуй! Теперь Душа и Мир в одно единое слились!
В истоме благодарности своей ты Богу “поклонись”.
Да. Есть место Эгоизму, не отнять... Ты помни о других.
Науке научи ты их. А нет... Ты попроси для них...
И вот тогда, вокруг тебя, начнутся божьи торжества!
Роман
Лондон. 15.07.2000
22. Приложение к...
У берега плывёшь,
Пугает глубина
А даль к себе манит,
– Ко мне родной сюда!
Туманных снов глаза,
Слезятся за края.
Скользит, в помаде, страсть,
На бархате, одна.
Нет места для тебя,
Серьёзное лицо.
Стекло разбило свет,
Рассыпалось зерно...
Смех, слёзы позади.
На памяти черты.
Из линий новый лик,
Вплетается в мечты.
Нельзя расстаться снам,
Преследуют в пути.
Незваная пришла...
Проснулась на груди...
Роман
Лондон. 20.07.2000
23. К Анаис
Дни затянутых мокрых дождей,
Время поднятых воротников.
Тротуары, чёрных плывущих, зонтов.
Мостовая, спешащих по ней
Модных туфель, стук каблуков.
Принадлежности разных людей, всех цветов.
Нас подхватили лёгкие крылья –
Чувства безумных сердец.
Великолепье чудного вальса –
Бала прекрасный венец!
Рома
Лондон. 09.02.2001
32. Работа, прежде всего.
Будильник с утра ладошкою хлоп
Сейчас же беру другой разворот...
Надел я штаны и всяко бельё
и рысью вперёд - ну, прямо в кино.
Прибёг на вокзал, а поезд ушёл.
Пускай, наплевать, мне и так хорошо.
Вон в небе птенцы улетают на юг...
«Блин!»; что-то упало мне на урюк*...
Я зонтик раскрыл, тут ветер задул...
Я – зонд, аж местом с испугу дыхнул...
Вот дом подомной, а тормоза юк*...
Шмыгнул самолёт, зонт выбил из рук.
Эхма, штопорю! Народ собрался...!
Газон я примял у родного крыльца –
В кровати своей. Хвать тут же часы; (Ё моё!)
Изведут на песок злые люди и псы...
юк* – тюркское звучание слова «нет», оно же «отсутствие чего-либо, кого-либо».
Урюк* – он же «абрикос», он же «глупая голова» или «если слышишь звон, стукнувшись урюком – это печально» – проверка на сырость. В южных странах CIS применяется в приветствующих и вызывающих выражениях, например: «Привет, урюк!», «Ну ты, урюк!».
PS. Извиняюсь за засорение Русского языка.
Рома
Лондон. 28.02.2001
33. План
Логичный разум – иррациональный ослик?!
Прыжок сознания в проделанную брешь.
Начало одного другому.
Линейное видение, момент и дополненье.
Противоречие сиюминутной лжи и истины.
Глобальное прозренье.
34. Утешение
Апеллируешь к ложным поддержкам?!
Апологии жертвенность – лесть.
Представлять королевские платья
Голым телом – не делает честь.
Потому что под острым аспектом
арбитражным взмахом руки,
проявив генетическим спектром,
развернут направленье судьбы...
Ах, не бойся! Какие тут страсти?
Завтра будешь и ты на коне.
Обещаю, всё станет прекрасным,
Даже если сидишь на ведре.
В ясном небе кристально прозрачном,
Будет солнце светить на заре
И лавровым венком увенчают
Светлый ум на твоей голове.
А резус, положительный, стихов,
Эмоций вызывает сладострастье,
А возбужденье зависти врагов –
Украсть её у нас: како несчастье!
Но странное преображенье лет
Охватывает внешность тонкой сетью,
И редко восклицают: Эй, привет...!
И реже в ноженьки поклон отвесят.
Адам вниманьем тоже не лишён;
Играет время партию по нотам.
Он будет ей отвешивать челом,
И эпилог любви зашторит кто-то.
Рома
Лондон. 13.04.2001
37. Дым
Слышишь ли, за рекой,
Где пшеница растёт,
Потайной стороной
Ворог войско ведет.
Эй, скорей за мечи!
И на стену – стрелков.
Подогрейте смолу!
Пусть кипит для врагов.
Женщины! Подавай:
Водки, стрелы, щиты!
Ну, а кто посильней
Бей врага, не щади...
Татарвы силы тьма;
Пала скоро Москва.
Видишь ли, за рекой,
От огня дым густой?
Рома
Лондон 10.09.01
А на следующий день, загорелся New York, Washington, Pittsburgh.
Yжасная трагедия постигла Американцев и весь мир.
Храни Вас Господь, люди.
38. Мистический уклон
Бушующий тиран
Кроит мозги без меры.
Сердца, увеча, подминают изуверы.
Остроконечный жар;
Языческий пожар,
Сжигает воплощенья иной веры.
Посеяв нужный вздор:
(«В доспехи!») Бьют в упор,
Круша основы чуждого воззренья.
Но пухнет живодёр.
Расстрелян мародёр.
Благое пробуждается прозренье.
Водружены кресты;
Библейские мосты.
И вновь под купол с верой в возрожденье.
И промах признан в раж.
Оправдан, стар типаж.
И жестом делят право просвещенья.
В противном случае,
Раскуренный приказ
Размажет, ложкой дёгтя, преткновенья.
И шаг за шагом ложь –
лицо на бледной правде,
За совесть медный грош заплатит, Бога ради.
Рома
Лондон. 22.04.2001
39. Тарпан
Над землёю завис
Свет холодный от звёзд,
И плетёна река,
Затуманилась в рост.
Как расплёл ветерок
Свои косы во ржи,
Одеяло сорвал
С крутобёдрой реки.
Обернулся туман
Влажным полем, конём,
Эхом – сабельный звон,
Кровью – меч обагрён...
Тихо на берегу.
Пал Тарпан – задремал,
И к далёкому дню,
Белу вечность проспал.
Рома.
Лондон. 31.08.01
40. Ступень
Как достижение ступени в высоту, меняет человека!
Надменность ретуширует черту, обычно доброго привета.
А ведь недавно на одной ноге стояли, целовались!
Сегодня королева вы! Похоже, вы зазнались.
Ваш взор так сдержан, горд до бледности снобизма.
Я прост; зачитываюсь в нём: «я выше аскетизма!».
Желаете всеобщего вниманья, восхищенья?!
А стоит ли кичиться от случайного везенья?
Что ж, подождём тот день, когда наградой будет опыт;
Разбитое тщеславие... и слабый нежный ропот...
А я пойду пока, помажу хлебушко вареньем
и буду упиваться рисовальным поведеньем.
Рома.
Лондон. 01.09.01
41. Нега
После дождя
Плачут листья деревьев, сверкая.
Лужи шипят
На колёса машин, отлетая.
Первых лучей
Разыграла сырая поверхность.
Дождь он ничей,
Но безумно хранит небу верность.
Краткий разрыв.
И не видел никто, виноватых.
Облачком ввысь,
Заклубился опять, будто вата.
Долго ли ждать?
Подставляю руки, и ликом
К тайне твоей,
многократно на землю пролитой.
42. Марафон
Совью гнездо из золота, бриллиантов, изумрудов.
И буду жить за пазухой у чёрта самого.
Желания прожорливы, заказываю блюдо –
Мечтаний и реальности, как свеже молоко:
«Во фраке белом, с бабочкой. Аплодисменты туза.
Выскакивают девочки, на теле – ничего.
Шампанское; гуляночка, и сам поёт Карузо.
Высокая смугляночка танцует на пальто...!»
Сибирь большая, матушка. Не жрал давно, от пуза.
Топор, мозоли рванные, сосна лежит – медуза.
Мыслишки, больно горькие: я – шар, тюрьма как луза.
Ушанка, телогреечка, нет тяжелее груза.
Ещё пяток тут жариться, блин, что-то не в мазу.
Сигарку докурю сейчас и, на хрен, убегу...
Рома
Лондон. 11.11.01
43. Слоник
Я сегодня поставлен,
Я – слоник.
Я стою, подомной подоконник.
Я не движим, не слышу, не вижу;
Я из бивня фигурка, с Парижу.
44. Чиркни...
слизано.
Источник: Ольга Назарова – «Letter to you…»
---------------------------------
Ох, рванул! Знать, махнул далеко.
И зачем это он; ведь не зая.
Может счастье стащил? За подло!
Или вывалился из рая?!
За такое, найдут местечко...
И отрубят, расправив, крылья.
За свободную мысль и взгляд,
Оживляется лесопильня!
Выкаблучность украшает шапка.
И её принимает небо.
А решительная рукоятка
Угощает сурово, тело!
На колени, в сугроб, харкаться:
Кровью и остатком здоровья.
Если жив ещё; можешь брыкаться,
Чиркни крестик у изголовья.
Безызвестность и простота
На тюремном кладбИще холмится;
Лишена и обуздана страсть,
Ни в какие края воротиться.
А ведь мог бы сидеть на печи,
Кукарекать на раннее солнце,
Пострельцам испекать куличи
И залазить в заветное лонце.
45. Оживай
Как-то ты говорила мне,
Что ужасно устала.
И не этой зимой – весной,
Гриппом вдруг захворала.
Посмотри, за окном весна!
Мир влюблён и прекрасен!
Ты смотри, не болей давай.
Без тебя я несчастен.
46. Морозит Российский ландшафт
Снова я привожу для тебя, не цветы,
А зелёных купюр наворот, иностранного толка.
И я чувствую, что-то не так; в отношеньях кроты
Постарались, и видимо, вырыта где-то воронка.
А в воронке лежит, умирает, корчась, любовь;
Не сумела она увернуться от расстояний.
Твоих глупых вопросов не слышу, и не готовь.
Я за сотню проехал градов и не помню названий.
Прошуршала листва, проскрипели снега.
И весною из трав у нас чай был заварен.
Я терпел твою боль, но решил что пора:
Знаешь что? Я убил человека... по-моему, твой парень.
47. Дорожи
Чудный столик, бела скатерть,
Ресторанный карандашик.
На клочке бумаги я; ты рисовал:
Я на солнечной планете,
Надомной смеются дети,
И течёт по пузу, мёда жирный вал.
Перевёрнутое небо...
Пригласил меня, поехать...
Согласилась; я была совсем хмельна.
Что? Любить меня?! Да, можно.
Только нежно, осторожно;
Я такая же, как все, но не с утра.
Что за странная погода?
Причеши меня немного.
Разведусь. Вот шуры-муры развела.
Как, ещё мы не женаты?!
Что ж ты лезешь, чёрт лохматый?
Не известно, с кем всю ночь я провела!
Ты меня ещё не знаешь,
Хоть и по рукам гадаешь.
Я везде тебя достану. Во дела!
Зажигаю – ум верх дном;
кухню зверски топором...
Бога нет, наверно. Что позволил он!;
Чудный завтрак на столе:
Отбивная..., крем-брюле...
Дорожи, дрожи! Ведь, мы теперь во мне.
48. Потерянный мир
На репетиции – массовка,
Сидит болтливая тусовка,
И разодетые актёры,
Есть Александры и Викторы...
С подмостков смотрит заготовка.
Манерные, в расчёт, ужимки.
В угоду будущего фильма,
Старинные на мне ботинки.
Серьёзно курят англичане.
Такие же, как все – миряне.
Сто лет назад живу, но все же,
Я выгляжу, куда моложе.
49. Послесловие
Грустный кораблик в мрачном тумане,
Бьёт в колокольчик в битые грани.
Здесь мое сердце в грубой сутане.
Что же со мною? Раны на храме.
Ночь положила руки на плечи:
«Дай, расскажу тебе сказку про вечер.
Как-то случилось за океаном.
Сбросил себя принц на скалы, был пьяным.
Не от вина – безответной любви,
К белой принцессе. На раны взгляни!
Горько страдаешь: кто виноват?
Ближний знакомый стал тебе сват.
Что ты так смотришь? Не соблазнитель.
Это был вечер, вечер-грабитель».
В хладном тумане звон продолжался.
Слушатель Ночью всю ночь утешался.
50. Фиктивному лицу
Ангел пасёт облака,
В сине-воздушной копилке.
Чашечку пью молока,
Лёжа в прозрачной бутылке.
Море шумит за бортом,
Морщась как пузо гармошки.
Облачко бульк молоком,
Ёжик лакает с ладошки.
Он у меня рулевой.
Крутит штурвал, дело знает;
Мичманка под головой.
Парусом мышь управляет.
Катамаран; два шара,
Чтоб горизонт не качало.
Тешит игра баккара.
Тройка, коктейли, начало...
Мышке опять не везёт,
Кажется, палуба светит.
Боцман колючий ползёт,
Сладко фуражка приветит.
Я проиграл, выпал штиль;
Палубу драить; на муки.
Слышно за пробкою киль,
Скрипом затравлен от скуки.
А за тельняшкою весть.
Грамоты нет, но желанье:
Столб закорючек прочесть,
Это кому-то посланье...
Ээххх.
51. Леденящее лето
Баренцев ветер, не спит в океане.
Дует в лицо, притомилась земля.
Перед судьбой, я попарился в бане;
Время пришло, поднимать якоря.
Честь бескозырная: Отдать швартовы!
Малый вперёд. Слёзы льют у тебя.
Будущей встречи, сердца ждать готовы.
Я обнимаю, воздушно, любя...
Взрыв в тишине, был услышан далЁко;
Сейсмографическая энигма.
Милое сердце, прости меня, солнце.
Я не смогу – не вернусь никогда.
52. "С днем рождения..." ав. Краас
или Отделаться лёгким испугом
Мое высказывание на ниже приведённое произведение, было удалено автором Краас, возможно, этим утром. По сему, привожу его отдельно здесь!
Кстати! Высказывание М.Бар на сочинение «Я жил, служа у жизни пажем» того же автора, было удалено той же рукой, по той же причине «легкого испуга»! Взгляните на название! Верно ли написание «..пажем»?
К сожалению, копии у меня нет. Могу лишь сказать, что рецензия М.Бар, указывавшая на изъяны сочинения, была конструктивна и достойна уважения!
***
По сочинению.
Прежде всего, надо отметить, что в четвёртой строке, наблюдается бедность словарного запаса автора!
Существует песня, полагаю, многим известная, в которой поются следующие слова «Она прошла как Каравелла по тяжёлым волнам...» появившаяся задолго до сочинения «С днем рождения...» автора Краас. Не исключено, что автор, будучи знакомым с содержанием песни, оказался под впечатлением и поработал над словами. Сходство очевидно! Ведь не применил автор вместо «Каравеллою..» – «Бригантиною».
«..как во мраке звезда,», «Пусть проходят года..,» заметна благотворительность оригинального автора дающего работу изъезженным фразам, не утруждающего себя, хотя бы указать источники вдохновения. Свыше изложенным, считаю, что работа автора является дешёвым подпрыгиванием за скороспелым яблочком популярности, соответствующей оценке - ДВА.
Спасибо за внимание. :О)
С днем рождения...
Я желаю тебе, чтобы ты по судьбе
Каравеллою гордой плыла,
Чтобы время тебе проиграло в борьбе,
Чтоб цвела ты, цвела и цвела.
Я хочу, чтобы ты, как во мраке звезда,
Осветила пустующий дом.
Пусть проходят года, только ты никогда
Не погасни на небе ночном.
53. Чаяние
Задыхаясь, коснусь, ни руками, ни словом;
Лишь могу созерцать, и молчать вожделенно.
Восхитителен мир, под сердечным покровом.
Как сказать тебе: ты, у меня во вселенной...
54. Наследство
Слышу, вижу, как плачут листочки -
Не в последнюю ночь грустных сказок,
Долгожданной погодой из почки
Полногрудой весны дивных ласок
Сердце в тайны стучит словно пламень
С треском ломит тугие засовы
Караульный по-новому ранен
Отступили земные оковы
На перепутье не паучьем, но сети,
Плутала девушка с изюмом на ладошке.
Он ей указывал на сладкие пути.
Она доверилась всесилью магий крошки.
Я осторожно в их молчание вошёл,
И очутился в круге циркульного взгляда.
Вдруг позабыл, о чём сейчас её спрошу.
Что мне сказать? Зачем я здесь? И что мне надо?
Она на рыжем промолчала, на своём.
Лишь деликатно выражала удивленье.
(Я сожалею, не на острове живём,
Где только вы и я, и больше нет мышленья.)
56. Преодоление
Увидел я, большие ваши луны
взошедшие в овалах горизонтов.
нежнее быть должны для сердца струны,
поющие о пагубности взлётов
Восторженной любви, и нараспашку,
Оставшись без душевной обороны,
Картину красным и лиловым крашу;
Цвета упавшей, с головы, короны...
Виною сложат сломанные части.
Пусть не божествен, но венец страданий,
(Раскаявшись, дорогой лягут власти,)
И святости, людей коснутся длани.
57. Интимный ультиматум
Закат на теле красным пеньюаром:
Люблю ли я тебя в вечерний час?
Убьёшь рассвет, бери меня задаром;
Достанется тебе моя печать!
58. Полонение
С художника полотнищ не сойду.
Томись в толпе прохожих, воздыхатель.
Невольно ваше сердце украду
И полновластно буду обладать им.
59. Коммутация
Пройти пустыню сложностей, легко;
У брода на спине мой отпечаток.
На мне от каждой трудности - седло,
В зубах - уздечки жёваной, остаток.
60. Желтеющая
на чашку чая к вам зашла незванно осень
по женским тяготам прошлась беседа и
дождливый взгляд она бессовестная бросит
что не уйдёт от вас, хоть чёрт её дери
61. Восьмое дело
С мужчинами в полях цветов нарвёт,
расскажет как любовь их горяча
Восьмое Марта женщинам споёт
и спляшет заводное ча-ча-ча.
Не выдержали стяги, продажности имён -
И балом ныне правит позорнейшейший ТОР;
Хватают мать с ребёнком, старух и стариков..;
Хвалебная помойка - в краю не дураков…
Ты спишь в обмане злобном, крадущим у тебя -
Над чем трудился Предок и жизни не щадя
Израненный боролся - за горсть, за пядь и всю
Страну под белым солнцем, я - СССР - зову!
Траектория выбора мчит несгибаемой линией,
независимой от обстоятельств и чокнутой лжи;
пронеслась безобразною скоростью - глупо-обыденной
И в секундах её выживаешь, обычно, не ты…
Обвинения судьи выносят зА триста неживших лет,
На пророков плюя беззащитных - высОкостью мЕрия…
Их пороки проявятся там, где вулканы из жерла рвёт
И до них доберутся врачи с этажей слякотных болот…
Я проснулся утром, от странного весёлого речитатива, доносившегося с улицы:
Ура! Получка!!! Кемел, винстон,
Бульон горячий из пиал,
Шашлык бараний и искристый
Вина французского бокал.
«Нет, я не в России», – спросонья, но трезво рассуждал я, скептически прислушиваясь к потуоконностороннему миру – не будет ли повторения нелепого восклицания, ни как несвязанного с реальностью запада. Что ж, подтверждение на лицо; галлюцинация.
Успокоившись, я посмотрел на чёрные ручные часы лежащие на полу (сделано в Германии), циферблат был слеп. На вскрытии обнаружилось, что батарейка умерла от химической недостаточности. Думаю, что сообщать японцам об этом не следует – расстроятся. «Да, – представил я, – как немецкий петушок переживал, что не пропел мне свою арийскую песню вовремя». Интересно, а что говорят батарейки на своем предсмертном одре? В случае со стрелочными часами, ответ банален и прост – последнее время. А что же в остальных случаях? Нет, не надо мне говорить, что они делают под себя – это широко известно... Ну, ладно, это слишком глобальный вопрос. Пойду-ка я лучше, умоюсь и свяжусь с внешним миром...
Холодной воды не было, удивлялся я и отсутствию горячей... Я открыл холодильник, он порядком подтаял, сгрёб куски слегка заснеженного льда в глубокую тарелку и стал ждать, когда растают эти айсберги. При этом задумчиво потирал свое лицо одним из этих холодных ему собратьев. Этот маленький морозный змеёныш: шипел, ругался и обливался горючими слезами. Я сердито посмотрел ему в лицо и отрезал: «Волчий закон, приятель! Кто сильный тот и правит! Понял...?» Льдёныш отчаянно сопротивлялся; морозил мне пальцы как мог. Мне почему-то стало жаль его...
Подойдя к рабочему столу, я налил бокал французского вина, и выпил за все прелести привлекательной, на фотографии, принцессы стоящей у пышной зеленовато-голубой ёлки. С принцессой я познакомился не так давно, но уже успел пару раз обидеться на неё и пару раз обидеть её. Но, дело прошлое. Я человек добрый и мягкий, а она – понимающий.
Как ни странно электричества тоже не оказалось на месте, и сколько я не пытался оживить связное чудо, оно оставалось бездушным. Тогда я решил использовать автономное питание. Нажав заветную кнопку на связной машинке, жидкие кристаллы экрана получили живительную инъекцию. Что-то в этот раз кристаллы очень долго ковырялись: загружали, разгружали, перегружали всякого рода картинки, в конце концов, сообщили, что какая-то ошибка в системе и что очень сильно извиняются.
Мое вниманье привлекла дата, которая поразила меня по самую не хочухину страну: 13 февраля 2017 года.
«Привет, приплыли!», – озадачился я. – Как же так? На дворе должен быть 2001-й. Что ты несёшь? – крикнул я на Лэптоп, выйдя из себя.
– Позвольте, компьютер никогда не ошибается, – ответил Лэптоп с завидной корректностью.
Я машинально посмотрел в зеркало: «нет, спать ложился таким же», – удовлетворился я, изображением.
Тогда я выглянул в окно и остолбенел...
Ничего подобного я не ожидал увидеть в своей жизни.
Это была катастрофа.
Все стихотворные дома развалены до основания, тротуары и дороги завалены буквами, ямбами, а то и целыми блоками четверостиший. Многие из стихдомов горели и извергали клубы чёрного дыма. Местами торчала арматура; целые предложения, как будто просили помощи у неба.
Повсюду валялись искорёженные рамы ввода имени, паролей, e-mailov, улыбающиеся значки обсуждения произведений и прочее.
Покосились заборы рецензий. Скелеты стихотворных небоскрёбов накренились из-за выпавших букв от стихотрясения или какой-то другой беды. И там, далеко-далеко, виднелись врата – Стихия – с цветами побежалости, вспученная и обугленная с виляющим сиреневым дымком.
Разрушениям не было видно конца. Гибель Стихии – звучит знакомо. Легче было бы проснуться от страшного сна, чем наблюдать такую истерзанность.
«Да! – помрачнел я, окидывая взглядом великие разрушения. – Как же это могло произойти, чёрт возьми? Ну, вчера приходил Серёжка, мы поиграли с девчонками немножко – просто выпили пару бутылок водки, но чтоб такое натворить. Нееее. Это можно было бы сделать только ядерной бомбой. Неужели кто-то не просто сказал: «а пошли вы все на...», но и не побоялся воплотить свои помыслы в жизнь».
Выйдя из своего стихдома «К Анаис», я закрыл вход паролем, и стал с подозрением и опаской вглядываться в разрушенную долину Общий конкурс стихов (ОКС). Здесь я прописан вот уже скоро как год и где поставлен на учет как безграмотный, нечитаемый и не отвечающий нормам смысла Стихииц и поэтому обязательно должен подвергаться периодической вивисекции, в порядке живой очереди.
В небе кружили орлы, их было штук семь. Я достал из потайного нагрудного кармана маленькую коробочку, поверхность которой прошивала надпись: Константин Лебедев &Со, «Засветка оборотней», все права защищены и принадлежат вышеуказанной компании. Подделка и распространение прибора, минуя генерального агента, карается по закону военного времени. Сделано за рубежом под строжайшим контролем... Дальше надпись стёрлась от частого употребления прибора.
Я бережно вынул из коробочки тоненькую иглу, сделанную из дорогого белого стихмата, стоимостью 25 стихийчиков за штуку, и посмотрел сквозь игольное ушко на круживших в небе орлов. Разочарованию не было предела. Это были орлы.
Осмотрев иглу профессиональным взглядом пользователя, я не обнаружил внешних признаков неисправности.
«Неужели инструмент испортился, – подумал я. – Чёрт, я всё время забываю дома руководство по эксплуатации прибора. А может, прибор нужно простучать?».
Игла подверглась обстукиванию о коробочку, была тщательно протёрта, прочищенo и продуто игольное ушко, сквозь которое я снова посмотрел на орлов.
– Так! – довольно протянул я. Это были настоящие козлы.
Козлы легко парили в воздухе и несли на себе розовощёкую смущённо улыбавшуюся Светлану Давиденко; явь сменила сны. В её адрес, я как-то читал милые слова написанные Алёной Кочук.
«Как же можно расценить это странное кружение, – озабоченно подумал я, – kidnapping или «эх, прокачу»»?
Я внимательнее присмотрелся на парящую группу: «Ух, ты! Да там и Лебедев с ними, с бутылкой водки, колбасой и гармошкой под мышкой, – удивился я. – Что же это происходит-то, Стихийцы? На пикник они, что ли, собрались?».
Устав щуриться в игольное ушко, я стал бережно укладывать чудо техники обратно в карман, сетуя при этом на то, что инструмент нуждается в доработке. Например, сделать его так, чтобы хватало на оба глаза; по принципу бинокля, да и чтобы цена была доступная потребителю, скажем в 40 стихийчиков.
Бросив прощальный взгляд парящим в небе козлам, я двинулся в долину, на встречу доносившегося звука журчащей воды.
Обломки букв лежащие повсюду, скрипели и визжали под ногами как битое стекло, и казалось они, надломленные, произносили звонкие и глухие звуки впервые после давно ушедшего, в небытие, рая.
Двигаясь в сторону тусовки ОКС, я встретил одинокий указатель, покосившийся от сырости и обрезанный по краям, со скромной надписью «Полина».
Передо мной предстала занимательная картина: ниоткуда лил дождь в низину, где стоял небольшой городок уже заполненный словесной водой до уровня второго этажа; если судить по трёх этажному дому в центре почти затонувшего городка.
Я заметил на третьем этаже беспокойного мужчину, который трудился над написанием какой-то записки, закупориванием её в бутылку и швырянием последней в воду с периодичностью в одну минуту до следующей бутылки. Затем я увидел как из проплывающей, перед зданием, резиновой лодки, выпала в воду некая молодая особа Шандарская и утонула, что на время отвлекло мужчину на третьем этаже от его непосредственного занятия. Крики о помощи или сочувствии, мною услышаны небыли, но всё выглядело очень натурально.
Наступил момент расставания со зрелищем. Я был единственным свидетелем (а может, и нет) выброса последней тысячной бутылки в воду, исчезновения здания и мужчинки исчерпавшего всяческие силы сопротивляться стихии.
У образовавшегося озера уже стали собираться туристы из других сайтов. Они подбирали на берегу волной доставленные бутылки, вынимали записки и громко смеялись.
«Да, видно весёлый был этот мужик с третьего этажа», - подумал я.
Я, было, собрался уходить, как вдруг заметил, что представление продолжается. Посередине озера появились два персонажа. Наверно они выплыли из какой-нибудь квартиры третьего этажа; проспали. Занятой народ эти молодые люди. Странно, я их увидел так, как будто смотрел на них с верху.
– Держитесь Полина! – крикнул Алекс По, хватаясь зубами за её чисто вымытые пальцы, для особенного случая. – Я урежу Вам путь к спасению, – гундосил он сквозь зубы.
В глазах Полины нежилось умиление; её не особенно заботила вероятность потерять пальцы таким образом.
В десяти метрах от спасительной суши у Алекса По свело ногу, тогда Полина взяла шефство над сдавшим Алексом По и вынесла его из воды на собственных ручках, а мои нейроны поражались стройности её ног. Полина и хромающий Алекс По, бежали к спасительному Ток-шоу Алекса По; суета – дорога молодых.
Углубляясь дальше в Стихию, я становился свидетелем всё больших и больших разрушений. За холмами завалов были слышны взрывы и лязганье металла. Пренебрегая опасностью, я пошёл посмотреть, что там за возня.
Представление ошеломляло.
Без сожаления подрывниками взрывались стихдома, а затем бульдозером заравнивалась площадка, на которую солдаты гнали поэтов в полосатой форме заключённых, чтобы те накатывали на эти площадки, огромные памятные нули, воплощённые в камне.
Внизу, слева от себя, я увидел толпящихся поэтов, которые возмущённо протестовали против беспрецедентного бесправия и насилия. Их окружали полукольцом солдаты в чёрной униформе часто хлеставших поэтов плётками, дабы усмирить взбунтовавшихся.
– И в словах одна злость и усталость...! – громко цитировал Logos, протестующим поэтам, поднимая их на борьбу за свободу и независимость.
– Фас-с-с, Cattlovская свора! – кричал Logos, провоцируя солдат новой власти.
Один из трёх офицеров, стоявших во главе солдат, скомандовал, – держи его, падлу! Живьём брать, живьём!
Два солдата бросились преследовать оскорбителя представителей власти. Тем временем Logos успел забраться на стихдом «Мы опять» и стал размахивать знаменем свободы.
– Мы сожжём нашу злость и усталость...! – воодушевлял дух протестующих поэтов, революционный Logos.
Преследовавшие солдаты настигли Logosа и сбросили его с крыши наземь. Он страшно расшибся о груды букв. Солдаты подхватили его и потащили к недалеко стоявшему воронку. Из воронка вышел холёный офицер в долгополом кожаном плаще и в изящной чёрной фуражке. Он ударил Logosа кулаком в лицо и сильно пнул ногой в живот. Повернувшись ко мне, он шлёпнул белыми перчатками о свое колено, затем высокомерно и удовлетворённо произнёс, – Мерзавцы, извращенцы.
Я отнёс это к себе, в частности.
Logosа забросили в багажник воронка, в то время как офицер сел в воронок и, захлопнув дверь, злобно добавил, – Logosятина.
Воронок помчался по дороге заваленной буквами, которые разлетались по обе стороны от проезжающего автомобиля, как подтаявший снег.
Отовсюду были слышны одиночные и частые выстрелы; молодых неординарных поэтов расстреливали на месте, порой без суда и следствия. Справа, я услышал дикий вопль, это закололи насмерть молодого поэта, у дверей его четверостишия, острым копьём цензуры. Видно он был с чем-то остро не согласен.
Слева начали отстрел надоевших солдатам толпы поэтов. Поэты бросились врассыпную, кто куда.
Крики, выстрелы, взрывы, бульдозер, вращающиеся нули, пыль, кровь. Всё смешалось у меня перед глазами.
– Аааааааааа! – истошно заорал я, сходя с ума от ужаса войны как Бондарчук в фильме «Война и мир».
В 5.30 дня, всё стихло; рабочий день закончился. Мне показалось, что я совсем оглох.
– Neееgroооооs! – крикнул я в бескрайние стихийные поля, питая последнюю надежду на воскресение великого мужа Стихии.
– Роооос! – повторяло за мной, глухое эхо.
– Гдеее тыыыы? – кричал я, не обращая внимания на урезание эхом, имени Negros.
– Ыыыы! – подтрунивало эхо.
– Ауууу! – кричал я, используя тактику, практикующуюся в лесу.
– Ууууу! – продолжало издеваться эхо.
– Свинья! – в бешенстве крикнул я эху. Эхо молчало некоторое время, а потом что-то сказало, отчего я совсем обозлился...
Я забрёл в долину Список Авторов. Спустился на свою полянку и обнаружил, что в списке у меня остался только один стихдом, а остальные были жестоко вычеркнуты шариковой ручкой.
Похоже, здесь лежит чья-то рецензия, – шарахался я, в поисках вчерашнего дня. – Здесь не хватает букв, но достаточно разборчиво: «С Тка е ко». Интересно, смогу ли я найти что-нибудь принадлежащее мне, – я оглянулся вокруг, – нет, пустое. Безнадёга.
– Да что ему сделается! Вот же он, номер 13! – увидел я перед собой. – Целёхонький. Ни царапины. Ему хоть бы хны. Теперь это его Стихия, – поглаживал я, по его гладкой поверхности. – Великая дружба с чёрными силами, золотит его бока.
В воздухе что-то застрекотало, и запахло жареными облаками. Я оторвал свое внимание от дорогого мне номера и там, вдали, за тонкою плёнкой дождя, я увидел гордо возвышающийся над развалинами Стихии, огромной высоты, стихотворный небоскрёб. Это зрелище вызывало смутное ощущение: восхищало и пугало одновременно. Я, заворожённый каким-то незримым пленительным влечением, испытывая некоторое волнение, пошёл по направлению этого грозного монолита. Чем ближе я подходил, тем выше и громаднее становился этот чёрный без погрешностей колосс, построенный из магических слов. Подойдя к краю территории гиганта, я увидел впечатляющих размеров ярко освещённый указатель, на котором по царски восседали, уже сгинувших мастеров, великолепной работы золотые буквы громогласно вещавшие: «ANAIS».
Я бесстрашно шагнул на свеже подстриженный ухоженный газон, и тут же почувствовал испепеляющий с верху, пристальный взгляд прекрасной Лилит; упрямый демон отрицанья.
«С кем ты?», – гулко пронёсся в моём сознании извне возникший вопрос.
Нейтрино-пронизывающий взгляд Лилит, разрезал каждую мозгульку и мельчайшую косточку в моем теле как универсальный хирургический топор. Определённо, ни что одушевлённое и нет, не могло скрыться от этих сканирующих и всевидящих очей.
Проба ультразвука на мне, повалила меня на колени. Я сжал свою голову руками, чувствуя разрывающую ужасную боль. И я удивлялся себе, как, в такую трудную минуту, испачкав дорогие итальянские брюки, я могу ещё думать: «Какого хрена я сюда притащился, скажи, пожалуйста?»
Внезапно, на верхних этажах загорелся ослепительный свет, и, оттуда, короной брызнули молнии. Они беспощадно били в небо, рассекая воздух, и услужливо сгущали тучи над сверкающим Олимпом Лилит; разноцветный салют поздравлял неведомый мне праздник, а я жалел о том, что не захватил с собой солнцезащитные очки.
Вдруг, я заметил белый комочек, вылетевший из мрачного здания и стремглав понёсшийся в мою сторону. Я был настолько оглушён и измучен ультразвуковой обработкой, как будто долгое время работал в каменоломне без перекуров, что не мог принять ни единого мало-мальски стоящего решения в свое спасение от этой торпеды.
Всё оказалось много проще, это был лишь маленький белый кролик.
– Эй, косой! – окрикнул я его. – Погоди!
Кролик остановился. Его уши повисли; профессиональная привычка. Из левого уха выпала морковка. Досада. Либо он её спёр, либо над ним кто-то жестоко подшутил. Но из выражения его морды, трудно было понять: какое из предположений правдиво?
От страха и бешеной скачки его сердце билось далеко неравномерно и надувало его ослабевшую грудь как боксёрскую грушу. Часто дыша, он просвистывал из-за выбитого зуба на вечеринке. Его выжженные до основания усы издавали специфический запах преисподней. Под правым глазом у кролика уже синело угощение, от какого-то опьяневшего сердитого кулака. На шкурке кролика были заметны жирные следы от пальцев чьей-то морали украшенные красными пятнами вина.
Воссоздавая картину по приметам случившегося, складывалось отвратительное впечатление, о крайнем унижении кролика участниками торжества.
– Я не косой, – обиженно пролепетал запыхавшийся кролик.
– Прости, я не знал, что вы не родственники, – извинился я и поинтересовался, – ты был там. Расскажи: что там происходит?
– Там, там..., – начал кролик, пытаясь остановить свое волнение, –
Колонны золотом одеты,
Зал бальный ярко освещён,
Блестят зеркальные паркеты,
Горят светильники в углах,
И в символических котлах,
Кипит смола, не выкипая.
Гремит оркестр над морем лиц,
И в быстром танце небывалом
Возносят бесы дьяволиц
Как смерчи черные над залом.
Вверху под сводами балкон
И в глубине его портьера,
А впереди ажурным льдом
Сверкает кресло Люцифера.
В аду торжественный приём...
...Блистает гордый Сатана.
На здании сама Лилит!
О чём-то пасмурно молчит...
– Не ходите туда, – истерически советовал кролик, – они испортят вас. Толкнут вас на преступление, унизят, а потом убьют и сожрут со всеми вашими чистыми буквами. И вы канете в лету; ни привету, ни ответу.
Кролик последний раз посмотрел ошарашенными глазами на исчадие ада, прослезился, схватил морковку зубами и скрылся в ночи.
– Так вот в чём дело. Всё так просто, – разочаровался я.
Я посмотрел в лицо Лилит. Она была так далеко, а я видел её лицо так близко, что мог разглядеть не только прекрасные черты, но и выражаемые чувства.
– Я помню глаз твоих мерцанье,
Бровей разлёт, надменный вид
И эти волосы... Лилит?
Прекрасный демон отрицанья,
Противник власти и корон,
Проклятье дня, ночей отрада,
Враг божества, надежда ада,
Дух революций, связь времён?
– Чего ты хочешь? – спросил я немо. – Ты смеёшься... Ты слишком сильно увлеклась...
Я развернулся и сошёл с пьедестала блестящей вечности ада и услышал за спиной:
Ты мало правды знал о боге,
Да и себя почти не знал.
Ты подчинялся тем порядкам,
Что мир тебе продиктовал...
Во имя счастья и свободы,
Пойдём со мною до конца, -
И мы обрушим рая своды,
Освобождая трон природы
Для настоящего творца!
Кого ж ты выберешь из нас?
Колебания обуревавшего сомнения потянули мою руку почесать затылок: «а на кой оно мне?», – подумал я и ответил, – мои помыслы белого цвета. Прости...
Мне послышался шорох, я обернулся и заметил, с лева от себя, у ограды великолепия, какого-то маленького несуразно облепленного буквами босого человечка в грязи. У него был длинный надломленный нос, угловатая фигура в рваном грязном костюмчике, и, почти покрывавший голову, полосатый засаленный дырявый колпак. Я с трудом узнал в нём Дмитриевского Буратино. Это был испачканный пример брошенного революцией ребёнка.
Несчастный, как его обделила судьба. Можно предположить кто теперешние его учителя. Хотя, видно он парень не простой.
Буратино зарывал во влажные буквы Иришкиной прозы свой единственный золотой, и судорожно молясь неизвестно кому, шептал: «пожалуйста, пусть здесь вырастит большое пребольшое дерево с огромными золотыми, стоимостью в миллион раз больше месячной зарплаты среднестатистического жителя ОКС, не говоря уже в целом по Стихии».
Бедный, он мечтал глубоко в своём деревянном подсознании, что скупит все богатства Люцифера, включит Лилит в списки своего будущего гарема, и чтобы сам Люцифер был у него на посылках. Буратино решительно отбрасывал мысли о том, что Пушкин писал правду, и Наполеоновские планы в своё время рухнули. Буратино, железно и бесповоротно решил стать владыкой Стихии. «Я буду в этом тереме..., – думал Буратино, сверля злобным взглядом, оплот новой власти, – ...новый ботинок», – оскорбил он Люцифера. В зрачках Буратино отражалась тишина Глебовской ночи, а в воздухе чувствовалась некоторая угроза попадания в голову, камня сорвавшегося с горы буквальных обломков, что явно могло бы напрочь объединить Буратино с вселенной. Оценивая подобную перспективу объединения, он поспешил удалиться подальше от метко целившейся в него угрозы. Удаляясь, он многообещающе погрозил кулачищем в сторону не свергаемого монолита имея ввиду, что и не с такими Карабасами справлялся...
Утопия, – подумал я, калькулируя компенсацию, которую должна была бы выплатить страховая компания пострадавшим, в связи со Стихийным бедствием.
В моём сознании блеснула догадка: «Эй, как же я сразу не догадался, чтобы не волноваться. Negros же умный человек, он отсиживается в подполье или в каком-нибудь надёжном месте с копией стихийного мира в руках, и когда пропьёт необходимое время с девчонками, он...»
Всё. Надо пойти лечь спать. Утро вечера – на рыбалке клёвее.
Reference
Автор<-------------->Произведение
SVS<----------------->Бытовой круговорот
Константин Лебедев<->Орлы
Константин Лебедев<->Гопак d-mol
Алёна Кочук<-------->Живым и живущим.
Roma<--------------->К Анаис
Полина<------------->Дождь
Logos<-------------->Мы опять....
Anais<--------------->Лилит
Дима<--------------->Буратино 2000
Иришка<------------->Мой ангел
Gleb<--------------->Hочь в руках
Gleb<--------------->Туристская песня дзен-буддистов
Небо улыбалось ярким лучистым солнцем, и на Душе было радостно. Душа шла рядом со мной и тараторила, не переставая сравнивать поганое вчерашнее с весёлым сегодняшним утром.
Мы подошли к речке, сели на берег и свесили белые ножки в тёплую воду медленно ползущей Реки, и каждый задумался о своём бытие.
– Жизнь, ты чего? – к своему удивлению, вдруг, спросил я, обращаясь к пространству над полноводной рекой.
– Ничего, – удивлённо пробубнила она, кривя губами. – Я просто Река, – ответила она, поднимая плечи, от непонимания – сам факт на лицо.
– Врёшь, поди?! – усомнился я, недоверчиво прищуриваясь и улыбаясь, подозревая самовосхваление.
– Хи-хи, – глупо хихикнула Душа, поддерживая мою лёгкую надменность.
– Да никогда! Клянусь, не вру! – в сердцах побожилась Жизнь, нервно оглядываясь в поисках свидетелей.
– Что-то подозрителен мне этот паренёк, – с приветливой улыбкой увесисто протянуло хмельное Ожидание, выйдя из-за спины Жизни. Оно элегантно потирало гладкие ухоженные ногти и высокомерно оценивало мои возможности бухгалтерским взглядом. В её влажных прелестных глазах таились далеко идущие для меня последствия, а может быть и дальше.
– Ты знаешь, что мы сейчас сделаем с тобой? – появившись из-за спины Ожидания, пугающе спросил Смысл, обращаясь ко мне, загружая меня кроссвордно-смысловой нагрузкой.
– Нет, – дрожащим голосом ответил я, предчувствуя недобрую затею. – А что? – немедленно переспросил я, чтобы попусту не прерывать беседу такого высокого уровня и не дать им возможности не ответить сразу же.
– А вот сейчас узнаешь, Гриня! – хохоча как Бурнаш, больно ухватив меня за загривок и заглядывая мне в слёзные глаза, решил внести ясность не приглашённый Ветер.
– Да я, я... – пролепетал я, ошеломлённый и не на шутку испугавшийся, – да я просто ноги пришёл помочить.
– Чего? – вскипела Река, поднявшись надо мной в два этажа. – А ну проваливай, пока цел! – разгорячившись, ввернула она.
Душа вертелась от страха у меня за спиной и доставала меня своим однообразием, – Может за милицией сбегать, может за милицией сбегать...?
– Может, Вы его мне отдадите, – таинственно предложило Ожидание, поправляя и без того безукоризненно уложенные волосы, изображая великосветскую даму.
В моём сердце, что-то ёкнуло.
– Давайте, лучше хлопнем его и делу конец, – здраво предложил полный Смысл.
– Глушить надо этого лягушонка и концы в воду, – конструктивно предложил Ветер.
– Делайте с ним, что хотите, но мне этот кусок бессмысленности аккомодировать не надо, – бросила Река, горделиво задрав нос и отвернув взгляд ущемлённого достоинства. Хотя на лице у неё было написано: почему бы и нет, позабавлюсь, скормлю его рыбкам, в конце концов.
– Я как раз вовремя, а? Ребята. – раздался вопрос со стороны.
С прилипшей грустной улыбкой на лице, скромно ковыряясь зубочисткой в зубах, появилось Одиночество, заставив обратить на себя внимание всех присутствующих.
Души и след простыл...
Смысл осмысленно помахал рукой Одиночеству присоединиться к огоньку.
– У Вас завидная пунктуальность, – чуть ли не пропело Ожидание, мило ущипнув комплиментом Одиночество. – Как Вам это удаётся? Поделитесь секретом, – играло Ожидание, изысканно управляя чувствами Одиночества.
– Профессия, знаете ли, обязывает. Э-э долг, если изволите, – еле слышно ответило Одиночество, смущённо делая ножкой.
– Позови Память, – приказал Смысл Ветру, нарушив отвлечённую тему любезностей.
– Я мигом! – откозырял Ветер...
– Ну, чего вы? Что я вам сделал? Да ладно вам. Кончайте, – отступал я, чувствуя неладное.
– Они тебя кончат. Тебе ничего не надо будет делать, – успокаивающе подтвердил мою догадку Шёпот.
Жизнь состряпала мину сожаления на лице, мол, ничего не попишешь, попал ты милок в переплёт.
Окружив меня они пялили свои чёрные зияющие дула зрачков, готовые выстрелить снарядами удовлетворения одичавшего желания, что, в общем, они и сделали.
Они громко хохотали, растягивая мои конечности в разные стороны, а Память деловито брала происходящее под острый карандаш несчастного случая.
– Я думал вы приличные, а вы Гады, гады, гадыыыыыыыы...! – дико орал я от боли и, к их сожалению, нечаянно взорвался как ядерная бомба...
– Воды, воды... – тихо шуршало, а скорее молило, космическое Расстройство.
Слышалась песня Прощания под аккомпанемент клавесина:
Как жаль колыбель;
приятной была,
мне грустно – осталась одна.
Прощай милый мир
сердечный родной
пока и до встречи друг мой...
Reference
Автор <------------> Произведение
Люба Т. <----------> Жизнь, что ты?
Рома
Лондон. 02.03.2001
81. Пробуждение (р-з)
Я лежала на постели, даже не раздевшись после работы, и изучала белый потолок, навевавший медицинское настроение.
Анализируя никчемность эпизодичности завершающегося дня, я болталась в зарослях своих раздумий, которым каждую секунду угрожал великий лесоповал, но и возрождение не заставляло себя ждать. Я добрела до самого таинственного неосознанного места, и тут, я увидела её - спящую красавицу. Я встала как вкопанная, наблюдая колючий ореол чувствительности, охранявший сон моей подруги.
«Её будить не следует», – подумала я, медленно и осторожно поворачивая обратно.
Вдруг, откуда не возьмись, вылетела белобокая сорока, гружённая известиями и стрекочущая на всю округу. В мгновение ока, я отправила за ней первоклассный тесак, от которого сорока забилась в импровизированное дупло и, капитулируя, отчаянно замахала ворованным лебединым пером перед лицом большого опыта работы и высокопрофессиональной бесчувственности исполнительного тесака.
«Щщщщщщ!», – предупредительно зашипела я, поперёк указательного пальца, мысленно нащупывая малодушие сороки.
С трудом сглотнув слюну, сорока прикрыла свой клюв крылом и замотала головой, невинно обещая, что это был первый и последний раз.
Абсолютно уверенная в лояльности сороки, я сделала роковой непредусмотрительный шаг: подомной хрустнула ветка, звуком реактивного самолёта, напугав сотни тысяч ворон и...
Я вскочила с постели и выбежала из квартиры.
Лифт не работал. «Чтоб он у вас в горле застрял!», адресовала я, районному социальному обслуживанию и побежала вниз по лестнице.
Я выбежала на улицу и понеслась по тротуару.
– Я же не хочу его! Что ты делаешь? – сопротивлялась я, ускоряя бег.
«– Да хочешь, любишь! Ты не сомневайся! Давай, беги скорее, дура! – взволновано и решительно подавляла мои попытки сопротивления, разбуженная любовь».
Сворачивая за угол жилого дома, на проспект, на ходу я сбила с ног усатого мужчину. Он упал в грязную лужу на тротуаре, и его очки нырнули в мутную гостеприимную лужу, вслед за новенькой шляпой. Его дорогой бежевый плащ испачкался так, что над ним можно было только рыдать. Единственно, что останавливало, это ненавязчивое дружелюбие лужи, которая охотно расставалась со своей грязью.
Я вырвала портфель, раздавленный проехавшим автомобилем, из лап опасного транспортного движения проспекта и положила рядом с несчастным его хозяином.
– Убили, убили! – раскудахталась пожилая женщина, торгующая бананами с лотка. Её оренбургский пуховый платок и фартук, надетый поверх чёрной тёплой болоньевой куртки плюс калоши, поверх потёртых валенок, окрашивали торговок в моей памяти, концом семидесятых годов в эпизодах просмотренных мной фильмов милых застойных времён.
– О! Ха-ха ха-ха-ха! – весело смеялись над потерпевшим, барахтающимся в неудаче, двенадцатилетние мальчишки, которые стояли у лотка торговки.
– Извините ради бога! Я не заметила вас! Я не думала, что вы... Я так спешила! Я так спешу! – сожалея о причинённом неудобстве, я протягивала усатому мужчине руку комфорта.
– Да что же это такое? Вы с ума сошли! Несётесь как ошпаренная! – разорался опрокинутый усатый мужчина.
Но, переведя взгляд на лицо причины трагедии, и найдя его обворожительным, мужчина немедленно преобразился: – Ну что вы, что вы! Ничего страшного. Со всяким случается! – вожделённо потянувшись к моей белой рученьке, бросив все свои силы на строительство обаятельной улыбки.
«– Да брось ты его! Дело сделано. Всё равно он будет стираться. Ты думаешь, ему помощь твоя нужна? – подсунула папку разоблачений не близорукая предвзятая любовь. – Нет, ему этот случай в самый раз, познакомиться с молоденькой и красивой букой. Ты только посмотри на него! Ишь, щёголь выискался!»
Тут, я заметила на моих часах, немой сарказм ограниченного времени.
– Простите. Мне надо срочно бежать! – разорвала я, идиллическую мелодию скрипки, тянувшихся к друг другу рук, возможно, нового знакомства, и побежала по тротуару проспекта вдоль витражей многочисленных магазинов первого этажа жилых домов.
– Ах ты, мерзавка! – в корне изменилось строительство обаятельной улыбки усатого, дополнительно облитого грязью, с обочины проспекта, промелькнувшим не отечественным автомобилем. – Сволочи! – прозвучало очередное приветственное оскорбление в обратном направлении той же тональности.
***
– Да с чего ты взяла, что я люблю его? – на бегу сокрушалась я, стараясь образумить слепое упорство любви. При этом, обращая внимание на свою бедную двойняшку в витражах, натыкавшуюся на препятствия и периодически исчезающую.
«– Да не думай ты, курица. Беги, давай! – уверенно подталкивала меня, сильнее разгоравшаяся любовь, – у меня терпение вот-вот лопнет. Доиграешься...!».
Наконец я добежала до заветной двери.
– Может, не надо? – не уверенно спросила я, находясь в полной растерянности перед предстоящим событием.
«– Да брось ты. Заходи. Чего стесняешься? Не бойся! Никто тебя там не укусит. Давай, поправь причёску, подтяни колготки и грудью смело вперёд – ни один перед тобой не устоит. Да твоими формами, любой будет счастлив, украсить художественные произведения всех сортов! – подбадривала любовь, лелея предвкушение».
Я неосознанно толкнула дверь дрожащей рукой, она была не заперта. У меня затряслись поджилки: «Ой, мамочка! Что со мной будет? А вдруг..?»
«– Да не дрейфь ты! Ё-п-р-с-т! Лепи гордость кирпичом и всех под себя! – неистовствовала любовь, преподавая урок превентивного удара».
Я вошла в зал, в нём было светло, и яркая обстановка призывала к гармонии со вкусом подобранных вещей и благоухающих запахов.
Я увидела Его, окружённого фейерверком блеска гранёного стекла. Я всегда видела его таким. Но, после столь долгой разлуки, нескольких часов, ..выглядит как божество.
«– Вот, лежит сладенький! Нежный! Его так вкусно покрыли жёлто-прозрачным фруктовым желе, и у него такая сказочная белизна кремовых прожилок! – пищала любовь, упиваясь восхитительным видением. – Мммм..».
С благоговением, я коснулась его тела серебряной ложечкой, отделяя кусочек за кусочком – смакуя и поглощая, ублажала томительное ожидание наслаждающейся любви.
Я тихонечко сошла со стула, чтобы не потревожить успокоившуюся, и поковыляла домой, чувствуя тяжесть сытости.
«– Заснула, зараза, – подумала я, о беспокойной подружке. – Как пробудится, снова потащит меня куда-нибудь. Как она меня достала, ей богу: то одно, то другое. Что за напасть?
– Ах! Вот, опять! – насторожилась я, прислушиваясь, как она ворочается. – Нет, показалось. Уффф. Чёртово пробуждение. Вечно путает карты».
Рома
Лондон. 10.03.2001
82. Клон (р–з)
На столе горели последние рукописи, возле горящего компьютера. Но огню этого было мало, и он жадно набрасывался на предметы обстановки, радуясь легкой добыче.
Профессор Ной пытался запустить двигатель своего самопального межпланетного ковчега стоявшего на переднем дворе преступно покидаемого дома.
Погода громыхала, пытаясь скрыть или выдать беглеца. Нервные молнии, вспыхивая, торопились сделать последние кадры; запечатлеть спешный отлёт будущей легенды. Пошёл сильный дождь.
– Вы никогда, никогда не узнаете, как я это сделал! – злорадно приговаривал профессор. – Бездельники! Тунеядцы! Испоганили всю землю! Жить не умеете, свиньи..., – ругал он нерадивых землян последними словами. – Они думали, что это просто деревянный примус и что я никуда ни денусь... Ха, ха, ха! Я вас предупреждал, что ваше дело швах. Расточители!
Наконец-то двигатель затарахтел, и деревянный ковчег оказался внутри сферы, переливающейся синим светом.
Судно, подхваченное невидимой волной, чихавшей на гравитацию, медленно оторвалось от земли. Легко и бесшумно оно поднялось на высоту чуть выше крыши дома, который начал дерзко дразнится рыжими языками... Как шаровая молния ковчег рванулся в небо и продырявил бушующие грозные облака, которые не ожидали такой прыткости.
Через пять секунд с ковчега наблюдалась мина бледного ужаса луны. А через тридцать три минуты, солнце пыталось поджарить синюю скорлупу, очень нагло близко пролетающего судна вундеркинда, но безуспешно.
Ной промокнул салфеткой пот на лбу и включил кондиционирование.
Через полчаса ковчег нырнул в стерильное небо новорождённой планеты.
– С обновкой! – восторженно крикнул Ной, коснувшись грунта ковчегом.
Флора, только что лишившаяся девственности, злобно ощетинилась появлению новоиспечённого хозяина. «Дикарь! – прошипела она».
Нос ковчега заскрипел, делясь надвое, он начал угрожающе раскрываться. Из образовавшейся амбразуры судна, визжа, выполз широкий трап и опустился на грунт. В след, за какофонией технической мысли, раздался резкий слегка пугающий звук: би-би-би-би-би...
Из тёмного зева ковчега стала вытряхиваться всякая тварь: слоны с поджатыми хвостами, тигры, львы, гепарды, леопарды, олени да газели, петухи с курами, попугаи, ужи, лягушки и другая живность. Наконец появился и сам источник создавшейся паники – красный Феррари.
Флора приветственно затрепетала блестящими листочками и премиленькими цветочками, ликуя своей первой хозяйке сидящей за рулём сногсшибательного инструмента.
Молодая хозяйка освободила свою копну волос от заколки, и они, русые, обнажили всю свою красоту. Она одарила флору лучезарной улыбкой и лёгким наклоном головы, за гостеприимство.
У Ноя, облокотившегося на перила капитанского мостика, отвалилась челюсть: wow! Русалка! С ума сойти!
– А где дороги? – услышал Ной, вопрос спутницы жизни. Оглядываясь вокруг, она продолжила, с лёгким налётом возмущения, – Ты же обещал, что здесь будет, как минимум, автострада!
– Ну, видишь ли, клонирование ещё не закончилось до конца, – замешкался Ной в подборе оправдательных слов и тут же парировал, – Ты думаешь, мне было легко клонировать планету на расстоянии полугода от старой калоши, и поспеть к сроку, чтобы была весна, как ты просила, а?
– Не знаю. Я ничего в этом не понимаю. И не грузи меня. А то я об жизни начинаю думать. И это может далеко зайти! Я ничего не знаю, но чтобы к вечеру здесь была дорога. Ты меня знаешь! – многообещающе пригрозила королева положения. – Ты же, надеюсь, не думаешь, что я буду рассекать на роскошном авто по этой пыли, этим камням? Побойся бога!
«Ничего здесь этого нет, – думал Ной, жалуясь своей уязвимости, – и чего она всегда преувеличивает?»
***
Супруга подельщика, разогнала авто до двухсот километров в час по свежеклонированному асфальту.
Электронный инструктор инструктировал: ...в случаи неизбежного столкновения с препятствием, во избежание тяжёлых последствий, вы будете катапультированы на высоту четыреста метров и продолжите путешествие на параплане. При посадке требуется особая внимательность: ни в коем случае не пересекайте высоковольтные линии; на ваш адрес может прийти счёт за повреждение энергоносителей и нанесение убытков...
– Ой, да отщепись ты, умник, – счастливо улыбаясь, сказала невольная слушательница. – Что за дребедень? Посмотри вокруг. Свобода! Ничто мне здесь не мешает.
– Не знаю как у вас, мне не видно, а у нас в инструкции по технике безопасности очень ясные данные, – уверенно сообщил инструктор, используя внутренние источники убеждения.
Двадцать километров свободного движения, подарили шесть минут упоительной скорости.
Дорога оборвалась, и на её конце стоял усталый горячий грейдер...
Причина всех стараний Ноя, вышла из авто, прошла вперёд и облюбовала передний капот Феррари.
Покрытый сажей измученный Ной умоляюще смотрел в глаза причине своей любви, и она спросила: кушать хочешь? Устал, наверное, лапочка?! Давай поехали домой. Я там борщ приготовила.
– Кстати, Ной, а где Луна? Как же без неё прилив и...
– Милая моя! Да на кой она нам нужна, с её то рожей; белая заноза! – устало хрипел Ной. – Дались тебе эти приливы?! У нас у самих прилив отлив..., господи помилуй.
– Боже! У всех мужики как мужики, а мой... И когда ты на ноги встанешь, Ной? – сетовала зазноба на неустроенность...
Сверкающий Феррари помчался по дороге под невероятно увесистыми звёздами ночного неба, унося с собой слова сумасшедшей песни: я со-шла с умааааааааа-ааааааа...
***
Ничего не понимаю. У нас что, навигация отказала?! Мы где? – озаботился наблюдаемым представлением капитан тарелки, – что эти учёные, на тау Кита, блинов объелись; старые навигационные карты подсунули.
Капитан показал, крючковатым просвечивающимся пальцем, на экран монитора передающего изображение уже почти досягаемой солнечной системы.
Наличие второй планеты на третьей орбите, строго под сто восемьдесят градусов к оригиналу, вызывало недоумение.
– Ох, ни фига себе! – выпалил старпом, убирая рукой чёлку; надоедливые бубенчики, загораживающие глаза. – Мы пролетали здесь всего неделю назад, а они уже...
– Гриша, что ты...? Свят-свят... – крестясь, сипло произнёс капитан и, раскашлявшись своим хоботом, с трудом воскликнул, – вот стервецы!
Рома.
Лондон. 08-17.08.01
83. Зеленый богомол (р-з)
Жаркое лето. Всё живое снуёт в поисках пищи, строй материалов или просто общения... Группа стрижей, облюбовавшая место под шиферной крышей двухэтажного кирпичного дома, истребительно носится за мошкарой. Белогрудые ласточки гоняются за насекомыми, низко над землёй. Куча скандальных воробьёв устроила кулачный бой, зацепившись за драку двух черноклювых раззадоренных молодых драчунов не поделивших самочку...
Горящие бомбы, падая с неба, издавали урчащие булькающие звуки; колония перепончатокрылого общества подверглась не заслуженному безбожному наказанию.
Незаметно для себя, у белобрысого победителя – маленького мальчишки, оборвалось сердце, и всё его тело покрылось холодной испариной; сознание съёжилось от ужаса; открытие потрясало... Он выпустил из рук палку, на конце которой ещё свисал увесистый кусок пластмассы коптивший от огня, и упал на колени перед разорённым муравейником, слёзно рыдая и глубоко раскаиваясь в убийстве беззащитных муравьёв: как же это я...? Не! Я не хотел...! Я не знал...!
Давно это было. После этого, его рука никогда не поднималась на божьи существа...
Затем шли добрые года уважения, любви и бесконечного интереса к разнообразию мира одарявшего любопытство пытливого мальчугана, переживаниями удивительных случаев наполнявших его жизнь особенными чувствами...
Однажды на остановке, у автовокзала, чернобровый мальчишка, нисколько от глупости, сколько от испуга, готов был раздавить зелёного гордеца на асфальте, своим истоптанным чёрным ботинком.
Вырвался вопрошающий голос, остановить цепную реакцию...: «Стой! Не убивай!»...
Неожиданно, спасительная ладонь легла перед целью уничтожения. Богомол, не раздумывая, взошёл на папилярную поверхность доброжелательности, и ему была предоставлена царская почесть – на руках в лоно стихии! Он был похож на смелого капитана стоявшего на носу корабля дальнего плаванья, пустившегося на поиски новой земли. Но плаванье оказалось коротким; он высадился на первом ближайшем берегу – коре тутовника.
Богомол, сойдя на ухабистый берег очередной надежды на безопасность, обернулся и посмотрел в глаза необычного участия. Было совсем не трудно прочесть в огромных богомольных глазах: «Век не забуду твоей добродетели, брат! Если, конечно, проживу столько».
Я легонько хлопнул по шкурке тутовой красавицы, и он, молодой богомольный щеголь, побежал на встречу новым опасным приключениям.
А мне... а мне ещё так долго нести свой крест. Доооолго.
Рома.
Лондон.
84. Начинка (р-з)
«В синем небе красиво летали синие птицы.
На ветке молодого деревца, наблюдая за их выкрутасами, полной грациозности, сидели и чирикали воробушки: «Ха! Ну и что? Мы тоже так умеем!».
Забавный ветерок, ещё совсем зелёный, носился на лужайке, донимая стрекоз и бабочек: «вот вам, вот вам, модницы, пигалицы!».
Толстые белые бурёнки, с чёрными пятнами; кляксами на спинах, поедали сочную траву, и, хвостами, отгоняли надоедливых изумрудных мух.
Из-за вечно непредсказуемых кустов, выехала армада танков и остановилась; каждой идиллии своя трещина.
На башне головного танка открылся люк и оттуда высунулся инок крысиной внешности. Его широкая улыбка оголяла сверкающие белизной ровные зубки, почищенные зубной пастой Colgate-space-brilliant! Инок снял круглые очки газосварщика, и его глаза выразили радужную любовь к новой территории.
Коровы перестали глупо жевать траву и, от удивления, захлопали накрашенными ресницами.
Всё замерло, и обыватели тоже.
– Взять! – разорвав тишину, заорал лидер захватчиков-любителей, указывая рукой своей армаде на зелёную лужайку.
Обывателей хватил удар!
Началось самое ужасное преступление.
Мимо проезжал мужик на велосипеде, и ему это дело пришлось не по душе. Он бросил велосипед, и, не снимая шапку-ушанку, раздал по зубам и поломал носы заезжим гостям. Яростно переворачивал танки, а некоторые из них, от лютой злости, поломал о колено как сучкИ»...
– Привет! Чего лежишь? – впорхнула счастливая хозяйка.
– Думу думаю, – загадочно скользнули слова хозяина, недовольно потёршего рукой сморщенный лоб: «вечно она всё разрушит!».
– Залёг как подводная лодка. Перископы прикрой, люстра в них сияет; жадность до добра! – пошутила разрушительница.
– Прикрыть? Это ещё зачем? – спросил он, подозревая странность поведения.
– Переодеться хочу! – визгнула она, сведя брови, на мужнину строптивость.
– С чего это вдруг? У нас с тобой что, первая ночь?!
– Стесняюсь! Не форме я сегодня, – дернулась она.
– Какая у неё форма? Кость, она и есть кость, рёберная! – обращаясь к третьему лицу, фундаментально, вслух, утвердил изгнанный повеса.
– Ой, давно пора закрыть этот абстрактно-шутовской театр представлений. Известно же, кто из чего сработан.
– Ну-ка, ну-ка, вываливай свои домыслы, – презрительно защурился он, – чем это они стали смешны?
– А ты не догадываешься? Это же очевидно. Голова у тебя кто? Она! Ушная раковина, щека, переносица, бровь, ресница, губа, рука, нога – она! Печень, почка, селезёнка, кишка – она! Кожа, грудь, спина, подмышка, задница – она! Кость, артерия, вена, кровь, лимфа, клетка – она! Головка, железа, сперма – она! Даже жизнь – она! И что осталось? Доля процента?! Долюшка ты моя! Чем гордишься?
– А, а волос? Волос – он! – почти задыхаясь, сбивчиво выпалил хозяин в поисках мужского присутствия.
– А волосы, я могу сбрить. Жестоко, но, вариант! Кстати, шевелюра – она, плешь – она. Вот!
– А, а палец, а ноготь? – мужественно сопротивлялся он.
– Вот поэтому мы и царапаемся; дикое мужское начало. А мы так стараемся, чтобы они были – она! Му-му-му-му-мууу, пальчики мои, му-му-му-му-мууу, ноготочки мои! – целовала она свои длинные изящные ногти и нежные белые пальчики, радуясь своей красоте отражаемой зеркалом.
– А, а зуб, а глаз, а локоть, а кулак? – продолжал он, пытаясь удержаться на разваливающемся монументе, на котором написано: «Женщинам: нельзя...! запрещается...! отказано...! ...заказана! Молчать...! Марш на кухню...! А ну, быстро в постель! Я кому сказал? Руки вместе, ноги шире! Начинаем, три-четыре!»
– Бандиты! – прошипела она.
– О! Драка – она! – с огромным удовольствием, он поставил бунтовщицу перед не приятным фактом.
– Правильно! За что дерётесь? За Родину, за Мать, за Женщину! – согласилась она, связывая драку с возвышенными понятиями, грациозно изогнув тело назад, выставив два прелестных пулемёта вперёд и завершая «па» изящным веером рук у головы. – Так-то!
– Да чтоб ты всю жизнь в рваных колготках ходила! – обиделся он, чувствуя себя разбитым наголо; «без денег, квартиры, машины, жены, шмоток и трусов. На улице, под холодным проливным дождем...», – думалось ему.
– Ах ты картофель не ошкуренный! Это ты мне? Той, которая тебя в культурном порядке содержит?! Да чтоб ты всю жизнь картошку голыми руками собирал. И чтоб тебе остаток жизни снился сбор картофеля!
«...в поле, в грязи, в кандалах; в плену уродства, нищеты и одиночества», – дорисовывалась мрачно-кричащая картина не ошкуренному.
Она подошла к зеркалу, и, горделиво расчёсывая волосы, сказала, – ну, вот что, литр неприятностей. Шёл бы ты к Комбинатору, и спросил его: что это еще за брак в работе? Лаборанты на окладе сидели, что ли? Что вот так вот, всё намешали. И вообще, если у него медицинское образование заниматься людьми?
– И пойду! Я мужиков в обиду не дам! Что думаешь, испугался?! Я в своей жизни и не такие героические поступки совершал! – крякнул мужчина, совершая срочное всплытие.
– Ой-ой-ой, расскажи, расскажи! – иронично мазнула она.
– Ну, например, ым, на тебе женился, а?! – кольнул он, взвинчивая брови и раскрывая улыбающийся рот одним аккордом.
– Ну, носопыристый, я сейчас совершу поступок. Я тебя брошу, костлявого! Ты же расплещешься, растеряешься. «Мама» будешь кричать и распадёшься на жёлтую мелочь разменную.
...
***
– О! ЗдорОво, первая ласточка! – радостно воскликнул великий Комбинатор.
Мужчина обернулся назад – посмотреть; может, это не ему. Нет, это мне, – понял он, понуро опустив голову.
– Давненько не виделись, – продолжал комбинатор, найдя удовольствием появление мужчины. – Как супружеская жизнь? Как оно – ничего? Как она? Вообще, дела?
«А, где же про меня?» – насупился мужчина и ответил, – Да, всё, вроде бы, и не плохо.
– Чего так? Ты должен, как я понимаю, жизнью наслаждаться. Она у тебя одна! Чего грусть на лице? Что за дума тебя потревожила? – обеспокоился комбинатор.
– Да вот, она меня и потревожила, дума эта. Не пойму я чего-то. Вот Вы говорили, что женщину мою из ребра создали. Но ведь ребро – кость, а кость – она, поэтому и женщина – она. А кто же тогда я? Из чего же Вы меня сотворили?
– Так это, из глины, – неохотно обмолвился комбинатор о тайне отсутствия какой-либо мужской уникальности. Кряхтя и ёрзая в кресле, он искал более удобное положение в самом удобном, и возможно единственно удобном, во всём мироздании, кресле. И не найдя этого положения, он, уличённый в любительстве, но не оправдываясь, сказал, – вишь, оказия какая.
– Ага, вот откуда ветер дует, – многозначительно заключил мужчина. Охватив голову руками, сгорбясь от несчастья и сев на корточки, горько заплакал, – Горе-то, какое! Не могли меня из алмаза сделать, или из камня – на худой конец, что ли? – задал он после пожарный вопрос, ревя сквозь слёзы растаявшей мужской гордыни.
– Ну, чего ты? Ну, с кем не бывает? Так уж получилось, дружок. Ты уж прости старика. Делать было нечего, делать было не из чего. Первый материал под рукой. Понимаешь?!
– Ы-ы, – мужчина отрицательно покачал головой, утирая слёзы.
– А если переделывать начну, не дай Мне чего-нибудь испортить. Дров наломаю. Ведь, я уж и не помню, как сделал. Вот вы молодые, вы и дерзайте; делайте!
***
– Он, она, они, оно! А может, давай будем просто – Мы! – предложил мужчина, компромиссное решение спора, женщине.
Мы обнялись и больше не ссорились по пустякам, не отчуждались, не разбегались как галактики. «Комбинатор его знает!», вместе, в общем, коротали судьбину. «Чего-то живот зачесался. О! Живот – он! Хоть ты не подкачал, родненький!», – любовно поглаживая и похлопывая живот, утешая своё самолюбие, нежился хозяин, залёгши на диван, как подводная лодка.
Рома
Лондон 22.10.01
85. Непримиримость
Я жесток! Я жесток, как не взгляни. Жесток слева, справа, да со всех сторон – жесток во всех отношениях. Жесток каждую секунду, когда бодрствую, говорю, ем, молчу, и когда сплю, ворочаясь, ковыряясь во снах. Не зависимо от того, как в них складывается порядок вещей – я жесток! И нет во мне свободного места для других черт характера – маловат я для этого! И не тыкайте в меня карандашом – сломается! Себе дороже встанет!
А к кому я собственно жесток? Может быть к фруктам, которые кусаю, а не облизываю? А может к воде, которую пью, а потом писаю в унитаз? Или к цветам, которые покупаю или ворую, украшаю ими вазу, а потом выбрасываю на помойку? Или к Богу, в которого не верю, а хочется... попросить чего-нибудь: «ну сделай одно хорошее дело, для тебя же это пара пустяков. Ну, чего ты? Будь человеком хоть раз в жизни, больше не надо!»
Ой, чего-то я ожесточился совсем. И откуда во мне эта неровная наклонность?
А может это у меня из-за неё? Это она первая сказала, что я жестокий. Я тут же в зеркало смотреться побёг. Высматривал эту неприятность в себе, высматривал, и ни хрена не высмотрел. Тогда я как треснул этому зеркалу промеж глаз, и плакало оно мелкими осколками.
Да мало ли к кому, или к чему я жесток – Я жесток! Такое у меня нервное гнездо в чердаке – непримиримость – вонючая гордость. Стирать её надо. В стиральную машину её и пачку порошка поверх, пусть часок повращается, дура! Может легче станет; гибкой, свежей, отзывчивой. Одеваешь её как рубашку, выползаешь на свет и радуешь окружающих, чистотой и опрятностью, и, жестокости, как не бывало. Главное, не снимай её, относись к ней с жестокостью, чтобы она много о себе не представляла. И спи в ней, спи...
– О! Где это я? Женщина, это какой номер палаты?
– Это 69-я. Я соседка твоя. Не признал что ли? Пить надо меньше...
– Аааа. Это я что же, возле дома своего что ли?! Тю... (а сушняк какой), маааа чесна... Будь ласка, дай чего-нибудь попить, а...
Лондон 18.03.02
86. Злоупотребление
– Простите, а вы водку употребляете?
– Нет, я предпочитаю кровь. Хотелось бы вашей отведать – в ней страсть, сладкий сон...! А мозги в меню не подойдут, никчемные они; бегают по магазинам, да покупают разную чепуху...
Молодая женщина рассмеялась...
– Я встретил её в супермаркете. Она была красивая! Теперь всё время перед глазами стоит: белокурые длинные волосы, белотелая с лёгким румянцем на щеках и соблазнительными пунцовыми губами. Её колдовские зелёные глаза очаровали меня...!
– Какая же ты сволочь! – дьявольски рослый прослезившийся чёрт бесцеремонно схватил злоумышленника за шкирку и швырнул его в котёл кипящей смолы...
87. Цель
Ранним утром, когда солнышко только собиралось приняться за работу, тишина, ещё не разбуженная ранними птицами, баюкала красоту владений местного князя.
Над рекой лениво стелился слабый туман, а над туманом возвышалась крепостная стена упирающаяся в небо засыпающих звёзд.
Часовые на сторожевых башнях бдели безопасность внутри крепостного порядка от внешнего врага.
Князь Лалост, сидя на берегу реки, задумчиво наблюдал за танцем обнажённой музы. Её грация танца над водой, раскрывала новые поэтические идеи хозяину. Но ему не всё нравилось и он морщился, отказываясь от некоторых предложений.
Нарушить идиллию в такую минуту свершений, было бы – нарваться на неприятности.
Вдруг, муза ощетинилась, махнула хвостом и разлетелась мелкими светлячками. И выражение лица князя Лалоста распогодилось. Сведя пару бровей к переносице, князь хмуро прислушался к неровному звукоряду доносившемуся из далека; из-за гор возведённых каким-то романтиком.
– Эй, там! Часовой! – грубо крикнул князь Лалост, глядя на правую дозорную башню.
– Чего изволите, ваше стихобродие? – сбивчиво залепетал испугавшийся заспанный старый бдела.
– Ты слышишь вражьи звуки? - спросил князь.
– Никак нет! Всё спокойно! – отрапортовал дозорный старый хрыч.
– А, ну тебя, – разочарованно махнул рукой князь.
– Эй, а ты чего-нибудь слышишь? – обратился князь к молодому часовому торчащему на левой башне.
– Так точно, ваше стихобродие! Слышу! Хоть и далеко, но слух режет.
– Что же вы спите??? Враги вокруг! Управы на вас нет! А ну, труби боевую тревогу! Общий сбор на плацу! – раскричался князь, радуясь переменам.
И пока во дворце нежная половина человечества переодевала князя в униформу пилота гражданской сечи, на плацу крепости, перед главными воротами, уже выстроился полк, сбежался народ под звон колоколов, а конюхи возились с лошадьми.
– Куда вы лошадей запрягли, дурни! За что я вас кормлю??? Дождётесь вы у меня! Устрою я вам Спарту! – выбегая из дворца, нарочито разгневался князь на конюхов, на полк и полковых офицеров.
– Аэроплан расчехлять! Немедля! – громко приказал князь. – Штурман! Рассчитать маршрут до неприятеля и обратно! Да так, чтобы к обеду вернуться! Инженер! Заправить аэроплан горючим!
– Какую почту загружать прикажете, ваше стихбродь?
– Отборную! – крикнул князь, зашнуровывая кованый ботинок.
– «Есть!». Грузить отборную! – бодро откозырял честью, ответственный за погрузку.
– Орлы! – обратился князь к полку, взобравшись на трибуну. – Требуются четыре смельчака на серьёзную операцию по защите чистоты отечества нашего и государя вашего! Кто из вас самый смелый, сделай шаг вперёд!
Полк сделал шаг вперёд.
– Молодцы гвардейцы! – порадовался князь за храбрость подчинённых. – Четверо слева, в аэроплан! – скомандовал князь.
– Всё готово, князь! – доложил инженер.
– Ну, как говорится: с Богом! – на всякий случай, князь перекрестил аэроплан и двинулся к летательному аппарату.
Тут-то пышная и нежная часть человечества бросилась к князю со слезами на глазах; обнимать, целовать родного и единственного кормильца, приговаривая: да на кого ж ты нас оставляешь, сокол ненаглядный? Да как же мы теперь без тебя жить-то будем?
– Да ладно вам, девчонки. Вы меня хороните прям. Вернусь я, к обеду! Приготовьте чего-нибудь вкусненькое, мяконькое, румяненькое, – мило улыбаясь и поглаживая ягодные места девиц, успокаивал князь свой любимый коллектив. – Время пошло. Засекайте, клубнички мои!
И все девчонки, радостно утирая слёзы, засекли время на своих малахитовых часиках.
Князь прошёл к аэроплану, счастливо помахал ладошкой девчонкам, погрозил кулаком полку, для порядка, и сел на место первого пилота.
– И чтобы смотреть у меня в оба! – строго наказал князь домочадцам, закрыв за собой дверцу аэроплана.
***
На приусадебном участке господина Иванова, раннее утро уже коснулось верхушек невысоких гор и жаворонок напевал слова из его романтических творений, забравшись на высоту недосягаемой, возможно, брошенной палкой. Его журчание незаметно переросло в гул летящего аэроплана.
– Ну, ты! Вообще оборзел, козёл! – набросился проснувшийся господин Иванов, на фальшивость жаворонка.
Белый конь, стоявший подле хозяина, проснувшегося на циновке, решил отойти подальше от его горячности, подозревая размашистый скандал.
– Да это не я! Это во...! – обиженно возмутился жаворонок, показывая крылом на аэроплан приближавшийся со стороны пограничных гор.
– Неприятель пересёк границу!!! – дико закричал господин Иванов, застёгивая черную фуфайку. Подняв саблю с земли и вскочив на коня в шароварных семейных чёрных трусах, он поскакал вдоль ряда орудий, противоэпиграмной обороны. – А ну огольцы, хорош спать! Открыть огонь по неприятелю!!!
Окопавшиеся в долине невольные стрелки, зевая, выползали из укрытий и медленно расчехляли Шилки: ну вот, опять двадцать пять.
***
Экипаж аэроплана наслаждался парением.
– Штурман, доложить обстановку, – приказал князь.
– Неприятель перед нами. Уже видно гарцующего романтика! – с удовольствием доложил штурман.
– Ну, давай, второй пилот! Снимай предохранительный колпачок с почтовой кнопочки, – улыбнулся князь.
– Пора, князь! – предупредил штурман.
Душераздирающее взорвало окружающее...
Бомбы летели в долину, снаряды летели в небо. Они целовались друг с другом, отчего дым стоял многочисленными столбами, а лучше сказать просто: коромыслом.
Территория Иванова потряхивалась, украшаясь зияющими воронками разных размеров и вскрытыми всяко проводными трубами, беспорядочно разбрызгивающими содержимое...
Аэроплан Лалоста подёргивался, отмечаясь царапинами, вмятинами и дырками на несущих плоскостях. Но, мощные матерные молитвы спасали его от падения.
Музыка конфликта ласкала слух жаворонка кукующего на молодом деревце, поодаль от творившегося разора: «Боже, какая мелодия!».
Конь упал на циновку и держась за сердце судорожно ржал от страха – потерять снежность наряда. Его переживания обернулись благополучием.
Когда все языки пожаров были затушены пожарными, и дым улёгся на поверхность раздолбанной территории, небо снова стало чистым и дружелюбным.
Иванов, присыпанный землёй, встал, и скользя босиком по грязи, пытался добраться до белого коня. Последний, не признавая хозяина, отбегал, мол – грязными руками не возьмёшь вражина.
– Стой гнида! Я тебе приказываю! – кричал разъярённый Иванов, выплёвывая чернозём изо рта.
Отбегая, конь несвойственно задирал голову в небо.
Проследив странное направление конского взгляда, оглушённый Иванов увидел летящий в небе параллелепипед: не более свойственная форма объекта для воздушного пространства, – подумал Иванов; на горизонте появился очередной летательный аппарат кирпичного цвета.
– По неприятелю, огонь! – крикнул Иванов, не слыша себя после оглушительного первого налёта.
Было произведено несколько выстрелов последними снарядами, один из которых разбил иллюминатор летательного средства, тренькающего колокольчиком.
После чего, из пролетающего объекта вывалились три бомбы. Достигнув поверхности долины, они не взорвались.
– Это чего? Ах, издеватели!!! Да я на вас в суд подам! – глядя на предметы, кричал Иванов, корча лицо от обиды, сжимая кулаки от злости и напрягая тело до проявления жильных связок от нервной потуги.
***
– Прошу встать! Суд идёт! – огласил секретарь заячьим голосом.
Поднимаясь, разношёрстная публика заскрипела стульями, прокашлялась и умолкла.
В слабо освещённый зал судебных разбирательств вошёл степенный мужчина в строгом чёрном костюме девятнадцатого века. Поправляя чёрные усики, он почтенно украсил собой кресло за трибуной, открыл дело о рассматриваемом инциденте поданное секретарём и взглянул сквозь пенсне на содержание.
– Прошу садится! – огласил секретарь.
Садясь, публика выдохнула атмосферу ожидания.
– Князь Лалост. Вы признаёте себя виновным в том, что совершили разбойный налёт на личные владения господина Иванова и нанесли ущерб его имуществу? – заглядывая в дело, начал судья.
– Я уже говорил следователю на допросе, что я летал на охоту и что на территорию пострадавшего попал по ошибке угла сноса; в тот день был сильный ветер, – доложил обвиняемый князь.
– Да?! И на кого же вы охотились? – спросил судья.
– На зайца, конечно! – ответил князь.
– И где началась охота?
– На моих угодьях, где же ещё, – сказал князь.
– И что же случилось потом?
– Ну, заяц побежал в сторону гор, – ответил князь.
– И...?
– Заяц перемахнул через горы, и я за ним. Штурман мне крикнул, что мы настигли его, и я принял решение бомбить зайца. Откуда я знал, что в долине кто-то живёт?
– Так вы считаете, что заяц способен перепрыгнуть горы? – поинтересовался судья.
– Да вы зайца не знаете! Он чего хочешь перепрыгнет, спасая свою шкуру! – уверил князь.
– Скажите, Господин Иванов. А пробегал ли заяц по вашей территории?
– Не видел я никакого зайца! Не пробегал он! – вставая со своего места, подтягивая семейные трусы на голое пузо и кутаясь в фуфайку, уверенно рубанул по лжи господин Иванов.
Публика заволновалась: не пробегал заяц. Да пробегал, пробегал! А говорят, что князь вообще, охотится не умеет! Ну да, скажете тоже!
– Лжёт, смерд! – выкрикнул князь Лалост. – Был заяц!!! А кто там, на циновке, кривлялся? Голубь, что ли?
– А за нанесение психической травмы коню, он должен расплатиться отдельно! – потребовал Иванов, тыча указательным пальцем в сторону обидчика.
– Прошу тишины! Князь Лалост, не нарушайте регламент. Вам дадут слово, – вмешался судья. – Слово предоставляется адвокату господина Иванова.
– Скажите, любезный, каким образом ваши резкие отвратительные высказывания, в адрес моего подзащитного, попали в воронки на собственности оного? – обращаясь к князю, а затем к публике, спросил адвокат и достал из толстого портфеля тяжёлое свидетельство ущемления достоинства заявителя.
Публика привстала посмотреть на зловещую, увесистую улику.
Князь молчал, ожидая, когда ему дадут слово или кто за него ответит.
– Протестую! – выкрикнул защитник князя.
– Протест отклонён, – сказал судья.
Судья сделал движение открытой ладонью в сторону князя, приглашая его к ответу.
– Я это писал для себя, для своего собственного успокоения. Но они у меня были вырваны троекурвенным ветром и растасканы поди разбери куда. Что я мог сделать? – отбрехивался князь.
– Врёт он всё! Он меня уже достал своим троекурвенным поддувалом! – выкрикнул господин Иванов.
– Помолчите, господин Иванов! Не мешайте суду вникнуть в суть дела! – заячьим голосом, превышая свои полномочия, вмешался секретарь и осёкся, взглянув на судью.
Секретарь заголосил, затягивая первое, пятое и восьмое слово: Вызывается свидетель, он же пострадавший, Господин Профессиональный Воин.
В зал суда, гремя железом обмундирования, в белых тапочках, вошёл рыцарь, с миниатюрной пританцовывающей мебелью на плечах. Его доспехи были отмечены печатями некоторых иноземных государств. На его шее болтался малоизвестный потрёпанный членский билет, с чернильными отпечатками пальцев приёмщика взносов и флакон из-под французских духов, в котором звенели мелкие детали от любимого автомобиля крайслер, как память об экзотике прошлых путешествий.
На кожаном поясе Воина, был подвязан целлофановый мешок, в котором было видно назидание другим: пренеприятно скорченное лицо, облепленное кровавыми волосами, с вытаращенными глазами и высунутым языком, как от удушья на Марсе, оторванной головы музы, вероятно, дорого обошедшейся ему.
– Девяносто процентам присутствующим – тыкнутый привет, остальным - сердечный! – небрежно одолжил публике, снизошедший Воин. – Сожалею об опоздании; мой катафалк распустил нюни на полдороги.
Синюшное лицо Воина, отсвечивало в его бороду тот же цвет смертельной добродетели.
Воин подошёл к периллам огораживающим место свидетеля, вытащил флажок из колчана и воткнул его в деревянную поверхность перилл. Достав ручной вентилятор и направив его на повисшее полотнище флажка, Воин, пыжась задул в шланг приводного устройства.
На флажке для обозрения открылась вышитая надпись: «Fata Morgana Профессионального Воина, не даст задушить республику чужим языком!». Затем, Воин облокотился локтём на перилла, упёрся левой рукой себе в бок и, выставив правую ногу вперед, обнажил на лице рельеф пренебрежительности.
– Да кто ты такой, блестеть тут своими железками??? – выкрикнул господин Иванов, вскочив со своего места.
– Долой саморекламу! Долой! – послышались возгласы из публики.
Миниатюрная мебель перестала танцевать и, попрятавшись, ошалело выглядывала из-за плеч Воина.
– Тихо! Сядьте, господин Иванов! – потребовал судья и обратился к воину. – Господин Профессиональный Воин, вам предоставляется право заявить о вашей жалобе в отношении несанкционированного пролёта князя Лалоста над вашей территорией и доставленного при этом беспокойства.
– Спасибо. Я хочу заявить, что князь Лалост, совершил дерзкий налёт на мои владения. С его аэроплана был сброшен кованый ботинок. Этот предмет разрушил мой курятник, поубивал семь кур и подавил десятки яиц!
– Да, я представляю себе, с каким удовольствием вы сожрали их за обедом! – расхохотался господин Иванов, оборачиваясь к публике, которая хихикая поддержала его.
– Помолчите, Иванов! Сколько можно? – раздосадовался судья. – Продолжайте Воин.
– ...А также, был завален один светофор и одна дорожная развязка, – продолжал Воин, – и теперь, в районе разрушений, из глубинных пор ничего не произрастает!
– Ууу! Это через чур! Ууу..., – загудела публика, на последнее заявление, осуждая налётчика.
– Что на это скажите, князь? – спросил судья.
– Да на каждого мудрилу не наздравкаешься! – огорчился князь на Профессионального Воина. – Эдак, каждый начнёт чихать, что я его бомбил! Может, у него эти постройки старого образца были, поэтому никто как Время с ними и расправилось. И даже не от гула турбин они завалились!
– Да-да-да! Правильно-правильно! – утвердительно изменилось мнение публики.
– Правильно! С такой мелочью, вообще, стыдно в суд обращаться! – врезал Иванов.
– Иванов! Я прикажу вывести вас из зала суда! – стукнул молотком судья.
– А как же ботинок? – заметил судья, обратившись к князю.
– Да они его у меня спёрли и подложили на соответствующее место. Меня хотят подставить! – кинул князь на растерзание публике.
– Надо положить конец всем подстановкам!!! – раздалось из публики поддержкой аплодисментов.
– Прошу к порядку, к порядку, господа! – призывал судья, подавляя публику молотком.
– И так, господин Воин, есть ли у вас ещё что-нибудь добавить к вашему заявлению?
– Я требую, чтобы этого извращенца Лалоста, сослали на каторжные работы, вместе с этим шнурком, в захудалую республику! – Воин показал металлической перчаткой на Иванова.
– Да он брома переел! – встрепенулся Иванов.
– Что??? – Лалост соскочил с места, шаря по карманам в поисках гранаты припасённой для Воина.
Послышался неодобрительный свист из публики.
– Иванов, вы переходите все границы! Лалост, прекратите выворачивать карманы! И вы, господин Воин, поднимите марку с пола, не роняйте. Не хватало тут ещё горы грязного белья.
– Так. Переходим ко второй части дела, – огласил судья, раскрыв приложение. – Фрёйлин Дифокс, не могли бы вы поведать нам, как вы оказались над просторами господина Иванова?
– Не было этого! Я не залетаю на такой уровень! – недостойно упёрлась рыжая девушка.
– Как же, как же – забыла она; далёкая от живого народа! – ущипнул Иванов.
– Ути-пути! – боднула осуждаемая.
– Господин Иванов..., – вяло протянул судья. – Слово предоставляется адвокату.
Адвокат потерпевшего, достал фотографии и затряс их перед лицом очередной налётчицы: Не было, говорите?! А у нас есть неопровержимое доказательство вашего появления. Вот! Фотографии сделаны в последнюю минуту вашего пролёта! Взгляните: на крыле рыжего летучего трамвая отчётливо видна надпись «Osterreich»* и дверь открыта, в проёме которой стоите вы с кружкой пива в руках! Будете отпираться?! – спросил адвокат, пронзая её враньё острым взглядом.
– Охренительно! – рассердилась обвиняемая. – Мы нечаянно сбились с туристического маршрута: с кем не бывает? Случайно занесло; все пьяные были, в задницу!
– Выбирайте выражения, фрёйлин Дифокс! – пристыдил судья.
Забрасывая портфельными фактами нарушительницу общественного порядка, адвокат продолжал: А как вы можете объяснить появление штанов не первой свежести, да ещё с унизительным пятном на ширинке? Плюс, окровавленный нож с ироничной надписью на лезвии: «девочка, который час?», и не отечественное зеркало, которое разбилось на территории уважаемого? – язвительно улыбаясь, адвокат выложил улики, аккуратно упакованные в целлофановые пакеты.
– Einward! – крикнул австрийский адвокат, прикрывая багровеющую Дифокс.
– Отклоняю возражение! – вставил судья. – Отвечайте, фрёйлин Дифокс.
– В трамвае много кто облился пивом, может кто и пытался высушить штаны на ветру за иллюминатором. Может, кто и выронил...! Не знаю.
– К вашему сведенью, у нас есть свидетели, которые утверждают, что вы собственноручно бросили штаны, пытаясь попасть в господина Иванова. А затем, и зеркало, на котором обнаружены жирные отпечатки губ, опять же, оставленные не родной помадой. И нож выпал из вашего дырявого летучего трамвая. Будете отпираться?! – продолжал набрасываться адвокат.
– Einward! – крикнул неугомонный австрийский адвокат.
– Отклоняю возражение! – вставил судья. – Прошу к ответу.
– Не помню я! Зеркало?! Да мало ли от чего оно уронилось? Что, уже и уронить ничего нельзя? А нож...?! Сидел там какой-то посторонний дядя, он его и вышвырнул. Я не помню, на какой остановке он подсел и на какой сошёл. И вообще, я не разговариваю с посторонними.
А штаны?! А пусть Иванов сам первый не стреляет по иностранцам. Талантливый стрелок нашёлся...
***
– Итак, суд постановляет:
Первое: Отключить князя Лалоста от государства, путём поражения карантином на неопределённый срок, с правом переписки.
Второе: Оштрафовать фрёйлин Дифокс на одну тысячу австрийских шиллингов, в пользу пострадавшего господина Иванова.
Третье: Отложить дело Профессионального Воина до лучших времён.
И четвёртое: заседание считаю добитым. Так что, попрошу всех в сад.
Волна звуков, вышла за дверь.
***
На площадке, перед выходом из здания суда, собралась куча журналистов...
– Князь! Скажите, пожалуйста, что вы собираетесь делать, когда ваш срок отключения закончится? Какова ваша следующая цель? – спросила миловидная журналистка Helizabette, у гордого князя Лалоста.
– Первым делом, я проверю: сколько осталось бочек с топливом, на моём дворе.
---------------------------------------------------
Аппендикс:
*Osterreich - Австрия.
Источники (также см. обсуждение)
Виталий Иванов ------> Холмы подсознания
lg ---------------->Загнивающим на литературной ниве
lg ------------------>Исповедь голубого(Василия)
Helisabette----------> Ты меня, увы, отвергаешь
Снарк ---------------> My blood raged furiously
Anais ---------------> В Вашем долгом молчании
Shadow -------------->"Она"
Dianna Fox----------->он не читает
Владимир Резниченко -> FATA MORGANA
-/- -----------------> В ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ (сонет)
-/- ----------------->НАЙТ КЛУБ
-/- -----------------> СИНЯЯ БОРОДА (сонет)
Никогда не знаешь, что может предвещать новый день, кутающийся в свежее настроение.
Ветер с моря, небрежно толкал редкий прибрежный луг – кланяться в его присутствии, и небо нехотя пудрилось его появлению; царская церемония смены власти. Вот только несколько фигур сопротивлялись этому выскочке; по зёрнам кварца, полевых шпатов и других минералов и обломков горных пород косы двигалась целеустремлённость. Её возглавлял измученный оборванец. Утопая дырявыми носками по щиколотки в песок, он шёл в рваном костюме и штанах, упираясь в тугого угнетателя шапкой-ушанкой, уши которой, развевались как крылья гордого орла. А шнурки от них, кусались как змеи, отчего ветер глупо жужжал и посвистывал, залетая под хвост импровизированный концами шарфа тянущихся от узла удерживающего середину последнего на лице схваченного террориста; версия гриппа.
К груди упрямого персонажа, родственно прижималась дощечка с чёрной надписью: «Внимание! Я - Вий». А по сему, он был, конвоируем тремя серыми шинелями в папахах и двумя кожаными куртками в кожаных кепках.
– Лебедев, долго ещё идти? – придерживая папаху, чтобы не сдуло, спросила серая шинель кожаную куртку.
– Потерпи, Шекспир. Не переломишься, атаманом будешь! – сердито ответила кожаная куртка.
– Да сколько ж можно пролетариату таскаться по этим чёртовым дюнам ради наследившего щенка??? – вопросила серая шинель.
– Сколько прикажут, столько и будешь! Ты за стихийную власть, или как? – поблескивая, возмутилась куртка.
– Я-то да, но ноги-то не казённые! – всколыхнулась бледнеющая шинель.
– Ты же сам кричал на собрании: «расстрелять, расстрелять!» и я по твоей милости мерю километры песка вместе с тобой! – подстегнула шинель, железная куртка.
- Так я же выражал общее мнение! И я не голосовал за расстрел у чёрта на куличках! Тяжело добираться пешим ходом! – взмолилась к пониманию шинель.
– Шекспир, помолчал бы, что ли! – вмешалась нежная куртка, справа. – У тебя только одна винтовка, а у меня кроме маузера ещё эти тяжёлые водные лыжи.
– Рада, а зачем они тебе? Брось их! Глупо тащиться с ними на серьёзное мероприятие, – непонимающе осудила шинель.
– Ага, ещё чего! Вот расстреляем этого негодяя, и я пойду, покатаюсь. Вон, пляж уже видно. Катерок весело прыгает по волнам... Эх, хорошо-то как! Не хочу попусту тратить время на этого изверга. Надо совмещать приятное с полезным. Понимаешь? – пояснила стройная куртка, воодушевлённая выпавшим на её долю совпадением.
- А мне нравится этот поход, - сказала новенькая шинель. - Хоть я тута и новенький, но я успел полюбить расправу над хамством. Как только я столкнулся с объявлением о расстреле, тут же подал заявление на участие. Кстати, передо мной на интервью была шинель Абель. Её выставили за дверь. Я позже узнал, что она так мельтешила перед глазами приёмной комиссии, что никто и не понял, чего на самом деле она хотела. А ещё, говорят, что кожаную куртку Урисона бросили в карцер на пару суток за то, что она стала вызывающе и безостановочно смеяться в президиуме высокого собрания по делу сукиного сына.
- А скажи, Бобис. Почему у тебя в руках лопата? – спросила уверенная шинель.
- Да, ты прав, Шекспир. Это не винтовка. Меня спросили на интервью: «почему вызвался?», и я ответил, что это гордость для меня - стрельнуть в хама. Тогда мне дали лопату и сказали, что: «стрельбы не будет. Всё будет решено тихо и мирно; забьют по-людски». И добавили голосом незабвенного Папанова: ««без шуму и без пыли!». Вот там лопата и пригодиться. Ступай». Да мне все равно, с чем идти на подлеца.
- Он мне тоже не нравится! – натянуто сказала другая новенькая шинель...
За разговорами, не скучная компания незаметно для себя добралась до старого покосившегося маяка стоявшего в паре сотен метров от пляжа, у клокочущего холодного источника образовавшегося из-за лопнувшей водозаборной трубы большого диаметра.
- Всё! Пришли, - устало сказала командующая куртка. – Перекур десять минут...
Группа расположилась на кратковременный отдых.
Шинель с лопатой, коротавшая свободное время мудрым изучением искривлений маяка, вдруг шлёпнула лопатой по самой не ровной стене, дабы подравнять её чуть-чуть. Но маяк, не ожидавший рокового удара, приказал всем долго жить. И как ни странно, сразу после этого, проплывавший у косы военный крейсер напоролся на прибрежные рифы, и с него в воду посыпались морячки.
- Ты что делаешь, стихушник??? – ужасно громко заорала главенствующая куртка на шинель с лопатой.
- Ой! – вскрикнули от ужаса куртка с водными лыжами и другая новенькая шинель, наблюдая одну катастрофу за другой.
- Да я это, я только... – не соображая, лепетала шинель с лопатой.
- Положи лопату наземь, кретин! – крикнула главная куртка, надуваясь от ярости.
А тем делом часть состава морячков уже выбралась на сушу и взяла строгое направление на группу, сбившуюся у развалин бывшего маяка.
Подозрения членов группы было единодушным: пряники будут раздаваться поровну. После продолжительного похода, ноги не спасут.
Но, пути Господни, как известно...; морячки круто свернули на единственную пивнушку, украшавшую пляж.
- Фуф! - вздохнули с облегчением, шинели, куртки и оборванец.
- Ладно. Хватит. Надо с этим покончить и по домам, - высказала мудрая куртка. – Эй ты, лопатный. Поставь этого нахалёнка у той стены, что осталась от маяка. Да сам не стой рядом! Отойди!
Присутствующие судорожно схватились за оружие.
- Ну, Вий, говорил я тебе, не рыпайся со своими фокусами. Допрыгался? Это тебе не веки поднимать на попёнка! - сожалея, в сердцах разорялась кожаная мужская куртка. – А, чего там говорить. Рядовая Тетерина! Развяжите руки приговорённого.
– А почему я? Он мне не нравится! – взбунтовалась всё та же другая новенькая шинель.
– Прекратить разговорчики, Тетерина! Исполняйте! Литературу вашу, так пере так! – выругалась интеллигентная куртка.
– Есть, развязать, – надувшись, перестала прекословить рядовая должность и поплелась рожать приказание.
Освободившись от пут и скрипя перчатками растирая затёкшие руки, ещё не шлёпнутое творчество расправило плечи и, вздохнув полной грудью, вдруг заметило какое-то странное поведение ветра сгоняющего наличные тучки над покрытыми головами собрания.
«Ах ты, ишачья морда!!!» подумал развязанный, сжимая губы от нарастающей злобы к всезнайке.
Уполномоченная куртка достала вынесенный печатный приговор на официальное зачтение:
Притих от восхищенья зал:
Ай, ма-лад-ца! Судьбу - связал,
Фортуну - ухватил за хвост,
Живет, не тужит, в полный рост!
Неярок, скромен, неречист -
Не скажешь с виду, что садист.
А дурно пахнет иногда
Из-под фортуньего хвоста -
Так это, право, ерунда.
М-да...
Серая шинель Шекспира резво вскинула снайперскую винтовку вслед за другой новенькой шинелью и, прислонившись щекой к цевью, приладилась глазом к окуляру.
Оркестровая куртка заключила: «... утверждено и подписано комиссарским плащом Ткаченко, и обжалованию не подлежит».
- Приготовились!
Вий опустил неприкаянные глаза, снял шарф с лица и расстегнул костюм на груди, чтобы тот не потерял товарный вид от слепых пуль.
- Заряжай!
- П...
– Я не могу в него стрелять! – вдруг выпалила серая шинель.
– Что значит «не могу»? – сурово уставилась на шинель, крепкая куртка.
– Да не могу и всё тут! Ты посмотри, что у него там, на груди нарисовано! – вскрикнула шинель, опуская ствол винтовки.
– А что? – непонимающе удивилась женственная куртка, оставив любование морем и внимательно всмотревшись в осуждённого.
Две куртки подошли к мишени для тщательного осмотра.
– Вот дьявол! – сказала сильная куртка.
– Да что он себе позволяет??? – возмутилась стройная крутка. – А давайте мы его вот здесь накажем, а? – сорвав шапку с проходимца, предложила она.
Но даже дальнейшее обнажение ненавистного тела выявило полную занятость одним и тем же рисунком, разных размеров.
Шинели и куртки, окружившие наготу, поражались галереи татуировок.
- Слушай, Лебедев, отойдём на пару слов, - обратилась шинель, взяв нормальную куртку под руку. - Я так думаю, мы не можем стрелять в изображение Главы Государства Стихийного, он здесь ни причём, - шепотом сказала шинель умной куртке, отойдя от сборища.
- Да я и сам знаю, что - нет. Да ну тебя, Шекспир, я думал ты что-то дельное хочешь предложить, - сказала задумавшаяся куртка, сделав выдох полный сомнений. - Ну, вот что, - насупившись, сказала твёрдая куртка, обращаясь ко всем, - каждый делает выстрел в песок и айда на пляж. А этот... Эй ты, умник. Живи пока. Мы в безоружных пацанов не стреляем. Катись! Понял?
Группа шинелей, ведомая куртками, радостно бежала на встречу шипящему морю, а позади неё пошёл дождь.
Зелёные чернила татуировки размокли и медленно потекли с чела улыбающегося хитреца, украшая его лицо боевым окрасом.
Взглянув вверх, в лицо рухнувшей затеи ветра, злорадно хохоча, Вий хрипато произнёс: «Ты не успел, дворняга!».
Подобрав манатки, неприкосновенность двинулась восвояси...
Для внеклассного чтения, обсуждение"!":
Я с Аннабель связал судьбу...------>by Вийон
89. Daria (novel. Eng.)
1.
You are sweet.
You know I feel an impetuous breeze coming out of your letter and clouds gathering over me. It’s getting dark. Lightning!!! Thunder!!! That’s it! Raining - your tears. You are upset and I’m getting wet.
That’s not fair.
Where is my umbrella?
Oh, here it is. I’m out of danger now…
Look, Daria. Your picture is nice and there is nothing wrong with those balloons. It’s your message that had lots of meanings. Who do you think is watching your profile and pictures? Of course men!!! And first thing men are able to think about is sexuality of the object they are watching. What can a man figure out from a message like “how could I refuse…” at the time he sees the bed where couple of people are usually watching and mixing their dreams while asleep and/or making love. Yes, yes, exactly that one… And nobody knows whom that bed belongs to. The only way a man can think is that somebody brought a woman to his place, paid her lot’s of attention like a gentlemen and then her love had cost him those colorful balloons.
If you would write, say: “my birthday party is a joy”, then I wouldn’t even dare to leave dirty messages because it is completely innocent. That’s why I left those bloody messages.
And finally, your reaction contained surprisingly good manners. I was kind of confused and didn’t know what to do with my weapons except to drop them. They were useless and I realized that I was wrong. Shame on me!
If you would answer back by swear words then I would keep my previous opinion and my defense line would be strong as never.
I know you cannot forget those nasty remarks but you can at least bury them at the back of your mind where are dark, cold and only voices can live.
At last, rain is over. You are a lovely girl. You are not disabled, so, you can see, feel and listen to the world. It’s great! Especially when life is too short you should hurry to get pleasure out of one. Time has no savings. Only memory does… All what left for us is the future…
I want to go now to dry myself out. Otherwise I’ll get cold.
By the way, what happened with your 24th year? Is there somebody or something that burnt down your world and you walking over the ashes of your dreams? You shouldn’t worry so much. The future rain will wake up the seeds of the plants passed away and new life will show off its beautiful flowers. It’s going to be a heaven again...
2.
I’m glad I’ve got the reason to leave the shadow of night; I’ve got feelings that I need to understand. It’s bright here. The milky eye of day melts through thin pale cloud. The land is hot! Fata Morgana dissolves the air and behind it, a huge spiral going up to the white clouds – steps to the sky.
I don’t see, is there an end to it? Let’s have a look.
I step on the first step, second and third, it doesn’t wobble. Strange, but I can’t see anything that could support this creation. I start to climb. I don’t know how long I walk, on my way to the top. My watch doesn’t show time, it measures only life; I’ve got half left.
Wow! I can see the whole world from here…
Oh, my eyes! It’s slowly disappearing… Gone! And starry eternity holds the end of the spiral in its mysterious darkness.
There is a noise over my head, familiar.
Incredible, it is a sea! Real!!! Enormous…but I don’t get it; who is upside-down???
The wave strokes me, salty, refreshing.
I carefully touch its curve; it is real. I immersed my hand into the cold water and suddenly, something smooth and warm glides under my palm. I pull back my hand, surprised, shock lighting my senses. It’s just a dolphin. Friendly, smiling, it swims away.
Splash: with a name of “Waiting” on the side, a white boat moves towards me. People in white, comfortably sitting in it: a woman and two men, old and young. They look like they are awaiting someone. I can hear their voices, they talking to each other and laughing warmly. Their eyes don’t reflecting me; they are the bright azure sky.
And suddenly, the steps seem to fall, taking my breath away… But it is just the sea, moving, shifting, so scary!
The boat moves backwards to the left and drifts away, smaller, ever smaller. I watch for a long time until colour appears to my right, far on the horizon. A rainbow?
Balloons! Millions of them! And beneath them, a fiesta, swarming, vibrant.
Halleluiah! What a paradise!
There are green trees on the hills and little white houses speckled on the hillsides. Bright flowers fill gardens everywhere. Nice music all around, and small rounded stones sparkle on the beach like a billion tiny stars having a holiday.
And over there, right at the sea edge, the girl enjoining a seaside’s wonderful atmosphere. She smiles to the happiness of the world like a thousand stars can’t do together.
I feel happy. I take this nice experience into my heart.
“Take the girl!” – shadow whispered patronisingly.
The girl? I can’t take her out of there. The sun, sky, sea, and everything else, they will miss her, miss her, miss her …
The planet silently moved; it’s flying away from me, and a dark night calling me to comeback to its arms. The salute flash unexpectedly in the night sky and then panoramic view lost colour. The beautiful world left me, and spiral going down. I’m leaving…
I’m like a prisoner who sees sunlight for the first time, only to be shut away again in my cell. Is this darkness forever?
I turned around when the night kindly opened the shadow’s curtains. And there was nothing left behind me, only an ominous grey wall of fog, ever quiet.
Tell me, what was that? No, don’t say anything. I know. I saw her planet, made of summer and autumn, winter and spring. It’s young… and fresh…
I’m coming back, Shadow… I’m coming…
(to be continued… (Xotя, ne znau))
90. Поезд в небо
Последняя погода разбросала маленькие облачка после макияжа. Они пролетали мимо окон вагона и, время от времени, затеняемое от солнца, лицо извозчика сменялось с розового на серый цвет.
+ Какая благодать! – светло улыбаясь, сказал извозчик, оторвавшись от окна и воссев на свежий тюк сена.
– Да, превосходная погода, – подтвердил клиент, не выражая восхищения. – Таких погод в моей жизни было немало.
+ Расскажи мне.
– Что рассказать?
+ Расскажи о себе. Кем ты был?
– Кем я был?! Я был... человеком.
+ Ты?!
– Да, я. А что в этом удивительного?
+ Трудно поверить.
– Что, не похож?
+ Да кто вас разберёт? Как же ты мог уподобиться им?
– Полагаешь ли ты, что если бы я жил среди жаб, я бы не уподобился им, или волкам, если бы оказался в их компании?
+ Наверное. И на что же это похоже?
– Вечная погоня за материальными благами, постоянная угроза духовным ценностям. Глупые в начале, ненасытные в промежутке, а в конечном итоге уродливое разочарование или теплящаяся надежда на универсальное чудо.
+ Но это ужасно!
– Пожалуй, да. А был ли у меня выбор? Разве что, наложить на себя руки. Думаю, что на это у меня не было морального права. А может быть, я был трус? Не знаю.
Однажды, я прыгнул с парашютом и, пролетая мимо своего товарища отдыхавшего под куполом, услышал: «дергай, дергай кольцо!». И животное чувство прервало мое блаженство; я продолжал жить. Хотя, я и не думал заканчиваться. Так; показалось, что это удобный случай. В последний момент, даже успел выдернуть красную стропичку запасного парашюта, чтобы он не раскрылся; возня с ним…
+ А всегда ли ты хотел быть человеком?
– Нет. Иногда мне хотелось быть птицей или просто дождём.
+ И что же тебе мешало?
– Ограниченность. Я просыпался и снова становился человеком. Противно, поначалу. Потом привыкаешь. Мне никогда не удавалось остаться в мире сновидений. И знаешь? Я всегда пытался чего-нибудь выкрасть оттуда: диковинную вещь, книгу, женщину. И как бы крепко я не удерживал поживу, она выскальзывала из моих рук. Будь, проклят хранитель потустороннего...!
+ Полегче, – мягко предупредил извозчик. – Он выполняет свой долг... А знаешь ли ты, что тебя ждёт?
– Нет.
+ Боишься ли ты?
– Не знаю.
+ Есть ли у тебя какое-нибудь желание?
– ...
***
– Мама, а почему небо такое синее?
– Ой, не знаю, сынок. Ты чего руки вытащил из карманов? Ну-ка прячь их обратно. Холодно же! Ну, ладно, не супься. Наверное, потому, что оно доброе, ласковое...
***
– ...Да.
+ Какое?
– Останови поезд. Я хочу сойти.
+ Что?
– Я хочу..., я хочу быть, синим небом.
+ Ну, ты хватил! Эй, стой!
***
– Эй, гражданин. Вставайте. Ваша станция через пятнадцать минут.
– А? Да-да. Спасибо.
«Ничего не вышло. Ничего».
91. Рукам больно
Простота мира соблазнительна своей привлекательностью, когда она доступна обывателю для обозрения. Пронизанная звенящей атмосферой, она вызывает всепоглощающее желание – вытворять; отличаться старанием, внедрять внутримозговую деятельность во внешнюю обитаемую среду, в редких случаях, от имени творца. Такое состояние даёт возможность претендовать на избранное положение в обществе и вести себя подобающим образом, соответствующим содержанию родства с наивысшей структурностью жидкости, циркулирующей в кровеносной системе кумира, возможно, такой же, как у себя. То есть, после прошедшего дождичка, это был милый приятный день, чтобы расслабиться...
Грязь фонтанировала из-под босых ног, далеко заехавшего пионера-подвижника; хулителя общественного порядка, непоколебимого энтузиаста способности, убеждать окружающих в своём исключительном качестве – трансмиссионной передачи величайших директив, фантастически решающих любые проблемы, любого подопечного, на любом уровне запущенности. Надо только сильно захотеть, и считай, что спасительный провод управления, как живым, так и не очень, к тебе подключен, и головную боль, «кто бы попёкся?», как рукой снимет.
Отечески подталкиваемый правоохранительными органами, облепленными титановыми сплавами лат, защищающими силовую правду, его неуверенные ноги, как Гадкого Утёнка, впервые вставшего на лапки, умилительно скользили и шлёпали по сырому и непредсказуемо-грязному нутру отражения заоблачного мира.
– Отпустите его! – жиденько кричал сброд, бегущий позади силовых клешней зажавших нежелательный элемент, не вписывающийся в рамки картины общепринятых норм поведения. – Он ни в чём не виноват! Это кристальный, незапятнанный человек! – уверовав в его избранность, продолжала вещать серая толпа, озабоченная протестом против ограничения свобод самовыражения.
– Молчать, вши!!! Назад, чернь!!! – кричали грубые рослые титановые стражи порядка, вкладывая отпугивающую свирепость в свистящий отмах щитами, от прорезавшейся голосом робкой публики.
Впереди показалось сверкающее белое здание Местного Совета. Уверенно приближаясь, оно жадно раскрыло, благородно закованные золотыми лавровыми листочками, ворота переднего двора, огороженного высоким каменным побеленным забором. Грозная воротная стража, злым остриём лиц и глаз, как колючей проволокой, отсекла не званных ходоков от трепыхающегося выскочки и его сопроводителей. Двор ознаменовался недовольным куриным кудахтаньем, белой русской породы, в припрыжку разлетевшейся по обе стороны изумрудной дорожки ведущей к центральному входу резиденции локальной администрации. Как только массивные арочные двери здания, проглотили тесную связь жалкого сопротивления и жёсткого его подавления, неуверенные преследователи застыли в ожидании диких криков отловленного.
Чрево высокопоставленного учреждения, вдвое унявшее старание дня, вкусно запахло свежеиспеченным батоном белого хлеба и курицей запеченной в чесноке.
Брошенный на пол, удалившейся стражей, проголодавшийся Виталус Иванос* сглотнул приятный запах, с трудом закусывая сухой слюной; шершавой непредсказуемостью столкновения с рычагами государства.
«Какое убожество! – подумал мужающий человек, сидящий в лощёном цельном платановом кресле, обложенный мягкими подушками, разглядывая продукт человечества, возникший на полу, в двадцати шагах от себя. – Спасибо ребяткам, что не во время приёма божьей пищи».
– Что за наряд? Почему в чалме? – взвалил Костий Лебад*, тяжёлый вопрос с горьким кремом упрёка, по верх, на Виталуса.
– Мне так нравится, – бубня, как бурёнка, ответил Виталус, смущённо повесив голову, прикрывая голые коленки короткой толстой ватной стёганой туникой, выше колен, расстрелянной грязью со свежими вкраплениями помёта со двора.
– Модничаешь, значит?! Ну-ну, – кажется, успокаиваясь; соглашаясь с фактом существования моды, вообще, произнёс Костий. – Ты кто? – вдруг, недружелюбно, с перчинкой ярости в начинке вопроса, властно опустив левую пятерню на край стола, крикнул наместник, давая понять, кто в доме хозяин.
– Я?! – поперхнувшись, переспросил Виталус, и как провинившаяся девочка, немедленно принялся поглаживать ладонью, лес волос по ходу шерсти на внешней стороне запястья левой руки, позвякивая цепью оков.
– Ты, ты! Не елозь, червь! Мы здесь одни! – раздражительно выкрикнул наместник, ударив кулаком по столу, от чего, высоко подпрыгнувшая дорогая кухонная утварь совершила привычное гимнастическое сальто с прогибом.
– Я... стихочеловек, – слегка испугавшись громогласной власти, одновременно удивляясь мастерству посуды, смущаясь, приглушенно ответил задержанный уклонист, топя голову в плечах.
– Кто??? Ты?! Ха-ха, о, ха-ха-ха, о, ха-ха-ха...! – громко расхохотался наместник, украшаясь, подглядывающими в окно, весёлыми солнечными бликами на белой тунике, с жирными пятнышками от съеденной курочки. – Ты что, серьёзно, что ли?
– Какие могут быть шутки? Ты ж меня знаешь, – дуя губы, обиделся Виталус. – И чего ты ко мне всё время так: то понимаешь, то не понимаешь?
Широкая улыбка наместника, замерла, как на восковой маске, и начала перевоплощаться в черты брезгливой озлобленности, не скрывающей мрачной оппозиции.
– Что на тебя нашло, взвалить на себя такое бремя? – нахмурился Лебад.
– Я забыл. Может, идеологическая чистота? Не помню, – пожал плечами Виталус. – Да я бы не сказал, что оно меня так уж отягощает.
– Оттого ты и вылупился нежданно-негаданно?! Жирнее кусок ищешь, отголосок прошлого. Явно, твоё младенчество, подарки не обошли стороной, – угрюмо предположил Лебад.
– Ничего я не получал! И... ничего не ищу! – суетливо отрёкся Виталус, ёрзая, зазвенев кандалами. – Я всегда всё отдавал людям.
– Это ты о чём? О званных пикниках, на которых, после малого отданного, ты собирал крохи мешками?! Что ты из себя чудодея корчишь? Люди знали, что тебе нечем их потчевать, и приходили со своим пайком! – взорвался Лебад.
– Неправда! – обороняясь, возразил Виталус, уткнувшись в пол.
– Зато логично. Встань с пола, простудишься. Мрамор, всё-таки, – отсёк Лебад, пожалев Поборника.
– Ой, как трогательно. Заботливый ты наш. Ничего выздоровею, – съязвил Виталус, складывая ноги крест-накрест; устраиваясь комфортнее.
– Уймись, берегов связующий канат. Будет тебе опека..., – зашипел Лебад, и спросил, – А скажи-ка, где ты раздобыл транспортное средство? Людям это не по карману. Украл?!
– Мне одолжили, – пробубнил Виталус, пряча глаза.
– Ах ты, вьюн! Всё обвил, на всех залез! Покою людям нет. Только солнце затмить осталось, – сердился Лебад. – Не удивлюсь, если завтра утром, вместо солнца, взойдёт твоя физиономия. То-то людям весело станет.
– Если хочешь знать, я с людьми хоть в лес, хоть на край света, пешком пойду! – заявил Виталус, упражняя иммунитет ущипнутой гордости.
– Бросишь, – спрогнозировал Лебад.
– Ни за что! – рывком головы, Виталус развеял прогноз.
– Так и хочется поверить, – иронизировал Лебад. – Пешком, говоришь? Ты как в воду глядишь. Хочу тебя обрадовать. Есть решение, тебя распять! – глядя в глаза остихитворённому, с чувством возвращения хорошего настроения, заявил Лебад, ожидая адекватной реакции.
– Как распять??? – удивился Виталус, весьма непрогрессивному решению.
– А вот так! – подпрыгнуло от счастья, настроение Лебада, изобразив распятие. – Распять, без кавычек! Чертям на радость! А ты что, орден хотел получить, да??? На-ка, вот, выкуси!!! – особенно радостно, оформляя нетерпение, Лебад грубо проткнул замасленной дулей, нежную наивность Виталуса. – Мне тебя жаль, конечно, и хотелось бы отпустить на все четыре рубрики. Но я не мог не утвердить решение верховного суда, Стих-едриона. Уж больно он был ядрёный! Тем более что за этим решением стоит власть, покой, порядок и люди: Ткаций, Бариус, Негриций..., а Резниций, вообще, требовал тебя нашампурить на кол. Но, основной состав решил, что это не эстетично.
– Сволочь. Ну и пусть распнут. Я и не такое хлебал, – выдавилось упёртое упрямство Виталуса.
– Вот как? Эй, там! Гвоздей!!! – разъярился Лебад, вскочив с кресла, вытирая руки салфеткой. – Пошлите за Ромалием!
– Простите, наместник. Но его нет, – чуть не плача, ответил тамошний посыльный.
– Как нет? Умер, что ли? Кто приказ подписал? – взревел Лебад.
– Никак нет! Он в отпуске! В не очередном, – дрогнул посыльный.
– Вот, незадача. Как не кстати! – скисло настроение Лебада, в гневе швырнувшего салфетку на стол.
Но, тем не менее, плотникам подфартило; подвалил спецзаказ, а устроителям различных церемоний, выбрать наиболее скатертную дорогу, по которой, Искупителю было доверено пронести тяжёлое стильное изделие плотницкого мастерства.
У распятия, в бедных обтрепанных накидках, толпился народ, в котором узнавались: рыдающая Алисия, хранящий обиду на плакальщицу и Спасителя, Даймоний, а за ним, гуськовались: Даэроний, Мишелиус, Андреус Пудковус, Филидориус, погрузившийся в раздумья Толикий... Их вперившиеся глаза мученических лиц, не верили в то, что происходит: «а может ли быть такое? Так жестоко наказать, лишь за то, что прокатился на Жигулях по бездорожью, до места жительства правителей».
В стороне от общего действия, в элитных одеждах, стояли два местных авангардиста.
– Даже не верится. Неужели это всё? – предположила Радасия, радужно улыбаясь коллеге по просмотру любопытного жизненного момента.
– Как бы не так. Такой пук, ни в огне не плавится, ни в воде не растворяется. Он только разносится, либо возносится, – ответил Снаркиус, погасив напрасную надежду Радасии.
На противоположной стороне догадок и утверждений, не останавливаясь, тявкала мелкая собачонка. Несогласная с интонацией плакальщицы, она получала многообещающий помахивающий жест; сделать её поменьше, со словами: пошла вон, паршивка! Пошла вон! – испытывая некоторый конфуз, в полголоса пшикала Алисия, что вызвало широко-дорожное буйное порицание с соседнего распятия, вот-вот поднятого в позицию вертикально:
«Эй, мамаша! Не кричите!
Не машите кулаком.
И собаку не травите.
Я всю жизнь жила с волком!».
Прозвучавший акцент привлёк внимание присутствующих, заштриховав ведущее лицо картины.
– Скажите, Виталус, что вы чувствуете, находясь в таком, скажем, эксклюзивно приподнятом положении? – спросил, только что подошедший, Алексус Поус, собираясь записать ответ на дощечке, для истории.
– Что я чувствую? – отвлекся от неудобства на кресте, оживившийся восстановлением справедливости во внимании, заметно-возвышенный Виталус. – Я чувствую, «пир духа» для всех нас! А как же иначе? «Пир духа» повсеместно!
Поодаль, мимо проходили одолженные арапы, несущие лежанку на своих плечах, с возлежащим хозяином; местный воротила Бариус. Злорадно наблюдая наказанного Заступника, делал ручкой.
– Не тужите по мне, друзья мои. Не плачь, Алисия, – захлёбываясь в слезах, лепетал Виталус. – Всем воздастся за мои вселенские муки! – выжимал Виталус, давящийся в глотке крик, над ехидством Бариуса.
Алисия, узрев неладное, подняла голову и посмотрела на мученика. Мученик прищурился, превозмогая расстояние до рыдающей особы, пытаясь приблизиться к странному поведению замолчавшего червя в остывающем взгляде Алисии. Разгадав её ребус настороженности, он опешил: Нет-нет! Тебя это не коснётся! Клянусь!!! У тебя всё будет – чики-чики.
Удовлетворённая клятвой, Алисия продолжила ломать комедию.
– Мишелиус! – раздался светло-соколиный писк, с водружаемого третьего распятия, занявшее перпендикулярное положение на базе земных обитателей, благодаря силе титановых бойцов, по правую руку от лидирующего Виталуса. – Вы были правы! Меня заметили!
Столпившиеся созерцатели переключились с соблазнительных форм белобрысой волчицы, одетой в элегантное зимнее пальто нараспашку, на упругое колыхание округлых достоинств женской природы выделяющихся в декольте, и под просвечивающейся туникой, соколиной светлости.
– Ууй! – протяжно взвыл Помазанник, затеняя соседок.
– Что, дорогой??? – вскрикнула болеутоляющая Алисия.
Глубоко вздыхая перед каждым предложением, и произнося их на одном дыхании, по-детски захныкал Виталус Иванос, не способный ни вытереть, ни смахнуть слезу, до смерти щекочущую нижнюю оконечность носа, – Рукам больно! Веревки завязали туго, деспоты! В запястье, браслет часов впился. И ноги затекли, чёрт!
Костиий Лебад, потерявший интерес к тому, что называется «свершилось», вытянул руку в окно бронированной кареты, за которым заплакал слепой дождь, и несколько дождинок, жадные до любой поверхности, плюхнулись ему на ладонь. Костий, резко сжал руку в кулак. Дождинки, не подозревавшие коварство распахнутой души, сквозили внутренностями между государственных пальцев, как жидкое содержимое размозжённого яйца.
– И пискнуть не успели. От меня не уйдёшь! – процедил сквозь зубы, злой, но уже добреющий на достигнутом, Костий Лебад. – Токмо мокрое место осталось, – ухмыляясь, сказал он, нежно любуясь раскрытой сырой властной ладонью, и, передвинув пересечение зрящего сознания за пределы контрастного пространства, приказал извозчику: Трогай.
– Куда, хозяин?
– Рули в ставку, – тяжело вздохнув, ответил Лебад, уставший от хлопот.
***
Часы, спустившись несколько часов ниже, с лёгкостью набирали высоту вечера.
– Наместник! Виталус сбежал! – побаиваясь сурового наказания, виновато доложил тамошний, вбежавший в гостиную Ставки главного.
– Сбежал? Ладно, пускай побегает. Попадётся, мы его приколотим, как полагается, – не оборачиваясь и не меняя положения в кресле, сказал Лебад, склонившийся над новой интеллектуальной шахматной доской, которая защищала позиции раскинувшихся трёх крестов из слоновой кости, занятых героями, наказанными буквально несколько часов назад. – А что разбойница, на месте? – спросил Лебад, сделав ход конём по её душу.
– Наличествует, наместник. Крепкая дама.
– А что другая...? – хитро поинтересовался наместник, целя её фигуру слоном.
– Тоже держится.
– Не прохладно им там? – замысловато продолжил наместник, уже наметивший безвыходное положение Помазаннику, расколотив передовой отряд фигур его защиты.
– Да, так. Зубами стучат.
– Да? Ну, тогда снимите их. Приоденьте... В ресторан поедем. В номера... А утром, чтобы обратно...
--------------------
*Костий Лебад (Костиус Лебедус), наместник, одного из районов Стихии в 21 веке, отличавшийся жестокостью. Согласно стихозаветной традиции, приговорил к распятию Виталуса Иваноса.
*Виталус Иванос... Согласно его многочисленным достоинствам с недостатками, их перечисление может занять слишком много времени и нужного места. С ним связана опасность возникновения всяких не по плечных вселенских преобразований. В недавнем прошлом, некоторые исследователи отрицали его существование и способности, зато большинство современных исследователей, признают его историчность.
92. Попытка
«Долой затхлый воздух. Прочь путаные последние мысли. Эврика приобрела форму!
Откладывать нельзя. Сейчас или никогда.
Осторожно взять в руки, и по коридору... Спокойно, не торопись...».
– Разрешите, профессор?
– Да, пожалуйста. А что такое? – опешил профессор.
– Это срочно! Вот взгляните. Мне удалось. Я сделал это.
– Что это? – спросил профессор, непонимающе оглядывая раскрытые пустые ладони рук, неожиданного посетителя, положенные на стол.
– Разве вы не видите? Это оно самое – Ничто! Надеюсь, вы не забыли? Я вам сообщал в письменной форме и вербально, что работаю над реализацией сверх проекта! Вот, будоражащее Ничто! Мировой рынок давно ждёт этот продукт! – затрясся посетитель, лихорадочно выкатив дикие глаза.
– Так. Потрясающе! – растянув губы и горизонтально потирая подбородок боковой стороной указательного пальца, почти пропел профессор.
– Ещё бы! – радостно улыбнулся изобретатель, не скрывая приятного волнения.
– Уникальная работа! – наклонился профессор, заостряя зрение деловитым прищуром напротив окна, по-летнему весёлого, из толстого бронированного стекла. – Надо же, и свет не преломляется. Удивительно! Да вы, я погляжу, Левша! – сказал профессор, переключившись с объекта на переполненную счастьем физиономию визитёра.
– Идеальная чистота, скажу я вам! – готовый взвизгнуть от восторга собственной неповторимости, переведя дух, выпалил посетитель.
«Я полагаю, документация на представленный продукт у вас с собой?» – нестерпимо остро отстучал молоточек по наковальне в пещере ушной раковины незваного, с двусмысленной тональностью. Некоторые части выражения его лица, окаменели.
– Что вы хотите этим доложить? – спросил профессор, раскодировав безответную окаменелость посетителя. – Вам должно быть известно, что в таких случаях, перед кем бы то ни было, требования непреклонны. Необходимо полное описание, как заведено: название проекта, посвящение; благодарность тем, кто участвовал в проекте. Нельзя упустить введение, «что это такое?»; о чём речь, содержание со ссылкой на номера страниц, предназначение, чёткое последовательное изложение процесса развития продукта. Описание экономического значения продукта для народного хозяйства, правила пользования, с доступным изложением для несведущего и иностранного потребителя.
Задумчиво отойдя к окну, профессор продолжал: детальное описание теста, указание гарантийного срока, особенности техники безопасности при применении, причём на ведущих языках мира! Какие ингредиенты использованы и не вредны ли они для организма человека и окружающей среды? Возможное дальнейшее развитие продукта и области применения. Заключение, и, конечно, должен быть аппендикс, подкреплённый фотографиями с чётко выраженными формами изобретённого продукта, во всех его ракурсах. И цифры, дорогой вы мой, цифры! – повернулся профессор, с финансовым негодованием сунув правую руку под нос отклонившемуся на спинку стула косящемуся слушателю, делая скользяще шелестящее движение подушечкой большого пальца на подушечках указательного и среднего. – Мне ли вас учить, уважаемый изобретатель? Поймите меня правильно. Законы можно обойти, но перед ними всё ж предстанешь.
Долгоиграющее перечисление требований, притоптало искорки в глазах изобретателя.
– И потом, я слышу только ваше мнение. А где мнение коллектива, общественности? Проведите дополнительное тестирование, обсудите полученные результаты на брифинге. Не сомневайтесь, ни одна комиссия не станет детально рассматривать изобретённый вами продукт, не приложи вы соответствующей документации. И, тем более, рекомендовать его на внедрение в ширпотреб.
Перечисленный объёмный недостаток, лихорадочно, живьём закапывал надежду на будущее Ничто.
– Как же так, профессор? Это же готовый продукт! Вы же видите! Зачем к нему прикладывать что-то ещё? – гофрируя лоб, взвились брови над опустошенными глазами доморощенного Пифагора.
– Вижу, – сказал профессор, тяжело выдохнув на безнадёжность. – За это, я бы вам сто баллов поставил в кружке «умелые руки», если б была такая оценка. Но, увы, таковы критерии подхода. Без полноценно перепрошитого описания, ваш труд только пёс может пометить.
– Да как же можно??? – на мгновение, встрепенувшись, возмутился самоделкин, но, встретившись с непреклонным взглядом профессора, дуясь, поник головой. – Ну, хорошо. А кто будет субсидировать рукописные работы, человеко-часы, мою будущую секретаршу, и...?
– Не знаю, товарищ конструктор, не знаю, – опершись на спинку стула, сочувствующе ответил профессор, странно перейдя на кавказский акцент в речи, и, почти полностью перекрыв окно своим телом в казённом халате, накрыл горе-изобретателя зловещей тенью с трубкой в зубах. – Попробуйте набурить собственные ресурсы, дайте волю внутреннему потенциалу. Организуйте сбор пожертвований. В крайнем случаи, откажитесь от обедов и ужинов. Реализуйте их нуждающимся соседям и используйте вырученные деньги и время, для работы. А о подозрительных лицах, мешающих делу, немедленно рапортуйте мне, – тень вынула трубку изо рта, глубокомысленно выпустила дым будущих жертв, посмотрела на их пепел в трубке и, улыбнувшись, продолжила, – понимаю и сожалею, что подобный процесс займёт некоторое время и силы. Но вам следует погодить с обнародованием открытия, дабы не подвести ни себя, ни руководство, под монастырь, – тень положила трубку на стол, а профессор продолжил, – а то вдруг, ненароком, ваше изобретение окажется лидером всех неприятностей не только вот в этих стенах вашего любимого учреждения, но и во всём галактическом сообществе. Нам же несдобровать! Будьте благоразумны. Я надеюсь, что ни сегодня завтра всё образуется. А сейчас пойдите, пожалуйста, и поразмыслите над всеми аспектами проекта. И помните, что вас никто не ограничивает во времени.
Подавленный метаморфозами мим, с горемычным лицом, по-родственному бережно прижав свое детище к груди, медленно встал и ещё медленнее направился к выходу, часто оборачиваясь в надежде на компромисс, который легонько отмахивался рукой профессора в сторону выхода.
Стартовая площадка и ракетоноситель, с первым Ничто на борту, грохнулась как полуметровая скульптура из домино, от одного хлопка двери за спиной первопроходца. Он беспомощно опустил руки, засунул их в карманы широких полосатых штанин и, мысленно, низвергая деревянный пол и всё вокруг в «Ничто», побрёл в палату скучающих стен, математически исчирканных столовой ложкой, составить компанию одиноко витающим вселенским мыслям, над остывшей пыльной постелью, её неспокойного обитателя, отсутствующего по важным делам.
("Жизнь каждого человека - это сказка, написанная Богом". - Ганс Христиан Андерсен)
----------------------
Проведаю.
- Здравствуй, Предвечный.
- И тебе здоровья. Входи, присаживайся.
- Ати. Светло и тепло у Тебя. Разреши спросить.
- Валяй.
- Говорят, Ты пишешь?
- Забавно. И о чём?
- Чёл ныне, что человек это сказка Твоего пера.
- Бредят. Рабы Божьи давно сошли с ума. С тех пор чернильница опустела и больше не наполнялась.
- Спасибо за откровение. С Твоего позволения, отклАняюсь.
- Ты только за этим наведался?
- Нет. Извини за тревогу. Желал убедиться в твёрдости веры в твою Благодетель.
- О твоей вере в Меня знаю. А страдания людей и их деток не на моей совести, но печаль моя.
Ступай…
Прошлой ночью глянул в окно и изумился - за окном ярко белёсый свет. Вышел посмотреть не луна ли залила пространство светом. Оказалось нет. Сыплет снег , везде белЫм-бело; выпало сантиметра четыре. Холодно; около минуса трёх градусов.
А утром снег начал таять, и к обеду на дорогах он растаял, но держался мокрым слоем на тротуарах… Дошёл до метро и чувствую левая ступня мокрая. Снял Таиландскую кожаную туфлю высокого качества, перевернул и вижу - изгибисто треснула подошва; туфли купил лет десять назад; верх в очень хорошем состоянии, а мягко-пористая подошва сдала от многолетних сгибов.
Приехал в магазин к товарищу, высушил туфли и решился залить трещины супер-клеем...
Распаковал новый комп приобретённый знакомым для нужд магазина; старые компы слабы, но вполне хорошо справляются с заказами клиентов.
Я посетовал, что он сделал ошибку, что выложил вдвое больше денег за комп, чем мог бы, или лучше - добавил бы ещё 25% и приобрёл айМак, с которым много меньше возни...
Просидел с компом, сделал около 30% работы...
Он приготовил салат и уложил в касушки - с рисом и мясом типа шашлык из фарша, и наломал сОдовый кисломолочный хлеб. Обедали и говорили о делах. Потом сходили под мокрым падающем снегом - проведать стороннее дело...
Около десяти вечера собрался и зашагал домой.
В метро, пополняя ойстер карту, обратил внимание на жадно целующуюся пару; англичане. Ей примерно 35, а он лет на 10 старше. Он прижал её к мраморной облицовке колонны и глубоко забрался ей в рот. Дама была в приплюснуто-безвыходном положении.
Светловолосый работник метро поглядывая на целовальную пару, улыбался ненасытности светло-рыжего мужчины. Создавалось впечатление, что это окончательно расставательное лобызание в их отношениях.
Заправка ойстер-карты закончилась, и показательное целование тоже, что раскрыло симпатичность лицА дамы проходящей через турникет и машущей соучастнику сдержанное ‘пока’, с видом - выдающим, что это может быть действительно в последний раз.
Но моё внимание переключилось на медленно идущую троицу молодых стройных дам поодоль; им лет по двадцать семь отроду.
Дама справа - брюнетка, и смесь китайской крови и некой другой, возможно, европейской, но тем не менее - глаза с глубоким эпикантусом и узкие в горизонте.
Дама слева - темноволоса и походит на смесь индуски и пакистанки.
А между ними, дама - на спичечный коробОк выше обеих, тоже брюнетка с прямыми волосами ниже плеч, китайская или корейская приятная внешность голубых кровей; стройна, бела, в тёмном пальто на распашку, в светло-бежевой юбке и белой блузке, неуверенно передвигается в белых туфлях на высоких каблуках, с прикрепленными брошами на всю поверхность пяточных сторон туфель. БрОши из прозрачных ‘камней’ и с подвесками из двух вытянутых капель того же материала болтались в разные стороны - повторяя движения неустойчивости хозяйки, которую поддерживали подруги с двух сторон.
Они успешно преодолели турникеты, к ним примкнул их возраста молодой тёмно-волосый мужчина похожий на смесь индуса и пакистанца, также культурно одетый в тёмные пальто, брюки и рубашку, и.. мы встретились в одном вагоне комфортной электрички.
Я подумал: ‘сейчас обладательницу белых ног и туфель - укачает’.
И тут, их спутник, сидевший напротив пары ‘китайского’ происхождения, быстро потянулся за газетой вертикально уложенной между формы выступа простенка окончания вагона у сидения и дамы с плывущим сознанием. Молодой человек раскрыл газету и подставил оную под возможный выброс недавнего веселья за праздничным столом, из глубин чревоугодия.
Дама подалась вперёд, а за ней её волосы выдерживали вертикальное положение согласно притяжению земли, ползя и собираясь на газете. А чтобы не дать волосам забрызгаться смешанным праздником из чрева, дама индуска-пакистанского вида подскочила и собрала волосы в хвост на затылке у расклеившейся дамы поднебесного образа - как с картины китайского народного творчества начала прошлого века и даже вековых глубин.
Из неё выпал неслышный грамм.., и она подала волнистый знак, что она в норме, и не выронит бОльшего удовольствия.
Парень аккуратно сложил газету вчетверо, а работяга-пассажир едущий домой после работы, протянул большой целлофановый пакет парню - на экстренный случай эвакуации праздника из временно-содержимого дамы.
Я решил сойти на развилке и пересесть на следующую электричку идущую в нужное мне направление.
Группа дам и парень тоже сошли и медленно поплелись по платформе к выходу, братски поддерживая подругу…
Я сел в очередную электричку и без особых примечательностей доехал до своей станции. Пройдя турникеты, навстречу мне шла большая толпа людей, вероятно из концертного зала...
Подойдя к многополосной лестнице ведущей на улицу вниз, с края высоты лестницы видно аллею полукилометровой длинны - заполненной людьми до стадиона. Люди двигаются к метро, с целью вернуться домой, пока ходят электрички…
Спускаясь по лестнице, в тёпло-морозный вечер, в толпе замечаю молодых парней в летних рубашках… Это частая картина особенно с молодыми девушками - потому что открытая привлекательность тела - воздействует подкупающе; что им хорошо известно…
Дотопал домой, снега почти не осталось, и туфли не протекают. Но, похоже надо будет переобуваться в новые немецкие замшевые туфли на платформе в пару раз выше, чем таиландские… Я подрасту на один сантиметр! А то и на полтора! Вот в чём возвышенность жизни...
Гордясь своею красотою,
Колючка, распустив цветы,
В траве высокой тихо ноет:
Садовник, гад, пора б прийти!
На муравьиную забаву
Она была: одна, стройна...
И позабавились на славу;
Сорвав с неё всё, догола.
Печально зрелище: она
Лежит в траве, разорена.
Куда-то подевалась гордость.
Невинность!? Та ещё при ней;
Нет дела муравьям до ней.
Трава польстилась; неприкрытость.
А толстый прыткий воробей
Испытывать голубушку;
Клевал по гордости, злодей.
Вот, «друг» явился. Стихло.
Слишком поздно; не видел он её цветов...
Косил траву, потел безбожно
И шестиногих подавил «кротов».
Вниманье лезвия столь откровенно!
Лишь воробей поносным клювом
Чирикал, надрываясь, с ветки.
Показывал известные фигуры;
За безнаказанность свою;
Известно что, кому и почему.
Роман
Лондон. 11.01.2001
96. Невесомая
Что-то я разлеталась – Матрена,
Напугала кичливых птенцов,
Вдруг исчезла у солнца корона;
Испугалась таких пустяков.
Ой! Я видно чего-то забыла,
Надо трусики было надеть.
И пускай я не шило, не мыло;
Астрономам легко разглядеть.
Ref.
Nevesomaya <-----> Полный бред
Рома
Лондон. 29.03.2001
97. Назойливость
Дробится – сотни отторжений;
Пытаюсь присоединиться.
Тошнит от глупых отражений...
Учусь, так хочется влюбиться!
Ref.
Анна Вacькив <-----> Живем мы в мире отражений
98. Бременская Незнакомка
Кареглазая душа ненаглядная
Ты, поди-поди сюда натуральная...
Говоришь, что вкуса нет ни черта, а-А-а?
На у-са-то-го...
«Ыммм»
За коротенький роман я уж сам не свой.
Но не верю, что с тобой будет жизнь простой.
Вот и всё я знаю ты, улетишь, а-А-а.
Ты ни-чем не до-ро-жишь... Ой!
«Фююю, фююю, фююю...»
Рома
Лондон.
Декабрь 2000
99. O Мальвинe
Древесный парнишка тихонько подкрался,
Чего-то там дёрнул – с Мальвиной остался...
А тёща сказала: улыбкой не вышел...!
Собрал он манатки... жал сотню, не ниже.
Тут дёрнул другой; с лучезарной конечно...
«Мальвина счастливо!», смелее пошла...
Детей нарожала с МальБурной – потешной...
Понятно – сводила кого-то с ума.
Мораль же проста: примеряются к платью –
Покупка должна хорошо облегать.
И если висит, что-то мелочной страстью
Ну, вроде как нитка – сеЙчас оторвать!
Сей трюк лишь игра и стара новизна –
Иглою копаться со штопкой – с сомненьем.
В наивности тонкость – крупнее дыра,
Легко заблудить поспешным решеньем.
Ref.
Гордеева Мария<->Мальвина
Рома.
Лондон. 23.04.01
100. Лобковые
На мохнатке поселились
Неизвестно ещё, кто,
А пахать уже решились
Меж деревьями в пальто.
Приуроченная дата –
Подрастает молодняк...
И уже чесаться лезет
Гигиены некто враг.
Рома.
Лондон. 25.04.01
101. Символ-личность
Развеваюсь, полощусь на ветру флажком.
«Кому низом», машет член вершком.
Вот стыдоба; гол как сокол.
И на долго мне такой прикол?
«Кому вЕрхом» – этим хорошо –
Они кушают свой вкусный суп харчо...
Вот сорвусь сейчас с флаг штока и тогда!
Будете, собаки знать какОва... крепите сюда...
Ветер потрепал разок один, потом другой;
Вежливо мозги вправлял, он был как свой;
Тихо объяснял мой психотерапевт,
Что: не заменимых в этой жизни нет...
На другой же башне, бархатна, висишь...
И не смотришь даже – гордая, молчишь.
А махать то не чем кроме как двумя...
Развлекать народ у стен кремля... Ха!
Рома
Лондон. 27.03.2001
102. Вандал
Ёжик в школу пошёл,
Там иголку нашёл,
Ею тыкал в букварь...
Дырок много. Вот тварь!
С домом он подождал;
За учителем гнал.
и, прознав его дом,
ёж забор замарал...
Сел с родными за стол
И ревел на духу,
Мол: «учиться, вообще
никогда не пойду!
Там не любят меня,
я хожу туда зря.
Мам, а надо ли мне
заниматься, балде?»
Всё! Давай не зуди
десять лет потерпи,
я ведь тоже была,
как и ты хороша...
Знаешь что голубок,
пролетит этот срок.
Президентом вандалов
ты станешь сынок.
Рома
Лондон. 09.04.2001
103. Яро, славно
На локоны твои, слеза,
ложилось злато, тонкой кистью...
Ты не любила никогда.
Но вспыхнешь, я надеюсь, искрой?
Тысячелетие назад
природа точно повторяла:
власа и этот нежный взгляд
и о любви ты умоляла:
“Ах, солнце, скучно, где же он;
мой суженый и ненаглядный...?”
Красавец входит в царский двор,
Меч-воин – сильный – ратный...
Мир глазом не успел моргнуть
Услышал негативное: «...скучища!
Мне девятнадцать, мне б курнуть...
И не тяни, мужик, ручища»...
Рома.
Лондон. 30.04.01
104. Плутовка
Вреднее нет ребра на свете,
чем женщины любовь в паштете.
Как из такого материала
продукт из банки выгребала... (Оооооо!)
Закончила без хлеба, жучка!
Вот прорва! Вот моя получка...
105. Услуга (Маргариты Новак)
Жалела, гладила подружку,
что слёзы выжимала в кружку...:
«Ах, так?! Враги! Теперь держитесь;
у деда сабля есть – молитесь!»
Слетела коршуном коза...,
бодала всех кого могла.
«– Новокаин или Новак,
я обезболю кто дурак».
Как страшно ревностно рога
пред носом машут ворога!
Не знала бедная одно:
медвежье это ремесло.
Литр вдвоём
Три вчетвером...
Песни, танцуя, орём...
Рома.
Лондон. 06.06.01
107. Позиция 01/02
В три ночи, между прочим,
замешкался Юпитер в мотне у Близнецов;
Интимная картина – будь здоров!
Сатурн, с космическим кольцом,
в рогах Тельца плутает.
Луна в Гиадах, дырявым резанным сырком сияет.
А в это время Марс в Стрельца повторно шмыгнул,
с заездом в Скорпион.
А утром, будет в Ноябре, Венера за Меркурием:
ну, я пошла, ну всё, пардон.
И это всё,
что скрасило досуг мной проведённый долгом службы...
А в будущем году они сойдутся – в силу дружбы,
в вечернем небе Мая.
Не в силах их склевать, мечтать об этом будет,
какая-нибудь курица хромая.
Рома
Лондон 10.09.01
108. Вышибала
Фиолетовый шквал; мира снос...
На ковре отдыхал пылесос.
Восхищал проезжающий в даль,
с серебристой трубой, паровоз.
И никто не заметил того,
Что, за миг, выраженье его
побледнело и кончилось всё;
отключилось и разнеслось.
Но, опять же, хотелось сказать,
Что пора бы сначала начать.
Может, это все было не так...
Ты не пяться, постой, ты не рак.
Просто был, чрезмерный удар,
Будто выпил отвратный навар.
Словом, солнце наметило цель
И послало свой перечный дар.
Ну, а милый отзывчивый кот
промяукал слова за весь год.
В благодарность ему, за окном,
поезд свищет весёлым хвостом.
Слава... в общем, известно кому;
восстановлен обзор на хулу.
И плевать, что нам в жизни порой
по рубильнику лупят хернёй.
Рома.
Лондон. 14/30.05.01
109. Свидетели
Красивая, блестящая,
Четыре дырки ровные;
Пришитая, счастливая,
На кофте белой, пуговка.
Кричит своей соседушке,
Что выше этажом:
«Чего ты тама делаешь?».
Та душится и пыжится:
«Да вот попёрли славные;
Не знают меры, глупые.
Щас оторвусь нечаянно,
И вывалятся вон.
Вот сраму будет полного.
Наверно, специального?!
Похотные близняшеньки!
У каждой – колпачок!
Душистые и мягкие,
Кровиночки молочные...».
Созданья, два, заахали;
Соблазны столь великие...
...из заключенья вырвались!!!
А пуговки?! Что пуговки?
Мы их пришьём потом.
Рома
Лондон 09.10.01
110. Колебания
Кап; тишина взрывается огрехом;
Уставший клапан крана – течь воды.
И скорлупа то грецкого ореха
царапает паркет, нагой нужды.
Разбитая! Собрать бы эти крошки,
Чтобы никто не наступал.
Вот милая проснётся – свет в окошке,
И врежет мне про кран: чтоб замолчал!
И вот носок висит на этом кране,
О чём он, точно, не мечтал.
Запчасти инструменты поминали:
Их час пришёл или настал?!
А ночь, бесшумная, в квартире
под утро, забираясь в шкаф:
У, морда, день! И нет ведь шире.
(Сквозь шторы пробивался граф).
Рома.
Лондон. 30.08.01
111. Возбуждение по соседству
Навеяно by Валентина - "Я как будто живу"
Слушай. ---------Ну?
Баранки гну! ----...!!!
Я в метро захожу, вдруг автобус идет:
Крики, мат перемат...! Убавляю...--/Зачем такой шум?
Подавило народ, чёрт его разберёт...
Это ж я просто так, сочиняю! ---/Да не вини себя. Ты не со зла, правда?!
Шоферюга в окно; заглянул мне в глаза,
Будто я не по делу гуляю. ----/И чего это он?
Заходи: говорит. (Униформа черна
И эмблема: я помню, я знаю).---/Не уж то череп с костями?
Я по трупам ступаю бесстрашно,
Но всё ж, преступление, я отрицаю. ----/Храбро.
Кровяной инцидент, за который, ответ
Держит тот, кого я не знаю. ---/«Вот это уже враньё».
Я в автобус вхожу, за билет не плачу;
Я живу здесь, я здесь отдыхаю.---/Ваше право
А водила, мне в след, шлёт с ухмылкой: привет!
Сука, чувствует, что я страдаю.--/Ым! Интуитивный парень
Я окно открывать, он давай запрещать:
Не дышать, не вонять! Заклинаю! ---/Да, Садист!
Если б только бы знать, что вот так вот
Со мной обойдутся, когда я мечтаю. ---/Ну, кто ж знал
Всё не так, всё не то; всё спокойно в метро.
Выйти надо. Пойду погуляю. -------/Тоже хорошее дело.
Без комментариев, пожалуйста! ---/Как скажете. :О)
Лондон. 27.11.01
112. Морисвиль
Помазанная рыжим липким мёдом,
Слагает настроение любви,
В хранилищах фантазий – по дороге,
Идёт и не касается земли.
Крылата романтичностью, корона;
Венок из фантастических цветов.
Повенчана с иллюзиями слова;
Моменты идиллических даров.
И тёмным силам не пробраться в сказку;
Задорная, она защищена.
Какую б не готовили савраску,
Не выманить девчонку никуда.
Бескрылая порхает в мире стройном,
Улыбок белоснежных облаков.
Наверно, очень сильно отравилась
Твореньем восхитительных стихов.
113. Соплеменнице
Как изумительны черты
и бархатная кожа!
В руках горящие мечты;
погладить плоть... О Боже!
Прошу прощения за ход,
столь откровенных мыслей.
Я буду с вами Дон Кихот;
Над вами небо чище.
Седлать коня и в путь, любовь
Звала меня когда-то.
И вот теперь у ваших ног:
И подвиги, и латы.
Стирать в машинке их нельзя,
Они довольно жёстки.
Но ими, если с утрица,
Черпать баланду можно.
Что вы так смотрите в глаза?
Я не устал нисколько.
Я просто дрался за «козла»,
И всем досталось плотно.
Не сомневайтесь. Никогда,
мои глазавращенья –
не трата время, подлеца,
на голововскруженье.
Я честен, в сердце ураган!
Служить беспрекословно,
я вашей красоте, мадам,
готов всегда... (условно)
Так как же? Вы, решить судьбу
Теперь, мою, возьмётесь?
И не во сне, а наяву
ко мне вы прикоснётесь?
"Позвольте, сударь! Кто вы, что...?" –
Кобыла хвост поджала.
И приставучего осла
Подальше, в зад послала.
Лондон. 21.01.02
114. Виталий
>Виталий, от "Витать в..."
Как-то странно заснул, на нет,
Незабудку срывая в поле.
Сон толкает меня – в кювет,
И не чувствую, надо ж, боли.
Пролетел сквозь зрачок, далось.
И попал на сетчатку глаза.
И слепое пятно, пришлось
Обнимать будто зверь. Зараза!
Как нащупал дыру, туда;
Добираюсь, конкретно, к мозгу.
Я резинку с собою взял,
Чтоб стереть твою память, к чёрту.
А очнулась она – добра
И целует, в засос... шальная!
Рисовал, вспомнил, ночью я,
Незабудкой: «любовь большая!»
***
Значит, лезь и рисуй давай...
Если хочешь хранить подольше...
Только это в стихах, а так –
Улыбается и хохочет...
115. Ушли
(застольная)
Ехала машиыынааааааа,
Оторвалась шиыынаааааа,
А за нею – куууузоооов...;
Было много груууузоооов...
Всё что своровали,
На хрен, растеряли.
Но менты поганы,
Так и не догнали.
Лондон. 13/15.12.01
116. 25 марта 2002г.
Слизано c "1 марта 2002г" /Mirabella/
__________________________________
Скольжу; разъезжаются ноги,
Грязища, не в моготу.
Кричат полосатые суки,
Толпой объявляют весну
И хочется матом ругаться,
С неведомых мозга глубин.
Слова не хотят издеваться...,
А я на них, карабин:
Ну, что же, давайте якшаться,
А то всё одни да одни.
А ну, покажите дорогу
Отсюда. Зажгите огни!
Ишь вы, разоделись в наряды,
Весною на них только спрос.
Такие, увидят водилы,
И все поезда под откос...
117. Рутина
Сероватый волк, надевает шёлк.
В зеркало смотрясь, замечает грязь:
«Бабушка стара, не поднять ведра»;
Волк не любит быт, трёт свои чресла...
Воет на боку, колыбельную:
Сильно укушу, за бочок, приду!
Красная мечта, скоро быть должна.
Жду, Малявочка, пунктуальная...
118. Крадётся сладкая весна заснувшего Маркиза
Коту прислала кошка телеграмму.
Писала, что скучает, страстно хочет...
Маркизу это показалось странным;
Уж слишком мало в телеграмме строчек.
Наверно, занята она по горло;
Строчила не единое посланье.
Редчайшая кривляка, сумасбродка.
Характер у неё, одно названье.
Лондон. 22.01.02
119. ...беда – начало
У утенка зубков нету.
Крячит он подружку-утку.
Тут зубастые подходят.
Водку тычут, сигарету.
И не добро улыбаясь,
Говорят: рубаха-парень!
Он сильнее затянулся,
Грудь раздул как дирижабль.
Все подумали, что сильный
И ещё не то умеет.
Вдруг, глазёнки помутнели
И радужной оболочкой
Запульсировали страшно.
Отчего братва родная
Разбежалась, с подозреньем:
Мало ли чего удумал
Сотворить, безумный малый.
Ну, а фокус был простой:
Он прижался грудью к грязи
И объял всем телом лужу.
Сверху надпись появилась.
Детским хором, оглашено:
Ты не суй в свой рот беззубый
Не по возрасту дела.
Кря!
120. Нечаянная пакость
Жар-птица сидела на люстре огромной,
Зал был не велик и, конечно, не мал,
И если б она потерпела немного,
Никто бы о ней никогда не узнал.
Но, ела она из кормушки церковной;
Довольно набила желудок, и в прок.
И время настало, гримас пред уборных.
Короче, не выдержал ейный пупок.
Зловонный продукт переваренной пищи
Змеёю слетел меж сияющих ламп…
На пакость попался турист из Мытищи.
Он проклял поездку и бесовский штамп.
Раскрыта! Все видят, как жирная птица
Трясётся от страха, прикрыв под хвостом...*
«Иди сюда, крошка. Спускайся же, пицца.
Конечно, вела ты себя молодцом»;
Турист оскорблённый грязнейшею шуткой,
Удерживал взрыв выбирая слова.
Силки на себе представляла голубка,
Ещё, в перспективе, лежать как дрова.
И мало ли в жизни у птиц происходит?
Под тяжестью веса сорвался прибор...
Народу побило! И пяток, той птицы,
Сверкание помнится всем до сих пор.
* 21
-----------------------------------
do togo kak...
***
Набросился на плешь простого туриста.
Несчастный! Кто ж знал? Омерзительный штамп.
Раскрыта! Все видят, как жирная птица
Трясётся от страха обнявши держак...
«От ней не дождёшься слово «простите!».
Убью! Сирано Де Бержерак!»;
Скучая, может быть, над Темзою скупой,
Желанье появилось, улыбаться;
Поклонник современный, грустною толпой,
Где не было меня, решил собраться.
А были времена: минуты и часы,
И если вспомнить, даже были годы,
Смеялся, выпив, люд, наевшись колбасы,
Смешным стихам, надрывно, будто роды.
На кой мне, к бесу, Темза? Предок мой – мулат!
Дороже Нила, Мойка может статься.
И не Москва душевно ближе – Петроград.
А в Лондоне я не был! Что трепаться?
Благодарю тебя, Российский эмигрант.
Почётно, отношение к персоне.
(Кудрявый, вольный прославляется талант,
Собранием, заметьте, в первой зоне*.)
---
в первой зоне* – город Лондон кольцеобразно поделён на 6-ть зон, центр (Сити) является первой зоной.
131. Тучёнок
Я гражданин бушующего неба.
Нет, не один. Тут тесно. Что же делать?
Ох, и судьба; вечно лохматый, хм, не причёсан.
Вот голытьба; все на балу, а час-то – поздно.
Разрублю тебя на мелких Светок.
Потому что ты, балда балдой.
Подложу в огонь еловых веток.
Руки разотру за упокой.
А пока, точу топор как в сказке.
Соколиным взглядом меча край;
Лезвие зеркально; морда в маске.
Так и выглядит преддверье в рай.
134. На роду написано
При первой встрече, она сказала, что пойдёт со мной на край света. Не затягивая это мероприятие, мы дошли, и я спросил: а теперь куда?
«Не знаю», - ответила она.
Я предложил пойти в ресторан, она согласилась. Но вдруг, она спросила: а разве на краю света, бывают рестораны?
– Конечно! – утвердительно ответил я. – Вон, видишь, рыбка бьётся об лёд? Пойдём, поклюём её.
Мы быстренько зашлёпали голыми лапками по холодному плоскому айсбергу, не наделенному чувством юмора, а северный солнечный свет, весело отражаясь, сверкал на черно-белых волосках шкурок, наших переваливающихся неуклюжих тел.
135. Кипячение
Катись к чертям! Мне крыша сам Господь!
Башкой крути поменьше, сломишь шею!
Порошей, мой мозги и грязну плоть.
И не волнуйся, ласты я не склею!
Не проклясть, встречи первой, не могу;
Светила, в небесах, мой стук услышат.
В убежище запустят, к пирогу.
На сволочей, они по-бычьи дышат.
И чтобы на пороге, ни ноги,
Ни рук, ни носа и ни гениталий...!
А, впрочем, мне в постели не с руки.
Ну, шутка это. Можешь без сандалий…
Внимание! Нижеследующее, рекомендуется той возрастной группе, которая может достать из широких штанин..., и сказать: «Я гражданин/ка ...!». Ну, мол, можно уже закаляться; нас аморальное не возьмёт.
-----------------------------
Две кукушки, соловья
Рвали сладкого в мужья,
А певучий соловей,
Пьяный был, как дед Матвей.
«Эх!» – последний, у ручья,
Бросил в реку якоря.
За отсутствие червя,
Крепко рыбок матеря.
А поодаль от него,
Кот кривой, в крутом пальто,
Стих читал о рыбаке;
О наивном старике.
Враз, с соловушкой, друзья,
С дедом спелись донельзя.
А когда рыбёшек съели,
Двух кукушек поимели...
У одной, родился кот.
У другой – Матвеич рьяный.
Соловейчик же, поёт,
Что не помнит день поганый.
137. Партия «Фауна» представляет
А если б кто зубами, побогаче, скрежеща,
Вложил бы деньги в ёжика-колючку.
Колючего мы выбрали б, активно вереща
О мраке думным мышкам за получку!
«Ласкаешь влюблено
Меня лопастями.
по кругу как в цирке
приходится бегать»
Я плачу, конечно.
И даже немало.
Ведь луковки соки давлю рассекая.
Вот, стало поменьше;
С водою и всмятку
В красивую тару
Стрясти. Без остатка?!
На стенках немного
всегда остаётся.
серебряной ложкой тебя соскребаю;
с большим уважением к важной персоне,
В фарфоровый дом,
Из пластмассы прозрачной;
Толковый дуэт.
Ну, кухонная хватка!
Быстрее, острее!
и с рёбрами полость.
Ужасное место.
Забыл по-испански.
139. Со Старым
Разлохмаченный снегом
Озорной мамонтёнок,
Запыхавшийся бегом,
Муркнул будто котёнок.
Светлой полночью, хобот,
Снега кроха понюхал.
До ушей, снежный шёпот:
«С Новым Годом! Брат-уха».
140. Адоводческое беспокойство
Поспела яблоками страсть.
Блестит на солнце! Дрожь листочков.
Как глубоко, невинность пасть,
Откушав, сможет, от кусочка?
А если с килограмм, тогда,
Наверно, дьявольское дело?
Так разгуляется балда,
Как никогда ещё не смела!
Получит заворот кишок.
И стол, с хирургом, не поможет!
Испачкает чужой горшок...
Да что ж меня всё это гложет???
Пускай дитя объестся их!
Познает правду-матку лиха;
Любовь-горох им на двоих,
Земельный куст, от бога-психа!
141. Сводка с мест боевых действий регионального значения
Горят стихи! Пылает проза!
Влачат по полю, Фельдман, Кейсер,
Крааса, вырвав из навоза!
Их в яме ждёт ВэИ, на крейсер.
142. Сырки в масле Эллады
На сковородке скворчащей, обжаривал нимфу.
Пара минут пережило работу шумовкой.
Сладкая ляжка по вкусу холёному грифу.
Тихо в раю. Пахнет мясом, картошкой, морковкой.
Милость; охота вдвоём на холмах мнимой тверди,
Славной отрыжкой взлелеять небесные кущи
И уронить банку пива пустую, где черти
Вперились глазками в небо и вслушались пуще.
Завтрашним утром, пораньше, подстрелим сирену.
Принят заказ; привезут сизой ночью духовку.
С яблоками приготовим, накормим гиену...
Прапорщик гриф, стерегите как знамя – винтовку.
143. Репейник
Репейник нынешний, в чести!
Хоть, интриган и прилипала!
Почём такого, с перцем, сало?!
У Мигуновой Люды, чти.
144. Камарилья
Репейная Noя, за мной по пятам,
Ходила и сеяла смуту:
Роман к вашим несокрушимым вратам
Приносит заразу сегодня, а там...
Все мысли подвержены бунту!
Кто бы рассказал, когда на лице луны отразился характер новорождённой улочки. Ныне, луна твёрдо выражает своё мнение о повзрослевшей улице, которой нравится всё! ДомА, магазины, банки, ограбления, стрельба, драки, угоны автотранспортных средств, колдобины, аварии, отбывание душ... И через всё это мне приходится переходить несколько раз в день. Опасная нужда.
И вот, мне кажется, я встретил её. Высокая, привлекательная. Говорит, что переводчица.
Я так обрадовался ей, что не взирая на стыдливость, осмелился спросить: а не переведёте ли вы меня через улицу? Если у вас, конечно, есть время. Я чувствую, у вас бесконечно доброе сердце.
- Правильно чувствуете! - придобрейше ответила она и осчастливила, - как только вам будет 99.9, так сразу...
Моя обезбашенная надежда вприпрыжку побежала к распростёртым объятиям светлого будущего, волоча за собой пару чемоданов драгоценных обещаний. И я тоже хотел рвануть за надеждой, но меня остановила математика. Печально посмотрев на меня, как на блаженного, она посчитала, что: тогда.., ей накрутит 84.9 лет! Очнись! Ужели она справится с щекотливой задачей перевода!
- Хм? - кисло задумался я, положа руку на дружеское математическое плечо, глядя на что-то скрывающую противоположную сторону улицы, по которой шли переводчицы в стройных джинсах, в откровенных юбках, в хитрых шортах, в солнечных платьях и в чём попало.
151. Инокосие
И всё в ней, кажется, чужое.
И недоступное - своё.
Сказали б даже в древней Трое,
Что не английское бельё.
152. Кундалинизация
По зелёным волнам ты пришла к моей лодочке, бОсая.
Попросила меня, подвезти до ближайшей мечты.
Я не знал, где находится счастье блистательно-звёздное.
Но, смущаясь, отважно решился тебя довезти.
На мели моя лодка застряла нежданно-негаданно.
Ты сошла и толкала в корму утопая в грязи.
Я в сердцах прослезился, за что же такая награда мне,
И за то, что приходится девушкам перенести.
153. Из череды искушений
Когда я сплю в хорошем духе,
Крылатый сон, как мармелад.
А пробуждаюсь, мне на ухо
Жужжит индустриальный ад.
А в нём девчонка с синим небом
И облаками на руках,
И за насущным вечно хлебом
Толпится люд в её ногах.
Картина Ромина - Атлантша!
СкромнО количество вещей.
Вы скажете: она - Наташа?!
Карина! В честь её борщей.
154. Право чертёжника
Перепало людям плестись по судьбам
Терпеливо начертанных богом.
По кривым и поломанным.. судя,
Нахлестался он вдрызг медовухи.
155. Не придумал
Стишки прикольно, я писАть не мОгу;
Не та во мне прописана натура.
Не будь она себе губой не дура,
Мне б баба не сказала: вас не вижу.
156. восьмиМартиться
Только я подарю тебе ЭТУ звезду,
И вон ту, и вот этих, с десяток.
Я сегодня, их всех для тебя украду!
А пока, я целУю в носяток...
Перед делом, чтоб быстро меня не забыть,
Не целованных мест не оставлю.
А при краже, меня могут сильно убить?
Я не трушу, я скоро ограблю.
157. Нарцисстическая драма
Корабль мчался к совершенству
И он однажды долетел
Набитый пылью тленных тел.
Листаясь, времени страницы
Мелькали лицами нарцисс,
Но шелест их давно затих.
Не унывай больной, ущербный
И слабый тоже не реви.
Сдают порою наши нервы,
Но ты от жизни всё бери.
158. Не будем показывать пальцем, но это был…
Я к вам шуршу пеня-щая когорта,
Искусный дар принять из щедрых рук.
Ресурсы - я, проруха и забота,
И в дверь я вами выдуманный стук.
159. Символизм
Я дарю тебе Папа картинку;
чтоб молился на киевский срач.
Ну, а я тебе, яц, авторучку;
На Россию доносы писать.
160. Таблетка
Тихи и мЯгки словеса,
туманны вкрадчивые глазки;
таблеткой не подавишься
и обезболит словно в сказке.
Состав таблетки не простой,
в ней с миллион натёртых гривен
и поставляемый с АТО*
кровавый цвет таблетки дивен.
Прими её, громадянИн,
язык от лозунгов усталый
преобретёт изрядных сил
лизать эсэсовское сало.
Ждёт не дождётся, в кандалах
тебя замученного Марксом,
Европа в розовых трусах,
на туалеты тыча пальцем.
Портрет:
* АТО - анти террористическая операция
161. Трансформатор
Скажи, язык советский мне,
Как чувствуешь себя в опале,
Как чужеродными словами
Чихаешь ты на Колыме?
И как московские девчонки,
Примеров я не назову,
Тебе бруталят перепонки,
Садясь на голову твою.
-----------------------------
Спасибо, Юля.
С уважением,
Роман.
162. Якутский Календарь
Сегодня календарь почти оттаял;
лишь лёд с бумажных пальцев отодрать..,
колено нездоровое поздравил:
пройдёт ламота, будешь танцевать;
пока что, утром лыбятся сороки;
как ветер из белья отжал слезу
и день берёт всё больше за дорогу,
На смену каждый день возя Весну.
Я тебя утомляю в постели.
Ты меня утомляешь в постели.
Мы постели уже надоели
И томительно взвыла она...
Все соседи от нас одурели
И за стенами матом запели.
Под кроватью мышата успели
Избежать проломления дна.
164. Всё по-честному
"Остаёмся одни, и неспешно погасим огни..
В одиночестве мрачном почти никогда не скучаем.
Пусть сосед извинит, то что ночью излишне звенит;
Это гости, и ложечки в чашечке с сахаром в чае."
Вот и год пролетел, что со мною творится смотри:
Моё прошлое вдруг отстаёт, я его обгоняю;
никому я не дам мной бессовестно как-то рулить;
ложку мне, чашку мне, сахар мне; мы друг друга не знаем.
Влажный блеск наших глаз Остаемся одни,
Поспешно гасим огни
И никогда не скучаем.
И пусть сосед извинит
За то, что всю ночь звенит
Ложечка в чашке с чаем.
авт. А.Н.Башлачёв
165. Устранение неоднозначности
Упали розовые розы споткнувшись пьяным сапогом
Об саранчу с большой дороги, с гулянки топая домой.
Им в космы бабочка вцепилась, а сзади - ящерка зашла…
Что с ними позже приключилось, у Бальтазара ни рожна.
Дружу я с её тараканами,
С большими, поменьше и с малыми.
Они пьют пивасик стаканами
И жалуются на неё:
Замучила нас, баламутная;
Скребутся в душе кошки лютые.
Не знает, как жить с нею взбалмошной,
Среди тараканов никто…
А я говорю им: пора бы вам
Пойти на неё с революцией!
И требовать воли, отчаянно.
И хлеб чтобы подешевел.
ДокОле терпеть сумасбродную?
Нужна, мол, коза благородная…
В глаза посмотрела подробно мне,
И я, поперхнувшись, вспотел…
I pray he doesn’t see
Hands covering my face
Like a schoolgirl
Shamed by the teacher.
Пурпурная мольба
Молю, не отнимай
Рук от моего лица.
Как школьница
Стыжусь проступка.
169. Пыль.
Жареная спина.
Тучные глаза.
Яркий пылает свет.
Тучи в дождь и рассвет.
Ветер кожу сорвал.
Молния режет грудь.
Гром разрывает всё.
Я смешался с землёй.
Господи! Кто Я такой?
170. Коматоз ЦНС
Ноет в Москве либерастное племя,
Подло плюя на Российский Народ.
Каменный Жуков, - они твёрдо верят;
либерприматов навряд ли убьёт.
08/10/2014
171. Кобриана
есть в медицине медсестра,
не человек, а ночи дочь.
глазами карими прижечь
тебя и в крошку истолочь
способна дева за присест
хоть не целуй-целуй свой крест
из пут её косы волос
ты не уйдёшь слащавый вошь!
Смотри в зрачки и верь Фома!
тебя нарубят на дрова
теплом согреет ручки, ножки,
и может быть, с её стола
перепадёт тебе халва…
